Клара Багус
Цвет счастья
– Мы и не отнимем. Мы только поменяем. Моя жена не переживет потерю еще одного.
– Ни одна женщина не переживет. Послушайте, такова жизнь. Она бывает несправедлива. И у вас нет права вмешиваться в чью-то и распоряжаться ею согласно своим представлениям о справедливости. Как судья в судебном зале – извольте. Но не в родильном. Вы не имеете на это права.
– А если имею? – Жюль посмотрел на Шарлотту. Он ощутил страх в своем голосе. – Понимаете, если моя жена выйдет из этой больницы без здорового ребенка, я сойду с ума!
– С ума может сойти лишь тот, у кого этот ум есть, – возразила Шарлотта.
Жюль провел рукой по волосам раз, второй, затем по лицу и сказал:
– У вас живет мальчик, так? Вы взяли его к себе, когда его бросила мать. Разве нет? Я прекрасно помню, что произошло два года назад. Полагаю, у вас нет постановления суда о признании вас матерью ребенка. Я прав? Как и ничего, что подтверждает ваше право оставить мальчика. По крайней мере, я ни разу не видел заявления, а, соответственно, не давал опеку.
Шарлотта молчала. Что ей было на это ответить? Она чувствовала, как ее лицо заливает краска. Как пульс отдается в ушах. Внезапно они оба испустили нечто такое, что наполнило воздух газом, воспламеняющимся при малейшем слове.
– Разве не так? – Жюль попытался задеть Шарлотту и в то же время оправдать свое собственное намерение – уже не перед медсестрой, а перед самим собой.
– Так, – прошептала наконец Шарлотта. Ее сухой голос звучал беззащитно и уязвимо.
– Тогда мы друг друга понимаем. Вы хотите оставить мальчика, с которым не состоите в родстве, а я хочу эту девочку, – Жюль обвел пальцем в воздухе, указывая на ребенка у Шарлотты на руках.
– Мы не можем!
– Не можем?
– Подумайте же вы хорошенько над своим планом. У вас как у судьи должно быть чувство порядочности. Почему вы им не руководствуетесь?
– Как зовут вашего мальчика?
Шарлотта замялась.
– Как зовут вашего мальчика? – повторил Жюль.
Шарлотта покачала головой. Он ведь это не серьезно. Только не он.
Последовало молчание.
Долгое молчание.
Шарлотта сразу поняла, что Жюль надел на себя маску власти только потому, что ему не оставалось ничего другого. Ведь он был в таком же отчаянии, как и она, в таком же отчаянии, как и Луиза.
Жюль, который тем временем видел перед собой уже не очаровательную девушку, а противника, вставшего у него на пути, резко повторил:
– Как зовут мальчика?
Шарлотта молчала.
– Как его зовут!
– Антуан, – прошептала она.
– Антуан. Красивое имя. Хотите отдать своего Антуана в детский дом?
– Нет, – выпалила Шарлотта дрожащим голосом и отвернулась. Надежда на то, что он не относился серьезно к тому, что говорил, умерла так же скоро, как и появилась. Он осуществит угрозу. Теперь она это знала.
Было бы просто жестоко, если бы в его угрозе не обнаружилось чего-то откровенного. Шарлотта отвернулась к окну. Ее взгляд скользнул на улицу. С неба сыпался снег. Снежинки кружились, словно пепел. В тот момент было так спокойно, будто в мире замерло все, кроме снега.
Угроза Жюля висела в воздухе, как лезвие ножа, готовое обрушиться на Шарлотту. Ее глаза наполнились соленой болью. В зале было так тихо, словно мир на мгновение задержал дыхание.
Никто прежде не требовал отдать мальчика в детский дом. В городе все знали о судьбе парнишки. Как только люди видели Антуана, они тут же все понимали – его прошлое, настоящее и будущее. Каждый знал, что Шарлотта – его надежда. Надежда, которая сможет залечить раны прошлого; надежда, которая не позволит настоящему его убить; и весна жизни, которая ждет его в будущем.
До сих пор все молчали. И будут делать это и дальше. Чтобы защитить его. Чтобы он не потерял все, в том числе и Шарлотту. Однако, как известно, слова одного предателя достаточно. А если оно принадлежит судье, то все пропало.
Шарлотта молча сняла с руки здорового ребенка бирку с именем.
– Как зовут девочку? – спросил Жюль.
– Теперь у нее нет имени, – ответила Шарлотта и опустила глаза. Затем протянула ребенка Жюлю.
– Бирку моей дочери, – колеблющимся между решимостью и сомнением голосом потребовал Жюль, глядя на грудничка в кроватке.
Шарлотта осторожно достала малышку, прижала ее щечкой к своей влажной от слез щеке и одной рукой развязала бирку на ее запястье. Она протянула бирку Жюлю. Он схватил ее и сунул в карман брюк.
Потом он бесконечно медленно, как показалось им обоим, и тихо пятился из зала для новорожденных, преодолевая сантиметр за сантиметром, с чужим ребенком на руках.
Он в последний раз взглянул на Шарлотту. Она качала на руках его ребенка, нежно обхватив ручку девочки своей рукой, и помахала ему ею на прощание, затем вышла из луча света в дверной щели и исчезла. Однако из памяти Жюля она не исчезнет никогда, оставив ему долгий запах жасмина.
Глава 6
Одна из многих безмолвных судеб, которые незаметно наносят удар по жизни людей. Одна из бесчисленных молчаливых драм, о которых даже пострадавшие узнают лишь спустя долгое время.
Шарлотта бы никогда не подумала, что способна на такое. Лишить матерей детей, а детей – матерей. И все ради того, чтобы узаконить права на Антуана. Чтобы самой иметь возможность оставаться матерью. Был ли это моральный поступок, заложенный в сердце каждого человека? Убили бы мы сами ради тех, кого любим? Может ли вообще то, что мы называем моралью, иметь качества? Добро и зло правда существуют? Или это всего лишь оценочные категории, которые варьируются в зависимости от ситуации? В таком случае можем ли мы судить других?
Шарлотта осталась с маленькой девочкой на руках. В шоке от самой себя. В беспокойстве, граничащем с отчаянием, она ходила по залу взад-вперед. Девочка снова начала ловить ртом воздух. Шарлотта уложила ее в кроватку и привязала к ее руке бирку с именем другого ребенка.
– Теперь ты Ни Лу, – прошептала она малышке. Затем Шарлотта надела на девочку кислородную маску, такую большую, что она полностью закрыла лицо ребенка. Шарлотта гладила Ни Лу по головке и смотрела на нее. Она думала: «Ее вид вызовет грусть даже у самого равнодушного человека». Ручки и ножки, всунутые в одежку на несколько размеров больше. Личико, напряженные черты которого уже выглядят пугающе взрослыми.
Глаза Шарлотты затянула водянистая пленка. Она убрала руку с головки Ни Лу и положила ее ей на грудь. «Легкие размером с крылья стрекозы», – подумала она.
– Обещай, что ты их расправишь. Что доверишься этому миру. Несмотря на дожди, обрушившиеся на тебя. Что научишься летать. Пусть и не на том месте, которое было предусмотрено для тебя изначально. Что вознесешься – к свету жизни.
Младенец закричал.
– Прости, малышка. Пожалуйста, прости, – сказала Шарлотта. Она обхватила свою шею обеими руками, сняла цепочку, на которой висело бронзовое перо с темно-синим афганским лазуритом. Вкрапления делали камень похожим на земной шар. Этот амулет – вместе с его неотъемлемой тайной – мать Шарлотты вложила в руку дочери, прежде чем ее последний вздох унесся в вечность. С тех пор Шарлотта носила его не снимая. Из ее глаз текли слезы, когда она заворачивала цепочку в носовой платок и вкладывала ее в конверт вместе с клочком бумаги, на котором было написано несколько строк. Шарлотта подписала конверт: «Для Сарасвати». Она положила его девочке на грудь, и та тут же перестала плакать. В зале стало тихо. На короткое мгновение ребенок открыл веки, взглянул на Шарлотту и снова закрыл их. С каждой минутой грудь малышки вздымалась и опускалась все спокойнее и ровнее.
«Они есть. Повсюду. Крохотные магические моменты. Похожие на один-единственный лучик солнца, пробивающийся сквозь пасмурное небо. В жизни каждого человека. Нужно лишь довериться им». Эти слова мать Шарлотты говорила дочери, одновременно зажимая в ее пальцах амулет. Четырнадцать лет назад. Шарлотте тогда было десять. Сегодня девушка сказала те же слова Ни Лу. Она отвела взгляд от девочки, сняла с себя халат, сложила его пополам один, затем второй раз, повесила на прутья кроватки и вышла из зала.
В кабинете Шарлотта начала наспех перелистывать стопку недавних свидетельств о рождении, пока не наткнулась на свидетельства девочек. Она достала оба документа, пером нацарапала на каждом пометы, сложила их и сунула в карман юбки. Затем она взяла из выдвижного ящика два пустых листка и составила новые свидетельства с соответствующим временем рождения подмененных детей. Если бы судьбе было угодно, то это время стало бы единственным признаком подмены. Шарлотта расписалась в документах, поставила на них печать родильного дома и положила листки назад в стопку.
Она молча шла по коридору. Ее красивое молодое лицо вдруг стало старым, как потертая монета. Она сдернула с крючка пальто и быстро его надела. Шапку она натянула на самый лоб. Когда она вышла через главный вход на улицу, то оказалась в таком густом тумане, что можно было заблудиться. Крошечные капельки воды висели в воздухе настолько плотно, что серую дымку, окутывающую все вокруг, можно было разрезать ножом. Не успела Шарлотта выйти через железные ворота во дворе на улицу, как родильный дом позади нее утонул в мрачном дыхании зимы.
Ни разу не оглянувшись, она поспешно ушла оттуда в холодном свете луны и больше никогда не возвращалась.
Глава 7
Казалось, в тот день все были не на своем месте. Жюль и Шарлотта вмешались в судьбу, заново перетасовав карты и раздав их иначе, чем было задумано. Судьба их не оставит. Никого из них. Это они знали наверняка. Но когда она настигнет и отомстит?
Идя каждый своей дорогой, каждый в свою жизнь, они понимали, что от несчастий не избавиться, если подвергнуть им других.
Когда Шарлотта вошла в дом и бросила пальто на стул, Антуан задумался, какое печальное событие могло так подкосить ее всего за один день. Лицо Шарлотты напоминало пожухлый лист, увядший цветок. Длинная юбка развевалась вокруг тонких ног. Руки дрожали. Она на мгновение оперлась на спинку стула. Затем опустилась на пол.
Антуан помог ей подняться. Она провела ладонью по его щеке и сказала:
– Я люблю тебя, мой мальчик. – На ее лицо, омрачив черты, опустилась тень задумчивости.
Шарлотта целыми днями ничего не ела. Только лежала с красными глазами, иногда корчась во сне, как раненое животное. Антуан все видел. Он с любовью ухаживал за ней, готовил супы и чай. Накрывал одеялом, когда ей было холодно. Делал охлаждающие компрессы из мяты и лемонграсса, когда ей было жарко.
Она ничего не говорила. Он ничего не спрашивал. Спустя две недели она впервые встала с постели. И приняла решение: здесь им оставаться нельзя. Нужно уезжать.
Глава 8
Жюль часами просиживал у кровати Луизы, наблюдая за ней и ребенком. Она была так счастлива. При виде малышки она расцветала, как цветок в теплый весенний день. Тонкие, как паутина, светлые волосы Луизы электризовались при каждом соприкосновении с подушкой. Глаза женщины были цвета мокрого камня.
Луиза была суетливой, как наседка, женщиной, но, несмотря на физический облик, в ней все было слишком роскошно. Килограммы украшений на шее, цепи, которыми можно было бы пришвартовать лодку. Она носила платья, будто каждый день собиралась на прием в Версаль, и когда ее руки не были заняты, она гладила себя по бедрам, расправляя складки на юбке. Даже сейчас она лежала в постели с серьгами в ушах.
От ребенка исходил чудесный запах. Это был человечек, пахнущий сладостью жизни. Неудивительно, что девочка привлекла к себе все внимание.
Скольких людей Жюль своим поступком сделал несчастными? А скольких – счастливыми? Может, то, что он сделал, не так уж и предосудительно?
Когда-нибудь он ей скажет. Он скажет им обеим, и они смогут понять. Наверное, они смогут понять.
Когда после обеда Жюль вышел из дверей родильного дома на улицу, ему в лицо ударил ледяной ветер. Поначалу прохлада приятно ощущалась на лбу, усеянном капельками пота, однако вскоре пробралась под одежду. Судья озяб. Он опустил взгляд. В тот день он никому не мог смотреть в глаза.
Не успел Жюль отойти от родильного дома, как заметил полузамерзший подснежник. Цветок храбро высунул головку из-под земли, чтобы тут же замерзнуть от ледяного дыхания прошедшей зимней ночи. Жюль сразу подумал о родной дочери.
Ему показалось, что он услышал в груди треск, словно его сердце раскололось надвое. Одна часть была полна вины и печали, а вторая – облегчения от конца страданий. Как минимум, конца прошлых печалей. Хотя новые не заставили себя ждать.
Он подумал о Луизе с малышкой на руках, и воздух на мгновение перестал быть жестким. Его молочно-серый цвет больше не угнетал. Наоборот. Образ в голове Жюля привлек его взгляд к широкому синему небу. Туда, где облака разошлись и прорезали крошечное окно в бесконечность. Ему казалось, что в этой сияющей синеве он видит новую жизнь, для которой у него еще нет названия. Свободную от былых желаний, не сумевших воплотиться.
Это чувство длилось лишь короткое мгновение. Опустив голову, Жюль снова увидел замерзший подснежник. Нежное детское личико его родной дочери. И навеки оставшуюся в памяти маленькую ручку в руке Шарлотты.
Только сейчас он осознал, что принял бесповоротное решение. Что то, что он сказал и сделал, уже не изменить. Что его поступок нельзя ни отменить, ни исправить. Слишком поздно. Кости брошены. На руках его жены лежит чужой ребенок. Его – умирает на руках чужой матери. Однако Жюль знал: пока он жив, ему не забыть образ своего ребенка в объятиях Шарлотты. При мысли о родной дочке на него будто опускалась ночь. Он чувствовал, как в нем просыпается тоска. Тоска по честному миру, который он оставил позади.
На улице снова пошел снег. Зима не отступала. Вот уже несколько дней с неба, облака на котором слились в сплошную серую гладь, падали густые хлопья. Лишь изредка оно ненадолго раскрывалось и пропускало на землю луч света.
Жюль оторвал взгляд от замерзшего цветка и продолжил пробиваться сквозь метель. Снова и снова оглядываясь назад, он видел, как его следы заметает снегом. Как будто их не должно существовать. Как будто никто не должен пройти по ним.
Поднялся сильный ветер. Он со всей силы дул Жюлю в лицо. Охватывал его всего, словно желая снести. С каким удовольствием Жюль бросился бы в его ледяные объятия. По крайней мере, тогда он не позволил бы своему ребенку умереть одному. Однако Жюль не сдавался. Он мерился силами с природой. На глазах выступали слезы и превращались в кристаллы льда на лице. Он тяжело вдыхал холодный воздух и с трудом переставлял ноги. Но как только ему захотелось уступить стихии, буря стихла.
Будучи судьей в городе, где большинство споров шло только о деньгах, он замыкался в кругу служебных обязанностей, который был лишь бледным отражением его реальной жизни. Их дни с Луизой текли насыщенно, но в те редкие моменты, когда Жюль сталкивался с самой жизнью, с ее реальными проблемами, с ее болью и утратами, он избегал ее, как только мог. Пока утраты не последовали одна за другой, а смерть не начала сопровождать их каждый раз, когда Луиза рожала. Теперь возможности избежать жизни больше не было. Не проигнорировать. Не скрыться. Теперь Жюль застрял в реальности.
Он думал о Луизе. Пытался представить, что подумает и почувствует она, когда он признается ей в содеянном. Для Жюля поставить себя на место Луизы, да и вообще любого другого человека, было непосильной задачей, которая его крайне тяготила. Ему казалось, что он еще никогда не встречал человека, чья душевная жизнь была бы настолько похожа на его, что открылась бы ему естественным путем. Таким образом, он тратил оставшиеся силы на одни только размышления об этом, к тому же приходил к ответам, которые так страшно вспыхивали в голове, что он тут же снова отмахивался от них, как от роя ос.
Судья внутри него начал упорядочивать в голове то, что можно сказать Луизе и чего говорить нельзя. Он испытывал ужас перед ее предстоящим возвращением домой с чужим ребенком. Словно давая клятву, он внушал себе, что все, что касается его чувств и происходит у него внутри, – дело его и его совести. Что своим поступком он всем помог: теперь у Луизы есть ребенок, а другой семье не придется воспитывать еще одного. В конце концов, у той пары с сыновьями нестабильные условия для жизни. С возрастом мужчинам становится все сложнее ловить жемчуг; Жюль слышал, как чужак с Дальнего Востока говорил врачу, что еще один ребенок станет помехой.
Наконец Жюль добрался до дома. Это была вилла в викторианском стиле, расположенная высоко на холме и окруженная огромным парком. Сквозь ветви деревьев уже издалека просвечивалась белая древесина. К чугунным воротам вела заснеженная дорога, обсаженная липами. С весны по осень был слышен шелест листьев. Жюлю нравился шум ветра в листве деревьев в разное время года. Ему нравилось, как весной по всему пути простираются кроны. Нравился сладкий липовый аромат, которым цветки пленяют чувства людей и животных теплыми летними ночами. Переливы листвы осенью. Ту защиту и то тепло, которые исходят даже от покрытых снегом ветвей.
Жюль неизбежно думал о времени года своей жизни. Он был еще молод, ему лишь слегка перевалило за тридцать. Однако кто знает, что это значит: была ли то осень его жизни? Или уже зима? Или жизнь подарила ему еще одно лето?
Внезапно Жюль осознал, что люди не в состоянии ни измерять или изучать свою жизнь, ни планировать или контролировать. То, что несколько дней назад казалось невозможным, вдруг становится возможным. Мы вдруг становимся способны на то, что казалось нам невозможным. Мы вдруг делаем то, чего, казалось, не сделаем никогда.
Если мы не можем предсказать даже свои собственные поступки, то как мы можем полагать, что знаем, что чувствуют, в чем нуждаются или на что способны другие?
Жюль вошел в гостиную, которая, как и остальной дом, была настолько большой, что даже ветер запутывался в ней, как в ловушке. Судья толчком распахнул окно и выглянул на улицу. Парк затянуло ледяным инеем. В воздухе стоял трескучий мороз. Как ему жить под этой крышей с Луизой и девочкой? Осталась всего одна ночь. Потом он заберет обеих из родильного дома, и ложь поселится с ними здесь навсегда. Он представил их возвращение, и то, что еще несколько часов назад в роддоме казалось ему возможным – когда-нибудь поговорить с Луизой и во всем ей признаться, – теперь стало для него нереальным.
Глава 9
Они назвали девочку Флорентиной.
На следующий день, когда машина свернула на подъездную дорожку к дому, лицо Луизы засияло. Малышка была у нее на руках.
В воздухе кружился мелкий, как пудра, снег. Вокруг поблескивал иней, покрывая траву, словно кристальная паутина.
Счастливая молодая мать, Луиза была настолько полна сил, что от ее шагов по фойе в окнах дребезжали стекла, в то время как Жюль бесшумно шел рядом. С того дня ее жизнь граничила с чудом, казалась окутанной чарами, которые больше никто не сможет снять.
Когда она открыла шторы, детская наполнилась светом. Снег закончился. Небо сияло глубокой синевой. Луиза наблюдала, как Жюль кладет маленькую Флорентину в колыбель и улыбается ей. Именно он все эти годы снова и снова вселял в нее надежду на то, что однажды ее самое большое желание осуществится. Она почувствовала, как ее наполняет тепло, подошла по вощеному паркету к мужу, посмотрела на него и провела рукой по его кудрявой голове. Погрузившись в себя, он неподвижно смотрел на нового члена семьи. Когда Луиза наклонилась над колыбелью и приложилась щекой к щеке девочки, Жюль нежно погладил жену по спине. Затем отвернулся и подошел к окну.
Его взгляд упал на пышные старые дубы в саду, ветви которых свисали под тяжестью снега. На деревья, которые выглядели так, как он себя чувствовал.
– Не то чтобы мне не нравится слушать твои мысли, милый, но услышать твой голос было бы приятней, – спустя некоторое время сказала Луиза с улыбкой.
Жюль повернулся к ней.
– Нужно собрать семью и друзей, устроить большой праздник в честь рождения дочери, – продолжила она.
– Да, ты права, – откашлялся Жюль и представил, насколько ужасным будет для него это собрание. В последние сутки он только о нем и думал. Теперь он уже полностью осознал, что закон жизни непреложен, и рано или поздно его рука дотягивается до того, кто его преступает, и хватает нарушителя. Это неизбежно.
В роли судьи он об этом никогда не задумывался. Лишь теперь ему стало ясно, что, хоть мораль и помогает нам составлять законы, она подводит нас, когда дело доходит до их соблюдения. Особенно когда проблемы касаются нас самих. Внезапно законопослушание и справедливость стали казаться ему привилегией тех, кто живет хорошей жизнью. Он впервые понял, что соблюдение правил является большим достижением для тех, чья судьба не сложилась, для людей отчаявшихся и вынужденных каждый день бороться заново.
Осознавая все это, как он будет принимать решения за судебным столом? Что вообще заставило его зайти так далеко? Когда он был студентом, ему достаточно было лишь мельком взглянуть на дело, как он тут же видел исход. Он всегда держал в голове последствия и знал, какие из них приведут к еще большим проблемам. Теперь же у него не получилось быть адвокатом и судьей самому себе. Думай Жюль как адвокат – учел бы все последствия подмены детей. Действуй он как судья – уничтожил бы эту идею еще в зародыше.
Луиза, все еще стоящая у колыбели, заметила, что взгляд Жюля странным образом изменился.
– Что с тобой? Что-то не так?
Жюль покачал головой, подошел к ней, обеими руками обхватил плетеную из ивы люльку, взглянул на ребенка и разразился слезами.