Кирилл Казанцев
Стреляй вверх – не промахнешься

60-летию спецназа ГРУ

Все события, имена, фамилии, названия стран, населенных пунктов, учреждений и коммерческих организаций – порождение фантазии автора. Любые совпадения случайны, аналогии – неправомерны.

Пролог

1991 год. Лето

Майор Старостин сегодня не стал брать машину, недавно купленную им модную «девятку». Оставил ее возле дома. Сам же поехал на метро. Не из врожденной или приобретенной за годы службы склонности к мазохизму. В часы пик в толпе спешащего на работу народа гораздо легче затеряться. Вот и прыгал. С поезда на поезд, с направления на направление. В вагоне, мчавшемся темным тоннелем, до боли в глазах вглядывался в лица попутчиков – а не мелькнет ли ненароком знакомое, то, что уже виделось ранее, в другом вагоне или на другом перегоне. Не мелькало… Хотя это ровным счетом ничего еще не значило – те, кто мог преследовать майора, были профессионалами и не позволили бы себя «выкупить» так просто и даже глупо. Потому и приходилось нарезать круг за кругом, прорисовывая свой маршрут в самых невероятных загогулинах и кренделях.

А потом, когда возможные преследователи должны были немного расслабиться, мотая уже третий по счету круг, резкий уход в сторону. Проходной подъезд, проходной двор, другая улица, таксист-частник, везущий Старостина в одну сторону. После выхода из машины – новый каскад проходняков, почти бегом, на пределе. Снова такси – благо, сейчас время такое, что каждый автолюбитель старается лишнюю рублевку-другую срубить – и на противоположный конец города.

Только после этого майор немного успокоился. Даже если хвост и был – что вовсе не факт, а нечто из области предположений, – он его успешно отсек. Наружка, собственно, таким образом и отсекается – обозначается ложное направление движения, а потом, с помощью «домашних заготовок», заранее разработанных маршрутов, насыщенных разного рода ловушками и неожиданными поворотами, уходишь от наблюдения.

Теперь можно и не спешить. Время до встречи еще есть, и Старостин решил немного пройтись. Шел не спеша, отдыхая, расслабляясь после нервного напряжения, в котором пребывал несколько часов, и предельной концентрации внимания. Тоже, знаете ли, работа. И не самая простая.

А вот и нужный дом. Тихий дворик, подъезд во дворе укрыт густыми зарослями кустарника. Дверь подъезда приоткрыта, как будто приглашает, как кавказский шашлычник на рынке: «Захады, дарагой!» Можно и зайти. Осторожно ступая, внимательно оглядываясь по сторонам, чутко вслушиваясь в звуки подъезда – а не мелькнет ли среди обычного, ничего не значащего дыхания многоэтажного дома нечто лишнее, несвойственное этому месту, означающее опасность? Вроде как все спокойно.

Тем не менее в лифт Старостин не пошел. Нечего в лифте делать. Тесная кабинка легким движением руки – недоброжелательной, разумеется – легко превращается… Превращается… В элегантную ловушку. Так что пешком. Для майора, следящего за своей физической формой, седьмой этаж – не проблема. Однако бежать нельзя. Если ты ничего не услышал и не увидел внизу, это еще не значит, что никто тебя не ждет, затаив дыхание, наверху.

Ну вот наконец-то и нужная квартира. Быстрые взгляды налево-направо, вверх-вниз. Старостин повернул ручку и шагнул в темную прихожую.

Из светлого прямоугольника дверного проема впереди кто-то выглянул. Прозвучал недовольный брюзгливый голос:

– Дверь заприте, Андрей Михайлович. Я больше никого не жду.

Можно и запереть. Тем более что особых усилий, умственных и физических, подобное действо и не требует.

– Проходите, присаживайтесь. – Старостин вошел в комнату, и человек, его здесь ожидавший, широким жестом радушного хозяина указал на кресло. Как непроизвольно отметил майор, очень глубокое и низкое кресло. Такое, из которого, случись что, не сразу и выберешься. Кресло-ловушка. Впрочем, это уже похоже на паранойю. Последствия утренних игр с возможной «наружкой» некоего неназванного вслух противника. Так что можно и присесть.

– Надеюсь, вас не проследили? – Человек, к которому шел Старостин, был далеко не молод. Чуть выше среднего роста, тучный и одышливый, он уже давно достиг того возраста, который в этой стране называют пенсионным. Однако ничего общего с обликом пенсионера, вышедшего в тираж, в его внешности не было – кожа лица гладкая, молодая. Да и в глазах не погасли еще задорные искорки. Розовая лысинка в венчике седеньких волос… Старик… Вот только подбородочек приподнят гордо, да и во взоре читается этакая властность, привычка не говорить, а изрекать, не просто ходить, а возвышаться над землей, над толпой серого тупого быдла. Человек из тех, кто знает, как и что делать правильно. Ну и что хорошо для масс, к которым он сам никакого отношения не имеет.

– Никак нет, – ответил Старостин уставной формулировкой.

Толстячок недовольно поморщился:

– Оставьте официоз, Андрей Михайлович. Сейчас, когда страна катится в пропасть, не до уставщины. Попробуем поговорить как старые добрые знакомые, люди, которые доверяют друг другу во всем.

Пожилой прошелся по комнате, потом развернулся к креслу, в котором обосновался Старостин:

– Наверное, вас удивляет, для чего мы решили побеседовать с вами?..

Старостин в ответ лишь пожал плечами. Вопросы какие-то задавать просто глупо. Захотят – скажут сами. Не захотят… Все равно наврут.

– Посмотрите вокруг! – Пожилой повел рукой в сторону окна. Вообще, он себя вел сейчас так, будто находился на трибуне, во время очередного если уж и не съезда – не тот уровень, – то как минимум пленума. – Страна рушится! Там сейчас идет гулянье, празднование… Чего?.. А кто его знает, что они там празднуют…

Собеседник, который в процессе разговора так и не счел нужным представиться, потер ладонью лысину:

– Вообще-то сейчас они думают, что празднуют победу. Они не спали пару ночей, пили водку, пели песни, строили никому не нужные баррикады, кричали демократические лозунги в объективы камер западных телекомпаний. И сейчас, преисполненные гордости, считают себя победителями…

Голос пожилого окреп, усилился:

– Глупцы! Они еще не понимают, что проиграли! Не догадываются, что именно они потеряли и сколько им еще предстоит пережить потерь! Впереди их ожидает безвременье, правление фигляров и временщиков, для которых эта страна никогда не была и не станет родной… Которые сейчас хотят только одного – запустить руки поглубже и грабить, грабить, грабить…

Пожилой поперхнулся, закашлялся, рука его нырнула под легкий пиджак, к сердцу. Поглаживая и массируя грудь слева, он продолжил:

– Все это – временно. Год-два – от силы. Потом народ поймет, что его обманули, что ему предложен путь в никуда. Нашу страну ожидает еще одна, третья революция. Возможно, что нам придется даже уйти в подполье… А все это требует серьезных финансовых средств. Поэтому…

Он опустил руки по швам, выпрямился, еще выше поднял подбородок.

– Вам, Андрей Михайлович, оказано большое доверие. Вы будете одним из тех, кто должен сберечь, сохранить необходимые финансовые средства для грядущего!

Он замолчал. Только смотрел на Старостина с явным ожиданием. Тот откашлялся – слишком уж неожиданно было все, что он здесь услышал, – потом осторожно сказал:

– Я, конечно же, благодарю… Но… Каким образом мне придется это делать? Сидеть на мешках с деньгами, как скупому рыцарю?

Пожилой оскалил прекрасные вставные зубы, показывая, что шутку понял и оценил:

– Не так уж все сурово, Андрей Михайлович. Все намного проще. Есть деньги. На счетах, номера которых вы сегодня получите. Необходимо будет их не только сохранить, а еще и приумножить. Для этого вы откроете кооператив…

– Извините! – позволил себе Старостин перебить пожилого. – Но только я… Как бы это сказать? Не деловой человек. Я – офицер. И этим все сказано.

– Мы, – пожилой вновь подчеркнул это слово, – учли этот вариант. Вот три человека…

Откуда-то в руках его появился обычный лист бумаги, который он передал Старостину.

– …Здесь их данные. Все выпускники Плехановки. Все – перспективные, амбициозные, дерзкие, умеющие мыслить нестандартно. Все – провинциалы, которые были бы не против зацепиться в столице. Вы встретитесь с каждым из них, побеседуете, оцените… После этого выбранный вами человек откроет кооператив и приступит к работе. Вашей задачей будет, присматривая за ним, создать такой механизм, при котором он не посмеет присвоить не свое. Из органов вам придется уволиться. Ну да это, думаю, и к лучшему. Когда мы вернемся – а мы вернемся! – вам все это зачтется и даже войдет в общий стаж.

Пожилой потряс в воздухе пухлым кулаком:

– Мы никому ничего не забудем! Предатели будут наказаны, ну а те, кто в тяжелые времена сохранил преданность идее, будут вознаграждены по заслугам. – Он подошел к столу, достал оттуда тоненькую папочку, протянул ее Старостину: – Вот. Здесь реквизиты счетов, средствами с которых вы можете пользоваться.

Андрей Михайлович повертел папочку в руках, вложил в нее лист с данными кандидатов в новые русские.

– Все. – Пожилой развел руками. – Вы – офицер. Задача вам поставлена, можете приступать к ее выполнению.

Старостин понял, что аудиенция закончена. Выбрался из кресла, постоял немного.

– Способ связи?

– К вам придут, – усмехнулся пожилой. – Может, я. Может, кто-то другой. В качестве пароля приведут некоторые детали этого нашего сегодняшнего разговора. Я думаю, вам не надо напоминать о том, что о нем знаем только вы и я?

Андрей Михайлович кивнул.

– Вот и хорошо. Я думаю, другим о нем знать ни к чему. В том числе и вашему руководству. Просто подавайте рапорт на увольнение. Пока пройдут все формальности, вы как раз успеете подобрать нужного человека.

– До свидания. – Старостин не стал подавать руки. И пожилой – тоже. Отошел к окну и, глядя на Москву за ним, ответил негромко:

– До свидания…

Глава 1

1 

Наши дни

Худощавый мужчина лет сорока постоянно пребывал в движении. Постоянно ходил. Правда, пространство для перемещений было ограничено – пять шагов в одну сторону, разворот, и все те же пять шагов – в обратном направлении. Ходил он рядом с древним, тощим, комковатым и грязным ватным матрасом. Противоположный угол мужчина не посещал – не мог преодолеть природную брезгливость. Хоть и говорят, что, дескать, свое не пахнет, но… После нескольких дней, что ему пришлось провести здесь, ведро, играющее роль параши, смердело.

Мужчина, известный в деловых кругах России как серьезный и удачливый бизнесмен Виктор Георгиевич Малышев, просто не мог остановиться. Ему казалось, что вот так, в движении, когда ногам нет покоя, лучше работает голова. Малышев лихорадочно искал выход из того положения, в котором оказался… Нет, не по воле слепого случая. И не благодаря злокозненным ухищрениям тайных врагов и недоброжелателей. Здесь, в этом холодном подвале, он оказался благодаря предательству людей, которых всегда считал близкими и доверенными. Впрочем, предают всегда только свои, только те, кто рядом. Чужие просто лишены такой возможности изначально.

Время утратило свое значение. Сейчас, когда Малышев оказался насильно вырван из привычной деловой, предельно насыщенной событиями жизни, у него впервые за много лет появилась возможность оглянуться назад, приглядеться – а все ли в его жизни было правильным?.. И как же могло так случиться, что сейчас он мечется, запертый в этом подвале и лишенный даже элементарных условий?..

Виктор Георгиевич вспоминал, с чего же все началось. Наверное, с того, что он согласился продать свою душу дьяволу. Это была его самая первая сделка… Тогда он еще не был Виктором Георгиевичем. И фамилия «Малышев» никому не была известна. Окончание Плехановки совпало с тем временем, когда обновленная штатовскими агентами влияния «демократическая» Россия занялась формированием класса собственников. Проще говоря, то, что раньше принадлежало всем, теперь за бесценок раздавалось тем избранным, которые могли в дальнейшем служить финансовой опорой изначально упадочного и бестолкового режима. Замечательный аналитик, экономист новой формации, Малышев прекрасно видел, что происходит в стране. И так же хорошо понимал – даже при всех его талантах ему на этом празднике жизни ничего не светит. Он не входил в узкий, строго ограниченный круг своих, «допущенных к столу».

Кто он? Для зажравшихся снобов-москвичей – безотцовщина из провинциального сибирского областного центра, Красногорска. Ну мать – судья… Но судья старой школы, человек, который даже в болезненном бреду не мог себе представить, что возможно за деньги вынести неправедный приговор. Таким же – честным до глупости – она старалась воспитать Виктора.

Он никогда не спорил с матерью, хотя на некоторые вещи имел другие, отличные от ее, взгляды. Учеба в Москве, в отрыве от родного дома и привычного окружения, эти взгляды только укрепила. Так что к окончанию института Виктор принимал правила складывающейся в России игры как должное и нечто совершенно естественное. Он был готов к тому, чтобы поступиться принципами ради продвижения, но… Ему никто ничего подобного не предлагал. Для тех, кто вершил судьбы страны, он, Виктор Малышев, был никем. Пусть умный и образованный, пусть талантливый на грани гениальности, но… чужой. Инопланетянин, как в том фильме. И лучше всего ему валить на свою планету – то есть в свой замшелый Красногорск, крутиться в какой-нибудь полулегальной фирме, принадлежащей другу или близкому родственнику очередного кремлевского фаворита, которому далекая сибирская область была отдана «на кормление». Так бы и было, если бы не…

Впрочем, Виктор и сам не знал – по сию пору только догадывался, – чему он был обязан оказаннным ему вниманием. Однако его нашли и сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Конечно, предложили ему не норильский никель, не якутские алмазы, не братский алюминий – для такого он, так сказать, рылом не вышел. Для этих предприятий те, кто к их созданию и развитию никакого отношения не имел, нашли других, нужных, владельцев. Кому нужных?.. А не ваше дело! Вы на выборы ходите вовремя, а в «большую политику» с такими же большими деньгами не лезьте!

Малышеву предложили деньги – стартовый капитал. А также поддержку во всех начинаниях и защиту в диком и бурном море российского бизнеса. Он прекрасно понимал – второй раз такого предложения ему никто не сделает. Это был его шанс, и упускать его он не мог. Просто не имел права. Происхождение денег его тогда не волновало и не заботило. Виктор принял предложенные ему условия, считая их – на тот момент – вполне приемлемыми и даже в какой-то степени справедливыми.

За прошедшие годы он, полностью выкладываясь, вкалывая, как крестьянская лошадь, денно и нощно, сумел – без какой-либо поддержки со стороны государства! – превратить относительно небольшое СП в мощный концерн, у которого имелись кое-какие интересы и достаточно крепкие позиции не только во всех регионах России, но и за рубежом.

Появились дом на Рублевке, огромная квартира в центре, в престижном «новострое», дорогие автомобили, деньги. Красавица-жена, на десять лет моложе супруга, сын… Наверное, жизнь удалась. Но все эти годы Виктора терзало ощущение собственной зависимости. Да, он уже давно вернул полученную первоначально сумму ее законным владельцам, причем в трехкратном размере. Все остальное было добыто трудом и талантом Малышева. Однако зависимость оставалась. И постоянным напоминанием о ней служил Департамент безопасности концерна и его хитрый, пронырливый директор – Старостин. Разумеется, Андрей Михайлович умело изображал почтение и уважение к официальному руководителю. Но иногда его опека, стремление постоянно совать свой нос в те дела, которые никакого отношения к службе безопасности не имели, попытки навязывать собственные решения серьезно напрягали Виктора.

Взрыв назревал и был неминуем. Окончательным толчком, который вызвал цепную реакцию, стала смерть матери Виктора, Зинаиды Григорьевны, федерального судьи областного суда в Красногорске.

Зинаиду Григорьевну застрелил наркоман-отморозок прямо на ступенях областного суда. Красногорские полиция и прокуратура сработали оперативно, и убийца был задержан. Но этот задержанный был всего лишь стрелком, ходячим пистолетом, с наполовину расплавленным от героина мозгом. А организатору убийства, таджикскому наркодельцу, удалось ускользнуть благодаря вмешательству российских спецслужб на родину, в Таджикистан, откуда достать его не было никакой возможности.

Малышев не находил себе места. Иногда тем, кто довольно хорошо его знал, казалось, что финансовый гений находится на грани помешательства. В том, что произошло с матерью, Виктор винил в первую очередь себя. И страстно желал отомстить, чтобы таким образом унять боль. Отомстить не цивилизованно, через судебные процессы и долгие сроки заключения в почти комфортных условиях, а по закону предков: «Око за око, зуб за зуб».

Наверное, правильнее всего было бы поручить организацию подобного мероприятия директору Департамента безопасности. Однако Малышев прекрасно знал – Андрей Михайлович сам выходец из спецслужб, представители которых сыграли столь неблаговидную роль во всей этой истории. Кроме того, отношения между генеральным директором и «безопасником» уже были далеки от идеальных.

И вот к кому может сунуться с просьбой о помощи в столь деликатном деле человек, который о криминале и киллерах знает только из телепрограмм? Вот то-то же. Однако Виктор по-прежнему жаждал мести. Даже больше того – это желание достигло своего апогея, усилилось до острой физической боли. И вот тут…

На похоронах матери, в Красногорске, Малышев случайно увидел своего друга детства – Максима Оболенского. К тому времени Виктор уже знал, что решающую роль в раскрытии убийства его матери сыграл какой-то Оболенский. Но считал его просто однофамильцем товарища детских игр. Виктор не придумал ничего лучше, как обратиться к Максиму с просьбой о помощи в столь деликатном деле.

К удивлению Малышева, Максим – разумеется, после некоторых размышлений – обещал не только помощь в организации акции возмездия, не только найти подходящих исполнителей, но выразил желание принять личное участие в этом мероприятии. Правда, сразу предупредил старого друга – такая акция будет стоить денег. И денег немалых даже по меркам Виктора. Однако Малышев уже, что называется, закусил удила и заранее был согласен на любые траты.

Финансирование подготовки и проведения операции шло через специально созданную для этого фирму-однодневку, которой руководил один из референтов Малышева – Гена Плюснин, молодой, дерзкий и честолюбивый.

Но в какой-то момент Старостин что-то пронюхал о тайной операции, которую собирался проводить его шеф, и принялся строить козни. В результате деньги, определенные Виктором на подготовку и проведение акции возмездия, были украдены, а сам генеральный директор оказался в роли пленника в подвале подмосковного дома какого-то бандита. И – по самым оптимистическим прогнозам – выйти отсюда ему было не суждено. Скорее вынесут. Ногами вперед. Как говорилось в одном старом кинофильме: «Я слишком много знал…»

Вроде бы положение безнадежное. Но только Малышев не собирался сдаваться. Он безостановочно ходил по подвалу и искал, искал, искал выход из ситуации, в которой оказался. Он не мог, просто не имел права так глупо и бездарно умереть.

Его личный счет к самому директору Департамента безопасности и к его «старшим товарищам» вырос. Причем многократно. В него входило не только пленение самого Малышева. Туда же плюсовалась и несостоявшаяся месть за смерть матери, и жестокая подстава группы Оболенского, школьного друга, который со своими людьми оказался в чужой стране без копейки денег. И долгие годы зависимости…

Малышев, как это ни странно, не боялся. Ни бандитов, ни Старостина, ни возможной скорой смерти. Он твердо верил в то, что вырвется из этого подвала. И вот тогда… Тогда будет видно.

2

На арендованной квартире, в одном из спальных районов Москвы, собрались за столом четверо. Выпивали, не без этого. А что еще делать мужчинам вне женского общества? Впрочем, четверка этого общества не искала. Да и выпивали… Как-то странновато. Без обычных в таких случаях разговоров, шуток и бесконечных анекдотов. Не веселила собравшихся выпитая водка. Может, потому, что за столом незримо присутствовал пятый, чей стакан, прикрытый хлебною коркой, стоял у свободного стула. Проще говоря, это была тризна, и уж никак не праздник.

Хотя, конечно, было что и отпраздновать. Эти четверо – так же как и их погибший товарищ – совершили невозможное. Разгромили банду наркоторговцев в Таджикистане, выкрали у афганского полевого командира плененного им церэушника и после всего этого успешно вышли в Россию. Впрочем, ничего особо удивительного в этом нет. Разумеется, если повнимательнее присмотреться к личностям членов группы.

Наверное, стоит начать знакомство с инициатором вояжа. Максим Николаевич Оболенский, он же – Шаман. Возраст – около сорока, чуть выше среднего роста, худощав. Короткие темные – с проседью – волосы. Правильные черты лица, в которых чувствуется – как это говорилось раньше – порода. Слегка расслабленные движения, отстраненный взгляд… Короче, ничего героического во внешности. Кто бы мог подумать, что этот еще нестарый человек – выпускник факультета специальной разведки Среднесибирского высшего командного?..

И не только выпускник. После окончания училища Максим верой и правдой служил Отечеству. Скажем так – по специальности. Не той, что значилась в его «дипломе федерального образца» – переводчик-референт, – а по второй. Или, наоборот, основной – офицер специальной разведки. Правда, служил недолго – едва до капитанских звезд дотянул. А потом то ли послал принародно по всем известному адресу одного очень шумного и грубого и совершенно бездарного «полководца», то ли даже оскорбил действием – в разных устах эта история звучит по-разному. Однако из войск был уволен, а привлечения к уголовной ответственности избежал благодаря заступничеству отца – генерал-лейтенанта, служащего Генштаба, доктора военных наук и прочая, прочая, прочая.

Поболтавшись на гражданке, Максим пошел служить в полицию, в уголовный розыск. Добросовестно тянул лямку опера, сначала «на земле», а потом и в убойном отделе УУР УВД области. Вроде бы все складывалось неплохо… И новые коллеги Максима уважали, и карьерный рост был заметен, и звание «майор полиции» он получил в положенный срок… Однако росло внутреннее недовольство.

Как сотрудник правоохранительной системы, человек, имеющий доступ к секретной и совершенно секретной информации, он прекрасно видел избирательность закона, пристрастность суда, равнодушие надзорных органов… И никак не мог заставить себя с этим смириться, воспринимать как должное. Правда, открытое неповиновение Системе позволил себе лишь однажды – когда узнал, что его однокашник и сослуживец Артем Рождественский оказался в СИЗО по надуманному обвинению. Тогда Максим многое сделал для того, чтобы вытащить Артема из тюрьмы и сбить со следа погоню. Кстати, одним из наиболее активных ее участников был нынешний генерал-майор, а тогда еще полковник, Талаев. Но даже после этого случая Максим продолжал служить с максимальной добросовестностью. И вот тут нашлась та последняя капля, что переполнила чашу терпения.

В Красногорске, среди бела дня, в центре города и при большом скоплении народа была убита женщина. Казалось бы, ну что тут такого? В наше время депутаты Госдумы по московским улицам с автоматами бегают – и никого это не шокирует. Однако Красногорск – не Москва. Да и убитая женщина была федеральным судьей областного суда. И убили ее за слишком суровый – по мнению родственников осужденного – приговор. Ну и последний фактор, сделавший эту каплю свинцово-тяжелой: убитая была хорошо знакома Максиму. Тетя Зина, мать товарища детских игр, ныне осевшего в столице и неплохо «стоящего» в бизнесе.

Максим выложился в этом деле полностью, сделал все, чтобы оно не осталось нераскрытым. Но задержать удалось только исполнителя – организатор ушел. Причем ушел не без участия российских спецслужб. Закон, которому должен был служить Оболенский, в очередной раз проявил свою избирательность.

А тут еще старый друг, теперешний «владелец заводов, газет, пароходов» Витя Малышев. Пристал как банный лист к заднице: «Найди мне киллера! Хочу за маму отомстить! Найди! Ты же можешь!»

Конечно, кое-что Максим знал. И даже мог рекомендовать. Кое-кого. Кстати, Оболенскому бы никогда и в голову не пришло, что этим он вступает в какие-то противоречия с законом. Месть – дело такое… Святое. Любому бойцу спецназа – каковым Оболенский и оставался в душе – понятное.

Так что мог он найти кандидата в киллеры. Не убыло бы. И ночами бы спал спокойно. Однако понимал прекрасно – любой приехавший из России стрелок там, в Средней Азии, был изначально обречен на неудачу. Восток вообще дело тонкое, как говаривал небезызвестный товарищ Сухов. А если кандидат на отстрел в своей стране – влиятельное лицо?.. Если он в состоянии содержать многочисленную и преданную охрану?.. Если охотнику придется действовать в автономном режиме, без какой-либо поддержки, в окружении людей, которые изначально настроены к тебе недоброжелательно?..

Хотя… Одиночка – не смог бы. А вот небольшая разведывательно-диверсионная группа с такой задачей справится. Имели место прецеденты… И уж об этом Максим знал не понаслышке.

Короче говоря, майор Оболенский окончательно плюнул на все условности, подал рапорт об увольнении из органов и занялся формированием команды. Разумеется, первым, к кому он обратился с предложением войти в нее, стал старый сослуживец – Артем Рождественский.

Артем Викторович Рождественский родился в… Впрочем, не имеет особого значения, где и когда он родился. Достаточно того, что сейчас его возраст – так же как и возраст Максима – приближался к сорока. Примерно такого же роста, как и старинный приятель, только разве что чуть плотнее. Типично русское лицо, без каких-либо особых и броских примет… На улице такого встретишь – и внимания не обратишь. Правда, не исключено, что во многом потому, что бывший майор Вооруженных сил Российской Федерации специально обучен не привлекать к себе внимания.

До того как встать по ту сторону закона, майор Рождественский – Монах – командовал группой в отдельной бригаде специального назначения ГРУ Генерального штаба. Во время проведения спец-операции на территории Чеченской Республики убил, если можно так сказать, не того человека. Убил не из садистских побуждений – в бою. Но погибший, несмотря на то что сотрудничал с боевиками, был еще и членом довольно влиятельного тейпа, который потребовал крови русского офицера.

Обвиненный в убийстве при отягчающих обстоятельствах, Артем оказался в СИЗО, где на него открыли охоту чеченские «кровники», подкупленные ими уголовники и сотрудники пенитенциарной системы, а также представители спецслужб, которым – в свете очередных выборов – растущая популярность майора вставала как кость в горле. Опять же, кстати, операцией по нейтрализации «раздражающего фактора», каким стал офицер, руководил полковник Талаев. Тогда еще полковник…

После ряда «постановок» Рождественского спровоцировали на побег, но, оказавшись на свободе, он разобрался со всеми своими врагами и недоброжелателями, «отвел глаза» Талаеву, с помощью друзей имитировав собственную смерть, и покинул Россию, отправившись наемником в одну из вечно воюющих стран ближнего зарубежья.

Предложение «съездить» в Таджикистан принял, может быть, без особого восторга, но довольно легко. Ибо на момент поступления этого предложения опять был вынужден пуститься в бега – чеченские «кровники» взяли его след. По общему решению членов команды возглавил группу, как наиболее опытный и подготовленный.

Третьим членом этой команды стал Василий Арсеньевич Скопцов. Скопа. В отличие от остальных своих товарищей – не профессиональный военный. Но как любитель – весьма и весьма высокого уровня. Почти двухметрового роста, атлетического телосложения, с немного свернутым на сторону носом, Василий – на первый взгляд – производил впечатление этакого удачливого братка, шагнувшего в двадцать первый век из кровавых девяностых века двадцатого. Однако внешность обманчива. Бывший замкомвзвода в отдельной бригаде специального назначения внутренних войск, старший сержант и «краповик» Василий Скопцов бандитов ненавидел искренне и истово. Из-за чего регулярно попадал в родном Красногорске во всякие передряги. Благодаря армейской выучке и постоянно поддерживаемой на самом высоком уровне спортивной форме всегда выходил из этих передряг с честью.

Можно сказать, что к команде спецов он прибился, как в годы войны прибивались дети в сыны полков. С давних пор водил знакомство с Максимом Оболенским, пару раз помогал ему в работе по преступлениям. Помогал и в этот раз раскрывать убийство судьи. Причем действовать там пришлось дерзко, жестко, балансируя на грани закона и полного беззакония. В результате появилось что-то подобное личной заинтересованности. Ни в деньгах, которые были обещаны за успешное раскрытие этого преступления, а в том, кто окажется сильнее. Короче, Скопцов поймал охотничий азарт, ему понравилось идти по следу, предугадывая шаги противника. И когда Оболенский собрался в Таджикистан, чтобы окончательно поставить точку в этом деле, Василий просто последовал вслед за ним.

Четвертый присутствующий на поминках носил прозвище Дед. А в миру – Шовкат Мурзабаевич Сабиров, этнический таджик, в свое время окончивший Московское высшее пограничное, служивший у себя же на родине в разведотделе российского пограничного отряда. Капитан, несколько боевых выходов в составе группы «за речку», боевые награды… Но перебежал дорогу своим же землякам, наркоторговцам. Тому же самому Бобошерову, организатору и заказчику убийства Малышевой, за которым охотилась команда «спецов». И в один далеко не прекрасный день его родителей убили люди наркобарона, а младшую сестру похитили и продали куда-то в Афганистан.

Шовкат из войск уволился и занялся охотой на наркодельца. Однажды ему почти повезло, но многочисленная охрана смогла отбить хозяина. Сам же Сабиров при этом был тяжело ранен. Однако ему удалось уйти от врагов. Выжив, затаился. Скрывался под личиной полусумасшедшего старика и ждал, когда судьба даст ему шанс свести счеты с врагом. Появление команды дало ему этот шанс, и он реализовал его в полной мере. Выступил в роли проводника при рейде на территорию Афганистана и лично, собственными руками, убил Бобошерова. Причем не в спину, из-за угла, а в честном поединке на ножах. После окончания этой эпопеи вместе с остальными членами группы выехал в Москву – с родиной, с Таджикистаном, его больше ничто не связывало. Зато там имелось очень много людей, которым восставший из мертвых капитан не нравился.