Кирстен Уайт
Падение Элизабет Франкенштейн
Посвящается Мэри Уолстонкрафт Шелли,
чье творение вот уже двести лет потрясает наше воображение
– и —
Всем, кто в своей собственной истории чувствует себя второстепенным персонажем
Просил ли я, чтоб Ты меня, Господь,
Из персти Человеком сотворил?
Джон Мильтон, «Потерянный рай»1
Часть первая
Как без тебя мне жить?2
Глава первая
Горе слабым
Молния распорола небо, прочертив в облаках вены и отмечая сердцебиение самой Вселенной.
Я удовлетворенно вздохнула. Дождь хлестал по окнам дилижанса, а раскаты грома заглушали стук колес, так что мы не услышали, а только почувствовали, как грунтовая дорога сменилась брусчаткой на окраине Ингольштадта.
Жюстина, спрятав лицо у меня на плече, дрожала, словно новорожденный кролик. Очередная белая вспышка осветила дилижанс, и мы чуть не оглохли от грохота такой силы, что в окнах задребезжали стекла.
– Как вы можете смеяться? – спросила Жюстина. До этого момента я не замечала даже, что смеюсь. Я погладила ее темные локоны, выбившиеся из-под шляпки. Жюстина ненавидела громкие звуки: хлопанье дверей. Грозу. Крики. В особенности крики. Но моими стараниями в последние два года крики ее не беспокоили. Как странно, что наше с ней жестокое прошлое – хотя в моем детстве жестокость закончилась намного раньше, – привело нас к таким разным результатам. Жюстина была самым искренним, самым любящим и добрым человеком из всех, кого я знала.
А я…
А я нет.
– Я не рассказывала, что в детстве мы с Виктором забирались в грозу на крышу дома, чтобы посмотреть на молнии?
Она помотала головой, не отнимая лица от моего плеча.
– Свет преломлялся, отражаясь от гор, обрисовывал их контуры… мы словно наблюдали за сотворением мира. А когда молнии сверкали над озером, они как будто появлялись разом и на небе, и в воде. Мы возвращались домой мокрые до нитки; просто чудо, что никто из нас не умер от простуды.
Я снова засмеялась, вспоминая, как это было. На моей коже – светлой под стать волосам – от холода проступал ярко-малиновый румянец. Виктор с прилипшими к бледному лбу темными локонами и неизменными кругами под глазами выглядел как сама смерть. Ну и парочка мы были!
– Как-то ночью, – продолжила я, почувствовав, что Жюстина немного успокоилась, – молния ударила в дерево в каких-то шестидесяти футах от того места, где мы сидели.
– Какой ужас!
– Это было изумительно. – Я улыбнулась и прижала ладонь к стеклу, чувствуя его холод сквозь белую кружевную перчатку. – Для меня это было свидетельством великого и ужасного могущества природы. Я как будто видела самого Бога.
Жюстина неодобрительно зацокала и, оторвавшись от моего плеча, бросила на меня сердитый взгляд.
– Не кощунствуйте.
Я показала ей язык, и она невольно улыбнулась.
– А что Виктор?
– О, с той ночи он несколько месяцев ходил как в воду опущенный. Как же он выразился? «Изнемогая в юдоли невыразимого отчаяния…»
Улыбка Жюстины стала шире, хотя в ней проступило легкое недоумение. Прочесть ее было легче, чем любую из книг Виктора. Все они требовали глубоких знаний и пристального вчитывания, в то время как лицо Жюстины было иллюстрированным манускриптом – красивым, драгоценным и понятным с первого взгляда.
Я неохотно задернула шторку на окне, загораживаясь от грозы ради ее спокойствия. Она не покидала дом у озера со времени последней нашей злополучной поездки в Женеву, когда на нас набросилась ее безумная, опустошенная горем мать.
– Если я видела в разрушении дерева красоту природы, то Виктор видел силу – силу, которая освещает ночь и изгоняет тьму, силу, способную одним ударом положить конец долгим векам жизни, – силу, которой нельзя овладеть и которую невозможно контролировать. Ничто не раздражает Виктора больше, чем то, что он не может контролировать.
– Жаль, что я не узнала его поближе, прежде чем он уехал учиться.
Я похлопала ее по руке – на ней были перчатки из коричневой кожи, которые мне подарил Анри, – и сжала ее пальцы. Ее перчатки были куда мягче и теплее моих. Но Виктор предпочитал, чтобы я носила белое. А я любила дарить Жюстине подарки. Она поселилась у нас два года назад, когда ей было семнадцать, а мне – пятнадцать, а каких-то два месяца спустя Виктор нас покинул. Она его почти не знала.
Его не знал никто, кроме меня. Меня это устраивало, но мне хотелось, чтобы они полюбили друг друга так же, как я любила их обоих.
– Скоро ты с ним познакомишься. Мы все – ты, я, Виктор… – Я осеклась, чуть не добавив «и Анри». Ни за что. – Мы снова будем вместе, и моя душа наконец успокоится.
За жизнерадостным тоном я скрывала страх, который преследовал меня с начала этой авантюры.
Я не могла допустить, чтобы Жюстина тревожилась. Эта поездка состоялась исключительно благодаря ее желанию сопровождать меня в качестве компаньонки. Судья Франкенштейн сразу же отклонил мою просьбу разузнать что-нибудь о Викторе. Думаю, он испытал облегчение, когда Виктор уехал, и отсутствие новостей его не пугало. Судья Франкенштейн всегда говорил, что Виктор вернется, когда будет готов, и мне не стоит об этом беспокоиться.
Но я беспокоилась. И еще как. В особенности после того, как обнаружила список расходов, первым пунктом которого значилась я. Он проверял траты на меня – несомненно, скоро он решит, что держать меня в доме больше не выгодно. Я слишком хорошо потрудилась над Виктором. Я выпустила его в мир, и мои услуги были его отцу больше не нужны.
Я не позволю себя выбросить. После стольких лет усердной работы. После всего, что я сделала.
К счастью, судью Франкенштейна призвали какие-то таинственные дела. Я не стала спрашивать разрешения снова… и просто уехала. Жюстина этого не знала. Ее присутствие позволяло мне свободно перемещаться, не вызывая подозрений и осуждения. За Уильямом и Эрнестом, младшими братьями Виктора и ее подопечными, до нашего возвращения обещала присмотреть горничная.
Очередной раскат грома прогрохотал с такой силой, что отозвался у нас в груди.
– Расскажите мне, как вы познакомились с Виктором, – пискнула Жюстина, вцепившись в мою руку до боли в костях.
Женщина – не моя мать, а та, другая, – ущипнула меня и грубо, но умело прошлась гребнем по волосам.
Платье было мне велико. Рукава прикрывали запястья, как у взрослых, хотя мне пока еще полагалось носить детскую одежду. Зато платье прятало синяки на моей коже. Неделю назад меня поймали, когда я пыталась стащить с кухни немного еды. Опекунша и раньше меня поколачивала, но на этот раз она избила меня до темноты в глазах. Следующие три ночи я пряталась в лесу, у озера, и питалась ягодами. Я думала, что она убьет меня, если найдет; она часто грозилась это сделать. Но она придумала для меня другое применение.
– Только попробуй все испортить, – прошипела она. – Останешься со мной – пожалеешь, что не умерла при рождении вместе со своей мамашей. Эгоистка при жизни, эгоистка после смерти. Вот кто тебя породил.
Я вздернула подбородок, и она закончила причесывать мне волосы, которые теперь сияли, словно золото.
– Заставь их себя полюбить, – потребовала она, когда в дверь лачуги, которую я делила с опекуншей и ее четырьмя детьми, робко постучали. – Если они тебя не возьмут, я утоплю тебя в бочке с дождевой водой, как приблудных котят.
На пороге стояла женщина, окруженная ослепительным ореолом солнечного света.
– А вот и она, – сказала моя опекунша. – Элизабет. Одним словом, ангелочек. Родилась в благородной семье. Судьба украла у нее мать, гордыня заточила отца в тюрьму, а Австрия забрала себе ее деньги. Но ничто не смогло отнять ее красоты и доброго сердца.
Я не могла повернуться, потому что боялась, что не выдержу и наступлю ей на ногу или стукну ее кулаком за эту фальшь.
– Хочешь познакомиться с моим сыном? – спросила женщина. Ее голос дрожал так, будто боялась она, а не я.
Я с серьезным видом кивнула. Она взяла меня за руку и повела прочь. Я не оглядывалась.
– Мой сын, Виктор, всего на год или два старше тебя. Он не обычный ребенок. Он одаренный и пытливый мальчик. Но у него плохо получается заводить друзей. Другие дети… – Она замялась, как будто копалась в вазе с конфетами в поисках карамельки нужного цвета. – Они его боятся. Ему очень одиноко. Но я думаю, что подруга вроде тебя могла бы смягчить его характер. Как ты считаешь, Элизабет, ты справишься? Ты сможешь стать для Виктора такой особенной подругой?
Дорога привела нас к их загородному дому. Я остановилась, потрясенная открывшимся мне зрелищем. Она потянула меня дальше, и я споткнулась, не сводя с дома зачарованного взгляда.
Раньше у меня тоже была жизнь. До лачуги с жестокими, злыми детьми. До женщины, вся забота которой сводилась к побоям. До голода, страха и холода, до грязной и тесной темноты, забитой странными телами.
Я с опаской дотронулась ногой до порога виллы, которую Франкенштейны арендовали на время отдыха у озера Комо. Я последовала за женщиной, разглядывая прекрасные зеленые и золотые комнаты, залитые светом из больших окон. Я оставила позади боль и очутилась в сказке.
Я уже бывала здесь раньше. Я оказывалась здесь каждую ночь, как только закрывала глаза.
Хотя я лишилась дома и отца больше двух лет назад, а детские воспоминания ненадежны, я знала это наверняка. Когда-то это была моя жизнь. Эти красивые и просторные – такие просторные! – залы украшали мое детство. Это была не конкретная вилла и не эта вилла в частности, а скорее общее ощущение. Ощущение безопасности в чистоте, уюта в красоте.
Мадам Франкенштейн вывела меня из тьмы назад к свету.
Я потерла свои хрупкие и тонкие, как веточки, руки, покрытые синяками. Мое детское тело наполнилось решимостью. Я буду всем, в чем нуждается ее сын, если это вернет мне мою прежнюю жизнь. Стоял ясный солнечный день, рука дамы на ощупь была мягче всего, к чему я прикасалась за последние несколько лет, а комнаты перед нами сулили новое будущее.
Мадам Франкенштейн повела меня по коридорам в сад. Виктор был один. Он стоял, сложив руки за спиной, и, хотя он был немногим старше меня, выглядел почти как взрослый. Я ощутила ту же застенчивую настороженность, что испытывала рядом с незнакомыми мужчинами.
– Виктор, – сказала его мать, и я снова уловила в ее голосе страх и волнение. – Виктор, я привела тебе подругу.
Он повернулся. Какой же чистый он был! Я устыдилась своего залатанного платья, которое было мне велико. Хотя волосы у меня были чистые – опекунша называла волосы моей лучшей рекомендацией, – я знала, что мои обутые в туфли ноги грязны. Он смотрел на меня, и я чувствовала, что он, конечно же, тоже об этом знает.
Он натянул на лицо улыбку так же, как я натягивала свои обноски: поерзав и покрутив ее туда-сюда, пока она худо-бедно не встала на место.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – сказала я.
Мы стояли неподвижно, а его мать смотрела на нас.
Я должна была как-то ему понравиться. Но что я могла предложить мальчику, у которого было все?
– Хочешь поискать птичье гнездо? – запинаясь, спросила я. В поиске гнезд мне не было равных, а Виктор не похож был на того, кто хоть раз в своей жизни забирался на дерево, чтобы посмотреть на гнезда. Больше я ничего придумать не смогла. – Сейчас весна, так что птенцы вот-вот начнут вылупляться.
Виктор сдвинул темные брови. А потом он кивнул и протянул мне ладонь. Я шагнула вперед и взяла его за руку. Его мать облегченно вздохнула.
– Ну, идите поиграйте! Только не отходите далеко от виллы, – напутствовала она нас.
Я повела Виктора из сада в зеленый весенний лес, окружавший поместье. Озеро было совсем рядом. Я чувствовала его, холодное и темное, при каждом дуновении ветра. Я медленно кружила вокруг деревьев, вглядываясь в ветви над головой. Я должна была найти обещанное гнездо. Это было мое испытание: если я справлюсь, то смогу остаться в мире Виктора.
А если у меня не получится…
И тут, словно сама надежда, свитая из веточек и земли, – гнездо! Сияя, я указала на него Виктору.
Виктор нахмурился.
– Оно высоко.
– Я могу до него достать!
Он окинул меня взглядом.
– Ты девочка. Ты не должна лазить по деревьям.
Я лазила по деревьям с тех пор, как научилась ходить, но от этих слов мне стало стыдно так же, как от воспоминания о своих грязных ногах. Я все делала неправильно.
– Может быть, – сказала я, теребя складки платья, – может быть, мне можно залезть на одно последнее дерево? Для тебя?
Он обдумал мое предложение и улыбнулся:
– Ладно.
– Я пересчитаю яйца и скажу, сколько их!
Я уже карабкалась вверх по стволу. Я мечтала сбросить туфли, но мысль о грязных ногах меня останавливала.
– Нет, спусти гнездо сюда. Я остановилась на полпути.
– Но, если мы потревожим гнездо, мама может его не найти.
– Ты сказала, что покажешь мне гнездо. Ты что, солгала?
Он явно разозлился от мысли, что я могла его обмануть. Я всегда готова была на все, лишь бы он улыбался, а в тот, первый день – особенно.
– Нет! – выпалила я с замирающим сердцем.
Я добралась до ветки и поползла по ней к гнезду. В гнезде лежало четыре крошечных гладких яйца бледно-голубого цвета.
Я как можно осторожнее отцепила гнездо от ветки. Я покажу его Виктору и верну на место. Спуститься с дерева, не повредив гнездо, было трудно, но я справилась. Широко улыбаясь, я торжествующе продемонстрировала его Виктору.
Он заглянул внутрь.
– Когда они вылупятся?
– Скоро.
Он протянул руки и взял у меня гнездо. Потом нашел большой плоский камень и положил гнездо на него.
– По-моему, это зарянки. – Я погладила гладкие голубые скорлупки. Я представила, что это кусочки неба и что, если бы до него можно было дотянуться, оно было бы такое же гладкое и теплое на ощупь, как эти яйца. – Может быть, – хихикнула я, – это небо их отложило. И из них вылупятся крошечные солнышки, которые улетят за облака.
Виктор посмотрел на меня.
– Ну и чушь. Ты очень странная.
Я замолчала и постаралась улыбнуться, чтобы он не понял, как сильно меня ранили его слова. Он неуверенно улыбнулся в ответ и сказал:
– Яйца четыре, а солнце только одно. Может, из остальных вылупятся облака?
Я почувствовала, как растет мое расположение к нему. Он взял первое яйцо и посмотрел сквозь него на солнце.
– Смотри. Видно птенца.
Он был прав. Скорлупа была прозрачной, и сквозь нее виднелись очертания свернувшегося в комочек птенца. Я восторженно засмеялась:
– Мы как будто заглядываем в будущее.
– Почти.
Если бы мы могли заглянуть в будущее, мы бы узнали, что на следующий день его мать заплатит моей жестокой опекунше и, забрав меня у нее навсегда, вручит Виктору его особый подарок.
Жюстина радостно вздохнула:
– Какая чудесная история!
История понравилась ей, потому что я рассказала ее специально для нее. Не все в ней было правдиво. Но я вообще редко была с кем-то правдива. Я уже давно перестала испытывать угрызения совести. Слова и истории были инструментами, которые позволяли добиваться от окружающих нужной реакции, а с инструментами я обращалась мастерски.
На этот раз я была почти искренна. Я приукрасила некоторые детали – особенно те, что касались воспоминаний о вилле, потому что здесь ложь была жизненно необходима. И я всегда опускала окончание. Жюстина бы все равно не поняла, а я не любила об этом вспоминать.
«Я чувствую его сердце», – раздался у меня в голове шепот Виктора.
Я выглянула из-за шторки; наш дилижанс въехал в пасть Ингольштадта, и его темные каменные дома сомкнулись вокруг нас, словно клыки. Этот город проглотил моего Виктора. Я отправила сюда Анри, чтобы привезти его домой, и потеряла их обоих.
Я должна вернуть Виктора. Я не уеду отсюда, пока не найду его.
Я не лгала, когда говорила Жюстине о причинах, подтолкнувших меня к поездке. Предательство Анри мучило меня, как свежая рана. Но его я могла пережить. Чего я пережить не могла, так это потери Виктора. Виктор был мне нужен. И та маленькая девочка, что годами завоевывала его сердце, готова была на все, чтобы его удержать.
Город скалился, и я оскалилась в ответ: попробуй, мол, меня остановить.
Глава вторая
Ночь дается не для сна3
Тьма, которую принесла с собой гроза, заволокла небо и скрыла от нас солнце. Но когда мы добрались до пансиона, хозяйке которого я написала в последний момент перед поездкой, было это наверняка немногим позже заката. Я не знала, разрешено ли Виктору принимать гостей в арендованных комнатах и в каком состоянии будут эти комнаты. Хотя до его отъезда мы жили в одном доме, сейчас я вряд ли смогла бы остановиться у него. Виктор, который уехал два года назад, и Виктор, который теперь жил в Ингольштадте, несомненно, были разными людьми. Да и Жюстина определенно была бы не рада, предложи я ей остаться в комнатах молодого неженатого студента.
Итак, мы стояли на крыльце пансиона для девиц фрау Готтшальк, укрываясь под зонтиками от унылого затяжного дождя. Дилижанс ждал у нас за спиной; лошади нетерпеливо били копытами по брусчатке. Мне хотелось к ним присоединиться. Я наконец оказалась в одном городе с Виктором, но начать поиски я смогу только утром.
Я стучала, пока не заболел кулак. Наконец дверь приоткрылась. На нас обескураживающе свирепо уставилась женщина, которая в желтом свете лампы напоминала скорее восковую фигуру, чем человека.
– Что вам нужно? – спросила она по-немецки. Я нацепила на лицо приятную, чуть заискивающую улыбку.
– Добрый вечер. Меня зовут Элизабет Лавенца. Я писала вам в связи с арендой…
– У нас правила! После захода солнца двери запираются. Все, кто в этот момент не в доме, ночуют снаружи.
Вдали прокатился удар грома, и Жюстина задрожала. Я виновато скривила губы и согласно закивала.
– Да, конечно. Но мы только что прибыли и не знали о ваших правилах. Это очень разумное требование, и я ужасно признательна вам за то, что мы, две юные девушки, можем вверить себя женщине, которая так печется о безопасности и благополучии своих постоялиц! – Я прижала руки к груди и ослепительно улыбнулась. – Признаться, до нашего прибытия я опасалась, что мы поспешили с выбором жилья, но теперь я вижу, что вы ниспосланный нам ангел-хранитель!
Она захлопала глазами и сморщила нос, словно чуяла неискренность, но выражение моего лица защищало меня лучше щита. Она нахмурилась; ее маленькие глазки забегали взад и вперед, изучая нас и ожидающий у нас за спиной дилижанс.
– Раз так, заходите, не стойте под дождем. И учтите: я нарушаю правила в первый и последний раз!
– О, конечно! Мы так вам благодарны! Какие же мы счастливицы, правда, Жюстина?
Жюстина, опустив голову, разглядывала ступени у нас под ногами. Она говорила в основном по-французски, и я не знала, много ли из слов хозяйки она поняла. Но ее интонация и поведение перевода не требовали. Жюстина напоминала щенка, которого отшлепали за непослушание. Я уже ненавидела эту женщину.
Следуя моим указаниям, кучер занес наш дорожный сундук в холл. Это был какой-то нелепый танец. Хозяйка намертво отказалась впускать в дом больше одной его ноги одновременно. Я щедро заплатила ему за труды с расчетом на то, что он согласится потом отвезти нас домой, хотя я и сама пока не знала, когда это случится.
Хозяйка захлопнула за ним дверь и задвинула два засова. После этого она вынула из кармана передника большой железный ключ и повернула его в замке.
– Ночью в городе опасно? Я об этом не слышала. Город вращался вокруг университета. Не мог же центр учености быть настолько страшным местом? С каких пор от знаний нужно было отгораживаться таким количеством замков?
Она фыркнула.
– Сомневаюсь, что вы в своих живописных горах много слышали об Ингольштадте. Вы сестры?
Жюстина вздрогнула, как от удара. Я шагнула к ней, загораживая ее собой.
– Нет. Жюстина работает на моих благодетелей. Но я люблю ее, как родную сестру.
Сходства между нами было слишком мало, чтобы предположить в нас родную кровь. Я была белокожей, с синими глазами и золотыми волосами, о которых заботилась так, словно от них зависела моя жизнь. Я перестала расти примерно год назад и осталась невысокой и тонкокостной. Иногда я задумывалась над тем, стала бы я выше и сильнее, если бы в детстве мне давали больше еды? Впрочем, моя наружность была мне на руку. Я выглядела хрупкой, нежной, совершенно безобидной и неспособной на обман.
Жюстина была выше меня почти на ладонь. Плечи у нее были широкие, руки – сильные, привычные к работе. Ее каштановые волосы отливали на солнце золотым огнем. Вся она словно светилась изнутри. Она была рождена для тепла и нежности. Но в ее полных губах и опущенных уголках глаз сквозил намек на печаль и страдание – он-то и привязал меня к ней, постоянно напоминая, что она слабее, чем можно предположить по ее виду.
Если бы я могла выбрать себе сестру, я бы выбрала Жюстину. Я уже выбрала Жюстину. Но у Жюстины когда-то были настоящие сестры. Зачем эта ужасная женщина вместе с нашим багажом впустила в свой безрадостный дом их призраки? Я взялась за ручку сундука и помахала Жюстине, чтобы она взялась за него с другой стороны.
Она не сводила с нашей хозяйки широко распахнутых ошеломленных глаз. Я пригляделась к ней повнимательнее. Хотя эта женщина была не похожа на мать Жюстины, ее резкого язвительного голоса и пренебрежения, с которым она ответила на мой невинный вопрос, хватило, чтобы выбить бедняжку Жюстину из колеи. Мне придется проследить, чтобы Жюстина общалась с ней как можно меньше. Впрочем, я надеялась, что наше пребывание в доме этой восковой гарпии ограничится одной ночью.
– Я так рада, что мы вас нашли! – повторила я напоследок с лучезарной улыбкой, когда она неопределенно буркнула, указывая на узкую лестницу. Я обернулась и подмигнула Жюстине через плечо. Она вымученно улыбнулась, и ее миловидное лицо скривилось в притворной благодарности.
– Можете звать меня фрау Готтшальк. Правила таковы: никаких джентльменов в доме. Завтрак подается ровно в семь – опоздавшие не обслуживаются. В общих комнатах вы обязаны сохранять респектабельный вид.
– У вас много постоялиц? – поинтересовалась я, волоча наш массивный сундук мимо обшарпанного угла.
– Только вы. Если вы позволите, я продолжу. Общие комнаты предназначены для тихих вечерних занятий – например, рукоделия.
– Или чтения? – с надеждой подхватила Жюстина по-немецки, запинаясь от усердия. Она знала, как я люблю читать. Разумеется, она в первую очередь думала обо мне.
– Чтение? Нет. В доме нет библиотеки. – Фрау Готтшальк уставилась на нас так, словно мы были глупейшими созданиями на земле, раз предположили, что в пансионе для девиц могут иметься книги. – Если вам нужны книги, обратитесь в университетскую библиотеку или к книготорговцам. Где их искать, мне не известно. Ванная комната тут. Ночные горшки я опорожняю раз в день, так что постарайтесь их не переполнять. Вот ваша комната.
Она толкнула дверь, украшенную резным цветочным орнаментом, изящество которого могло сравниться только с добротой фрау Готтшальк. Дверь, застонав так, словно протестовала против подобного обращения, приоткрылась.
– За обед вы отвечаете сами. Кухней пользоваться запрещено. А ужин подается ровно в шесть, тогда же, когда дверь запирается на ночь. Не надейтесь, что завтра я буду такой же доброй! Дверь запирается на всю ночь, без исключений. – Она повертела в воздухе свой тяжелый железный ключ. – Вам ее открывать нельзя. Так что никаких ночных хождений по дому. Соблюдайте правила.
Она развернулась, зашуршав юбками, но не ушла. Я приготовила благодарную улыбку в ответ на ее «Доброй ночи», «Надеюсь, вам здесь понравится» или – на это я рассчитывала больше всего – приглашение к столу на поздний ужин.
Вместо этого фрау Готтшальк сказала:
– Рекомендую заложить уши ватой – ее вы найдете на ночном столике. Чтобы заглушить… звуки.
И она растворилась в темноте лестницы, оставив нас на пороге нашей комнаты.
– Да уж. – Я опустила сундук на вытертый деревянный пол. – Тут немного темновато.
Я медленно двинулась вперед и ощупью добрела до наглухо закрытого окна, попутно ушибив пальцы ног об изножье кровати. Я подергала ставни, но они были заперты на задвижку, которой нигде не было видно.
Ударившись бедром о стол, я обнаружила лампу. К счастью, она горела, хотя и очень слабо. Я подкрутила фитиль. Из темноты медленно проступили очертания комнаты.
– Пожалуй, стоило оставить лампу притушенной, – засмеялась я.
Жюстина все так же мялась у двери. Я пересекла комнату и взяла ее руки в свои.
– Не обращай внимания на фрау Готтшальк. Она просто несчастная женщина – и потом, мы здесь не задержимся. Завтра мы найдем Виктора, и он поможет нам подыскать жилье получше.
Она кивнула, немного расслабившись:
– И Анри наверняка знает какого-нибудь доброго человека.
– Могу поспорить, Анри знает всех добрых людей в этом городе! – жизнерадостно подхватила я.
Это была ложь. Она думала, что Анри все еще в Ингольштадте. Отчасти я воспользовалась их приятельскими отношениями, чтобы заманить ее сюда. Мысль, что нас ждет Анри, ее успокаивала.
Разумеется, Анри здесь не было. Будь он здесь, он бы уже передружился со всем городом. А вот у Виктора был только Анри. Но моими усилиями их дружбе пришел конец. И хотя я знала, что должна сочувствовать Виктору, я была слишком зла на них с Анри. Я сделала то, что было необходимо.
Анри получил что хотел – во всяком случае, частично. Они с Виктором могли путешествовать в свое удовольствие, учиться и работать ради будущего, которое и без того было обеспечено им по праву рождения. Некоторым из нас приходилось искать другой путь.
Некоторым приходилось лгать и обманывать, чтобы поехать в другую страну, отыскать этот путь и за шиворот притащить его домой.
Я снова повернулась, разглядывая нашу мрачную комнату.
– Какое покрывало тебе больше нравится: то, что в паутине, или то, что сшито из погребальных саванов?
Жюстина перекрестилась и нахмурилась, не оценив шутки. Затем, однако, она сняла перчатки и решительно кивнула.
– Я приведу комнату в порядок.
– Мы приведем комнату в порядок. Ты мне не служанка, Жюстина.
Она улыбнулась.
– Но я до конца жизни у вас в долгу. И я люблю, когда мне выпадает возможность вам помочь.
– Хорошо; только не забывай, что ты служишь у Франкенштейнов, а не у меня. – Я подхватила край лоскутного покрывала, которое она снимала с кровати, и помогла его сложить. Одеяла выглядели получше – покрывала, по крайней мере, защитили их от пыли. – Я сейчас открою окно, и мы выколотим из них пыль.
Жюстина уронила свой край покрывала, и по испугу на ее лице я поняла, что мыслями она уже не здесь. Я выругала себя за то, что была так неосторожна со словами.
Виктор лежал с очередной простудой, но уже шел на поправку и перед тем, как вынырнуть из тумана беспамятства, проспал как убитый два дня. К этому моменту я не покидала дом уже целую неделю, ухаживая за ним. Анри выманил меня на улицу, пообещав солнце, свежую клубнику и поход за подарком для Виктора.
Лодочник высадил нас у ближайших городских ворот, и мы не спеша прошлись по главному рынку, а потом свернули в залитый солнцем узкий переулок, по обе стороны которого подпирали друг друга боками очаровательные домики из камня и дерева. Только теперь я осознала, как сильно нуждалась в этом ясном и чистом свободном дне. С Анри было легко, хотя что-то между нами уже начало меняться. Но в тот день мы снова чувствовали себя детьми и беззаботно смеялись. Я опьянела от солнечного света, от ощущения ветра на коже, от осознания того, что в этот самый момент я никому не нужна.
Все изменилось в одну секунду.
Я поняла, что побежала на крик, лишь когда увидела перед собой его источник. Высокая сухопарая женщина нависала над девушкой примерно моего возраста. Девушка, съежившись, прикрывала руками голову и выбившиеся из-под чепца каштановые кудри. Женщина, брызжа слюной, кричала:
– …я из тебя, потаскуха, пыль-то выколочу!
Она схватила прислоненную к двери метлу и занесла ее над головой девушки.
В ту же секунду женщина пропала. Теперь у меня перед глазами стояла другая женщина, полная ненависти, с жестоким языком и еще более жестокими кулаками. Ослепленная яростью, я подскочила к ней, и удар пришелся мне по плечу.
Женщина ошеломленно попятилась. Я с вызовом вскинула подбородок. Злоба схлынула с ее лица, сменившись страхом. Хотя она жила в приличной части города, она явно принадлежала к рабочему классу. А мои дорогие юбка и жакет – не говоря уж о красивом золотом медальоне, который я носила на шее, – свидетельствовали о куда более высоком положении в обществе.
– Простите меня, – выдавила она напряженным голосом, в котором страх мешался со злостью. – Я вас не видела, и…
– И вы меня ударили. Уверена, судья Франкенштейн захочет об этом услышать.
Это была неправда – и то, что он захочет об этом слышать, и что он все еще судья, но этого оказалось достаточно, чтобы она совсем обезумела от страха.
– Нет, нет, прошу вас! Я все исправлю.
– Вы повредили мне плечо. На время выздоровления мне понадобится помощница. – Я присела и, не сводя глаз с озлобленной женщины, осторожно отвела руку, которой девушка защищала лицо. – Я не стану жаловаться на вас судье, но вы взамен отдадите мне свою служанку.
Женщина с почти нескрываемым отвращением посмотрела на девушку, которая пугливо, как раненое животное, опустила руки.
– Она мне не служанка. Это моя старшая дочь.
Я покрепче сжала руку девушки, опасаясь, что не выдержу и ударю женщину.
– Хорошо. Я отправлю вам договор о найме. Она будет жить со мной до тех пор, пока я нуждаюсь в ее услугах. Хорошего дня.
Я потянула девушку за руку, и она, спотыкаясь, побрела за мной. Анри, которого я в своем порыве оставила позади, уже спешил к нам. Не обращая на него внимания, я быстро перешла улицу и свернула в переулок.
Буря эмоций, которую я с таким трудом сдерживала, прорвалась наружу, и я, тяжело дыша, привалилась к каменной стене. Девушка присоединилась ко мне; мы замерли рядом – моя голова доходила ей до плеча, – и сердца у нас колотились, как у кроликов, которыми мы с ней на самом деле и были: всегда настороже, всегда в ожидании удара. Как выяснилось, эта черта так и осталась со мной.
Я знала, что должна вернуться и найти Анри, но не могла заставить себя двинуться с места. Меня трясло; спустя столько лет воспоминания об опекунше нахлынули на меня со свежими силами.
– Спасибо, – прошептала девушка и переплела свои тонкие пальцы с моими, и наши с ней руки перестали дрожать.
– Меня зовут Элизабет, – сказала я.
– Я Жюстина.
Я повернулась и посмотрела на нее. На щеке у нее горел след от пощечины, обещающий обернуться уродливым синяком. Ее большие, широко расставленные глаза смотрели на меня с той же благодарностью, которую испытала я, когда Виктор принял меня и увел прочь от жизни, полной боли. Она была приблизительно моего возраста – если судить по ее росту, может, на пару лет старше.
