Кир Булычев
Дом в Лондоне
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Господи, – подумала Лидочка, – сегодня утром я прощалась в Шереметьеве с Андрюшей, а сейчас я разделена с Москвой не только тысячами километров, но и какими-то непроходимыми завалами событий и разговоров. Ведь я даже не позвонила домой, чтобы сообщить, что нормально долетела. Впрочем, меня можно понять: неприятно, если счет за разговоры придет хозяину дома, но неизвестно, каким образом оставить ему деньги».
И в этот момент Андрей в Москве, видно, высчитал, что в Лондоне наступил вечер и можно туда позвонить.
– Ты ошибся часа на два, – сказала Лидочка, прикрывая горсткой трубку, чтобы не разбудить краснодарских родственников. – У нас уже наступила сельская ночь.
– Прости, – сказал Андрей. – А я, дурак, сидел, клевал носом, но полагал, что ты еще не вернулась из оперы.
– Спасибо, что возлагаешь такие надежды на меня и моих поклонников, – засмеялась Лидочка. – Что нового в Москве?
– В Москве нет ничего нового, надвигается безумная жара, разбился еще один самолет и обнаружены новые козни международного сионизма.
– А именно?
– Землетрясение в Гватемале.
– Типичный масонский заговор, – согласилась Лидочка. – В институте был?
Они поговорили еще минут десять. Андрей тоже говорил вполголоса, приглушенно, словно боялся разбудить весь Лондон.
Повесив трубку, Лидочка возвратилась в кабинет Славы. Слава стоял на фоне синего неба и курил. Он быстро оглянулся.
– Это был муж? – спросил он ревниво.
– Муж.
– Вы пойдете спать?
Лидочка чуть было не ответила, что ее муж далеко, в Москве, так что можно не устраивать сцен ревности.
– Я хотела бы дослушать вашу историю, – сказала она, допустив в голосе заискивающие нотки.
– В самом деле?
Слава был рад. Он заполучил слушательницу обратно. Приоткрыв пошире стеклянную дверь, он выкинул окурок – тот полетел на фоне темного неба оранжевой кометой.
– Впрочем, – сказал Слава, оборачиваясь к Лидочке и почесывая основание бородки, – дальнейшая история, как ни странно, куда менее романтична. В ней нет оркестра голосов, несчастной крошки и жестокой матери.
– А что же есть?
– Совпадение. Чистой воды совпадение, которое и служит орудием рока. Я по специальности ихтиолог. Специалист по болезням рыб. Когда-то я поступил в рыбный институт, потому что там не было конкурса для москвичей. А теперь это модная и полезная профессия из породы международных. У меня было больше друзей в разных странах мира, чем в Союзе. Так что нет ничего удивительного в том, что шесть лет назад Европейский конгресс ихтиологов собрался в Глазго. Глазго ничем не хуже других городов, а глубокой осенью гостиницы там пустуют.
– И вы, собираясь в Глазго, подумали, а не захватить ли мне письма?
– Но ведь любопытно! Вы на моем месте поступили бы так же.
– Без сомнения.
– Вот я и захватил документы. Языком я владею прилично, бабушка всегда заботилась об этом, даже на свою пенсию нанимала мне учителей. Я-то не знал почему. Кстати, никаких способностей к английскому у меня нет. А шотландцев я вообще очень плохо понимаю. Я рассказал о бабушке одному английскому коллеге, и он, как и бывает с горячими сердцем англичанами, загорелся моей историей. Больше того, получилось так, что мы отправились на Харви-стрит втроем – Дик Николсон потащил с собой школьного приятеля, корреспондента местной газеты. Перед походом мы посидели в пабе, как следует накачались, не безобразно, но душевно. И пошли. Улица оказалась бесцветная, старая, умеренно дряхлая. И дома на ней были небогатыми. Мы постучали в дом номер три, нам открыла молодая негритянка, которая жила там с мужем и детьми. Разумеется, она не имела представления о том, кто здесь жил раньше и когда уехал. Кофе поставить?
– Нет, спасибо.
Лидочка уже начала привыкать к неожиданным поворотам ума Славы и перестала пугаться внезапных вопросов.
– Тогда у журналиста возникла идея пойти в местную церковь. Там должны быть приходские книги. Кто когда родился, кто женился и так далее. Священника в тот день почему-то не было, в церковный архив мы не заглянули, но, честно говоря, я не очень скорбел. Уж слишком все это было от меня далеко. Понимаете?
– Понимаю, – кивнула Лидочка.
– За день до закрытия конгресса тот журналист подошел ко мне и сказал, что все-таки отыскал какие-то книги в мэрии и узнал, что семейство Кармайклов во главе с мистером Дунканом Кармайклом, которому и принадлежал дом номер три и который приходился Августу отцом, а мне – прапрадедушкой, покинул дом в 1909 году и адреса не оставил. Я поблагодарил журналиста и моего друга Дика, поклявшегося, что он дела не оставит. Он заберется в Лондоне в Дом св. Екатерины – это что-то вроде центрального архива – и попытается все узнать… Ну спасибо, сказал я ему, большое спасибо, только ты себя не утруждай. И с тем вернулся в Москву.
Слава снова закурил. Слышно было, как невысоко идет самолет. Лидочка посмотрела в сторону, откуда доносился пчелиный звук, и увидела движущиеся точки огней на концах крыльев.
– Прошел год, – продолжил свой рассказ Слава. – Я получил письмо от Дика. Он сообщил мне, что отыскал следы мистера Августа Кармайкла. Этот самый Август был журналистом. Он представлял в Порт-Артуре знаменитую газету «Таймс», был легко ранен и даже лежал там в госпитале.
– Ага, – сказала Лидочка, – мы знакомимся с прекрасной сестрой милосердия.
– Ваше открытие лежит на поверхности, – сказал Слава. – Впрочем, вы правы. По возвращении в Глазго Август работал журналистом, много ездил, но в Россию больше не попал. Был обручен с какой-то леди, но свадьба расстроилась. У него был младший брат, намного моложе его. Этот брат пошел в промышленность и торговлю. Он даже держал магазин на паях с братом. Август погиб во время итало-абиссинской войны в 1936 году. Брат же и две его дочери продолжали умножать общее состояние. Пока не умерли тоже. Почти все, кроме последней из дочерей, которая младше моей бабушки лет на десять. Мой Дик отыскал эту старую леди, которой было уже за восемьдесят. И представляете: она знала о существовании моей бабушки, но была убеждена, что ни один порядочный человек не смог бы выжить в революционной России. Оказывается, Август всю жизнь вспоминал о Юле и мечтал о встрече с дочкой… вполне абстрактно. И тут появляюсь я!
– Ваша двоюродная бабушка была растрогана!
– Она была не растрогана. Она попросила меня приехать в Эдинбург, где на покое доживала свои дни. И привезти с собой мою бабушку, ее кузину. Мы совершили путешествие в Шотландию. Нам повезло, еще десять лет назад мы бы сделали вид, что у нас нет родственников за границей, а сейчас уезжали, окруженные завистливым шепотом сослуживцев и родственников – вот повезло людям!
– И оказалось, – не удержалась Лидочка, – что по завещанию бабушки вам отписали некую сумму.
Лидочка обвела рукой пространство, как бы показывая, во что материализовалось наследство.
– Не терпится подсказать? – улыбнулся Слава. – Вы почти правы. Но оказалось, что все не так просто. На наследство бабушки претендовали ее местные родственники, и нам можно было рассчитывать только на дедушкин портрет и двадцать фунтов в облигациях. Однако, хоть в это и трудно поверить, Август Кармайкл завещал дочери и ее потомкам, если таковые объявятся, свою долю в деле брата. Поэтому мы получили наследство. И бабушка Агата сумела оформить все дела. Без ее помощи нас бы утопили местные юристы. Бабушка умерла-то всего два года назад. Я имею в виду бабушку Агату. А моя бабушка – та трогательная шатенка Маша, которую бросили в родильном доме, умерла с ней почти одновременно. Вот и вся история.
Лидочка кивнула. Конечно, ей хотелось бы узнать, а каково наследство, полученное Славой. Но это было бы нетактичным. Ведь он не торопился сообщить. Впрочем, подумала Лидочка, можно приблизительно вычислить: стоимость подобного дома она уже знала, когда готовилась к поездке в Москве и просматривала торговые каталоги – где-то около ста пятидесяти тысяч фунтов стерлингов. И еще нужны деньги, чтобы жить, а судя по всему, Слава не спешил возвращаться домой. Значит, удвоим сумму. Значительное состояние.
Слава молчал и смотрел на Лидочку испытующе, словно ждал вопросов и даже готов был на них отвечать или объяснять, почему ответить не сможет. Но Лидочка вопросов не задавала.
– Ну? – не выдержал Слава и постарался подтолкнуть Лидочку к вопросам.
Она поняла, в чем дело, и спросила:
– И вы решили здесь жить?
– Это очевидно, – ответил Слава. – В Москве мне все надоело. Мне надоело жить в продажном бардаке среди преступников и взяточников. Но еще больше мне надоело ждать, когда к власти вернутся коммунисты и все отберут, а меня сошлют в Сибирь за родственную связь с иностранцами.
– Вы много курите, – сказала Лидочка. Обычно она не вмешивалась в мужские дела – каждый курит и пьет, как ему нравится. Но вдруг ей показалось, что Слава жутко одинок. Он и в Москве был не очень общителен и окружен друзьями, но там была налаженная, хоть и неладная жизнь. Здесь же он попал в благополучную ссылку. И совершенно не представляет, что ему с самим собой делать? Выписать дочку? Выписал. Дочка хамит и мстит папе за свое неустроенное детство и за мамины воображаемые обиды. Допустить в дом краснодарских родственников? А как от них избавиться? И уж совсем глупо по настоянию мамы сдать комнату московской даме за деньги, в сущности, ничтожные, и не тебе, а маме нужные. И потому ты начинаешь искать в этой даме собеседника и почти близкого человека. Выворачиваешь душу и боишься нарваться на холодность или равнодушие. Или снова на корысть? Потому слова Лидочки о курении были знаком внимания.
– Ничего, – сказал Слава, но сигарету погасил.
– И вы стали здесь жить?
– Бабушка Агата имела потрясающие связи в Министерстве внутренних дел. Вы не представляете! Я получил вид на жительство, а потом и гражданство, как ценный иностранец, с одной стороны, и как почти шотландец – с другой. Так что я теперь исправно плачу налоги.
– Ваша бабушка и родственники… они жили в этом доме?
– Ничего подобного. У них был дом возле Эдинбурга. Больше этого, среди газонов и лужаек. На что он советскому ихтиологу?
Лидочка кивнула. И в самом деле – зачем такой дом советскому ихтиологу? Он и с этим управиться не может.
– Вы сами убираете этот дом?
– Мы все, по очереди.
– А к осени все разъедутся?
Слава резко обернулся к ней. Лидочку пугали такие резкие движения, ей казалось, что Славины кости могут разлететься в разные стороны.
– Вот в этом и вся проблема! – воскликнул он. – В этом вся чертова проблема! Мне хотелось бы, чтобы Иришка осталась здесь и получила хорошее образование.
– Не поздно?
– По сути дела, Иришка легко вписывается в эти обстоятельства. У нее уже свои приятели, свои тайны, своя отторженность от меня. Но я боюсь, что Алла будет категорически против.
– Но они живут раздельно?
– Для Аллы это ничего не значит. Могу поручиться, что она об этом уже забыла. Она сразу сообщит нам, что мечтает воссоединиться с ребенком, и увезет Иришку… Мне назло.
Лидочка не стала задавать вопросов. Но для Славы эта проблема была болезненной, и ему надо было выговориться.
– Я все-таки сделаю кофе, – сказал Слава. – Это недолго.
– Тогда уж я займусь этим сама, – предложила Лидочка.
– Кофе – прерогатива мужчин, – возразил Слава.
В результате они пошли на кухню вдвоем, и на кухне Лидочка готовила кофе. Слава стоял за спиной. Он уже не мог остановиться: ведь, в сущности, соловью все равно, где петь, он не слышит никого, кроме себя.
Правда, информации в этом монологе было немного. Лидочка лишь поняла, что Алла выходила замуж, разошлась вновь, живет сама по себе, выслеживает выгодного мужа. Ребенок ей не нужен, и существование Марксины Ильиничны для нее выгодно. Но никто не должен говорить, что ребенка сдали бабушке из заботы о собственном удобстве. Аллина версия звучала так: «Бабушка мне иногда помогает с Иришкой, а я их обеих кормлю».
Денег Алла зарабатывала немного. Она числилась младшим научным сотрудником в каком-то прикладном институте. Мужиков там было много, но достойных всех уже разобрали. А Иришка переживает, ей хочется к маме, маме она готова все прощать, и потом виноватыми оказываются окружающие. Включая бабушку, которая уже столько лет кормит, обстирывает и опекает внучку, и кончая Славой, который хапнул столько денег, а маме не может помочь.
Слава говорил, а Лидочка все ждала, когда же он ответит на этот самый главный Иришкин вопрос – а почему бы не помочь ее несчастной мамочке?
И чем дольше говорил Слава, тем яснее становилось, что он питает весьма сложные чувства к бывшей жене, которая его унизила, бросив ради кого-то недостойного. Слава был рад, что недостойный, в свою очередь, оставил Аллу, он был рад, что Алла так и не отыскала себе замену по вкусу. А может быть, не так много этих замен осталось? Главное, Слава оставался к бывшей жене неравнодушен, но не настолько, чтобы бросить богатство к ее ногам. Он готов был облагодетельствовать краснодарских Кошек, выписать дочку, но Алла должна была пройти ради этого некий путь унижения, о котором в монологе не говорилось, но который подразумевался. И Лидочка заподозрила, что Алла уже пошла навстречу мужу. Меняем гордость на жилплощадь в Лондоне! Иначе трудно объяснить, почему при всех сложностях отношений она собирается через месяц сюда явиться, о чем говорила Марксина Ильинична. И вряд ли приезд ее мог состояться в тайне от Славы.
Было совсем поздно, а Кошко принялся рассказывать о местной жизни, медицинском обслуживании, о том, как местные врачи пытаются ограбить обывателя. Лидочка сказала, что хотела бы найти хорошего агента по продаже недвижимости. Слава обещал позвонить с утра Гриффитсу, через которого он приобрел этот дом.
Так кончился слишком длинный день.
Лидочке хотелось спать, и Кошко вовремя напомнил, что в Москве уже четвертый час.
– Я вас замучил, – сообщил Слава, провожая Лидочку по лестнице наверх. Дверь к Иришке была приоткрыта, горела настольная лампа, Иришка читала. При звуке шагов она подняла голову и сквозь щель уставилась на Лидочку.
Лидочка обернулась к Славе.
– Спокойной ночи, – сказала она. – Мне было очень интересно.
– Мы продолжим завтра, – сказал Слава. – Мне еще многое хочется вам рассказать.
Иришка нарочно уронила книжку на пол.
– Она не спит! – Слава смутился.
Лидочка пошла к себе.
Потом она приняла душ, переоделась на ночь.
Но, видно, слишком давно не спала, организм запутался – когда спать, а когда бодрствовать.
Она лежала и слушала английскую ночь. Окно было открыто, но комаров, слава Богу, не было.
Опять пролетел самолет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лидочка решила вытерпеть общество Славы, который вызвался с утра сопровождать ее к агенту по продаже недвижимости. Иришка, спустившаяся к завтраку, когда краснодарские родственники уже умчались на распродажу, а Слава с Лидочкой как раз вставали из-за стола, даже не поздоровалась, но посмотрела на отца выразительным взглядом революционерки. Она ждала, что папа станет спрашивать о причинах ее дурного настроения, но тот, как назло, крутился вокруг Лидочки, не скрывая заинтересованности ее делами. Что, разумеется, не улучшило настроения Иришки. И тогда Иришка кинулась в коридор и стала набирать длинный междугородный номер.
– Мама! – закричала она в тот момент, когда Лидочка подошла к входной двери и ждала, пока Слава ее отопрет. – Как, я тебя разбудила? Какие семь часов? Это я, Ирина! У нас? У нас ничего не случилось. Просто я хотела услышать твой голос. Ну хорошо, хорошо, спи!
Иришка шмякнула трубкой о рычаг.
Вторая демонстрация тоже не удалась.
– Видите ли, – крикнула Иришка вслед взрослым, – она еще почивает!
В ее устах слово «почивает» прозвучало как бранное.
Лидочка понимала, каково быть преданной всеми. Особенно если папа прыгает вокруг этой московской штучки, как вокруг шемаханской царицы.
Но Слава был так возбужден утренним походом, что не заметил дочернего бунта.
Они вышли на Сиднем-роуд. За гастрономом «Сэйфуэй» среди небольших магазинчиков затерялось агентство «Гриффитс». Внутри была длинная комната, уходящая в глубь дома, в которой помещалось два стола, а на стенах висели фотографии домов.
Из-за ближайшего стола поднялся молодой человек лет тридцати, высокого роста, похожий на теннисиста Горана Иванишевича. При виде Славы на его лице возникла радостная улыбка.
– Доброе утро! – воскликнул он. – Надеюсь, вы всем довольны, здоровы и намерены купить еще один дом?
– Я привел вам новую клиентку, – сообщил Слава. Он представил молодого человека как Брайана, человека честного, работящего и большого эксперта по женщинам.
– А это при чем? – удивилась Лидочка.
– Это касается вас, – пояснил Брайан. – В этом нет ничего дурного. Наконец-то я понял, на чем зиждется репутация русских женщин.
– Спасибо, – сказала Лидочка. – Могу ли я теперь рассказать вам, зачем я приехала в Лондон?
– Разумеется, – смутился Брайан, чувствительный к собственным легкомысленным поступкам. Он ничего не мог с собой поделать, потому что его язык умудрялся произносить фразу раньше, чем разум Брайана осознавал, что там несет проклятый язык.
Брайан призвал из соседней комнаты крупную негритянку с грубыми, почти карикатурными чертами лица и такими умными и добрыми глазами, что она походила на сенбернара. Негритянку звали Валери, и она командовала картотекой, в изучение которой и погрузились присутствующие. Лидочка старалась прогнать Славу, полагая, что у него могут оказаться собственные дела, но дел не оказалось.
Проблема была непростой.
Лидочке нужно было отыскать в этом районе скромного размера дом, второй этаж которого можно употребить под жилье – там должны были быть три спальни и кабинет. Внизу Лидочке было нужно служебное помещение, а сзади кухня и столовая для тех, кто будет там жить и работать.
– Как вы намерены платить? – спросил Брайан.
– У меня есть аккредитивы.
– В пределах какой суммы? – Брайан забыл о своем легкомыслии.
– А какова будет сумма?
Лидочка приехала в Лондон, предварительно изучив несколько журналов и газет по недвижимости; но ей не хотелось проявлять свою осведомленность.
– Трудно сказать, – осторожно ответила Валери. – Начнем со ста тысяч. Вас интересует деловая улица или жилой район?
– Я еще не знаю.
– Очевидно, вам придется приобрести жилой дом, а потом переделать его в контору. И это будет недешево.
– Знаю, – сказала Лидочка. – Мы к этому готовы.
Чтобы не терять времени, Валери предложила сразу же проехать по двум-трем адресам по соседству. Слава не отставал, словно сам покупал этот дом. Негритянка пошла за машиной, которая стояла где-то во дворе. Слава спросил Лидочку:
– А какую фирму вы представляете?
– Фирму «Хронос». Это вам ничего не скажет.
– Вы торгуете?
– Нет, – односложно ответила Лидочка.
Отрицание было окончательным – даже глухой бы услышал. Слава не услышал, он чувствовал себя своим человеком, почти родственником.
– Тогда зачем вам свой офис в Лондоне?
– Это сложно, – сказала Лидочка. – Я вам потом объясню.
Они побывали в двух домах, которые могли бы и подойти, но Лидочке не понравились, и договорились с Валери, что снова приедут завтра.
Валери довезла их до «Сэйфуэя», потому что они хотели кое-что купить. Слава отправился в винный отдел, решив, что вечером они отметят приезд Лидочки. Лидочка взяла сумку и пошла между полками. Конечно, после московских магазинов ходить по лондонским приятно и интересно. Но Лидочку уже несколько смущала готовность остальных обитателей дома позволить ей покупать продукты и готовить еду. Надо было как-то выпутываться из этой ситуации. Но так как пока что Лидочка не представляла, как это сделать, она покорно наполняла корзину снедью. Слава ждал ее за кассами, держа пакет, в котором покачивалась бутылка вина.
– Вы слишком много всего купили, – заметил он, не предложив войти в долю. – Как потащите? Надо было нам отложить покупки, я бы взял машину и все довез.
Он был расстроен тем, что не взял машину, но нес лишь сумку с бутылкой вина, позволив Лидочке волочить все остальное.
По мелким штрихам в поведении, по оброненным словам Лидочка уже подозревала, что Слава – человек бережливый, может быть, даже скупой. Теперь она убеждалась в этом все более. Но скупость его была не осознанной, не расчетливой, а примитивной, стихийной. И вот сейчас он был горд собой за то, что дешево купил хорошее австралийское вино, и всю дорогу до дома рассказывал Лидочке об австралийских и калифорнийских винах, о том, как они вытесняют – и заслуженно! – с рынка французов и немцев и как низко котируются вина советские – грузинские и молдавские.
Когда они пришли домой, Слава отправился в ванную.
Дома никого не было. Лидочка разобрала на кухне покупки, ставя что-то в холодильник, а что-то на полки. И тут зазвонил телефон. Он звонил не по-нашему, сдвоенными гудками.
– Возьмите трубку, – крикнул сверху из ванной Слава. – Если меня, пусть перезвонят.
Лидочка подняла трубку. Голос был низкий, хрипловатый. В молодости такие голоса звучат сексуально, но плебейски. К пожилым годам, если повезет, они превращаются в светское урчание.
– Это дом Кошко? – спросила женщина в ответ на английское «хэллоу», произнесенное Лидочкой.
– Да, это дом Вячеслава Андреевича, – сказала Лидочка.
– Это ты, что ли, Валентина?
– Нет, я Лидия Кирилловна.
– Которая вчера прилетела? С приездом. А я – Алла, жена Славика. Слышали?
– Конечно, слышала.
– А где мое сокровище?
– Вячеслав Андреевич?
– Разумеется, нет. Я имею в виду Иришку. Она меня сегодня на рассвете вырвала из постели. Я в двенадцать встаю. Я – ночная птица. Филин. У вас там ничего не случилось?
– Я прилетела вчера утром, – сказала Лидочка. – С тех пор не произошло ничего достойного внимания. А Иришки дома нет.
– А почему никого раньше не было?
– Мы с Вячеславом ходили к агенту по покупке недвижимости, он мне помогал.
– Тоже родственников нашла?
– Нет, я по делам фирмы.
– Значит, ничего особенного. Позови Славика.
– Он в ванной.
– Пора мне приезжать, – сказала Алла и закашлялась, слишком глубоко затянувшись сигаретой. – Вы там без меня совсем распустились. Ты его у меня уведешь.
– Не уведу, – сухо ответила Лидочка.
– Ой, не зарекайся! Миллионеры всем нужны. Ведь не исключено, что и я его снова подберу. Так что остерегайся. Да и дщерь моя разврату не допустит. Понимаешь?
Алла засмеялась.
– Вот я приеду, – продолжала она, – возьмусь за вас. Чтобы был у меня монастырь совместного проживания полов.
Она снова засмеялась, громко и неприятно.
– Жди, приеду, как пишут в открытках. Я билеты заказала на двенадцатое. Через восемь дней, запомнила?
– Хорошо, я передам.
– Не надо, они все знают. Это для твоей информации, Лидия. Чтобы не тешила себя иллюзиями.
– Приезжайте, – повторила Лидочка и положила трубку.
Чувство от разговора осталось поганое, будто поймали в постели с чужим и ненужным мужем.
– У меня свой есть, получше твоего, – сообщила Лидочка телефону.
Дверь распахнулась, и ворвались Кошки, розовые, распаренные.
– Ну и жара! – заявил Василий.
– Парит, к дождю, наверное, – подхватила Валентина.
Лидочка жары не заметила. Правда, она не бегала по улицам из магазина в магазин.
Впрочем, она ошиблась. Кошки были не в магазине. Они ездили за три остановки на электричке в Бромли, где возле станции есть безумно дешевый магазин общества помощи слепым. Оттуда они притащили остатки сервиза – две чашки, четыре блюдца и чайник: все вместе за фунт! Вы представляете? А Валентина купила тяжеленную монографию «Импрессионисты». В подарок Иришке, такую ведь в самолет с собой не возьмешь. Вот будем уезжать, подарим Иришке, ей полезно, и надо же что-то хорошее сделать для девочки! Она такая одинокая! А это детское белье – совершенные гроши, но новое. У нас бы никогда не выкинули!
Все это раскладывалось на круглом столе в столовой, и каждой вещью положено было восхищаться, как особенно большим белым грибом, принесенным из леса.
Потом Кошки отодвинули добычу в сторону, а на освободившейся части стола решили пить чай. Лидочке не хотелось пить чай с ними, наверное, потому, что вещам не следовало лежать на столе. Тут сверху спустился Слава. Но слушать рассказы родственников об утреннем набеге не стал. Они к этому уже привыкли и смирились с равнодушием.
Лидочка пошла к себе. После обеда Валери обещала за ней заехать, чтобы поглядеть дома подальше, куда пешком не дойдешь.
Лидочка распахнула окно. Снаружи тек теплый, уютный воздух, располагавший к неге. Странно, что кто-то здесь может работать. В листве щебетали птицы, серая белка бежала по забору. Снизу по траве кралась кошка, караулила белку.
Теплый воздух заполнял комнату истомой. Если бы Лидочка была дома, сейчас разделась бы догола и забот не знала. Здесь же надо помнить о том, что ты жиличка. Даже в гостинице лучше – никто не посягнет на твое одиночество.
Тело все еще никак не могло решить, когда спать, а когда бодрствовать. Лидочка сбросила платье, накинула халатик и улеглась на кровать.
Клонило ко сну.
Лидочке казалось, что она думает о чем-то важном, на самом деле она благополучно задремала и не слышала, как в приоткрытую дверь заглянул Вячеслав Андреевич.
Он долго стоял в дверях, разглядывая квартирантку.
И если бы в тот момент он попытался разобраться в своих чувствах, то скорее всего они были сродни тем, что испытывает немолодой любитель женщин, разглядывающий легкомысленную иллюстрацию в эротическом журнале. Ведь Лидочка не подозревала, что халатик ее распахнулся, обнажив ноги, а расстегнувшиеся на груди пуговки также позволяли Славе увидеть больше, чем того хотела бы Лидочка.
Слава не смел войти в комнату. Сиеста разогнала всех по спальням. Он прислушивался не только ушами, но и затылком, не выйдет ли из комнаты Иришка, не поднимаются ли по какой-нибудь надобности родственники.
Никто не появлялся. В доме было совсем тихо.
Приближаться к Лидочке было опасно – она могла ложно истолковать его движение. Ведь знакомы они чуть больше суток, и пока что Слава никак не проявлял интереса к гостье. Она тем более об этом не думала.
Лидочка повернулась на спину и предстала взорам истосковавшегося по российским женщинам Славы почти совсем обнаженной. И это подвигло его на движение. Он сделал шаг вперед, еще один. Ему показалось совершенно обязательным – иначе погибнешь от неисполненного желания – дотронуться до ноги Лидочки, обыкновенной ноги, хорошей формы, прямой, но не очень длинной. И грудь ее, выпавшая из съехавшего лифчика, была умеренной величины и не столь упругой, как у восемнадцатилетней девушки, но полной, насыщенной, влекущей…
Слава двинулся в комнату.
Это было долгое и томительное путешествие.
Жара стояла несусветная, вернее, Славе казалось, что жара стоит несусветная, какой еще не было на Британских островах со времен Вильгельма Завоевателя. Слава вспотел, особенно мокрыми стали ладони, он вытирал их о рубашку, но старался делать это тихо, чтобы не разбудить Лидочку, – он привык к тому, что женщины относились к нему в лучшем случае снисходительно или вообще пренебрегали им. Лидочка была не такая, она внимательно отнеслась к его проблемам и не избегала его. Она была милая.
Он же ничего плохого сделать не хочет, ему надо только разглядеть Лидочку поближе, впитать в себя ее образ, ее беззащитность, доверчивость. Ему виден сосок ее правой груди, но для того, чтобы как следует разглядеть это маленькое круглое нежное чудо, следует нагнуться над ней и, если Бог позволит, то чуть-чуть, совсем чуть-чуть отодвинуть край лифчика, чтобы полюбоваться совсем бескорыстно, как любуются картиной Левитана, нет, лучше как любуются «Данаей», впитывая глазами нежность и совершенство женского тела.
Он сделал один шаг, второй, он приблизился к кровати, на которой, раскидавшись во сне, спала Лидочка. Теперь предстоял самый трудный и рискованный шаг – надо было наклониться над ней и чуть-чуть, вот именно чуть-чуть, сдвинуть лифчик.
Он не успел наклониться. В тот момент он был настолько возбужден, что не услышал, как за его спиной в дверях появилась Иришка, которая, разумеется, ложно истолковала побуждения отца, скажем, вообразив их куда более фривольными, чем они были на самом деле.
– Дождался бы ночи, фазер! – сказала она от двери спокойным и злым голосом.
Слава резко выпрямился и сразу же отступил на два шага.
Так что в результате оклик дочери спас его от куда большего конфуза.
Когда Лидочка открыла глаза, она увидела вполне безобидную диспозицию: папа Кошко стоял у дверей, обернувшись к дочери, стоявшей на шаг позади.
Зачем они зашли в комнату, Лидочка не сообразила, потому что не знала порядков в доме. Она даже подумала спросонья, что Славе надо было что-то достать из шкафа в ее комнате, а Иришка стояла и ждала, когда он это что-то достанет.
– Что такое? – спросила она, садясь и инстинктивно запахивая на груди халатик.
– Опоздала, – сообщила Иришка и ушла к себе.
– Что она сказала? – спросила Лидочка.
– А? Что? Нет, ничего особенного, – странно ответил Слава и тоже ушел.
Лидочка улеглась и вскоре вновь задремала.
* * *
На следующий день произошло два события, достойных внимания.
Во-первых, за Иришкой заехал ее приятель, воспитанный мальчик с громадной шапкой курчавых волос и гладким, доверчивым лицом. Мальчик приехал, когда в доме шел поздний завтрак, и проспавшая все на свете Иришка побежала наверх переодеваться, а Роберта запустила в столовую, чтобы Слава напоил его кофе.
Мальчику было лет шестнадцать-семнадцать, а когда они с Иришкой убежали, Слава объяснил Лидочке, что Роберт – полукровка. Отец его работал раньше в Болгарии, женился там на молоденькой болгарке и вывез ее в тихий заповедник Вудфордж-роуд. Он вышел на пенсию и на досуге ремонтирует машины, часто бесплатно, по знакомству. У Роберта есть младшая сестренка Джил, ей всего двенадцать лет. А их мать, Снежана, женщина относительно молодая, преподает в школе русский язык, так как знание болгарского в центре Англии не требуется. Слава сказал, что, с одной стороны, он не возражает против этого знакомства – лучше соседи, чем неизвестно кто, но его смущает, что южные народы рано созревают сексуально. Валентина, которая присутствовала при монологе, спокойно заметила:
– Когда начнется течка, тут уж южный или северный народ попадется, все равно она его в кровать затащит.
Слава был возмущен, словно готовил дочь в монастырь.
Потом Слава собрался было сопровождать Лидочку в поисках дома, но той не хотелось превращать путешествия со Славой в систему. К тому же она уже поняла, что для Славы в Англии не нашлось настоящего дела. Он находился в процессе придумывания себе такового. Он даже не мог писать мемуаров узника сталинских лагерей. Возрастом не вышел. На работу ему не хотелось, а может быть, у английского правительства были возражения по этой части. Так что он собирал марки, в основном дешевые, гашеные, демпинговые картинки развивающихся стран, и наполнял ими десятки кляссеров в своем кабинете. Если у него и были иные занятия, Лидочке они пока не были известны.
