Кирилл Андреевич Кузин
Зима приходит в октябре
Телевизор вещал, показывая лишь серую рябь, а Аркадий стоял с пультом в обессилевшей руке и смотрел в точку. Он так надеялся, что этого никогда не произойдет. Теперь стало не важно, что у него травма, что в университете проблемы. Все это отошло на второй план. По телевизору заранее записанный голос диктора повторял, что осталось меньше двенадцати минут до падения на город первых боевых блоков. Парень повернулся к Свете. Даже в таком недостаточном освещении он увидел, как она глотает свои слезы, стараясь справиться с дрожью в руках, набирая что-то на экране своего телефона. Ее всю трясло крупной дрожью. Еще немного, и шептание перейдет на крик. Взгляд Светы оторвался от телефона и ненадолго остановился на Аркадии.
– Я не могу маме дозвониться! Не могу!
– Сети перегружены. Если уже не отключены… – прошептал Аркадий.
Света ринулась к домашнему телефону, но и тот выдавал лишь длинные гудки. Она вбежала в коридор.
– Одевайся! Скорее! Осталось десять минут! Мы спрячемся! Что ты стоишь?! Одевайся, Аркаш! Пошли!
Она уже кричала, а парень стоял, как вкопанный, улыбаясь грустной улыбкой.
– Беги одна.
– Нет! Пошли! Нам надо в метро!
– Куда? С моей-то ногой? Да даже если бы она и была здорова. Ты посмотри, что делается на улице… У метро уже такая давка.
– Тогда в бомбоубежище! В подвал!
– Тут квартал новых домов. На счет убежищ никто не заморачивался при строительстве. Беги одна. Я останусь. Со мной ты не успеешь спастись.
– Без тебя не уйду!
Светлана топнула ногой, крикнув прямо в лицо Аркадию.
– Я тоже остаюсь тогда!
Решение она приняла быстро и безапелляционно, полностью уверенная в своем мгновенном выборе. Слезы еще текли по ее щекам, но истерика вдруг сразу прекратилась. Она стояла напротив Аркадия и смотрела своими ясными глазами прямо в его глаза. Их окружали звуки катящегося в пропасть мира и освещал пока что работающий телевизор. Неожиданно для себя Аркадий заметил на лице девушки веснушки, которых раньше никогда не видел. Он осторожно дотронулся до них, а Света вдруг прижалась к нему всем своим телом и задрожала, вновь всхлипывая. Парень нежно, но сильно обнял ее, закрыв глаза. Страх витал вокруг. Аркадий сам превратился в сгусток страха. Телевизор говорил, что им осталось жить считанные минуты, с улицы неслись крики, полные ужаса. Люди понимали, что не успевают уехать. А сирена звучала фоном этому аду.
– Пойдем посмотрим на небо.
За руку они прошли на балкон и открыли окно. Звуки сразу же стали более живыми и громкими. Ветер влетел к ним с улицы, будто пытаясь спрятаться ото всего того ужаса, что творился внизу. Света прижалась к Аркадию, все еще дрожа. Он и сам не справлялся со своими эмоциями – по его щекам тоже текли слезы, а тело била дрожь. Ноги не принадлежали ему. Он все дивился, как же стоит на них. Ему бы хотелось хотя бы попрощаться с родителями и друзьями, но все, что мир оставил ему, была любовь и Света. Парень благодарил про себя Вселенную хотя бы за это.
– Почему так? Что мы сделали? В чем мы виноваты?
Парень вздохнул.
– Я не знаю.
Он глядел на небо и пытался что-то на нем увидеть, но пока что его взгляд находил лишь черноту. Стоять тут было холодно даже с температурой, но они оба понимали, что стоять им осталось недолго. Аркадий повернулся к Свете и, взяв ее за руки, взглянул на нее, стараясь насладиться ответным взглядом и запомнить лицо любимой, если вдруг жизнь после смерти существует хотя бы в одном из сотен религиозных представлений.
– Я очень сильно люблю тебя. Спасибо тебе за все.
Он хотел еще что-нибудь сказать, но его глаза сильно щипало и ему пришлось протереть их охладевшей рукой.
– Я так счастлив любить тебя.
Ее лицо немного подпухло от слез, но Света все равно оставалась той милой девушкой, в которую Аркадий влюбился несколько лет назад.
– И я люблю тебя, дорогой. Я так рада, что провела с тобой остаток своей жизни. Жаль, что мы не встретились раньше.
Их губы сомкнулись, пытаясь слиться друг с другом в этом самом чувственном и самом нежном поцелуе, который только мог существовать в мире, которому часы на стене отсчитывали последние секунды жизни.
Вдруг к прочим звукам присоединился гул. Ребята повернулись в сторону неба. Оно оставалось черным. Но гул все нарастал. И в тот момент, когда он готовился перебить собой вой сирены, Аркадий увидел, как небо преображается. Его начали покрывать сначала алые, а затем ярко-оранжевые пятна, разрастающиеся из точек в обширные опухоли на небе, подчеркивая своим светом не идеальность туч, старающихся убежать куда подальше. Гул превратился в единственный звук в мире. Аркадий не мог слышать даже своих собственных мыслей. Внезапно где-то вдали опухоль пропала, но пелену туч разрезал короткий оранжевый луч. Он ярко блеснул, падая сверху вниз. Потом то же самое повторилось с другой стороны горизонта. И сразу еще в десятке мест.
Аркадий отвернулся к Свете, чтобы в последнее мгновение своей жизни увидеть ее глаза. Она тоже успела в последний раз взглянуть на свою любовь, что-то сказав одними губами. Парень не понял ее.
Их ослепила вспышка, блеснувшая где-то сбоку, но они не раскрепили своих рук. Только сделали друг другу на встречу по одному маленькому шагу, сцепившись вместе. А потом взрывная волна с противоположной стороны их дома выбила ребят с балкона вместе с рамой, разрушая и здание, и жизнь. Даже это не заставило руки Аркадия и Светы разжаться.
Чувство полета щекотало изнутри и Аркадию очень хотелось быстрее приземлиться – он с детства боялся летать. Падая с балкона и все еще ощущая руку Светы в своей руке, а ее тело рядом со своим, он успел подумать, что никогда не предполагал, что потеряет зрение не от ослепительной красоты девушки, которой хотел через пару месяцев сделать предложение руки и сердца, а от ядерного взрыва в его родном городе. Еще он успел почувствовать жар извне. Весь день его сжигала высокая температура тела, а теперь он падал прямиком в ад.
Больше ни о чем подумать Аркадий не успел. Самое последнее, что он почувствовал – как ускорение пытается вырвать ладонь Светы из его ладони, но они оба лишь крепче схватились за руки, кувыркаясь в воздухе вместе. И лишь любовь оставили им последние секунды до взрыва новой боеголовки и испепеляющего пекла, не давшего им долететь до асфальта.
Больше ничего не имело значения.
Человек сослагательного наклонения
Тяжёлый дым, разъедающий и царапающий гортань, медленно опускался через трахею в лёгкие, заполняя их до отказа. Вероятнее всего, уменьшая срок их службы. Зато выделяемый с каждой новой затяжкой дофамин как никогда требовался мужчине, сидящему на подоконнике. Вид из окна съёмной квартиры на спальный район никого не мог радовать просто так. Мужчина безразлично посчитал бычки в пепельнице. Возможно их количество перевалило за некую адекватную границу. Однако мужчина лишь грустно хмыкнул. Вновь затянувшись, он вернулся к наблюдению последних мгновений заката, происходящего в небольшом количестве химических облаков, рождённых трубами соседствующей промзоны.
Солнце медленно, но заметно даже невооруженным глазом садилось за крышу противоположной многоэтажки. Её антенны забавно раскорячились в разные стороны, как непослушные, редкие волосы ребёнка. После долгого наблюдения за светилом, покрасившее немногие облака в едкий красный цвет, эти самые антенны растворялись в ореоле, преследовавшем взгляд.
Мужчине пришлось зажмуриться и потереть глаза. Но ореол, появившийся после пары минут наблюдения за солнцем, никуда не пропал даже с закрытыми веками. Ярким кругом он теперь следовал туда, куда смотрели зрачки. Сидящий на подоконнике поднял бутылку с виски повыше, чтобы она оказалась между ним и падающим вниз солнцем. Прищурился правым глазом. Ореол тут же пропал. Или всего лишь размылся. Солнце перестало слепить и превратилось в мягко светящуюся в жидкости монетку. А небо вокруг неё окрасилось бурым, в цвет полупустой бутылки. Мужчина ухмыльнулся и сделал небольшой глоток. Как и дым сигареты, виски раздражало внутренности, шкрябая по мягким тканям и тонким трубопроводам вен. Но почему-то именно от подобных жёстких ощущений пьющий чувствовал себя живым.
Под его окном, в десятках метрах внизу, вовсю шёл футбольный матч в дворовой коробке. То и дело доносились радостные или не столь радостные выкрики, грохот ударившего в борт коробки мяча. Иногда мужчина опускал глаза вниз, чтобы увидеть, как юноши и девушки пинают мячик, стараясь победить противоположную команду. Он и сам когда-то играл под окнами со своими друзьями. А ещё в местной секции правого полузащитника. В то время будущее светило так же ярко, как и солнце десять минут назад. Но некоторые друзья тех времён уже умерли. А те, кто остался, растворились в городах страны. Будущее же блекло с каждым новым годом. Однако даже от скуднеющего света он предпочёл спрятаться за ширмой, как сейчас прятал солнце за бутылку.
Будущее всегда пугало его. А ещё больше его пугало наступавшее одиночество. Сначала школьные друзья разбрелись кто куда, затем в институте он не смог сохранить отношения с однокашниками. И вот: вручение диплома, после чего захлестнула жизнь. Жизнь, в которой он начал тонуть.
Слеза покатилась из угла глаза, противно щекоча нос. Мужчина с раздражением стёр каплю. Жалость к себе начала донимать даже его. Родители не желали больше слышать оправданий и нытья, как и сестра, уехавшая с мужем на восток. По телефону она отвечала быстро и сухо, параллельно утешая свое дитё. В конце концов он перестал звонить и ей, ощущая себя якорем для близких.
Однако копившаяся горечь так и норовила выплеснуться из его рта криками и ругательствами, мольбами и стенаниями. В итоге он нашел способ успокоиться. Виски по вечерам после работы укладывали бурлящее море негодования и обиды в одно большое водное зеркало, по которому лишь иногда пробегали барашки.
Горечь. Она на вкус и была, как виски с сигаретным дымом. Если бы он имел силы на то, чтобы изменить свою жизнь, то точно бы изменил её. Мужчина знал это наверняка. Только все силы оставались на работе, где он постоянно общался с клиентами, растрачивая слова впустую. Нет, он пока еще выполнял план по продажам, но делал это как будто случайно, вопреки. Старался больше молчать с коллегами, чтобы не потратить оставшиеся внутри себя слова и не чувствовать всепоглощающей пустоты после долгих разговоров ни о чем. Сидел ровно с девяти до шести, иногда откровенно скучая. А потом возвращался в съемную однокомнатную квартиру, чтобы вновь, уставший, помечтать о другой жизни.
Если бы он после школы не испугался выбрать футбол, не испугался пойти против мнения родителей, то, может быть, играл бы сейчас где-нибудь во второй лиге. Может даже в премьер-лиге в составе какого-нибудь аутсайдера. И был бы счастлив. Точно счастливее, чем сейчас. Но родители постоянно твердили, что футбол – это для тех, кто может себе позволить им заниматься. Его таланта не хватит на то, чтобы пробиться наверх, а у них не хватит денег, чтобы помочь ему. Поэтому надо идти зарабатывать сейчас. Хватит сидеть на их шее. Вот, что он слышал. Что в него не верят.
Так же ему сказала и любовь, казалось бы, всей его жизни. Она твердила, что он живет за её счет, занимаясь не пойми чем. А он ведь и правда старался: учеба, какая ни какая работа, постоянные переработки и халтурки. Будущее все ещё светило, заманивая в последний вагон счастливого поезда. Тусклее, но светило. Он лез из кожи вон, чтобы успеть на него. Но ей казалось, что вся его суета, барахтанье в этом море – напрасны. И так начало казаться и ему. Если бы в тот злополучный вечер он сдержался и не влепил бы ей пощёчину. Возможно, жизнь была бы иной.
А если взять случай пару лет назад, когда знакомый предложил ему место в своей конторе? Он ведь верил, что предлагает работу тому, кто с ней справится. Да, надо было бросить всё, наплевать на то, чем занимался и чему учился до этого, уйдя в совершенно неизвестную область. Но это был реальный шанс. Чистый лист, который только и ждёт, чтобы его исписали. Если бы не страх. Если бы не бессильное одиночество.
Новая слеза покатилась вниз. В этот раз мужчина не смахнул ее, и она сорвалась на серый подоконник.
Если бы… Так много зависело от этого “бы”. Так много зависело от него самого, от простого шага вперед или шага в сторону от линии судьбы. Но всегда что-то внутри останавливало идти наперекор обстоятельствам и мнениям. То страх, то усталость, то неуверенность. И всегда кто-то рядом твердил, чтобы он перестал витать в облаках. Есть в жизни колея, в неё надо вступить и ехать по ней до конца. Вот только эти слова почему-то никогда не согласовались с желаниями этих же людей от него самого.
Внизу послышался беспечный смех, а ему хотелось плакать всё сильнее и сильнее. В этот раз виски не удержало стыдливые всхлипы.
– Ах, если бы…
