Кирилл Баранов
Птица огня
Сардан вздохнул.
– Ладно, – сказал он. – Если получится – сундук твой. Мне он все равно без надобности.
Пламя ярости в глазах девушки заменил блеск золота.
– Ладно, – сощурившись сказала она и с подозрением посмотрела на Сардана, – а если не получится, и мне не дадут моего сундука – я тебе все поотрываю.
– Нет, давай, пожалуйста, этот пункт вычеркнем. Обойдемся в качестве штрафа штанами.
Девушка долго-долго сверлила Сардана взглядом, затем зачерпнула ладошкой немного воды и умылась.
– Договорились, – сказала она. – Поотрываю, а потом заберу штаны.
Сардан неловко улыбнулся.
Девушка опять зачерпнула было воды, но остановилась, посмотрела настороженно на эту странную улыбку, потом на воду, медленно просачивающуюся сквозь пальцы, потом опять на музыканта. Тот, избегая ее взгляда, заулыбался и уставился в кружок неба наверху.
Девушка вскочила, выбросила воду из ладони и стала быстро-быстро тереть пальцами о штанину, мигом спохватилась и вытерла руку досуха о волосы музыканта. Ее звали Ашаяти.
Глава 3
Вскоре после полудня они заглянули в крошечную лавку артели музыкантов, спрятавшуюся в тени высоченного даришанского храма. Сардан заменил сломанные инструменты, побитые баночки с мазями, одежду, одеяла, добавил скромный комплект походной утвари (тарелка, миниатюрная сковородка, складывающаяся кружка и пара приборов), которой, впрочем, никогда не пользовался, взял в набор футляр с ратирангом, потому что посчитал, что он может пригодится в новом деле, оставил большой и тяжелый гаюдун, в надобности которого на этот раз не был уверен, и написал короткий путаный отчет о последних событиях, читая который, управляющий местным филиалом артели хватался за голову от бесчисленности грамматических ошибок. Затем все же посидели полчаса на постоялом дворе, съели яичницу с салом, в которой Сардан не смог найти ни одного яйца, а Ашаяти закатила скандал из-за вонючего пива. Выйдя наружу, музыкант внезапно обнаружил в себе желание «заглянуть к девочкам», но резкий удар в пах оказался весомым доводом против этого незапланированного похода. Ашаяти заскочила на минуту в свою бывшую комнату – пришлось лезть через второй этаж, потому что вокруг кабака по-прежнему наматывал круги взбешенный хозяин, чинивший окна. Она выбралась на крышу с крошечным свертком личных вещей, луком и колчаном, перескочила на другой дом и сиганула вниз. Получилось вроде бы и ловко, но, прыгая, она подвернула ногу и на землю рухнула как сбитая птица.
Сардан ждал возвращения Ашаяти под навесом старинной гончарной мастерской и слушал доносившуюся с соседней улицы музыку. Играли две цитры, а аккомпанировал им какой-то небольшой ударный инструмент с глуховатым звуком. Барабаны были нехарактерны для музыки Веренгорда и окружавших его земель, местные музыканты избегали их использовать, а слушатели, нарвавшись на заезжие из дальних стран коллективы, полные ударных инструментов, спешили убраться подальше, считая эти молотилки действующим на нервы шумом. Поэтому доносившаяся сейчас до слуха Сардана музыка казалось слепленной из плохо сочетающихся ингредиентов, неловкой, как неловок первый в жизни шаг. Времена меняются. Меняются постоянно и стоит их уловить на мгновение, как они пропадают навсегда. И этот старинный, увитый плющом город когда-то был совсем другим. И зеленые его цветущие улочки – лишь мгновение вечности. Что будет дальше? Откроешь глаза – а перед тобой руины…
Сардан и Ашаяти с трудом пробрались сквозь Княжьи Ворота, где толпилась и толкалась орда караванщиков – стражники не успевали досматривать всех желающих пересечь западную границу города. Широченная, аккуратно вымощенная брусчаткой дорога, когда-то гордо называвшаяся Золотым Путем, сейчас покрылась выбоинами и кочками, камни кое-где вывернуло боком, кое-где их и вовсе украли. Бесчисленные повозки петляли змейками, как вода, ищущая себе путь в лабиринте. Путаться среди караванов, впрочем, пришлось недолго. Вскоре музыкант и его спутница свернули на узенькую земляную тропу, сбегавшую к подпиравшему скалы лесу. Скалы эти возвышались резкой наклонной стеной таким образом, что снизу не разглядеть было того, что творилось за бесчисленными выступами, и казалось, что вершина – вот она, совсем близко, но стоило потянуться к ней, как она поднималась все выше и выше к облакам. Позже, когда склон сделался не таким отвесным, к лесу подступили засаженные виноградниками холмы. Кусты расчерчивали склоны косыми линиями, похожими на морские волны, как их изображают на гравюрах. А если приглядеться, среди скал можно было заметить маленькие деревушки. Их строили одновременно с виноградниками, чтобы было кому следить за урожаем. Некоторые из таких деревень, забытые и полуразвалившиеся, издалека казались обглоданными скелетами, которые обсасывает никогда не слабеющий наверху ветер.
Дорога все еще грязна была от прошедшего вчера ливня, поэтому идти приходилось по траве, под деревьями, порой углубляясь в чащу.
Сардан все поглядывал на свою спутницу, пытаясь создать о ней сколько-нибудь цельное впечатление. Но постоянно нарывался на противоречия. Засматриваясь в небо, она мило улыбалась, иногда прикладывала козырьком ладонь к глазам, разглядывая облака, дальние деревни и копошащихся у виноградников людей. Глаза ее, или малахитовые, или салатовые, сверкали на солнце крошечными изумрудами. А потом вдруг, без перехода, она доставала непонятно откуда два коротких меча, осматривала сколы на лезвиях и недовольно чертыхалась, заметив новую царапину.
– Скажи-ка, ведь ты – музыкант, – обратилась она, когда виноградники остались позади. – Вот мне интересно, где вы прячетесь на городских представлениях?
– Каких еще представлениях? – не понял музыкант.
Они вышли наконец на сухую дорогу и поплелись вдоль заросших сорняками, давно брошенных полей.
– Городских. Видела пару раз в Веренгорде, на площади. Народ до обморока обхохатывался. Что там такое показывали не знаю, у меня другие дела были, пока все на сцену смотрели… – Сардан без труда догадался, какие это были «дела». – Помню какая-то полуголая девка носилась по сцене с топором, визжала, искала мужа, который прятался от нее в мешке со своим любовником, потом пришел купец и увез мешок на базар. Мешок купил вельможа, а когда к его любовнице пришел муж, он тоже влез внутрь. Потом туда же засунули собаку, мертвеца и осиное гнездо. Все это время бренчала музыка, но никаких музыкантов я не видела. Таких как ты – уж точно.
– То ведь другие музыканты, обычные, не артельные.
– И что?
– Я такое не играю.
– Ну понятно, не умеешь, значит, – презрительно сказала она. – Кого попало туда не возьмут.
Сардан до того возмутился, что сбился с шага.
– Нет ничего такого в этой жизни, чего бы я не умел, женщина! Захочешь – сыграю тебе хоть на ночном горшке. Да так, что прям в душу, прям до слез! Тоже мне!.. Играл я в представлениях таких, раза три-четыре, звали. Но не в городских, открытых, а на приемах, среди знати, где и умения побольше надо, и слушают внимательней, и мордой в грязь за любую фальшь. Поиграл, попиликал – ничего особенного.
– И что? Где прятался?
– Ясное дело где – под юбкой.
– Врешь…
– Да ни разу!
– Врешь!
– Может и вру, но это еще не значит, что говорю неправду.
– Что?!
Ашаяти задумалась над словами музыканта, потом сказала:
– Чушь какая-то. Разбушевались фантазии…
– Ничего себе фантазии! Век бы мне таких фантазий не снилось! Думаешь так просто у какой-нибудь циркачки между ног болтаться? Она через всю сцену как сиганет в одну сторону, в другую, а ты там на карачках, весь потный, ноги ломит, спина болит, не видно ничего, ползешь и играешь, ползешь и играешь. А потом она разом прижмется всеми своими телесами необъятными к какому-нибудь франту, лобызается с ним на глазах у публики и так, и эдак. А ты что же? Знаешь? У нее между ног… А где, по-твоему, в этот миг франтово хозяйство приходится? Не хочу говорить и смущать, но прям в нос тебе тычется, прям болтается, как будто напасть хочет. А ты играй себе что-нибудь лирическое, покрасивее… Пока перед тобой это страшилище мечется самым романтическим образом!
Сардан замолчал, стиснул зубы. Бесчувственная Ашаяти позади захихикала, потирая свои клинки друг о друга.
Позже, когда солнце подплывало к разморенному горизонту, они взобрались на взгорье, откуда видна была вся долина с беспорядочно заросшими, давно не видевшими плуга полями, где среди серого, потускневшего к концу осени бурьяна кое-где возились темные, равнодушные к холодам птицы, а в стороне пробежал на двух ногах заяц с огромными когтями.
Сардан остановился – он перестал слышать шаги своей спутницы. Обернулся. Ашаяти осталась позади, стояла у дороги и смотрела куда-то вдаль. Внизу, у пересохшего ручейка, виднелись маленькие черные домики, пустые, одинокие, с затянувшимися травой крышами. Деревню потихоньку пожирал лес, молоденькие сосенки росли уже прямо на дорогах, ветки других лезли из пустых окон. Там давно никто не жил. Сардан подошел к Ашаяти.
– Что там? – спросил он.
– Ничего, – поспешно ответила она и нахмурилась.
– Знакомые места?
Она долго не отзывалась, потом стремительно сорвалась с места и, нахохлившись, сдвинув сердито брови, скорым шагом зашагала дальше по дороге.
– Там, за этим селением, – сказала она, – дальше по течению реки была моя деревня.
Сардан подумал, что тоненький ручеек, огибавший деревню, с натяжкой можно было назвать рекой.
– Хочешь туда заглянуть? – спросил музыкант, посматривая в угрюмое лицо своей спутницы.
Она фыркнула и насупилась еще больше.
– Там уже давно никого нет, – сказала она, долго молчала и несколько позже добавила шепотом: – Одни кости остались на дорогах валяться.
Сардан попытался разговорить девушку, расспросить о ее прошлом, но она зыркнула на него разок исподлобья так злобно, будто хотела одним взглядом разрезать его кусков на пятьдесят, поэтому с вопросами было решено повременить.
Когда они добрались до леса, солнце совсем спряталось за горизонтом, оставив на небе малиновые следы. Вскоре среди россыпи звезд показалась убывающая Саяни – большая золотая луна, отбрасывавшая на землю бледно-желтые лучи. Следом за ней плыла маленькая красная Руни, а чуть в стороне, как обиженный ребенок, – лазурный серп Инашани, еще меньше остальных. Множество других, совсем крошечных спутников сопровождало эти три луны, но разглядеть их невооруженным глазом среди звездного сияния было непросто, и только цветные – сиреневые, серебристые и желтоватые отблески на небе выдавали их скопления то тут, то там. Луны прятались промеж звезд, а ученые постоянно путались, пытаясь их все пересчитать. Одни говорили, что их не меньше сотни, другие – тысячи, и каждый день появляются новые и уходят в небытие прежние.
Сардан разжег костер, пока Ашаяти ходила на разведку. Вернулась она совсем мрачной, долго смотрела на огонь и долго отказывалась брать у музыканта сухари, отмалчивалась и сопела себе под нос.
Тогда он достал из ящика с инструментами сверток и аккуратно положил у костра так, чтобы она не могла его не заметить. Ашаяти насторожилась. Сардан развернул сверток. Внутри оказался не бог весть какой кусок вяленого мяса. Он таскал его с собой целый месяц, получив в награду за работу, после которой две недели ломило все кости, постоянно разворачивал по вечерам и глядел, облизывался и засыпал беспокойный. Мясо в награду давали совсем редко, по крайней мере там, на юге, где он провел последние годы.
Ашаяти покраснела – Сардан разглядел это и в темноте. Придвинулась к огню, или к мясу. Музыкант разрезал кусочек пополам и показал на него пальцем, как будто животное кормил. Ашаяти подвинулась ближе и взяла свою половинку.
– Спасибо, – буркнула она, мрачным тоном старательно скрывая благодарность.
Больше не сказали друг другу ни слова. Ашаяти завернулась в тряпку, добытую из своей комнаты над кабаком, и легла немного в стороне от костра. Сардан устроился ближе к огню, укутался в легкое одеяльце. Ночи становились все холоднее. Годы в южных странах разнежили его теплотой. Поэтому он беспокоился, что уже через неделю или в лучшем случае две так запросто будет не переночевать. Придется брать в артели походные спальные принадлежности и таскать этот огромный тюк с собой целую зиму, вдобавок к и без того тяжеленному ящику с инструментами. А он никогда не любил бродяжничать зимой на севере и предпочитал выгадать такую работу, чтобы три, а то и четыре месяца сидеть где-нибудь в тепле. Хотя подгадать такое с его-то профессией удавалось весьма редко. А сейчас мучали предчувствия, что в ближайшее время отдохнуть не придется вовсе. Громадное чудище, сжигающее целые города, едва ли сдастся на раз-два. Сначала его нужно классифицировать, изучить, потом желательно почитать что-нибудь в артельных библиотеках, но и после этого первое же прямое столкновение рискует стать последним, потому что письмена в свитках и тетрадях слишком неточны, слишком поэтичны, слишком устарели, а многого в них попросту нет. За последние лет пять он и сам написал не один десяток свитков, посвященных новым духам, правда большинство из них оказались вариацией прежних, но, может быть, и такой опыт пригодится кому-нибудь, поможет выжить, спасет жизнь музыканта и человека, которому тот попытается помочь.
Отвлекшись от размышлений, он услышал беспокойное посапывание. Девушка лежала спиной к нему в полумраке, но заворочалась, перевернулась и обратила лицо к огню. Свет бегал у изящного разреза ее глаз, тонкого носа и плаксиво скривившихся губ. Музыкант замер. Поначалу он улегся как раз между девушкой и костром, но огляделся и внезапно сделал быстрый, беззвучный перекат в ее сторону. Потом еще один и еще, и вот он уже ощутил сладостное тепло ее дыхания.
Неожиданно Ашаяти вздрогнула во сне, по лбу пробежали морщины, она дернула ногой, словно бы отбивалась от кого-то, и коленом въехала подкатившемуся музыканту точно в пах. Непонятно как сдерживая вопль, заскрипев и застонав, он с хрустом покатился в обратную сторону, не глядя влетел в костер, подскочил. Пламя тотчас набросилось на одеяло, меховой камзол и штаны. Музыкант, из последних сил сдерживая рвущиеся наружу звуки, снова свалился на землю и перекатами потушил огонь. Оставшуюся ночь он решил провести под защитой костра, выставив его естественным барьером между собой и своей спутницей.
Утром Ашаяти долго сидела у потухшего костра, зевала и все никак не могла проснуться. Когда солнце подтянулось до верхушек деревьев, они наконец выступили в путь. Довольно скоро свернули с пошедшей ухабами дороги на лесную тропу, заваленную хворостом и заросшую кустами так, что ее и разглядеть-то с трудом можно было. На этот раз Ашаяти шла впереди по праву местного жителя и проводника. Она беспокойно озиралась по сторонам, раз десять сбивалась с пути, вскоре совершенно потеряла дорогу, а через час блужданий нашла ее вновь. Так уж получилось, что в жизни своей она видела только родную деревню и Веренгорд, ни разу не была в этом отдаленном лесу, ни разу не посещала соседних селений и в целом с трудом представляла себе карту местности. Но за сундук золота готова была вспомнить то, чего никогда не знала и наврать столько, сколько не влезет ни в какие уши. Да и кто не готов, в конце концов?
Когда обеспокоенный ее странным поведением музыкант робко спросил не заблудилась ли она, девушка неловко засмеялась.
– Просто тут все заросло с тех пор, как я ходила в последний раз, – так неуверенно сказала она, что музыкант тотчас разгадал ложь. – И вообще, я ищу дичь. Ведь у тебя больше нет мяса?
– Нет.
После недолгих блужданий Ашаяти заметила среди кустов серо-бурого кролика, пригнулась и сняла с плеч лук.
– Будет тебе мясо, – самоуверенно заявила она.
Но первая же стрела, скользнув куда-то в сторону, неуклюже болтнулась в воздухе, завертелась, как пьяная, стукнулась о дерево и отскочила точно в лоб Ашаяти. Девушка вскрикнула, но сразу осеклась и скосилась на музыканта. Тот сделал вид, что ничего не заметил. Ашаяти спешно потерла ушибленный лоб рукавом и пустила вторую стрелу, но та, залихватски взвизгнув, почему-то унеслась в небо.
– Не дыши мне в спину! – раздраженно бросила Ашаяти музыканту. – Отойди, я из-за тебя развернуться не могу!
Сардан, стоявший у дерева метрах в десяти, недоуменно почесал затылок и отошел еще на пять метров.
Третья стрела и вовсе сорвалась с тетивы и закружилась на месте у самого лица Ашаяти. Девушка вскрикнула, пригнулась и отскочила в сторону. Стрела упала где-то в траву. Ашаяти в бешенстве рванула рукой за следующей, но к великому своему удивлению обнаружила, что в колчане пусто. Тогда, разъяренная от кончиков волос до самых пределов своего естества, она кинулась искать выпущенные стрелы, кинулась истерично, нервно. Но попробуй впопыхах найти тонкую веточку в чаще осеннего леса, заваленного цветастыми листьями, усыпанного высохшей травой и хворостом! Перепуганный кролик метнулся в сторону быстрее любой стрелы. Ашаяти, бросив поиски, помчалась за ним. Кролик юркнул в крошечную норку в глубине здоровенного куста. Девушка с разбегу бросилась сверху, в надежде ухватить беглеца за лапы в последний момент, но просчиталась… Вместо того, чтобы провалиться сквозь куст, она легкой тряпкой повисла на его ветвях, тугих, жестких и колючих. Ее веса сильно не хватило, чтобы проломить кусты до самой земли. Ашаяти завизжала, попыталась высвободиться, но не тут-то было – ветви успели оплести ее паутиной.
Сардан подошел минуту спустя, помог выпутаться и, с трудом сдерживая улыбку, протянул девушке щепотку сухарей. Ашаяти фыркнула, отвернулась, собрала-таки свои стрелы, затем все-же вернулась и взяла сухари.
Полдня после этого шли молча по бесконечному красно-желтому лесу. Вскоре окончательно сбились с пути и вместо того, чтобы сократить дорогу через чащу, потеряли лишние часы и выбрались к реке только к следующему утру. Река Менера, спускавшаяся откуда-то с гор неподалеку, на карте казалась едва ли не ручейком, через который не надо и переправляться, а можно просто переступить, перепрыгнуть и пойти себе дальше. На деле же до противоположного берега было метров тридцать-сорок мутной, скоро бегущей воды, в которой невозможно было разглядеть дна уже на самом берегу. И хотя поток не был таким уж бурным и неистовым, а на всем обозримом пространстве не валялось в нем ни одного камня, что было несколько удивительно, учитывая близость скал, продвинувшись всего на метр, Ашаяти погрузилась почти по пояс. Она сделала было еще шаг вперед, но провалилась, потеряла дно под ногами и выскочила на берег. Сардан не знал, что на одном из древних языков этих мест «менера» значило – «бездонная».
Все утро ползли вдоль берега в поисках брода, пока не наткнулись на крошечную браконьерскую деревушку. Не больше десятка дворов ютились у самой воды, некоторые кое-как стояли на сваях прямо в реке. Поток перекрыли сетями от берега до берега. У пристани за этой преградой для рыбы болталось на воде несколько лодок, там же сидел, свесив ноги, сухой мужчина непонятного возраста с хмурым лицом, курил и пыхтел со страшной силой. Сардан снова глянул на карту. Дальше река разделялась на два потока, и чтобы пересечь ее, придется искать брод дважды, либо делать существенный крюк по лесу, который постепенно превращался в болото, и все равно искать брод, хоть в этом случае и всего раз.
Пока Ашаяти сосредоточенно изучала переплетение сетей, Сардан отправился уговаривать лодочника довезти их до Сыреша.
– Ступай отсюда, – огрызнулся тот и сплюнул в воду. – Разлив, вода быстрая, в одну сторону долетишь – в обратную придется лодку лесом тащить. Никуда не поплыву!
– У меня срочное задание от ханараджи!
– Ты, что ли, ханараджа? – опять сплюнул в воду, даже не обернулся.
– Я музыкант.
– Ну так и пляши отсюда. Отвяжу лодку – лови ее потом до вечера. И на тот берег не перетяну.
Сардан разозлился, но делать было нечего. Он вернулся к Ашаяти и кивком позвал ее идти к лесу дальше.
– Я пойду сама с ним поговорю, – заявила она и отправилась к пристани.
Разговор вышел недолгим. Увидев красивую девушку, лодочник соизволил подняться, повернулся к ней лицом, они сказали друг другу пару не долетевших до Сардана фраз, а после этого, не слишком-то и размахиваясь, Ашаяти влепила бедняге ногой между ног. Лодочник побелел, расстроился и сел. Ашаяти снова что-то спросила, и лодочник несколько раз кивнул, но медленно-медленно, с усилием. Девушка повернулась к Сардану и хвастливо улыбнулась.
Впрочем, спустя пару минут, когда полезли в лодку, – улыбку ее сдуло паникой. Потеряв под ногами землю, став на болтающиеся в быстрой воде доски, Ашаяти ухватилась за борта лодки с такой силой, что пальцы вонзились в дерево.
– Ты чего? – удивился Сардан.
– Я плавать не умею, – вспомнила девушка.
– Не переживай, – успокоил сердитый лодочник, устраивавшийся с веслами на корме. – Свалишься в такую реку – все равно потонешь.
Ашаяти взглянула на него с презрением до того абсолютным, что лодочник отвернулся и отчалил. Спустя где-то час скоростного сплава наткнулись на камни. Лодка вздрогнула, подскочила немного. Ашаяти, все это время сидевшая как иголках, вцепившись в борта, будто ее к ним гвоздями прибили, вскрикнула. Лодка вырвалась у нее из рук, и, боясь вывалиться, девушка быстро-быстро забарахталась в воздухе в поисках новой опоры. Одной рукой она тотчас ухватила ногу музыканта, расслабившегося на носу судна, вонзив ногти, наверное, до самых костей. Музыкант не успел ничего понять, вздохнул только глубоко: «Ах!», – из глаз невольно брызнули слезы. Вторая же рука Ашаяти все продолжала шарить по воздуху, метнулась к другому борту лодки и дугой пошла дальше, дальше, к перепуганному лодочнику, следившему с религиозным ужасом за приближающимися к его паху страшными когтями. Душераздирающий вопль его перепугал птиц и зайцев, из чащи выскочила в панике целая волчья стая и бросилась наутек непонятно куда и непонятно зачем.
Покрытая грязной пеной река шумела, обрушивалась резкими порогами, а потом, когда лодка свернула на северный приток, – присмирела и утихомирилась. Скалы остались позади и быстро отступали, а вскоре исчезли совсем, скрытые верхушками деревьев. Этот приток назывался Хета, что на языке давно исчезнувшего из этих мест народа значило – «тень». Мутные воды постепенно растворялись в чистой, сияющей глади. Лодка скользила по отражающимся в реке облакам.
Река текла длинной дугой, зажатая с обеих сторон лесами, а где-то впереди над деревьями к небу тянулся черный дым. Поначалу он был похож на рассеивающуюся тучку, но чем ближе подплывала лодка к его источнику, тем темнее становился дым, тем больше туча. Столб, жирный и клокочущий, поднимался строго вверх. Ветер, словно бы перепуганный увиденным, сбежал в неизвестном направлении.
Леса отступили. На небольшом пригорке недалеко от воды чернели и дымились руины некогда высокого замка. Три его башни из пяти рухнули; одна, дальняя, хоть и раскрошилась наполовину, но по-прежнему стояла с единственной уцелевшей стеной. Пятая, донжон, торчала посреди руин, и отдельные участки ее стен даже не рухнули, а буквально расплавились. Камни растеклись как масло на огне и застыли у самой земли причудливыми фигурами, похожими на вывернутые кишки. В дырах разбитых стен видна была уцелевшая кое-где роскошная мебель, висела еще громадная люстра с драгоценными камнями, сияли сотни погнутых серебряных вешалок с остатками гардероба на них, а из скошенного окна выглядывала упавшая и оплавившаяся золотая статуя. Вокруг замка, который уже не горел, но все тлел и чадил, толпились люди, кто-то на конях, кто-то с повозками. У подножия холма раскинулась приткнувшаяся к реке деревушка. Некоторые домики чернели углями. Сардан не заметил никакой системы в расположении сгоревших деревенских дворов – там один, через улицу наискось другой, еще через улицу третий, а потом сразу два. За деревней до самой опушки далекого леса расстилались скошенные поля.
Лодочник прибил лодку к причалу и угрюмо смотрел на уползающую на карачках к твердой земле девушку. Сардан решил было немного покрасоваться и сиганул с места на носу, чем едва не перевернул судно. Лодочник промолчал, но стоило пассажирам сойти на берег, вызывающе стукнул о причал веслом и отчалил. Оказавшись на середине реки, лодочник выхватил из-под сиденья полено и швырнул в сторону причала. Полено крутанулось в воздухе и глухо бухнуло в спину Ашаяти. Девушка возмущенно взвизгнула, резко вскочила на ноги, позабыв о всех перенесенных на воде лишениях, схватила с земли первый попавшийся камень и бросила в лодку. А оттуда уже летело второе полено, за ним третье, четвертое. Ашаяти не осталась в долгу и все пускала и пускала в лодку камни до тех пор, пока у лодочника не закончились снаряды. Кто выиграл артиллерийский бой осталось неизвестным, но каждый из его участников считал победителем себя.
Сардан двинулся к замку. Пробираясь дворами, он наткнулся на крестьян, толпившихся возле коней с господскими седлами и стременами. Начала разговора он не застал.
– В позапрошлом году-то вон чего с братом после охоты понаделали – два вечера пьянкой занимались, а потом навеселе все село пожгли, ни одного двора не оставили!
– А все ж – господа…
– Господа… Коли чего делают, стало быть – так и надо!
– Меня самого порол брат его, Гавриил Козявочник. Меня порол, мать мою порол, сына порол и свинью мою порол.
– Значит, надо было пороть, господин зря делать не станет! Человек он не такой!
– А кто ж теперь пороть будет?
– А у меня как было… Едет бывало господин мимо двора – зовет, смеется, выходишь, а он ногой тебя – хлоп! – хохочет, придавил, говорит, козявку. А я смотрю на него, больно мне, хоть плачь, лежу, гляжу снизу – а он сияет, как солнце!
– Потому что надо так, чтоб господин! Без господина – нельзя! Чего нам теперь-то? Кто жить-то нам теперь позволять будет?!
Сардану пришлось сойти с дороги – грязь стояла такая доисторическая, что превратилась буквально в болото. В это болото потихоньку свешивались нищенские деревенские избы, пустые давно амбары, обветшалые, давно заброшенные хлева и курятники. Ашаяти исподлобья, со стыдом и жалостью поглядывала на разоренные огороды, на тощих ослов, на разбитые свинарники и на грязных, насупленных мужиков.
Музыкант прошел дворами, взобрался на пригорок и двинулся к замку.
Отсюда хорошо видна была неравномерность разрушений. Камни были оплавлены не беспорядочно, а так, будто их прицельно обдали тонкой струей всесокрушающего пламени. Одна струя врезалась в донжон, другая, очевидно, поверх ворот, третья, возможно, в угловую башню, смотрящую на деревню, но ввиду разрушений установить это доподлинно было сложно. Сардан совсем помрачнел. Он и подумать не мог, что все будет так серьезно.
У замка ржали кони, стучали повозки, кто-то раздраженно орал команды. Когда Сардан добрался до полуразрушенной арки ворот, навстречу ему выскочил конник с саблей и перегородил дорогу. Волчья морда, грязные клыки, серая, немытая шерсть, в которой запутался позавчерашний ужин. Шварзяк поднял саблю и ткнул в музыканта.
– Ступай вон, морда поганая! – рявкнул он.
Сардан остановился. Позади его догоняла Ашаяти. В глазах девушки разгоралось воинственное пламя. Радость победы над врагом лодочником уступила место зверской ярости.
– Я музыкант по…
Он не успел договорить. Шварзяк двинул коня на музыканта, и тому пришлось отпрыгнуть в сторону.
– Да хоть сопля из кладбища! Беги отсюда, пиликай подальше, пока на куски не порубили!
Ашаяти стремительно выхватила оба своих меча (или ножа, тут уж как посмотреть), да так неожиданно, что перепугавшаяся лошадь встала на дыбы и чудом каким-то не вывалила седока не землю. Сардану пришлось перехватить девушку за плечи.
– Я прибыл по заданию от ханараджи! – сердито сказал он.
– Ах ты, на шварзяков прешь! – завопил волк на девушку. – Сволота немытая!
– Что там за погром? – из-за стен вылезли еще трое шварзяков: один на лошади, двое пешком.
Следом за ними нарисовалась целая толпа, но те пока просто наблюдали.
– Да пес с вами, – струхнул Сардан и потянул Ашаяти к себе, но девушка не поддавалась. – Пошли отсюда.
– Тебе кто позволил идти?! – вмешался второй конник и вылупил глазищи. – Кто такие? Почему живы еще?
– Рубануть их разок, а потом разговаривать! – добавил пеший.
– Девка-то какая страшная, – прокомментировал еще один.
Ашаяти совсем потеряла голову, рванулась было вперед, но Сардан с трудом остановил ее, ухватил за талию обеими руками и оттащил себе за спину.
– Сам-то сукин сын собачьих кровей! – огрызнулся Сардан.
– Шварзяков-то! Шварзяков! – так возмутился комментатор, что не мог ничего сказать, давился воздухом, открывал рот и выдавливал из него одних «шварзяков».
– Мы уходим, – сказал Сардан и шагнул назад.
– Я тебе уходим! – завопил самый первый конник и дважды шагнул вперед, взмахнул саблей.
– Руби и с концами, – серьезно, с видом большого авторитета заявил второй всадник.
Сардан схватился за «поносный» свисток, а тем временем из-под мышек у него вылезли два клинка Ашаяти, которая вспылила настолько, что намеревалась драться с врагами своими прямо из-за спины музыканта.
– Один шаг – все поляжете! – угрожающе бросил Сардан и так грозно сдвинул брови, что половина шварзяков разом отступила.
Даже тот, второй на коне, мигом подрастерял заносчивости и лихо струхнул. А лицо первого исказила карикатурная злоба.
– Один раз свистну – кишки по всему замку собирать будете! – насочинял музыкант.
Еще один шаг назад.
– Так что, рубать? – как-то очень уж неуверенно проговорил конник с саблей, все поглядывая назад, на отползающих товарищей.
– Рубай! Делов-то, – разрешил один из пеших и тотчас отбежал к оплавленным стенам.
Свистну сейчас, думал Сардан, беспокойно косясь взглядом по сторонам, поляжет и Ашаяти. А кого из шварзяков, может, и не заденет – без усиливающих инструментов шамейха бьет не так и далеко, да и остатки стен – серьезная преграда звуковым волнам. Сбежать не получится, разве если одному, но такой вариант он и не рассматривал.
– Что за баталия? Кого рубите? – послышался насмешливый голос откуда-то из толпы.
И тотчас, небрежно распихивая собравшихся, из-за разбитой арки выехали двое на конях. Первый был в белоснежном, чистеньком мундире с двумя рядами золотых пуговиц, с украшенными серебристым шитьем воротником и рукавами, с внушительными кистями на золоченых эполетах, золотистыми двойными лампасами на белых брюках. Шерсть на морде его была аккуратно уложена грядками, в зубах торчала лакированная трубка из какого-то светлого дерева, изрядно поцарапанная заточенными клыками, на одном глазу – черная повязка. На второй лошади сидел натуральный толстенный боров с жирным пятаком и маленькими глазками на бледно-розовой физиономии. Боров был выряжен в золоченый мундир, поверх которого нацепили целиком золотые, совсем уж нелепые на пепелище доспехи. Пуговицы, скреплявшие их, сделаны были из драгоценных металлов. На голове свиньи лежал издевательски изысканный парик голубоватого цвета – с завивкой наверху и прямой внизу.
