К. В. Лукашевич
Тряпичник
II
Мальчик тряпичник неожиданно проснулся от сильного толчка. Он сначала ничего не мог сообразить, не мог прийти в себя и понять, где он, что с ним…
– Мамка, Паранька… – проговорил он спросонок, протирая глаза и оглядываясь.
– Нет, брат, не мамка и не Паранька, а просто Ванька, – отвечал ему знакомый голос, и кто-то рассмеялся и похлопал его по плечу.
– Это ты, Ваня… А я-то задремал, – проговорил спавший.
– Я… Давно тут стою… Жалко было будить тебя.
Перед ним стоял товарищ, такой же тряпичник, как и он, но только еще худощавее и поменьше ростом, чем он.
– Ну и спал же ты, брат… Храпел, свистел, как машина. Право…
– Замаялся! – ответил тот.
– Ну что, Васюха, какова добыча!
– Плохая!
– И у меня, брат, плохая… Ничего не осталось… А, поди, еще хозяин заругает… Достанется… Боязно идти домой.
– Конечно, заругает. Хорошо, если еще не поколотит… Ему что: разве он наши спины да бока жалеет… Не свои…
Мальчик, который назвался Ванькой, тоже присел около забора. Оба они были такие усталые, жалкие, грязные. Они поговорили о своих делах. Дела эти все вертелись около костей, тряпок, бутылок и банок. Вася рассказал про толстую кухарку, про то, как бы он мог выгодно купить товар, какие хорошие были кости: большие, чистые, белые, что сахар, и как много их было, и еще тряпка в придачу…
– Я уж вышел, смотрел, смотрел – нет ли кого из нашей артели, жалел-то как… Конечно, потом она продала… Поди, не торгуясь, взяли такое добро.
Оба погоревали над неудачей.
– Однако домой надо, – сказал Вася, поднимаясь и взваливая не плечо мешок.
Ваня тоже поднялся.
– Далеко тащиться… Придем, уже стемнеет… Еле ноги ходят. Право… Что свинцом налиты.
Мальчуганы пошли потихоньку, нога за ногу, изредка перекидываясь словом, другим.
Путь их, действительно, был дальний. Сначала они шли по улицам шумного города с большими домами, каменной мостовой, перешли несколько мостов, потом пошли по закоулкам с невзрачными деревянными домами. Прошли заставу. Потом улиц уже не было, а были пустыри да поля. Далее опять появились домики, редкие, плохие… Там ютилась самая беспросветная беднота города.
Прошло два часа, как шли к дому наши мальчики. Уже стемнело, когда они подошли к мрачному, кривому деревянному забору с полуразвалившимися постройками, стоявшему особняком.
От этого здания еще издали несся отвратительный, тяжелый запах. Мальчики прошли калитку и сначала вошли во двор, а затем уже в подвал деревянного строения. Оттуда неслись крики. Кричали, очевидно, женщина и мужчина. Женщина сердито взвизгивала, а мужчина бранился басом.
– Опять хозяин и хозяйка ругаются, – проговорил Василий.
– Верно Федьку да Гришку поедом едят.
– Несчастные же они ребята, бесталанные, – со вздохом проговорил Вася.
Мальчики вошли в большую, полутемную горницу, похожую на сарай. Здесь было ужасно для свежего человека. Воздух был такой душный, тяжелый, что, как говорится, топор мог бы держаться в этом воздухе. Сыро и смрадно… Горницу с нарами по краям освещала повешенная на стене маленькая лампа, которая коптела и дымилась. Окна были на самой земле, потолки низкие, черные.
Громкие злобные голоса двух взрослых прерывались; детскими воплями, кашлем и робкими ответами.
– Отчего ты никогда не приносишь хороших бутылок? Разве это товар? Куда ты деньги девал? Проел?! Отчего Антошка и хозяину барыш норовит и свою выгоду соблюдает?.. – допрашивал грубый бас.
– Оттого, что ты их мало учишь! Волю им даешь… Я бы их заколотила!.. – кричала визгливо женщина.
И мужчина и женщина были одеты грязно. Мужчина был высоченного роста, черный, лохматый, с большим крючковатым носом. Женщина трепаная, бледная, с подслеповатыми глазами.
Около них стояла толпа подростков и мальчиков, человек пятнадцать. Все они раскладывали свои зловонные мешки и вытаскивали кости, тряпки, бутылки и другие отбросы. Хозяин и хозяйка, содержатели этих ребят, бранили их за то, что они мало принесли, мало выручили.
Иным попадали и колотушки. Этот подземный страшный приют постоянно оглашался плачем и криками. Но никто не слышал этих детских криков, некому было заступиться за этих мальчиков, и никто туда не заглядывал.
– Я ходил на свалку… А там ребята большие прогнали… А бутылок сегодня не продавали, – оправдывался маленький мальчуган прерывающимся голосом, горько плакал и кашлял, и все время закрывал голову от побоев, градом сыпавшихся на него.
– Врешь… Деньги проел… У тебя вечно беда… Отчего же Антона никто не гонит? – кричал хозяин.
И здесь, в этой ужасной жизни и нищете, среди детского горя, был свой счастливец, любимец… Это был Антон – подросток лет 15-ти, крепкий, здоровый, точно стальной. Казалось, он вынесет и не такую жизнь. Он был пронырливее других, хитрее… Кого поколотит, где утянет, где отнимет. Он умел подольститься к хозяевам и всегда приносил больше всех товару. Он был главные и старший среди этой жалкой артели. Он все отнимал у маленьких и слабых ребят, все, что у них было лучшего. Они терпеть не могли своего обидчика и мучителя, а жаловаться не смели – им не верили и слушать их не хотели.
Выбранив ребят, хозяин и хозяйка ушли в свою каморку.
Мало-помалу стихли крики, стоны и вопли. Дети поужинали, т. е. поели какой-то жидкой, мутной похлебки. Антон распоряжался: забрал себе больше хлеба и выловил единственный кусок мяса, затем велел все убирать и лег раньше всех спать. Он мимоходом отнял у одного мальчугана папироски, которые тот где-то раздобыл, а у другого жестяную коробку, данную ему где-то с бутылками, и сам же пригрозил нажаловаться хозяину. Ребята втихомолку похныкали и умолкли. Все легли спать на полу и на нарах. Тяжел и беспокоен был сон этой артели: кто стонал во сне, кто плакал, кто бредил, кто кашлял, – все почти чесались. Все эти дети были больны: у многих от грязи образовалась чесотка, лишаи и другие болезни; от ужасного воздуха болели грудь и легкие.
В дальнем углу на сеннике лежали три друга: Вася, Ваня и маленький Федя – тот мальчик, который так ужасно кашлял и всегда приносил меньше всех товару. Ваня и Вася его жалели.
– И шибко тебе досталось? – шепотом спросил Вася товарища.
– Да… Все болит… Все ноет… Лучше бы уж смерть, чем эта жизнь.
– Ты так не говори… У нас старуха одна в деревне все смерть звала… А она как пришла, так старухе страшно стало. Чуть не умерла.
– Я не боюсь… Все равно умру… Терпеть от них хуже.
– А ты терпи… У нас батюшка говорит в деревне в церкви, что сам Христос терпел муки. Зато ты прямо на небе в рай попадешь и с ангелами будешь… – сказал Ваня.
– Ох, уже все равно… Одно бы… Тяжело. – Мальчик закашлялся.
– Чего ты лаешь? Спать не даешь… – закричал в темноте Антон.
– Разве кашель можно удержать! Кашель от болезни, – ответил кто-то.
– А ты в подушку кашляй, чтобы не слышно было! – закричал Антон.
– У нас в деревне здоровый народ… Здесь у меня все сердце сосет… Либо ноги пухнут. А в деревне я не знал, что такое болезнь, – задумчиво проговорил Вася.
– Да… Там хорошо… – ответил Федя.
– У нас река широкая… Рыбы много. Раз я вот какого окуня поймал… А в другой раз у меня щука такая оборвалась, что я думаю фунтов десять… Право… Я видел, как у нее спина в воде мелькнула… Мы все больше около мельницы ловили… Там место у запруды тихое… Ивы, вот как шалаш… Незабудков-то видимо-невидимо!..
Мальчик размечтался… Ваня и Федя пригнулись совсем к его лицу и слушали, слушали жадно, пока рассказ не прервал опять упорный кашель Феди: он откинулся на постель и кашлял долго, до изнеможения… Потом перестал.
– А у нас лес большой-большой, даже медведи водятся… Я сам видел… – заговорил Ваня.
– Долго ли вы будете шептаться! Молчите! – закричал Антон.
Дети замолчали.
Через некоторое время Федя подвинулся к товарищу и тихо, тихо спросил:
– Как это тебя отпустили в такую жизнь? Я-то бездомный. Никого нет… Куда деваться… Все равно… Везде так… А у тебя, вишь, и матка есть, и дядя, и сестры?
– Да уж не знаю… Мама у нас хорошая… Так отпустила… Мужик один уговорил. Думала – лучше… Не знала она… Мужик-то обманул, говорил: «Я его в ремесло представлю, выучится, тебе помога будет…» Мама-то поверила.
Мальчик замолчал, затих что-то вспоминая… Вдруг он бросился и уткнулся в матрас, захлебнулся от горьких рыданий, стараясь, чтобы его не услышали, и весь трясся, а Федя рядом кашлял и гладил его по спине. Ваня тоже пожалел его и сказал:
