Кир Булычев Усни, красавица

Роза энергично кивала головой, подтверждая слова Осетрова.

– Алена – натура нервная, если не сказать истеричная. Причиной тому ее тяжелое детство, когда ее мать, пустившись во все тяжкие, бросила ее на руках у старой бабушки, девочка росла без отца, она хотела ребенка, работой занималась не той, которая ей подходила… Все мои усилия доказать ей, что вся ее жизнь впереди, что она еще найдет себе и мужа, и отца будущего ребенка… все впустую. Тут были и истерики, и угрозы самоубийства, и даже звонки моей жене. Знаете, как звонят, потом дышат в трубку… а то еще и пустят грязное ругательство. Но это уже Сонькина работа. На службе все уже знали, мне было трудно глядеть в глаза людям… Но ведь и не порвешь так вот, бездушно… У вас можно курить?

– Курите, форточка открыта.

Лидочка догадалась, что последние слова были адресованы Инне, которая вознамерилась было ворваться в комнату и прекратить курение в служебном помещении, но сдержалась.

– Что случилось во вторник, 15 февраля?

– Она позвонила мне и просила приехать. Я не мог, у меня день рождения внука, она отлично об этом знала. Тогда она заявила, что если я этого не сделаю, то она обязательно покончит с собой. Это был чистой воды шантаж, и я не принял его всерьез, но потом пожалел Алену и приехал на минутку. Настроение у нее уже изменилось. Она встретила меня сухо, почти враждебно и сообщила, что на самом деле нам пора расстаться.

– Значит, вы признаете, что находились с потерпевшей в интимных отношениях? – как-то удивительно не вовремя вмешался Шустов.

– А вы об этом еще не догадались?

– Я должен это зафиксировать.

– Да погодите, дайте досказать, потом будете фиксировать, мать вашу!

Слова Осетрова возымели действие. Шустов замолчал.

– Честно говоря, я почувствовал облегчение. И даже как-то воспользовался моментом, чтобы подвести черту под нашими отношениями. Я взял с комода шкатулку. У нее давно стояла на комоде шкатулка, в ней лежали всякие там пуговицы и нитки, сложил, разумеется, с разрешения Лены в нее некоторые вещи, которые мне принадлежали.

– Какие вещи? – недрогнувшим голосом спросил Шустов.

Лидочка вздохнула – все тайны имеют рациональные объяснения.

– Она вернула мне некоторые подарки…

– Бьющиеся? – неожиданно спросил Шустов.

– Почему бьющиеся?

– Да вы подумайте: вот вы пришли в дом к близкому вам человеку, и тот говорит: «Возьми свои подарки, возьми то, что оставлял здесь, помнить о тебе не хочу!» Так?

– Приблизительно так.

– Вы берете с комода шкатулку и высыпаете из нее пуговицы и нитки на комод, а потом складываете в шкатулку ценные вещи. Непонятно.

– Что непонятно?

– Зачем вам понадобилась шкатулка? Неужели в доме не нашлось пластикового пакета?

– Да… Но среди вещей были тяжелые, например, пепельница из нефрита.

– Нет, нет, все равно не получается! У вас с собой был портфель.

– Не портфель, а небольшая сумка, потому что я сказал дома, что иду за хлебом. Совсем маленькая сумка.

– У него маленькая сумка была, – подтвердила Лидочке Роза.

– Ну, взяли бы у Елены Сергеевны какую-нибудь ее старую сумку. А тут – шкатулка! И дома как вы объяснили, что шкатулку принесли?

– Ее никто не заметил, – признался Осетров.

– Ну-ну, продолжайте, – сказал Шустов, который не поверил Осетрову.

– А, в сущности, нечего продолжать. Я ушел. Мне было некогда. А на следующий день узнал о смерти Алены…

– И вы не позвонили ей за весь вечер, вы не беспокоились?

– Знаете, я был зол на нее за эту демонстрацию. И за то, как она себя вела. Кстати, я вспомнил, почему я избрал именно шкатулку. Ведь этот ход мне подсказала Алена. Она так и сказала: сложи все в шкатулку, а потом вернешь… Вот именно…

Врет, врет, подумала Лидочка, жалеет, что не придумал эту версию раньше – она бы так легко все объяснила. И, наверное, Шустов это понимает.

– Значит, вы вернулись домой, – гнул свою линию Шустов, – легли спать и ни о чем не беспокоились.

– Не совсем так. Я беспокоился. Я несколько раз звонил ей за вечер, но было занято, подозреваю, что Алена сняла трубку, у нее была такая манера. Я лег поздно, и мне не спалось…

– А потом?

– А потом… я все сказал…

Опять пауза, наверное, Шустов пишет. Сейчас он попросит свидетеля подписать протокол допроса. И Осетров спокойно уйдет.

Но ведь так нельзя! Неужели не ясно, что Осетров виноват во всем?

Видно, эта же убежденность овладела маленькой Розой.

Колобком она скатилась со стула и ворвалась в комнату Шустова, словно пушечное ядро.

– Зачем неправду говоришь? – закричала она. – Я все видела, я все знаю.

От волнения ее акцент усилился, и она путала падежи.

Инна опять попыталась ее остановить. Лида тоже поднялась, но они с Инной остались в дверях, потому что Роза своим появлением так испугала Осетрова, что он отбежал к окну и прижался к нему спиной. Роза чуть доставала ему до локтя, но она была ему страшна, может, потому еще, что готова была разрушить логическое построение, которое только что, казалось, убедило товарища лейтенанта. Осетров еще не был до конца уверен, в чем состоит угроза Розы, но всей шкурой чувствовал, что погиб.

– Врет он, врет он, врет он! – визгливо повторяла Роза. – Зачем врать надо? Какую шкатулку уносил, если руки пустые были – маленькая сумочка была, а руки пустые. Не брал он эту коробку, гражданин начальник, не брал он ее в тот раз.

– А взял он ее в следующий раз, – закончил эту фразу Шустов, словно заранее знал, что скажет Роза. Будто подстроил так, чтобы Роза все слышала, сидя под тонкой дверью и выступила Немезидой, когда преступнику будет казаться, что ему удалось уйти от правосудия.

– Вот этого я не знаю, не смотрела, но в тот раз он с пустой рукой шел, одна маленькая сумка в руке был… Зачем про ящик говорил?

– Ну, знаете, – нашел наконец слова Осетров, – вы могли и ошибиться, вы все подглядываете, подслушиваете – может быть, в это время вы в соседнем подъезде вынюхивали.

Несправедливые обвинения тяжелее всех переносят те, которым свойственны подобные грехи. Надо было видеть, с каким бешенством кричала Роза, перейдя от ярости на татарский язык, и это придавало всей сцене тем более сюрреалистический характер, так как она наступала на Осетрова, почему-то норовя подпрыгнуть, чтобы вцепиться ему в глаза, а тот был вынужден отступать вдоль стены, пока не попал в угол между стеной и несгораемым шкафом.

– Вы нарочно! – закричал он Шустову через голову маленькой татарки. – Я буду жаловаться министру внутренних дел, а вы еще попрыгаете у меня!

– Гражданка Хуснутдинова, – закричал тут Шустов, – уйдите из комнаты, я вас сюда не звал!

– Как так не звал? – искренне удивилась Роза. – А зачем давал слушать, как он тут врет?

– Я не отвечаю за дефекты строителей, – ответил Шустов. – И попрошу посторонних покинуть помещение.

Никто из женщин помещения не покинул. Только Осетров попытался это сделать, но остановился.

– Я не видела, я спала, – сказала Роза, – но все слышала. Я знаю, когда он к ней второй раз приехал. В два часа ночи. Мой муж, Геннадий Петрович, спросил, ты зачем не спишь? Уже третий час, а я сказала, там, на лестнице, человек есть, наверное, опять хахаль к Алене пришел. А мой муж говорит, ты спи, говорит, у них дела любовные, молодежные. А я говорю, какие молодежные дела у Олега Дмитриевича, если он мне в папы годится? У него внук есть.

– И долго он там был? – быстро спросил Шустов.

– Она меня не видела! – закричал Осетров. – Это все подстроено.

– Я думаю, недолго был, – сказала Роза, – может, полчаса был, может быть, побольше был.

– Пускай все уйдут, – с отвращением произнес Осетров.

– Выйдите, – поддержал его Шустов. – В самом деле, выйдите!

Женщины поочередно вышли из комнаты. Лидочка удивилась тому, как покорно вышла с ними Соколовская. Но, видно, она понимала, что при ней свидетель не стал бы говорить.

И вот они снова уселись в ряд. Розочка в середине. Она все еще не могла успокоиться.

– Зачем он так говорит? – повторяла она. – Убил девушку, да?

Лидочка положила ей руку на плечо, чтобы замолчала. Интереснее было узнать, о чем говорят в комнате.

– Расскажите мне о вашем втором визите к Елене Сергеевне, – сказал лейтенант. Голос его был ровным, будто он не прыгал только что по комнате, отлавливая Розу.

Осетров заговорил мертвым голосом, будто был под гипнозом. Наверно, ему стало все равно.

– Она звонила мне несколько раз, – сказал он. – К телефону подходила жена, Алена бросала трубку… как обычно. В конце концов жене это надоело, и она сказала мне… моя жена многое знает. Я взял трубку, и Алена мне сказала, что ей очень плохо, что она намерена убить себя и хочет со мной попрощаться. Я сказал ей, чтобы она ложилась спать, а завтра я приеду. Это было после двенадцати. Через полчаса она позвонила снова… я как раз мыл посуду. Она требовала, чтобы я приехал. В последний раз. Я наотрез отказался… как каждый бы сделал на моем месте.

– Я не был на вашем месте.

– Шантажу нельзя поддаваться, от этого шантажисты только наглеют.

– Ваша… подруга уже умерла, – сказал Шустов. Наверное, хотел таким образом поторопить Осетрова. А тот вместо продолжения рассказа начал всхлипывать, и было слышно, как Шустов наливает из графина в стакан воду, а Лидочка подумала, что у всех следователей на столе должен стоять графин.

– Я не ложился спать, я ждал нового звонка. И он был. Это был странный звонок.

– Во сколько? – спросил Шустов. – Вы заметили время?

– Примерно в половине второго.

– Расскажите подробнее.

– Она говорила невнятно, я почти ничего не мог разобрать. У меня возникло жуткое подозрение, что она все же наглоталась таблеток. И я подумал – что же со мной будет!

– Вы подумали, что же будет с вами?

– Я сказал жене, что мне надо уехать. Она категорически была против. Она предположила, что это какой-то очередной шантаж Алены. Но я очень испугался. Я позвонил еще раз, но никто не взял трубку… было занято…

– Занято?

– Я сам удивился. Позвонил еще раз… Я представил себе, что она лежит без сознания и не может дотянуться до аппарата.

– Вы поехали?

– Да, я поймал такси… У меня был свой ключ. Кстати, вот, я его хотел возвратить… наверное, лучше вам, да?

– Продолжайте.

– Я поднялся наверх, я позвонил… никто не открыл. Это совершенно ужасно, не дай вам бог… Я увидел, что она лежит… Трубка телефона у нее в руке. Дальше я действовал буквально бессознательно.

– Что вы делали?

Лидочка поняла, что Шустов продолжает записывать.

– Я взял трубку и положил ее на место.

– Почему?

– Не знаю. Но помню, как вытер отпечатки пальцев.

– Вы боялись, что вас заподозрят?

– Это наивно, но мне казалось… я был в шоке… мне казалось, что если убрать все следы моего пребывания там, то обо мне не вспомнят. Ведь мало кто видел, как я сюда приходил.

– Дальше.

– Дальше я стал искать, куда сложить все, что связано со мной. Там были мои фотографии, даже мои часы, которые она хотела отнести в починку, наручные часы… там были мои книги, две книги, я как-то занимался у нее. Потом я пошел в ванную, взял свою зубную щетку и пасту. Я очень чистоплотный человек и не выношу, когда кто-то пользуется моими вещами, и сам не люблю чужих вещей… моя щетка для волос… Я брал только свои вещи, клянусь вам.

– Этим вы ввели в заблуждение следствие.

– Но я был в шоке!

– А потом?

– Потом я ушел. Я положил все в шкатулку, которая стояла на комоде, и ушел.

– Но почему именно в шкатулку?

– Потому что я увидел ее, когда искал, куда же мне положить свои вещи.

– А Елена Сергеевна лежала там?

– Конечно, она лежала. Я старался не смотреть на нее. Я же понимал, что она сделала это нарочно, чтобы отомстить мне за то, что я не хочу на ней жениться. И потому мне надо было перехитрить ее – стереть следы. Да, это не очень хорошо, но это не преступление, и вы никогда не докажете, что это преступление…

– Я не собираюсь доказывать. Этим займутся другие. Я лишь веду дознание, – сказал Шустов. – И меня интересует: когда вы были в первый раз в квартире в тот вечер и Алена выразила желание покончить с собой, вы ничего не подкладывали в коробку с ее снотворным?

– Зачем? Я вас не понимаю…

– Хорошо, к этому мы еще вернемся.

– Что это значит?

– А когда вы приезжали ночью, вам показалось, что она мертва?

– Не показалось! Я пощупал у нее пульс! И сердце… она уже начала остывать.

В кабинете воцарилась тишина. Скрипнул стул…

– Гражданин Осетров, – сказал Шустов после долгого молчания. – Я не буду вас задерживать, хотя, с моей точки зрения, вы остаетесь подозреваемым. И надеюсь, что вы не вздумаете скрываться.

– Боже упаси. А что, есть подозрения, что Алена не покончила с собой?

– Я этого не знаю.

Опять пауза. Потом голос Шустова:

– Я попрошу вас подписаться внизу каждого листа.

– Конечно, конечно… Но если вы думаете… то вы ошибаетесь. Я не могу сказать, что в последние месяцы ее любил, но я очень хорошо к ней относился, и ее смерть… ее смерть для меня потрясение.

– Вы можете идти.

– Ах да, я совсем забыл. Я принес шкатулку. Это же чужая шкатулка. Она вам может пригодиться, как вещественное доказательство. Сейчас достану… такой неудобный рюкзак… Вот она! Держите. Это единственная чужая вещь, которую я взял в квартире у Алены.

– Хорошо, – равнодушно произнес Шустов. – Я выдам вам расписку.

– Не надо, зачем?

– Такой порядок.

«Сейчас он уйдет, – подумала Лидочка, – я войду в кабинет и смогу наконец увидеть эту злосчастную шкатулку. Если это та самая шкатулка. Только пустая…»