Климентина Чугункина
Великий экспериментатор
Пока я шёл до копьеносцев, мне вдруг пришло в голову, что весь этот песок, которым тут всё было полузасыпано, не мог иметь природного происхождения, ведь мы были в самом сердце гобийской степи, где почва камениста, но не песчанна, где также встречаются и залежи глины, и вполне благополучно растут себе некоторые кустарники, например, тамариск. Не означало ли это, что его навезли сюда специально, чтобы засыпать эти фигуры? Только вот дело не было завершено. Может, песка не хватило или финансы закончились у того, кто всем этим занялся, и погребение статуй так и осталось завершённым наполовину. Обязательно поинтересуюсь этим вопросом у первых встреченных нами монголов, а если они не знают, так в туристической конторе.
Добравшись до первого воина из десяти, я обратил внимание, что в высоту все статуи чуть больше человеческого роста, где-то метра два с половиной, и что у каждой рука с копьём находится в несколько ином положении, нежели у соседа. Если пробежаться взглядом от первого до десятого, то можно было уловить некое движение совершаемого броска. Готов поспорить, что у группы лучников напротив то же самое наблюдаемое явление окажется в положении тетивы лука. Итак, вся эта композиция первоначально была задумана со смыслом. Всё-таки стоило ещё осмотреться и у лучников на всякий случай, но я подумал, что и мне сейчас тоже необходимо срочно сесть. Я должен был иметь передышку хотя бы в несколько минут. Эта заминка ничем не повредит ни мне, ни Турину. Я пристроился у ног воина в тени так, чтобы садящееся солнце было скрыто статуей. Ночь будет ясной, значит, я смогу произвести необходимые замеры и установить, пусть даже и приблизительно, где мы всё-таки находимся.
Пробудился я от равномерного покачивания, точно находился в лодке. Какое-то время даже продолжал думать, что плыву по морю, пока не спохватился, что никакого моря не может для меня быть, потому что я с другом нахожусь в Монголии. Тогда-то в нос и ударил резкий звериный запах, и понял я, что вовсе никуда не плыву, а что это меня несут, причём так, что я почти не мог пошевелиться. Во рту было сухо, язык распух, и с трудом приоткрыл я отяжелевшие веки. Взгляд мой уткнулся в рыжий шерстяной ковёр. Вот, откуда исходил запах. Меня зачем-то закатали в звериную шкуру и теперь куда-то тащили. Я повернул голову и почти что уткнулся носом в обвисшую грудь с коричневым соском. Вскинув взгляд вверх, я увидел морду орангутана, посмотревшего на меня вполне осмысленно, как подобает человеку, и этот контраст несоответствия между разумностью в глазах и внешним обликом так ударил по моему ослабевшему организму, что я потерял сознание.
Глава II. Пленники
Я пришёл в себя в комнате с низким купольным потолком. Такое помещение я уже когда-то видел в музее в зале под названием «домовая церковь». Мощная кладка стен и невысокие, но широкие пространства. В одних дворцах они служили домашней молельней, в некоторых замках могли быть складом для пороха или винным погребом, а видел я и такое. Лежал я на мягкой постели, но сильно пахло животными. Я повернул голову направо, увидел лежащего по соседству Грумио, а на ночном столике между нами графин с водой и пару стаканов. Я сразу всё вспомнил, а от слабости у меня даже затряслись руки. Пить хотелось неимоверно, и я поспешил налить себе первый стакан, но всё же не забывал, что пить стоит по чуть-чуть, иначе станет плохо. Какое-то время я только и мог, что смаковать вкус воды в каждом глотке.
Сухость во рту прошла, соображать голова стала лучше, и с ещё одной порцией в стакане уселся я поудобнее на своей постели, дабы более внимательно осмотреть комнату, в которой находился. Постельное бельё было слишком застиранным, но чистым. В ногах лежала свёрнутая верблюжья шкура в качестве тёплого одеяла. Пол полностью был застлан такими же шкурами, и на нём, повернувшись спиной к низким топчанам, служащих нам кроватями, играла маленькая обезьянка. Возможно, детёныш макаки или мартышки; в обезьянах я не был силён. На вешалке у стены висела наша верхняя одежда, а под нею аккуратно стояли сандалии. Ни в одной из стен не было и намёка на дверной проём. Тогда я подумал о наличии люка и провёл глазами по потолку, но также ничего не обнаружил среди древней кладки. Я сделал ещё пару глотков из стакана.
Грумио я решил пока не будить. Возможно, он уже попил до моего пробуждения, а в отдыхе нуждался больше моего, так как из строя я вышел раньше. Наверняка ему удалось найти помощь. Потому мы и здесь. Только какое-то странное гостеприимство нам оказали, поместив неизвестно куда без окон и дверей, словно пленников, точно мы не в нейтральной Монголии, а на вражеской территории. Но хотя бы зачатков человеческого милосердия наши спасители не лишены, иначе не стали бы устраивать нам такие постели, чтобы мы могли прийти в себя в комфортных условиях. Это склоняло меня к мысли, что здешние хозяева не симпатизируют врагу. Всё-таки достаточно необычно при пробуждении увидеть не человеческое лицо, а детёныша обезьяны. Я бы подошёл, если бы был точно уверен, что животное, пусть и маленькое, не кусается.
Допив, я отставил стакан обратно на столик, при этом получился довольно громкий стук, так как столик оказался не деревянным, а, похоже, каменным, просто был оббит клеёнкой под фактуру дерева. На звук маленькая обезьянка сразу обернулась. У неё оказались такие любопытствующие глазёнки на мордочке, точно это и в самом деле был маленький ребёнок. Я попробовал подозвать её свистом, но она никак не среагировала, снова отвернувшись, и мне лишь мельком удалось заметить, что её лапы заняты какими-то кубиками. Над странностями всего меня окружающего мне не удалось задуматься, потому что Грумио, перевернувшись на спину, глубоко вздохнул и проснулся.
– Мне снилась гигантская обезьяна, – с трудом молвил он, и я догадался, что он ещё не пил, и поспешил налить и ему стаканчик.
– Не знаю, как насчёт гигантской, а вот малютку ты можешь увидеть прямо здесь и сейчас, – отозвался я, протягивая ему стакан, и предупредил. – Залпом не пей.
Он сел и стал отпивать понемногу, и тоже, как и я, в эти мгновения мог думать только о воде. Я понял, что ему стало лучше, как только его глаза начали шарить по сторонам. Тогда я посчитал, что он в состоянии отвечать на вопросы, и уже собирался рот открыть, чтобы поинтересоваться, знает ли он, где мы находимся, но Грумио опередил меня.
– Эта обезьянка что, складывает кубик-рубик?
Я обернулся и увидел, что да, действительно, детёныш макаки или мартышки, теперь переменивший позу и сидевший к нам полубоком, крутит-вертит эту известную всем головоломку. Не каждому взрослому человеку по силам справится с подобной задачей, пальцы же этого животного так и мелькали. Вот кубик был собран, тогда малыш или малышка разломала игру на сегменты и начала собирать заново. Казалось даже, что обезьянка закусывает нижнюю губу, как некоторые люди, когда погружаются в какое-нибудь дело, требующее концентрации внимания. Я отметил, что и другие кубики у её задних лап были игрушками Рубика. В её быстрых и будто бы осмысленных движениях было что-то противоестественное, и я отвёл взгляд.
Грумио самостоятельно налил себе второй стакан, после него и я плеснул остатки из графина себе.
– Ты знаешь, где мы? – задал я вопрос и осушил свой неполный стакан.
– Не имею ни малейшего понятия, – помотал мой друг головой и тоже принялся пить, смакуя каждый глоток.
Я отставил пустой стакан на столик и снова подал голос:
– Но… это ведь ты привёл помощь, не так ли?
– Нет. На самом деле я отключился, как только решил сделать привал у одного из малых воинов.
Тут Грумио как-то замялся, и мне показалось, что он чего-то не договаривает, потому что он сразу переключился на меня.
– А вот ты никого не видел после того, как я оставил тебя одного? Может быть, каких-нибудь монголов вдалеке?
– Нет. Я ведь плохо соображал ещё у этих самых статуй. Даже не помню момента, когда ты оставил меня, так сильно устал.
– Значит, нас обнаружили, пока мы были без сознания.
– Всё-таки я бы хотел знать, где мы. Этот кто-то забрал все наши вещи, но при этом подготовил для нас мягкое ложе. Я всё же попробую прощупать стены, чтобы понять, как выбраться из этой комнаты. Не нравится мне чувствовать себя пленником, – признался я.
Не успел я решительно подняться на ноги, как маленькая обезьянка шмыгнула по шкурам через всё помещение и скрылась так проворно, точно просочилась сквозь стену.
– Видал? – обернулся я к Грумио. – Выход отсюда есть. Ты не поможешь мне?
– Думаю, к нам сейчас кто-нибудь придёт и всё разъяснит, – мой друг не торопился свешивать ноги с топчана на пол.
Я, однако, не собирался следовать его примеру, дожидаясь неизвестно чего. Придут так придут, я же пока сам поищу, как отсюда выйти.
Здоровенные булыжники, составляющие кладку, на ощупь оказались ледяными, так что стало ясно, зачем на пол набросали столько шкур. Точечное освещение было вделано прямо в камни, кабеля змейкой вились от одной светодиодной лампочки к другой. Внешне казалось, что все ниши под арками заделаны наглухо, но в то, что обезьяны, пусть маленькие и разбирающиеся в сложных головоломках, научились растворяться в воздухе, я не верил. Однако не успел я перейти к следующей стене, как стенка напротив наших кроватей буквально отъехала в сторону, и из темноты узкого тускло освещённого коридора к нам выступила высокая фигура худощавого человека в белом халате, которому на первый взгляд можно было дать немного за сорок.
– Здравствуйте! – поприветствовал он нас очень красивым глубоким голосом, который мог бы принадлежать какому-нибудь знаменитому оперному певцу.
Лицо его тоже оказалось очень благородным: высокий лоб, прямой классический нос и изящно очерченные губы. Вот только яркие голубые глаза смотрели холодно.
– Здравствуйте! – радушно отозвался Грумио; я же просто кивнул.
– Не часто одаривают нас своим посещением представители нашей собственной нации. Что ж, позвольте представиться. Я хозяин этого обособленного от мира уголка. Можете звать меня господин Рэкс.
– Я Грумио, а это Турин. Мы путешественники. Наш проводник монгол бросил нас, поэтому мы сбились с пути ещё несколько дней тому назад. Если бы вы нас не нашли, мы бы погибли от жажды.
Господин Рэкс не стал спрашивать, куда мы направлялись, и это сразу как-то насторожило меня. Не похоже, чтобы он сочувствовал нашему положению. И проход за его спиной тоже успел превратиться обратно в сплошную кладку, словно в его намерения не входило нас отпускать.
– Я знаю, кто вы и откуда. Я взял на себя труд просмотреть ваши вещи. Прошу прощения, но я должен был иметь представление, кого принимаю у себя. В качестве извинения я дал команду распечатать все ваши снимки. Вероятно, они представляют для вас большую ценность. Как мне сказали, на некоторых изображены достаточно редкие животные.
– Благодарим вас, но это было лишнее. Мы бы и сами могли их напечатать, тем более что наше путешествие ещё не окончено, – отозвался Грумио.
– Очень сожалею, но ваши дальнейшие планы на время придётся отложить.
– Что это значит? – вопросил мой друг, и в голосе его всё же проскользнула некоторая доля беспокойства.
– Уж не хотите ли вы сказать, – вступил я, – что являетесь врагом или приверженцем врагов нашего государства, а потому в отношении нас, своих соотечественников, вы уже приняли какое-то решение?
– Не стоит так горячиться, молодой человек, – отозвался только что представившийся нам господин, не меняя ни интонации голоса, ни выражения лица. – Я вовсе не питаю пристрастия ни к одной из воюющих сторон. Я вообще против любой войны.
– Как это против? – искренне удивился Грумио, но слова его не были расслышаны, так как их заглушил я.
– То есть мы всё-таки не ваши пленники и можем уйти, когда нам заблагорассудится?
– Пленники? – со смешком переспросил он. – Вовсе нет. Вы мои гости и вправе располагать моим гостеприимством. Но уйти вы не можете, это правда. Я не могу допустить, чтобы вместе с вами в свет вышли мои секреты прежде того времени, когда я закончу все свои эксперименты.
– Какие секреты? Мы не знаем ни вас, ни чем вы тут занимаетесь, да нас и не интересует это. Если отпустите, мы поклянёмся, что ни одной живой душе не обмолвимся о нашей с вами встрече.
– Не пойдёт. Вы уже знаете это место, а через вас рано или поздно узнает кто-нибудь другой. Вы оба ещё не служили в армии, поэтому не в курсе, что порой человек, находящийся без сознания, способен выболтать самые важные государственные тайны. Никто не должен знать обо мне и моей деятельности, иначе эта проклятая война вообще никогда не закончится.
– Верно, вы отстали от мира, если не знаете, что за пацифизм в наши дни полагается лишение свободы на десять лет, – молвил я, намереваясь припугнуть этого несговорчивого дядьку.
– А чем конкретно вы занимаетесь, позвольте спросить? – полюбопытствовал Грумио. – Раз нам всё равно придётся, как вы сказали, у вас подзадержаться.
Странный парень! Его собираются держать взаперти, точно тюремного заключённого, а он ведёт себя так, словно попал на интересную экскурсию. И конечно после такого вопроса мои слова были пропущены этим типом мимо ушей.
– Да, думаю, я могу немного рассказать о себе. Уже очень давно не имел я собеседников со своей родины. Стул мне! – громко возопил он и хлопнул в ладоши.
Тотчас в нашу комнату ворвалась стая мелких, но ловких обезьян. Это были очень странные создания с красивой шерсткой: серебристой, пегой, рыже-золотой, у одной даже с красноватым отливом. У кого уши были украшены пучками длинных волос, напоминавшими цветы; у кого длинные солидные усы имелись; у некоторых была буквально корона на голове из длинных белых волос. Четыре из них тащили массивный стул, каждая держала его ножку, но двигались зверьки очень слаженно. Две другие поставили перед нашими кроватями низкий вытянутый столик. Остальные несли какой-нибудь столовый прибор или блюдо. Все они передвигались исключительно на задних лапах. В момент перед нами оказался накрытый стол с горячим дымящимся супом и холодными закусками. Не были забыты даже салфетки, сложенные треугольником. Подготовив нам трапезу, обезьяны всей гурьбой кинулись к стене, и мне снова показалось, что они прямо растворились в воздухе перед ней, хотя смотрел я внимательно.
– Угощайтесь, пожалуйста! Вы проделали долгий путь, полный лишений, а мы хоть и живём под землёй, но можем себе позволить не синтетическую пищу, – радушно обвёл стол с яствами рукой загадочный господин Рэкс, одновременно ведущий себя и как тиран, и как благожелательный джентльмен.
Мы с Грумио переглянулись, и оба уселись по разные концы от столика на своих постелях. Босые ноги утопали в колючем верблюжьем меху. Мой друг налил супа сперва в мою тарелку, а затем и себе. Я действительно истосковался по горячей жидкости. Мешая ложкой, чтобы остудить, слушал первый вопрос Грумио.
– Эти обезьяны, они понимают всё, что вы им говорите?
– Да. Это игрунки. Они сообразительны и очень ловки, а от природы любопытны, поэтому легко обучаются всему новому. Мои незаменимые слуги.
– А вот тот детёныш, который сидел с нами, мне показалось, он возился с кубиками-рубиками?
– Вам не показалось. Саша нет ещё и двух лет, а он уже умеет решать сложные математические задачи. Он детёныш бонобо. Бонобо – карликовые шимпанзе, самые умные существа в зверином царстве. Но, позвольте, я расскажу о себе и своём роде занятий по порядку.
Тут я сделал первый глоток супа и оценил его вкус по достоинству. Если поверить и в то, что наш обед в этом странном мире был приготовлен обезьянами, то они очень недурные повара.
– Когда я был студентом, война длилась уже одиннадцатый год. Я был ребёнком, когда она началась, и плохо помню, что послужило её началом. Какую-то ерунду не поделили политики, как кость, из-за которой устраивают грызню бродячие собаки. И война эта не может закончиться до сих пор, хотя это и не имеет отношения к моему повествованию. Мне, как и вам, в скором времени предстояло уйти в армию, чтобы отдать всё лучшее, что есть во мне, на благо родины – свои знания, свои руки, которые могли творить удивительные вещи, наконец, свою жизнь. Только я не хотел. Я не видел смысла в том, чтобы быть убитым, а убивать других было противно моей натуре. Я знал, что достойным образом могу послужить своей стране вдали от фронта. Вот только политика государства была таковой, что все молодые люди обязаны были служить, и даже то, что я выбрал своей специальностью биохимию, не могло избавить меня от службы и отправки на передовую. К слову сказать, во времена моей молодости мысли о мире и неприятии войны ещё не находились вне закона.
Лет в четырнадцать-пятнадцать меня возмутила несправедливость того, что каждый мужчина должен был отдать часть своей жизни ради бессмысленной войны, которая велась отнюдь не за правое дело, а ради амбиций власть имущих. Более того, уходя на фронт, некоторые не просто не возвращались, а возвращались искалеченными, калеками телесно или психически нестабильными, и весь остаток жизни многие семьи должны были расплачиваться за решение правительства начать боевые действия, потому что однажды подобная мысль показалась им достойной того, чтобы претворить её в жизнь. Сколько мужчин не могли заниматься прежним видом деятельности, который представлял для них смысл жизни, потому что возвращались безрукими или безногими! Сколько матерей проливало слёз по скончавшимся в больнице от полученных ран сыновьям! Сколько женщин оставалось старыми девами, потому что мужчин просто не хватало для каждой! От всех этих вопросов правительство старалось откупиться только ужесточением старых законов и выдумкой новых, больше ничем.
Я считал, что нашёл решение, как только начал серьёзно интересоваться биологией. Человекообразные обезьяны – вот, в ком крылся выход для нас. Самые умные представители животного царства. Ловкие, сильные. Если обучить их стрелять, показать врага, они вполне могут заменить мужчин, и те будут жить обыденной жизнью мирного времени, а обезьяны начнут воевать за них и выигрывать на полях сражений, а если умрут, так человеческие семьи не будут страдать от этого.
Эти мои первые намётки и стали в дальнейшем смыслом моей жизни, целью моей научной деятельности, и, так как я был единственным сыном очень богатого человека, я имел возможность постепенно осуществлять свои замыслы. Конечно, на это требовалось какое-то время. Когда я с отличием завершил обучение, папаше при помощи денег удалось выбить для меня некоторую отсрочку – несколько лет на продолжение научно-исследовательской деятельности. За эти годы я добился некоторых успехов, но требовалось ещё немного времени для благополучного завершения всех опытов. Я решил покинуть страну до наступления моего срока прохождения службы. С тех пор надо мной нависает угроза тюремного заключения, вернись я на родину. Поэтому я не могу вернуться иначе, чем с полной победой, а она уже близка как никогда. И я надеюсь, что за такие заслуги для страны наказание для меня не последует.
Папаша мой знал, чем я занят, и полностью одобрял мою работу. Это он помог мне скрыться, это он при помощи всё тех же денег разыскал для меня в Монголии это прекрасное убежище – обширный подземный комплекс посреди гобийской пустыни, где когда-то располагалась военная база. По первости он помогал мне обустраивать здешние помещения наисовременнейшим оборудованием и поставлял первые партии обезьян нелегальным путём. После его смерти, всецело завладев его состоянием, я уже мог ни в чём не ограничивать собственные потребности и превратил это место в собственное царство. Вы сможете осмотреть его сами несколько позже.
Примерно в это же время моя страна добавила ещё один жёсткий пункт к добавочному законодательству, действующему в военное время. Вы и сами его хорошо знаете. Отныне каждая женщина страны, начиная с двадцатилетнего возраста, обязана была произвести на свет как минимум четырёх детей, так как страна нуждалась в восполнении населения из-за постоянных потерь. Я снова посчитал такой расклад несправедливостью. Что, если женщина не хочет быть матерью, а желает строить карьеру? Что будет с её молодым организмом, отдающим все силы на вынашивание четырёх и более детей? Что будет с загубленной молодостью, если в двадцать лет она должна начать исполнять государственную норму в ущерб собственным представлениям о жизни? Я знал, что должен делать. Пусть обезьяны научатся вынашивать человеческих детёнышей, пусть они занимаются их кормлением и уходом за ними во младенческом возрасте, пока они не подрастут, если их человеческая мать по каким-то причинам не хочет или не может этого делать. Пусть молодые женщины ведут ту жизнь, которую хотят, а обезьяны будут трудиться вместо них. С такими мыслями я начал ещё одно направление в своих экспериментах.
Тут господин Рэкс умолк. Он сказал самое лучшее о себе, о чём давно мечтал, добровольно изгнав себя из мира людей, и теперь не мог собраться с мыслями, чтобы продолжить дальше.
– И вам удалось? – поторопил его с продолжением Грумио.
– Что? – не понял его учёный, всё ещё не в состоянии сконцентрироваться.
– Удалось сделать так, чтобы обезьяны могли производить на свет людей? – пояснил мой друг.
– Ах, это… Об этом вам лучше всего расскажет мой помощник. Два последних года всецело занимается этой проблемой именно он.
Через несколько дней, когда вы окрепнете после всех перенесённых лишений, я проведу для вас экскурсию по всему комплексу лабораторий. Надеюсь, вы увлечётесь моим делом и захотите стать моими помощниками. Сейчас же я вынужден вас покинуть, но не беспокойтесь, к вашим услугам всевозможные удобства, какими пользуюсь я сам. Оставляю здесь обезьян, они удовлетворят любые ваши пожелания. Как я уже сказал, они всё понимают, только говорить не способны.
Поклонившись нам, господин Рэкс удалился. Снова стена буквально перед его носом отъехала в сторону, и я на краткий миг заметил узкий коридор с таким же точно освещением, какое имелось и в нашей комнате.
Три обезьяны с пышными усами с готовностью подскочили к нашему столику. Может, те же, что подносили блюда, может, нет. Я в них не разбирался. Мне они все казались на одно лицо, вернее, морду. У этих вот сейчас возникло выражение ожидания, если можно так выразиться.
– Убирайтесь! – велел я им. – Мы ещё не доели, к тому же я хочу поговорить с другом один на один.
Обезьяны, пятясь задом и будто бы кланяясь нам, исчезли из комнаты.
– Зачем так грубо? – возмутился Грумио. – Они не сделали нам ничего плохого.
– Да надоели! – вскричал я, махнув рукой в сторону того арочного проёма, где они всё время исчезали. – Мы с тобой угодили в какой-то обезьяний цирк, а его директор – настоящий психопат, – повысил я под конец голос, надеясь, что эта фраза будет услышана обезьянами и передана ими хозяину.
– А мне здесь нравится, – заявил на это мой друг.
– Нравится быть пленником, запертым под землёй? – удивился я и отведал непонятной пастообразной закуски, которую только что намазал на хлеб. Это оказался хумус.
– Нет, нравится, что мы попали в такое удивительное место. Псих не псих наш хозяин, а творит он немыслимые вещи, и об этом никто не знает, можешь представить? И в скором времени он проведёт для нас экскурсию. Тебе не кажется, что ради этого стоит здесь немного подзадержаться?
– Может быть, – буркнул я. – Но лично я собираюсь, как только буду выпущен из этой комнаты, поискать, где здесь выход на поверхность.
– Одного выхода мало. Надо знать, куда бежать, и иметь при себе достаточно запасов пропитания и воды.
Я намеревался ответить другу и товарищу что-нибудь резкое, но на ум ничего не приходило, потому что дал он справедливый совет.
Мы продолжили есть в молчании и сделали себе ещё по паре бутербродов, намазывая на хлеб местные закуски. Каждая новая на вкус оказывалась восхитительнее предыдущей.
Тут в нашей комнате снова возникла какая-то обезьяна и начала что-то показывать передними лапами.
– Я же сказал, чтобы нам не мешали, – внятно и медленно начал я, но меня оборвал Грумио.
– Подожди, Турин. Это тот маленький вундеркинд. Он что-то хочет нам сказать при помощи этих жестов, только я не понимаю.
– Я тоже. Мы не понимаем тебя, – обратился я к нему, медленно и с расстановкой произнося слова.
– Не лучше ли говорить с ними как с обычными людьми? – посоветовал Грумио.
– Слишком много чести, – скорчил я рожу.
Маленький обезьяныш исчез.
– Ох уж эти обезьяны! Карикатура на человека. Не выношу их с самого детства.
Мы снова замолчали, доедая последние кусочки со стола, а когда на нём не осталось ничего, кроме грязных приборов, к нам снова вернулся любитель кубиков-рубиков с длинной, но невысокой коробкой.
– Что там у тебя? – поинтересовался Грумио. Я же улёгся обратно на постель, закинув руки за голову. Буду пока отдыхать и силы копить, а дальше видно будет.
Не успел я глаза прикрыть, как Грумио предложил мне взглянуть на нечто очень любопытное.
– Что там? – вопросил я, глаза, однако, не открывая.
– Посмотри, что наш юный друг тебе предлагает.
Смотреть мне не хотелось. Предложения детёныша обезьяны меня не интересовали. Но я знал, что Грумио не отстанет, пока я не выполню то, что он хочет. Поэтому подняться с постели пришлось.
Открытая коробка валялась на полу, а рядом с ней сидел маленький примат. В коробке этой, как оказалось, находились карточки со словами или просто буквы, и из всего этого можно было составлять фразы и предложения. Одна уже была составлена.
«Не желаете сыграть в шахматы?»
Малыш смотрел то на фразу, то на наши лица, и одним этим выражал нетерпение.
– Нет, спасибо, – сглотнул я, – мы пока воздержимся.
– Мы ещё не слишком хорошо чувствуем себя после долгого пути, – добавил Грумио и, подумав ещё, спросил. – А ты ещё в какие-нибудь игры умеешь играть?
Обезьяна начала перетасовывать карточки и буквы, я же призадумался над тем, чего ещё мог достичь господин Рэкс в своей лаборатории. Буквально через минуту перед нами лежала новая хорошо выстроенная фраза.
«Я могу играть в любые игры, известные человечеству, хотя сам предпочитаю шахматы. Они развивают мышление».
– Ты знаешь, как выйти из этой комнаты? – неожиданно спросил я. Слова вырвались сами собой, между прочим.
– Турин…, – помотал головой Грумио.
Обезьяныш начал выкладывать новую фразу.
«Комната не заперта. Есть дверь для людей, есть для обезьян».
– Тогда почему я не вижу здесь никаких дверей? – вопросил я вслух прежде, чем он успел разложить последние буквы.
Обезьяныш воспринял это на свой счёт.
«Просто вы не знаете принцип действия, оттого не видите».
– Можешь рассказать нам? – поторопил я.
«Нет. Не хватит букварточек. Для удобного и быстрого общения вам нужно обучиться языку жестов».
– Не понял. Что такое букварточки?
– Буквы и карточки, – разъяснил мой друг. – При помощи содержимой этой коробки можно общаться по-простому. Для научных разъяснений она не подходит.
Обезьяныш кивнул. Если бы я немного не пообвык в этом месте, сделалось бы жутко от его осмысленного жеста.
– Можно одним словом написать, на каком принципе основано то, что мы видим не дверь, а сплошную стену, – рассудил я.
«Устал выкладывать», – написал обезьяныш.
– Ещё бы!
– Турин, он всего лишь ребёнок. Его должны интересовать игры, а не то, как помочь нам выбраться отсюда.
– Не ребёнок, а детёныш, – поправил я.
– Ребёнок или детёныш, сути это не меняет.
Пока мы спорили, детёныш успел сложить последнюю фразу.
«Хотите, принесу ваши фотоснимки? Они красивые».
– Принеси, будь добр, – улыбнулся Грумио.
Обезьяныш бросился к выходу, который я больше не надеялся отыскать.
– С ума сойти можно, обезьяны оценили наши снимки прежде нас самих, – высказался я.
– А я тебе о чём! В этом месте стоит подзадержаться, не так ли? – глаза моего друга зажглись блеском предвкушения.
