Клиффорд Саймак
Все ловушки Земли
– Полагаю, вы его устроили как положено? – справился Вудс, махнув рукой в сторону аквариума. – Кондиционер и все такое прочее?
– Оно, наверно, чувствует себя как дома, – отозвался со смешком Гилмер. – Атмосфера разрежена до одной тысячной земного стандарта, озона вполне достаточно. Не знаю, так ли ему это нужно, однако, по всей вероятности, кислород на Марсе присутствует прежде всего как озон. Я сужу по природным условиям на поверхности планеты, которые как нельзя лучше годятся для воспроизводства озона. Температура в аквариуме – минус двадцать по Цельсию. Ее я установил наобум, поскольку понятия не имею, где именно поймали нашего гостя, а климат там в каждой области свой. – Он вновь пожевал сигару. – В общем, у нас тут появился Марс в миниатюре.
– Вы нашли на корабле какие-нибудь записи? – поинтересовался Вудс. – Я разумею такие, в которых бы говорилось о животном.
Гилмер покачал головой и откусил кончик сигары.
– Только бортовой журнал, вернее, то, что от него осталось. Кто-то залил страницы кислотой. Прочесть невозможно.
Корреспондент уселся на стол и забарабанил пальцами по крышке.
– Черт побери! С какой стати?
– С той же самой! – пробурчал Гилмер. – Почему кто-то… наверно Делвени, прикончил Пейна и Уотсона? Почему Делвени после всего убил себя? Что случилось со Смитом? Почему Купер сошел с ума и умер в судорогах, будто не мог дышать? Кто нацарапал на ящике то единственное слово, пытаясь написать еще, но не сумел? Кто ему помешал?
Вудс мотнул головой в сторону аквариума.
– Интересно, а не замешан ли тут наш приятель?
– Джек, вы спятили! – воскликнул Гилмер. – Какого черта вам понадобилось приплести сюда еще и его? Ведь это всего-навсего животное, не слишком, по-видимому, разумное. В марсианских условиях ему было не до того, чтобы совершенствовать свой мозг. Впрочем, мне пока не представилась возможность изучить его как следует, но на следующей неделе прибудут доктор Уинтерс из Вашингтона и доктор Лэтроп из Лондона. Вместе мы наверняка что-то узнаем.
Вудс спрыгнул со стола, подошел к окну и выглянул наружу. Здание, в котором находилась лаборатория, стояло на вершине холма. Внизу расстилалась лужайка, за которой начинался парк. В нем виднелись обнесенный изгородью выгул, каменные насыпи со рвами по периметру и обезьяньи острова – эта территория принадлежала «Метрополитен-зоопарку».
Гилмер выплюнул очередной огрызок сигары.
– Значит, на Марсе есть жизнь, – проговорил он. – Правда, отсюда ничего не следует.
– А если пофантазировать? – усмехнулся Вудс.
– Фантазируют газетчики, – проворчал Гилмер. – Приличные люди этим не занимаются.
Близился полдень. Папаша Андерсон, смотритель львятника, печально покачал головой и почесал подбородок.
– Кошечки чем-то встревожены, – сказал он. – Будто у них что-то на уме. Почти не спят, знай себе ходят туда-сюда, туда-сюда.
Эдди Риггс, корреспондент «Экспресс», сочувственно прищелкнул языком.
– Может, им не хватает витаминов? – предположил он.
– Нет, – возразил папаша Андерсон. – Мы кормим их, как всегда, сырым мясом, а они почему-то нервничают. Знаешь, львы – твари ленивые, спят чуть ли не днями напролет. А теперь… Рычат, грызутся между собой. На днях мне пришлось отколотить Нерона, когда он сцепился с Перси. И этот стервец кинулся на меня, хотя я ухаживаю за ним с тех пор, когда он был совсем крохотным!
Нерон, стоявший по ту сторону рва с водой, угрожающе зарычал.
– Видишь? Все еще злится. Если не утихомирится, придется снова поучить его уму-разуму. Тоже мне, герой нашелся. – Папаша опасливо поглядел на львов. – Надеюсь, они все-таки уймутся. Сегодня суббота, придет много народу… Толпа их бесит, даже когда они спокойны, а уж сейчас…
– С другими животными все в порядке? – спросил Риггс.
– Утром умерла Сьюзен, – ответил папаша, почесав подбородок.
Сьюзен звали жирафу.
– Я и не знал, что она заболела.
– Она и не болела. Просто взяла и сдохла.
Риггс вновь повернулся к львам. Нерон, громадный самец с черной гривой, сидел на краю рва, словно собирался прыгнуть в воду. Перси боролся еще с одним самцом; оба порыкивали, причем достаточно злобно.
– Нерон, похоже, замышляет перебраться через ров, – заметил корреспондент.
– Ерунда, – отмахнулся папаша. – У него ничего не выйдет. Кишка тонка. Вода для львов хуже яда.
Из слоновьего загона, что находился в миле с лишним от львятника, внезапно донесся трубный рев, а затем прозвучал исполненный ярости клич.
– Вот и слоны взбеленились, – изрек папаша.
Послышался топот. Из-за львиных клеток выбежал человек без шляпы, взгляд которого выражал ужас. На бегу он крикнул:
– Слон спятил! Мчится сюда!
Громко зарычал Нерон. Завизжал кугуар. Вдалеке показалась громадная серая туша. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, слон двигался удивительно быстро: обогнул заросли кустарника, выскочил на лужайку, высоко задрал хобот, захлопал ушами и, яростно трубя, устремился ко львятнику. Риггс повернулся и опрометью кинулся к административному зданию. Следом бежал, отдуваясь, Андерсон.
Отовсюду раздавались истошные вопли первых посетителей зоопарка. Шум стоял невообразимый: крики, рев, визг…
Слон неожиданно свернул в сторону, промчался через загон площадью в два акра, в котором обитали три пары волков, снес ограду, растоптал кусты и свалил несколько деревьев.
Взбежав на крыльцо административного здания, Риггс оглянулся. Со шкуры Нерона капала вода! Та самая вода, которая – по теории – должна была удерживать льва на площадке не хуже стальных прутьев!
Мимо Риггса прогрохотал по ступенькам служитель с винтовкой.
– Конец света! – крикнул он.
Белые медведи затеяли кровавую схватку: двое уже погибли, двое умирали, остальные были изранены настолько, что вряд ли смогут выжить. Два оленя с ветвистыми рогами сошлись лоб в лоб. Обезьяний остров превратился в хаос – половина животных погибли неизвестно от чего; служитель предположил – от чрезмерного волнения. Нервы, нервы…
– Такого не может быть! – воскликнул Андерсон, когда они с Риггсом очутились внутри. – Животные так никогда не дерутся!
Риггс что-то кричал в трубку телефона, когда снаружи прогремел выстрел. Папаша моргнул.
– Нерон! – простонал он. – Нерон! Я воспитывал его с первых дней, кормил из бутылочки…
В глазах старика блестели слезы.
Это и впрямь оказался Нерон. Однако, перед тем как умереть, лев дотянулся до человека с винтовкой и одним страшным ударом лапы размозжил тому череп.
В тот же день, несколько позже, доктор Гилмер стукнул кулаком по расстеленной на столе газете.
– Видели? – спросил он Джека Вудса.
– Видел. – Корреспондент мрачно кивнул. – Сам написал. По городу носятся обезумевшие, ополоумевшие животные. Убивают всех подряд. В больницах полно умирающих. Морги забиты трупами. На моих глазах слон задавил человека. Полицейские его пристрелили, но было уже поздно. Весь зоопарк сошел с ума. Кошмар! Дикие джунгли! – Он вытер рукавом пиджака лоб, дрожащими пальцами достал из пачки сигарету и закурил. – Я могу вынести многое, но ничего подобного до сих пор не испытывал. Ужасно, док, просто ужасно! И животных тоже ведь жалко. Бедняги! Они все не в себе. Скольких пришлось прикончить…
– Зачем вы явились? – справился Гилмер, перегнувшись через стол.
– Да так, подумалось кое о чем, – ответил Вудс, кивнув на аквариум, в котором находился марсианин. – Этот переполох напомнил мне… – он помолчал и пристально поглядел на Гилмера, – о том, что произошло на борту «Привет, Марс-IV».
– Почему? – холодно осведомился Гилмер.
– Экипаж корабля обезумел, – заявил Вудс. – Только сумасшедшие способны на такое. А Купер умер буйнопомешанным. Не знаю, как ему удалось сохранить частичку разума, чтобы посадить звездолет.
Гилмер вынул изо рта жеваную сигару и принялся сосредоточенно отделять наполовину откушенные куски. Закончив, он снова сунул сигару в рот.
– По-вашему, все животные в зоопарке спятили?
– Безо всякой причины, – прибавил Вудс, утвердительно кивнув.
– Вы подозреваете марсианина, – проговорил Гилмер. – Но каким, черт побери, образом беззащитная Меховушка, что лежит вон там, могла свести с ума людей и животных?
– Послушайте, док, кончайте притворяться. Вы не пошли играть в покер, остались в лаборатории. Вы заказали две цистерны с окисью углерода. Целый день не выходили из кабинета, связались с Эпплменом из акустической лаборатории и попросили у него кое-какое оборудование. Тут что-то кроется. Давайте рассказывайте.
– Чтоб вам пусто было! – пробурчал Гилмер. – Даже если я не пророню ни одного слова, вы все равно узнаете! – Он откинулся на спинку кресла, положил ноги на стол, швырнул раскуроченную сигару в корзину для бумаг, взял из коробки новую, пару раз укусил и поднес к ней зажигалку. – Сегодня я собираюсь выступить палачом. Мне не по себе, но я утешаюсь мыслью, что это, вполне возможно, будет не казнь, а акт милосердия.
– То есть вы хотите прикончить Меховушку? – От неожиданности у Джека перехватило дыхание.
– Да. Для того мне и потребовалась окись углерода. Я закачаю ее в аквариум. Меховушка даже и не поймет, что происходит. Ее потянет в сон, она заснет – и не проснется. Весьма гуманный способ убийства, вы не находите?
– Но почему?
– Дело вот в чем. Вы, должно быть, знаете, что такое ультразвук?
– Звук, чересчур высокий для человеческого слуха, – откликнулся Вудс. – Его применяют в различных областях. Для подводной сигнализации и картографирования, для контроля за высокоскоростной техникой – он предупреждает о поломках, которые вот-вот произойдут…
– Да, человек научился использовать ультразвук, – подтвердил Гилмер. – Нашел ему множество применений. Мы можем создавать звуки частотой до двадцати миллионов вибраций в секунду. Звук частотой миллион герц убивает бактерии. Некоторые насекомые общаются между собой на частоте тридцать две тысячи герц, а человеческое ухо способно воспринять частоту максимум около двадцати тысяч герц. Но всем нам далеко до Меховушки, которая испускает ультразвук частотой приблизительно тридцать миллионов герц. – Сигара переместилась в противоположный угол рта. – Звук высокой частоты можно направлять узкими пучками, отражать, как свет, контролировать его. Мы в основном пользуемся жидкими средами, хотя знаем, что лучше всего – нечто плотное. Если пропустить ультразвук через воздух, он быстро ослабеет и затихнет. Разумеется, я говорю о звуке частотой до двадцати миллионов герц. Но звук частотой тридцать миллионов герц явно проходит через воздух, причем такой, который разреженнее нашей атмосферы. Понятия не имею, в чем тут причина, но какое-то объяснение, безусловно, должно существовать. Нечто подобное не могло не появиться на Марсе, чья атмосфера, по нашим меркам, больше напоминает вакуум. Ведь тамошние обитатели, как теперь известно, обладают слуховым восприятием.
– Меховушка издает звуки частотой тридцать миллионов герц, – сказал Вудс. – Это понятно. Ну и что?
– А то, – произнес Гилмер, – что, хотя звук такой частоты услышать невозможно – слуховые нервы не воспринимают его и не передают информацию мозгу, – он оказывает на человеческий мозг непосредственное воздействие. И с мозгом, естественно, что-то случается. Сумятица в мыслях, жажда крови, безумие…
Затаивший дыхание Вудс подался вперед:
– Значит, вот что произошло на борту звездолета и в зоопарке!
Гилмер печально кивнул.
– В Меховушке нет злобы, я уверен в этом, – сказал он. – Она не замышляла ничего дурного. Просто немножко испугалась и устала от одиночества, а потому попыталась установить контакт с другими разумами, поговорить хоть с кем-нибудь. Когда я забирал ее из корабля, она спала, точнее, находилась в психическом обмороке. Возможно, заснула как раз вовремя, чтобы Купер успел слегка оправиться и посадить звездолет. Наверно, спит она долго, благо так сохраняется энергия. Вчера проснулась, но ей потребовалось время, чтобы полностью прийти в себя. Я целый день улавливал исходившие от нее вибрации. Сегодня утром вибрации усилились. Я клал в аквариум пищу – то одно, то другое, – думал, она что-нибудь съест и тогда удастся определить, чем такие твари питаются. Но есть она не стала, разве что слегка пошевелилась, на мой взгляд, хотя для нее, пожалуй, движение было быстрым и резким. А вибрации продолжали усиливаться, и в результате в зоопарке начало твориться черт-те что. Сейчас она, похоже, снова заснула – и все потихоньку приходит в норму. – Гилмер взял со стола коробку, соединенную проводом с наушниками. – Одолжил у Эпплмена. Вибрации меня изрядно озадачили. Я никак не мог установить их природу. Только потом сообразил, что тут какие-то звуковые штучки. Это Эпплменова игрушка. До готовности ей еще далеко, но она позволяет «слышать» ультразвук. Слышать мы, конечно, не слышим, однако получаем впечатление о тональности звука. Нечто вроде психологического изучения ультразвука или перевода с «ультразвукового» на привычный язык.
Он протянул Вудсу наушники, а коробку поставил на аквариум и принялся двигать взад-вперед, стремясь перехватить ультразвуковые сигналы, что исходили от крохотного марсианина. Вудс надел наушники и замер в ожидании.
Корреспондент рассчитывал услышать высокий и тонкий звук, но не услышал ничего вообще. Внезапно на него обрушилось ужасное одиночество; он ощутил себя сбитым с толку, утратившим способность понимать, испытал раздражение. Ощущения становились все сильнее. В мозгу отдавался беззвучный плач, исполненный боли и тоски, – щемящий сердце плач по дому. Вудс понял, что «слышит» причитания марсианина, который скулил, как скулит оставленный на улице в дождливый вечер щенок.
Руки сами потянулись к наушникам и сорвали их с головы. Вудс потрясенно уставился на Гилмера.
– Оно тоскует по дому. По Марсу. Плачет, как потерявшийся ребенок.
– Теперь оно уже не пытается войти в контакт, – отозвался Гилмер. – Просто лежит и плачет. Оно не опасно сейчас, однако раньше… Впрочем, дурных намерений у него не было с самого начала.
– Послушайте! – воскликнул Вудс. – Вы провели здесь целый день, и с вами ничего не случилось. Вы не спятили!
– Совершенно верно, – сказал Гилмер, кивая. – Спятили животные, а я сохранил рассудок. Между прочим, со временем привыкли бы и они. Дело в том, что Меховушка разумна. Ее отчаянные попытки связаться с другими живыми существами порой приводили к тому, что она проникала в мозг, но не задерживалась там. Я ей был ни к чему. Видите ли, на корабле она уяснила, что человеческий мозг не выдерживает контакта с ультразвуком такой частоты, а потому решила не тратить попусту силы. Она попробовала проникнуть в мозг обезьян, слонов и львов в безумной надежде отыскать разум, с которым сможет поговорить, который объяснит, что происходит, и уверит ее, что она сумеет вернуться на Марс. Зрения у нее, я убежден, нет; нет почти ничего, кроме ультразвукового «голоса», чтобы изучать окружающее пространство. Возможно, дома, на Марсе, она разговаривала не только с родичами, но и с иными существами. Двигается она крайне медленно, но, может, у нее не очень много врагов, следовательно, вполне хватает одного органа чувств.
– Разумна, – повторил Вудс. – Разумна до такой степени, что к ней трудно относиться как к животному.
– Вы правы, – сказал Гилмер. – Быть может, она разумна ничуть не меньше нас с вами. Быть может, это выродившийся потомок великой расы, что некогда правила Марсом… – Он выхватил изо рта сигару и швырнул ее на пол. – Черт побери! Предполагать можно что угодно. Правды мы с вами, вероятно, не узнаем, как не узнает и человечество в целом.
Доктор поднялся, ухватился руками за край резервуара с окисью углерода и подкатил его к аквариуму.
– А надо ли ее убивать, док? – прошептал Вудс. – Неужели надо?
– Разумеется! – рявкнул Гилмер, резко повернувшись на каблуках. – Представляете, какой поднимется шум, если узнают, что Меховушка прикончила экипаж звездолета и свела с ума животных в зоопарке? А что, если такое будет продолжаться? В ближайшие годы полетов на Марс явно не предвидится – общественное мнение не позволит. А когда следующая экспедиция все же состоится, ее члены, во-первых, будут готовы к ультразвуковому воздействию, а во-вторых, им строго-настрого запретят брать на Землю таких вот меховушек. – Он отвернулся, потом снова посмотрел на корреспондента: – Вудс, мы с вами старые приятели. Знаем друг друга давным-давно, выпили вместе не одну кружку пива. Пообещайте, что ничего не опубликуете. А если все-таки напечатаете, – зычно прибавил он и широко расставил ноги, – я вас в порошок сотру!
– Обещаю, – сказал Вудс. – Никаких подробностей. Меховушка умерла. Не вынесла жизни на Земле.
– Вот еще что, Джек. Нам с вами известно, что ультразвук частотой тридцать миллионов герц превращает людей в безмозглых убийц. Нам известно, что его можно передавать через атмосферу – вероятно, на значительные расстояния. Только подумайте, к чему может привести использование такого оружия! Наверно, те, кто бредит войной, рано или поздно узнают этот секрет, но только не от нас.
– Поторопитесь! – с горечью в голосе произнес Вудс. – Поспешите, док. Вы слышали Меховушку. Не длите ее страданий. Ничем другим мы ей помочь не можем, хотя втянуть втянули. Ваш способ – единственный. Она поблагодарила бы вас, если бы знала.
Гилмер повернулся к резервуару, а Вудс снял трубку и набрал номер редакции «Экспресс».
В его мозгу по-прежнему звучал тот щенячий скулеж – горький, беззвучный крик одиночества, скорбный плач по дому. Бедная, бедная Меховушка! Одна в пятидесяти миллионах миль от дома, среди чужаков, молящая о том, чего никто не в силах ей предложить…
– «Дейли экспресс», – послышался в трубке голос ночного редактора Билла Карсона.
– Это Джек, – сообщил Вудс. – Слушай, у меня есть кое-что для утреннего выпуска. Только что умерла Меховушка… Да, Меховушка, то животное, которое прилетело на «Привет, Марс-IV». Ну да, не выдержала, понимаешь… – Он услышал у себя за спиной шипение газа: Гилмер открыл клапан.
– Слушай, Билл, я вот о чем подумал. Можешь написать, что она умерла от одиночества… Точно, точно, от тоски по Марсу… Пускай ребята постараются: чем слезливей – тем лучше…
Интерлюдия с револьверным дымком
Перевод Г. Корчагина
Когда Клэй добрался до городка, его рослый черный конь хромал, а сам он клевал носом в седле. Заехал он сюда не по большой охоте. Хила-Галч – малоподходящее место для остановки, и до отдыха ли, когда Джон Трент отстает всего лишь на день? Но иначе нельзя: еще сутки конь не продержится, да и седоку необходимо поесть и поспать, набраться сил для преодоления последнего, самого тяжелого отрезка пути – через горный отрог.
Возле платной конюшни Клэй сполз с седла и завел коня под крышу.
– Позаботься о нем хорошенько, – велел конюху. – Он это заслужил. – И спросил, пробежав взглядом по трем лошадям в стойлах: – Других нет?
Конюх покачал головой:
– Дела у нас нынче неважнецкие. Раньше дюжину коняшек держали, но вот заделались святее папы римского, и все покатилось к чертям.
Клэй снова оглядел лошадей. Жалкие клячи, ни одна не годится.
– Своего ты здорово покалечил, – упрекнул конюх. – Не скоро оклемается.
– Камешек подвернулся, – буркнул Клэй.
Он вышел из конюшни и постоял с минуту, оправляя револьверный пояс и оглядывая окрестности.
Хила-Галч тихо дремал в ласковых рассветных лучах – пыльный, некрашеный, обветшалый. Клэй прошелся по улице до строения с вывеской «Отель» и, войдя, направился к бару. Бармен, стиравший с мебели пыль, неохотно вернулся за стойку.
– Мозоли седлом набил, – сказал ему Клэй. – Нужно лекарство.
Бармен выставил бутылку и стопку. Забрав их, Клэй перешел к столику и тяжело опустился на стул. Только сейчас он понял, как изнурен тысячемильной ездой, – похоже, в его массивном теле не осталось ни капли сил. Он снял шляпу и стряхнул пыль со штанин. Потом отодвинул стопку, а бутылку откупорил и поднес к губам. Вытирая ладонью рот, прислушался к ощущениям: спиртное добралось до желудка, там вспыхнуло пламя и мигом согрело все внутренности.
А вкус уже не тот, отметил Клэй. Прежде было куда вкуснее. И не забирает выпивка, как прежде.
Многое теперь совсем не такое, как прежде, сказал он себе.
Утреннюю тишину нарушило противное жужжание – в оконное стекло билась муха. Клэй откинулся на стуле, расслабился, вспоминая, как было прежде, перебирая имена мужчин, которых уже нет на свете, женщин, почти стершихся в памяти, городов, от которых ничего, кроме названий, не осталось.
Облокотившись на стойку, бармен ковырял в зубах заостренной спичкой. Клэй молчал, прихлебывая время от времени.
– Как насчет завтрака? – спросил бармен.
– Завтрак и комнату, – ответил Клэй. – Я уже забыл, когда спал.
– Что будешь есть?
– Что дашь, то и буду, я непереборчивый.
Когда он взялся за еду, в гостиницу вошел парень с блестящей звездой на жилетке.
Парень приблизился к Клэю и уселся напротив.
– Бывал здесь раньше?
Клэй отрицательно качнул головой.
– Тогда я должен поставить тебя в известность, – сказал парень. – У нас есть закон: приехал – сдай оружие.
– Я нездешний, – проговорил Клэй. – Законов ваших не знаю.
– Сдай револьверы, – властно, без тени робости отчеканил парень. – Соберешься уезжать, получишь обратно.
– А если не сдам? – поинтересовался Клэй.
– Будут неприятности, – с сухой деловитостью, но без враждебности пообещал парень.
– Без револьверов я как голый. – Не мог же Клэй признаться, что ему никак не обойтись без них, если в городе его застанет Джон Трент. – Да к тому же я прямо сейчас завалюсь в койку. Со мной не будет проблем.
– Сроку тебе до вечера, – будничным тоном проговорил парень. – На закате буду стоять снаружи. Если не захочешь сдать оружие, выйдешь, и мы решим вопрос. Не выйдешь – я приду и заберу.
– Я выйду, – пообещал Клэй тоже будничным тоном, как и полагается отвечать в таких случаях.
И как он уже давно привык отвечать, потому что вот такая ему досталась жизнь.
А нахальный мальчишка, должно быть, не знает, кому бросает вызов.
После ухода парня Клэй молча доел завтрак. Бармен все так же опирался локтями о стойку и ковырял в зубах спичкой.
Позже, лежа на жесткой койке, Клэй размышлял о мальчишке со звездой на груди. Тот не угрожал, не корчил из себя крутого. Был спокоен, деловит, уверен в себе.
Вот таких-то людей и надо бояться, сказал себе Клэй.
Но ведь он уже давно перестал бояться людей. Много лет назад. Они ему просто безразличны. Да ему все на свете безразлично, если быть с собой честным. Наверное, даже собственная жизнь, хотя он ни разу об этом не задумывался.
Еще один день, думал он, глядя в потолок. Еще один день – и свобода. Еще один день – и он расстанется со своим прошлым, чтобы начать новую жизнь. За границей припрятана сотня тысяч долларов, это огромные деньжищи…
Но это все, что у него осталось.
Конечно, понадобится другое имя… С этим не будет проблем. Менять имена он тоже привык. Сто тысяч долларов ждут за границей в надежном тайнике, десять тысяч назначены за его голову, и чтобы их заполучить, Джон Трент сейчас где-то скачет во весь опор…
Клэй уедет вечером на одной из тех кляч. Даже кляче хватит сил довезти его до границы. Но перед отъездом придется убить мальчишку. Не самое приятное дело, не самое подходящее время…
«Я бы предпочел не убивать его, – сказал себе Клэй, – но больно уж круто он за меня взялся».
Если бы парень не дерзил, Клэй отдал бы ему револьверы и сказал: «Заботься о них хорошо, перед ужином заберу». Но как быть с тем, что еще никто никогда не обезоруживал Коулмана Клэя? Позволить этому случиться сейчас? А не поздновато ли?
Что было, то останется в прошлом навсегда, подумал он. Не вернется добрый вкус виски, не оживут те, кто польстился на сто тысяч долларов, лежащих в надежном тайнике за границей.
Клэй смежил веки, и сон вырубил его, точно удар молота.
Когда Клэй проснулся и спустился в бар, солнце висело низко над западным горизонтом. Перед крыльцом стояла пара лошадей, впряженных в ветхие дрожки. У стойки беседовал с барменом мужчина.
– Съезжаю, – сообщил Клэй.
– Два доллара с тебя, – сказал бармен.
– Бумага найдется? – спросил Клэй, расплатившись. – Хочу написать письмо.
Бармен кивнул, вырвал линованный лист из дешевой тетрадки и вручил Клэю вместе с огрызком карандаша.
– Поживей, ладно? – Бармен кивнул на человека, с которым разговаривал минуту назад. – Джим заберет почту. У нас своей почтовой конторы нет, ближайшая в Бакхорне.
– Тебе повезло, незнакомец, – сказал почтальон. – Я сюда дважды в неделю наведываюсь. Шутка ли – почти шестьдесят миль.
Клэй поблагодарил кивком, расположился за столиком в углу зала и старательно вывел:
Дорогая сестрица.
Я еду в Мексику, надо кое-что уладить. Может быть, даже осяду там. Потом напишу тебе, как оно сложилось.
Ты мне не ответила, где сейчас Гордон. Я надеялся встретиться с ним, да видать, не судьба.
Он добавил внизу имя, и это имя было не Коулман Клэй. Вернулся к стойке, попросил конверт и марку, написал адрес: «Понтиак, Илл., миссис Эстен Блейн». Вынул из кармана пачку банкнот, отделил полдюжины, аккуратно уложил в конверт и заклеил его. Бармен достал из-под стойки почтовый мешок, повернул горловиной к Клэю. Тот бросил в мешок письмо, и бармен затянул бечевку.
– Держи. – Мешок заскользил по стойке.
Почтальон поймал его.
– Мне пора. – Джим двинулся к выходу, но у порога обернулся. – Незнакомец, на твоем месте я бы передумал, – сказал он. – Очень уж ловок этот паренек со своими железками.
– Нет, – ответил Клэй.
– Ладно, как знаешь. Жалко, что не могу задержаться и поглядеть.
Клэй и бармен молча смотрели, как почтальон забирается на сиденье и дрожки укатывают по улице.
– Маршал этот ваш, – проговорил Клэй. – Как его хоть зовут?
– Блейн, – ответил бармен. – Гордон Блейн.
Клэй ухватился за край стойки, сжал так сильно, что побледнели загорелые пальцы. Но в лице не переменился ничуть.
– Гордон Блейн… – глухо проговорил он. – Нет, не слыхал.
– А кто слыхал? – хмыкнул бармен. – Он только что сюда явился, причем неизвестно откуда. И до него в нашем городе прикончили четырех маршалов. Но уже пару месяцев никто не пытался убить Блейна.
Клэй рассмеялся и неловко, как деревянный манекен, развернулся к выходу. Жесткими шагами вышел на крыльцо. Солнце уже тонуло в горизонте. Клэю вспомнилось письмо, год назад полученное им в Монтане:
Гордон уезжает на Запад. После того как у тебя дела пошли в гору, удержать его я не в силах. Он говорит, что нет ни малейшего смысла надрываться тут за кусок хлеба, если на Западе можно запросто сколотить состояние, ведь тебе же это удалось. Надеюсь, ты с ним где-нибудь пересечешься…
Улица была тиха и безлюдна, но Клэй знал, что из каждого окна за ним следят чьи-то глаза. Горожане ждут, когда у гостиницы сойдутся двое.
Почтовые дрожки превратились в колеблющуюся точку на восточном просторе. Клэй увидел, как с крыльца конторы маршала спускается парнишка и выходит на середину пыльной улицы. Вот он остановился, ждет: револьверы на бедрах, руки опущены.
«Я еще могу снять пояс, подойти и отдать ему», – подумал Клэй.
Но сразу же понял, что не сделает этого. Не поступит наперекор всему, что было в его жизни. Наперекор всему, во что он верил и чему упрямо следовал.
Клэй медленно сошел с крыльца и повернулся к парню. Тот двинулся к нему.
«Скоро приедет Джон Трент, – подумал Клэй, – и только тогда здесь узнают, кто я. А Эстер так и не узнает, ведь письмо будет проштемпелевано в шестидесяти милях отсюда. Правда, наверняка удивится, почему я его отправил не из Мексики. Джону Тренту я известен как Коулмен Клэй, преступник, за которого назначена награда. И ни одной живой душе не известно мое настоящее имя.
Не узнает его и Гордон».
Десять тысяч долларов, подумал Клэй. Этих денег мальчику хватит, чтобы зажить по-человечески. И чтобы им гордилась мама.
