Джордж Роберт Кинг
Сердце полуночи
– Взгляни, Казимир, какая компания! – негромко воскликнул Люкас. – Все они лишены души, как и мы с тобой. Я позвал их сюда, чтобы они стали свидетелями твоего возвращения к диким… ко злу.
Казимир перевел взгляд на темную фигуру отца.
– Ты должен сбросить с себя человеческое. Превратись для начала в полуволка, – приказал Люкас.
Казимир быстро разделся и спустил в себе тетиву трансформации. Тело с готовностью откликнулось на мысленный приказ, словно надеялось больше никогда не возвращаться к человеческому облику. Первыми начали изменяться кости конечностей, за ними последовали мышцы, сухожилия, внутренности. Боль была такая, что сами собой выворачивались суставы и трещали хрящи.
– Твое сегодняшнее превращение, Казимир, потребует богатого выкупа, так как это не обычное превращение. Ты заплатишь свою дань, но не серебром и не золотом. Ты должен принести кровавую жертву. Ты убьешь волка – символ своего проклятья – и выпьешь его кровь, – с этими словами Люкас торжественно взмахнул руками в направлении леса. – Я подготовил для тебя жертвенное животное, Казимир.
Из подлеска выбралась тварь такая огромная, что от ее шагов слегка подрагивала земля. Это была матерая волчица, грациозная и сильная. Длинными прыжками она достигла середины поляны, и уселась между Люкасом и Казимиром, слегка ворча от возбуждения. В лунном свете шкура ее отливала жидким серебром, а ростом она оказалась с доброго пони.
В этот момент последняя дрожь трансформации, сотрясающая тело Казимира, затихла, и он выпрямился на своих полуволчьих ногах, холодно глядя на жертвенное животное.
Люкас с нежностью и любовью потрепал волчицу по серебристо-серому загривку.
– Взгляни, как она прекрасна, Казимир. Быстра, как молния, безжалостна, как змея, ненасытна, как земля в засуху. Эта тварь – воплощение ангела тьмы… – он замолчал, продолжая ласкать тонкими пальцами мех и мускулы животного.
– Убей ее.
Казимир прыгнул вперед с проворством атакующей змеи. Его зубы вонзились в горло зверя, и пенящаяся кровь брызнула во все стороны. Волчица попыталась освободиться, но с каждым рывком острые как бритвы зубы Казимира все глубже погружались в мускулы шеи. Голова твари запрокинулась, и Казимир рассмотрел в ее глазах немой ужас.
Но он не отступил. Глоток за глотком пил Казимир из артерий и вен горячее вино зверя, и волчица беспомощно засучила всеми четырьмя лапами, пытаясь найти точку опоры на скользкой траве. Передними она попыталась оттолкнуть от себя медленно приканчивающее ее чудовище, но это была только агония. Рана на шее становилась все глубже, движения волчицы замедлились и ослабли. Внезапно она повалилась на землю, увлекая за собой Казимира, и тот прижал ее к земле всей своей тяжестью.
Волчица умирала. Казимир чувствовал, как вместе с кровью уходит из ее тела воля к сопротивлению и к жизни. В считанные минуты все было кончено, и юноша разжал челюсти, оставив окровавленное, вытянувшееся в последней судороге тело остывать на траве. Поднявшись на ноги, он посмотрел на Люкаса.
– Начало положено, Казимир, – сказал ему бард. – Ты причастился кровью волка и вошел в круг тьмы. Иллюзия твоей души растаяла.
Чудовищная улыбка исказила пасть Казимира, наполненную острейшими кинжалами зубов. Впервые в своей жизни он почувствовал настоящее облегчение и освобождение. Впервые за двадцать лет жизни он знал и чувствовал, кто и что он такое. Стихли муки совести. Хор воспоминаний прошлого, казалось, замолчал навсегда.
Из его груди исторгся дикий, радостный вой, заслышав который собравшиеся на холме звери бросились врассыпную. А Казимир снова завыл, набирая полные легкие прохладной ночи и глядя прямо в лицо добела раскаленной луне.
– Волчья кровь помогла волку возродиться в тебе. Теперь, чтобы убить в себе человека, ты должен напиться крови своего самого близкого друга.
– Что? – переспросил Казимир сквозь зубы.
Люкас решительно шагнул к нему.
– Не останавливайся на полдороги. Чтобы избавиться от человеческого, ты должен расстаться со всем тем, что ты любил в мире людей.
Казимир отпрянул. В его мозгу промелькнуло лицо Ториса. Да ведь только вчера он твердил себе: «Торис должен умереть!». Сегодня ничто не помешает ему претворить свое намерение в жизнь. Даже голос совести молчал.
«Торис должен умереть!»
В его пустом мозгу, в холодном сердце, откуда была изгнана душа, эта фраза звенела тысячекратным эхом.
«Торис должен умереть!»
Казимир опустил к земле свои пылающие огнем волчьи глаза. Взгляд его остановился на окровавленном трупе волчицы. Мертвое тело лежало неподвижно, а сверху на него смотрели яркие зеленые звезды. Волк стал частью горы, лишенный души при жизни и в смерти.
Подняв голову, Казимир хрипло сказал:
– Я иду.
* * *
Сквозь темный дверной проем до Ториса доносилось ровное дыхание спящей Юлианны. Девушка крепко спала в соседней комнате, а Торис все ворочался на своей койке. Отчего-то ему не спалось. Кроме дыхания Юлианны, он слышал скрип дощатого пола в коридоре, приглушенный смех, раздававшийся где-то в других комнатах, звон посуды и быстрых шагов. В сотый раз, перевернувшись с боку на бок, он подумал о том, не проверить ли запоры на входной двери, но он и так проверял их уже три раза. Можно, конечно, было встать и немного пройтись по комнате, но он боялся, что скрип половиц разбудит Юлианну. Оставалось только одно: лежать тихо, закутавшись в одеяло по самый подбородок, и гадать, когда же вернется Казимир.
«Завтра мы сбежим отсюда», – пообещал он себе.
За окном раздался какой-то скребущий звук, и Торис замер, насторожившись. Звук раздался снова, напоминая скрежет когтей по стеклу. Молодой жрец осторожно повернул голову и посмотрел наружу сквозь запыленное стекло. Под окном не было никакого дерева, чьи ветки могли бы скрести по стеклу под порывами ветра.
Звук повторился в третий раз, и тут уж ошибки быть не могло. Кто-то или что-то пытался забраться в окно.
Окно было не заперто.
Торис неловко соскользнул с кровати и тут же попал на рассохшуюся половицу, которая пронзительно заскрипела. Звук за окном повторился, и Торис начал подкрадываться к окну. «Что, если оно меня услышит?» – обливаясь потом, думал юноша всякий раз, когда под ногами его стонали и жаловались старые доски. «Что, если оно прыгнет в комнату сквозь стекло?»
Снаружи опять что-то скрипнуло. Позабыв об осторожности, Торис прыгнул к подоконнику и вцепился обеими руками в задвижку окна. Заржавленная задвижка не поддавалась, и Торис начал дергать и рвать ее из стороны в сторону, раскачивая в гнезде. Стекло мелко задребезжало, и рама поползла вверх. Ударом кулака Торис опустил ее обратно и невероятным усилием защелкнул задвижку. Затем он отскочил в сторону и прижался спиной к стене рядом с окном. От волнения он почти задыхался, а ладони его стали мокрыми от пота. Губы жреца слегка дрожали от страха.
«Даже живущий во мраке песню Милилу поет». Слова старого гимна, зазвучавшие в ушах Ториса, немного успокоили его. Вытерев влажный лоб, он прислушался и не услышал ничего, кроме ровного дыхания Юлианны и приглушенного смеха, доносившегося из бара.
– Пойду-ка я лягу! – вполголоса простонал он.
Таинственный скрип повторился.
Торис весь сжался и искоса глянул за окно, но ничего не увидел.
Скррич – скрруууп!
Что-то должно было там скрипеть! Торис сделал крошечный шаг ближе к окну, стараясь немного увеличить свое поле зрения, но по-прежнему ничего не видел.
Еще ближе. Показался кусок двора под окном, но там никого не было.
Скррич – скрруууп!
Собрав все свое мужество, Торис встал перед самым окном и поглядел сначала в одну, потом в другую сторону. Снова никого и ничего.
Скррич – скрруууп!
«Что же это шумит?» – подумал Торис, чувствуя, как паника поднимается в нем. Рука его отодвинула задвижку так быстро, что он не успел даже ужаснуться, что же он наделал.
Оконная рама стремительно скользнула наверх. Когтистые лапы стиснули его горло, прежде чем он закричал от ужаса. Широкий большой палец надавил на дыхательное горло с такой силой, что из глаз жреца посыпались искры, он задергался и захрипел задыхаясь. Какая-то сила потянула его наружу через открытое окно, и Торис, судорожно размахивая в воздухе руками, каким-то чудом схватился за оконную раму. В тумане перед ним появилась чудовищная голова, похожая на голову волка.
– Казимир? – прохрипел Торис, но рев водопада заглушил его слабый голос.
Когти немедленно сжались еще сильнее, совершенно закрыв доступ воздуха в легкие жреца.
Налившиеся кровью красные глаза чудовища были ничуть не похожи на глаза Казимира. В них не было ни следа разума. Один лишь голод, лютый голод наполнял их.
Ни сострадания, ни милосердия, ни стыда…
Задыхающиеся легкие Ториса горели от недостатка воздуха. Глаза вылезли из орбит. Руки дрожали от нечеловеческого напряжения, и оконная рама понемногу выскальзывала из судорожно сведенных пальцев. Он увидел вертикальный шрам на лбу чудовища – шрам, оставшийся у Казимира от маски Раненого Сердца, которую насильно сорвал с его лица наемник Кляуса.
Это был Казимир.
Торис чувствовал, что умирает. Одинокая слеза скатилась по его щеке, а посиневшие губы прошептали беззвучно:
– Прощай, Казимир!
Морда чудовища неуловимо-быстро изменилась, и на ней промелькнуло что-то похожее на жалость. Пальцы с острыми когтями разжались, и сильные руки втолкнули его обратно в комнату сквозь раскрытое окно. Затем сквозь оглушительный шум водопада до слуха Ториса донесся хриплый голос кошмарного существа:
– Будь осторожен, Торис! Держи Юлианну подальше от Люкаса. Завтра ночью я вернусь.
Торис даже не заметил, как оборотень исчез.
– Что случилось? – донесся из соседней комнаты испуганный голос Юлианны.
Торис отступил от окна жадно хватая ртом воздух.
– Это… просто кошмар, – проговорил он, с трудом захлопывая окно и запирая его. – Все из-за этого проклятого водопада.
ГЛАВА 17
Весь остаток ночи Торису снились кошмары, связанные с недавним явлением Казимира. Он видел детей с зубастыми пастями там, где должны были быть их глаза, видел женщин, купающихся в крови святых, видел Милила в образе глухого попрошайки. Стоило только ему задремать, как очередное жуткое видение выбиралось из тайников подсознания, и он вздрагивал и просыпался еще более измотанным и отчаявшимся. Наконец он оставил всякую надежду уснуть и распределил свое внимание между окном и дверью в комнату Юлианны, сосредоточившись на одном: защитить Юлианну даже ценой своей жизни.
На следующее утро постоялый двор «Картаканец» укутал туман еще более плотный, чем накануне. Все же за окнами стало чуть светлее, чем было ночью, и Торис, расценив это как признак наступившего дня, поднялся со своего влажного от пота матраса, так и не сомкнув глаз по-настоящему. «Безусловно, теперь, при свете дня, Юлианна будет в большей безопасности, – сказал он себе. – Но чем скорее я организую наше бегство, тем лучше».
Одевшись и слегка приведя себя в порядок, Торис спустился в таверну. Входя в бар сквозь занавешенную старой портьерой дверь, он еще раз обратил внимание на плотный туман, который безмолвно и угрожающе льнул к стеклам окон с внешней стороны.
Торис нехотя спустился в бар по короткой лесенке. При его появлении все посетители дружно повернулись к нему, однако увидев, что это не важная персона и не кто-то из знакомых, они по одному, по двое вернулись к своим яйцам вкрутую и тарелкам с кашей.
Торис поплотнее закутался в свое жреческое облачение и стал осторожно пробираться сквозь толпу к стойке, расположенной вдоль противоположной стены. За стойкой командовала все та же женщина, которой накануне Люкас целовал руку. Сейчас она стояла спиной к Торису, и он видел, как в вырезе ее платья быстро двигаются загорелые лопатки: женщина протирала бокалы н расставляла их на полках. Торис терпеливо ждал у стойки, когда женщина повернется. Она не поворачивалась, и он робко постучал по деревянному прилавку.
– Прошу прощения, мадам.
Женщина метнула на него быстрый взгляд через плечо, и на губах ее появилась кокетливая и капризная улыбка.
– Что я могу сделать для вас, господин священник?
Торис наклонился поближе к ней и спросил:
– Вы случайно не видели сегодня утром Геркона Люкаса?
Служанка повернулась к нему всем телом, и игривая улыбка ее растаяла.
– Сегодня утром он не настроен ни с кем разговаривать, особенно со жрецами.
Голос Ториса совершенно против его воли стал непривычно резким:
– Это мое дело, мадам. Просто скажите, где мне его найти.
Служанка ответила ему, не двинув ни бровью, ни рукой, в которой сжимала смятое полотенце:
– Он здесь, в третьем кабинете. Торис улыбнулся и кивнул:
– Спасибо.
– Я помолюсь за вас, господин священник, – с сарказмом в голосе откликнулась женщина и отвернулась, продолжая протирать посуду. Тем не менее в ее тоне Торису почудилось предостережение.
Не сказав больше ни слова, Торис развернулся и отправился в обратный путь. Чем ближе он подходил к зашторенной нише, тем быстрее билось в его груди сердце, словно предупреждая его о таящейся за занавеской опасности. Справившись со своей робостью, Торис сделал еще четыре шага и, протянув руку к занавеске, медленно отодвинул ее в сторону.
Человек, сидевший за столиком, поднял голову, откидывая со лба длинные черные волосы, и в свете свечи сверкнул монокль. Прищурившись, человек посмотрел на Ториса.
– Доброе утро, жрец, – раздался густой баритон певца.
Вопреки предостережению служанки звучал он не особенно враждебно, но в то же время была в нем какая-то необъяснимая горечь.
– Я вижу, тебе удалось пережить эту ночь.
Торис неуверенно кивнул. Замечание барда несколько выбило его из колеи.
– Мне приходилось спать на гораздо менее удобных постелях, – заметил он.
– А как себя чувствует сегодняшним утром Казимир? – равнодушно спросил Люкас.
– О-о… – голос молодого человека выдал бы ложь и менее внимательному наблюдателю. – Он проспал всю ночь, а перед рассветом проснулся и вышел по каким-то делам.
Торис нервно облизнул губы и впился взглядом в лицо барда. Судя по всему, Люкас не поверил ни единому его слову.
– Я не хотел бы показаться навязчивым, господин, но…
– Но ты вынужден, – закончил за него Люкас. – Входи же, добрый жрец, садись. Закрой занавеску и рассказывай, что такого важного случилось.
Торис нырнул в нишу и сел на стул, позволив тяжелой портьере закрыться самой. Странное дело, стоило ему встретиться взглядом с Люкасом, как все те слова, которые он обдумывал бессонной ночью, вдруг оставили его. Он повторял свою предательскую речь бесчисленное число раз, так что заучил ее почти наизусть, однако теперь, под недоброжелательным взглядом барда Торис отчего-то стушевался. Он молчал, лихорадочно размышляя над тем, не является ли то, что он намеревался сделать, лишь результатом бессонной ночи.
– Неприятности в храме? – подбодрил его Люкас. – Грешников больше, чем праведников?
Торис раздраженно затряс головой, пряча взгляд от безжалостных глаз Люкаса. В конце концов он все же заговорил.
– То, что я хочу рассказать, мастер Люкас, удивит вас настолько, что, быть может, вы даже не поверите мне. Однако я готов поклясться гласом Милила, что все это – истинная правда.
– Что же за новости принес ты? – спросил Люкас, на этот раз без тени насмешки.
– Дело касается Казимира. Я знаю, что он очаровал вас точно так же, как и нас всех, вы считаетесь его другом, однако он поражен тяжким проклятьем, которое угрожает нашим жизням, – заговорил Торис и, собрав все свое мужество, посмотрел прямо в лицо барду. – Мастер Люкас, Казимир – оборотень, вервольф. Самое страшное, что его нельзя от этого излечить – с этим проклятьем он родился. Я солгал вам, сказав, что он проспал всю ночь. Я сделал это затем, чтобы ввести в заблуждение злонамеренных недругов, буде таковые окажутся среди завсегдатаев таверны. Все было иначе. Прошлой ночью он вернулся всего на несколько мгновений и напал на меня, при чем чуть не сорвал мне голову с плеч. Одним богам известно, почему он отпустил меня, а в следующее мгновение он исчез. Он велел мне охранять Юлианну… от вас.
Выражение лица Люкаса оставалось непроницаемым. В полумраке кабинета морщины на его лице казались гораздо глубже, чем при дневном свете, а глаза и вовсе утонули во мраке. Черные брови хмурились, а огонь свечи снова отразился в монокле, когда он наконец заговорил.
– Оборотень… я дал приют и кров оборотню?
– Простите мастер, что я не сказал вам раньше, – сказал Торис голосом более жалким, чем ему хотелось. – Я сам был не очень уверен в этом до того момента, когда…
Люкас вытянул вперед руку, перебив Ториса. Торис послушно замолчал и расслышал низкий гул – гомон толпы, который ворвался в крошечный кабинет вместе с ревом водопада. Прислушавшись к нему, жрец почувствовал внезапное удушье. С трудом вдохнув воздух, он уставился на огарок свечи в центре стола.
Когда бард заговорил, то был безжалостно немногословен:
– Что нам делать?
Торис удивленно посмотрел на него. Обдумывая свою речь, он был уверен, что Люкас немедленно придумает какой-нибудь выход, предложит какое-то решение. Именно поэтому он не имел ни малейшего понятия о том, что теперь делать.
– Одно безусловно ясно, – проговорил Люкас, – ему нельзя оставаться в этой гостинице, и даже в городе – в моем городе.
Торис испуганно затряс головой:
– Он ни за что не уберется отсюда по доброй воле без Юлианны. Но если мы позволим ему забрать ее, тем самым мы обрекаем ее на гибель.
– Он любит свою Юлианну, – негромко отозвался Люкас, в задумчивости проводя языком по нижней губе.
– Да, любит больше всего на свете… даже больше жизни, – с нажимом подтвердил Торис. – Но я не хочу, чтобы она искушала его… нечеловеческие инстинкты.
– Если бы ее отняли у Казимира, – заключил певец, – он бы погиб. Возможно, даже попытался бы покончить с собой.
– Но наверняка судить все равно нельзя, – возразил Торис. – Он может потерять от горя рассудок и прикончить сотни и сотни людей.
Люкас серьезно посмотрел на молодого жреца.
– Итак, как же нам избавиться от него? Он не может остаться здесь, он никуда не уедет без Юлианны, а поймать его без нее мы не сможем…
Сердце в груди Ториса заколотилось болезненно и быстро, отчаянно протестуя против жестоких слов, которые сорвались с его губ:
– Я убью его.
– Как? – Люкас разглядывал взъерошенного жреца.
Под его взглядом Торис опустил глаза.
– Он сказал, что вернется сегодня ночью. К этому времени я закажу для него еду и попрошу подать ее в комнату. Когда он придет, я закрою дверь в комнату Юлианны и погашу свет, чтобы не разбудить ее. Затем, отвлекая его угощением и дружеской беседой, я зайду ему за спину и ударю в сердце… – говоря все это Торис смертельно побледнел, а глаза его наполнились слезами.
Устремив на Люкаса свои немигающие, покрасневшие глаза, он, однако, нашел в себе силы продолжить:
– Но для того, чтобы сделать это, мне нужен подходящий клинок, который достал бы ему до самого сердца. Он не может быть из стали – оборотни не страшатся железа. Кинжал должен быть заколдованным или…
– Я достану для тебя как раз такой клинок, какой нужно, добрый Торис, – перебил его Люкас. Протянув вперед руку, он коснулся его запястья своими холеными пальцами с длинными ногтями. Рука его, однако, была холодна как лед. – Но что будет с тобой и с Юлианной?
– Мы убежим. Уже дважды мы пытались бежать в Гундарак, и дважды нас останавливали непредвиденные обстоятельства. В первый раз какое-то могущественное заклинание заставило нас уснуть прямо в седлах, так что проснулись мы только в своих постелях. Изучив это заклинание, я узнал, что оно не действует на цыган. Во второй раз я нанял цыганку, чтобы она отвезла нас, но по дороге нас нагнал Казимир и завернул.
– Я тоже слышал об этом заклинании, – кивнул Люкас. – Вам не удастся бежать ни верхом, ни в карете, ни пешком, так как магическая песня снова усыпит вас. С другой стороны, цыганка вам тоже не помогла.
– У нас нет другого выбора. Убью я его или нет, но мы должны бежать как можно быстрее.
* * *
Зеленая дверь в домике Эйрена фон Даакнау была не только аккуратно покрашена, но и тщательно отполирована, и на ее поверхности не было ни грязи, ни царапин, какие могли быть оставлены небрежными посетителями. Казимир отметил ее сверкающее совершенство с кривой ухмылкой: те, кто приходил к Даакнау, прикасались к этой двери только один раз. Все еще бессмысленно улыбаясь, он постучал и, ожидая пока ему откроют, поправил воротник недавно украденной крестьянской одежды и опустил глаза, рассматривая гладкое крыльцо под ногами, так же как и дверь выкрашенное зеленой краской.
Замок на двери коротко лязгнул и зеленая дверь медленно отворилась, и Казимир не без страха заглянул в сумрачный провал прихожей. Из глубины этой пропасти на него настороженно смотрели внимательные глаза хирурга.
– Добрый день, Казимир? Чем могу быть полезен вам сегодня? – раздался невыразительный, сдержанный голос.
На несколько мгновений Казимир замешкался; он не мог говорить, чувствуя как облако извращенной жестокости, цеплявшееся за Даакнау, где бы он ни находился, обволакивает и его. Он ощущал его физически, как запах тления или запах могилы…
Наконец Казимир стряхнул страх и произнес заранее заготовленную речь:
– Зная о вашем… хобби, господин Даакнау, – начал он, выразительно кивнув в направлении ведущих в подпол дверей, – меня не могло не тронуть ваше сетование относительно того, что в последнее время вам попадается совершенно негодный материал. Мне показалось, что новое перспективное предложение могло бы заинтересовать вас.
Дверь раскрылась шире, пропуская в пещеру прихожей дневной свет, и юноша рассмотрел довольную улыбку на лице собеседника.
– Не хотите ли зайти выпить чаю? – предложил он.
– Благодарю, чай меня не интересует, – отозвался Казимир, улыбаясь, чтобы скрыть тревогу. – Но я зайду.
Фон Даакнау кивнул и попятился, пропуская Казимира внутрь. Небольшая гостиная, в которую провел гостя хозяин, была столь же аккуратно и заботливо украшена, как и весь дом снаружи. По периметру ее были расставлены изящные мягкие кресла и кушетки, по углам высились подставки для свечей, а пол был выстлан яркими циновками. Куда бы ни посмотрел Казимир, повсюду его взгляд натыкался на хрусталь и орех, шелк и полотно. В воздухе приятно пахло растопленным воском и душистым чаем из мекульбрау.
Мелко и часто кланяясь, фон Даакнау указал Казимиру на искусно расшитый диванчик.
– Прошу вас, садитесь. Вы уверены, что ничего не хотите выпить или съесть?
Казимир неловко опустился на диван, чувствуя себя неуютно в своей поношенной одежде среди всего этого великолепия.
– Да, я уверен, – кивнул он, справившись с волнением. – В конце концов, я вовсе не себя имел в виду, когда говорил о перспективном предложении.
Взгляд Фон Даакнау на мгновение остановился на нем, затем уперся в пол. Все так же не поднимая головы, он вышел из гостиной на кухню и чем-то зашуршал в кладовке.
– Из этого я заключаю, что мастер Люкас рассказал вам о том, как я применяю снотворное? – донесся его голос.
– Да, – солгал Казимир. – Но это не важно. – Я собирался предложить вам нечто куда более интересное, чем мое бренное тело.
Фон Даакнау вернулся в гостиную с дымящейся чашкой в одной руке и широким молотком в другой. Войдя, в комнату, он поставил его на видном месте у порога будто в знак предупреждения для своего гостя. Затем он устроился на кресле с высокой спинкой и подставил под ноги маленькую скамеечку. Чашку с напитком он водрузил на ближайший столик.
– Вы несправедливы к себе, любезный Казимир. Простите мою откровенность, но мне было бы весьма любопытно вскрыть ваше э-э… как вы выразились «бренное» тело.
Казимир почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Прежде чем ответить хирургу, он на всякий случай выпрямился и расправил плечи.
– Если я правильно понял, вы начинали с анатомирования животных, и только потом перешли к… высшим существам?
Хозяин страшного подвала спокойно кивнул и отпил глоток чая, глядя на Казимира сквозь поднимающийся из чашки парок.
– Так вот, мой добрый сэр, я собираюсь дать вам в руки нечто такое, что поможет вам подняться еще на одну ступень в вашем… искусстве, – сказал Казимир с заговорщическим видом.
– Что же это за ступень? – осведомился фон Даакнау, близоруко моргая.
– Я хочу предать в ваши руки бога! – прошептал Казимир.
– Бога? – удивился фон Даакнау.
– Да, именно так, – решительно сказал Казимир. – Я своими глазами видел, как он усыпляет людей своей песней, так что проснувшись они оказываются на расстоянии двадцати миль. Я видел, как он превращает день в ночь и город в лесную чащу. Я видел, как он повелевает тварям лесным и заставляет их служить себе. Я своими глазами видел, как по собственному желанию превращается то в волка, то в женщину…
– Вы говорите о Герконе Люкасе, я не ошибся? – спросил фон Даакнау, наклоняясь вперед и упираясь в колени локтями. Казимир кивнул, и врач покачал головой.
– Он не бог, Казимир. Он – вульвер.
– Он – бог во плоти, – упрямо возразил Казимир. – И эту плоть вы могли бы расчленять сколько угодно. Лично я ни разу еще не сталкивался с существом столь же могущественным, как он. А вы?
Фон Даакнау некоторое время молчал, рассеянно любуясь изящным орнаментом из листьев в основании своей фарфоровой чашки. Наконец он пробормотал невнятно:
– Я тоже.
– Иными словами, независимо от того, является ли Геркон Люкас богом или нет, для вас это будет вершиной, кульминацией вашей жизни и вашего труда по исследованию зверей и людей, так как Люкас является одновременно и тем и другим.
– Это верно, – заключил Даакнау и сделал еще глоток. – Но неужели вы считаете, что подобная мысль не посещала меня? Я давно уже подумываю о том, чтобы поработать над оборотнем, однако на пути к осуществлению подобного плана могут встретиться непреодолимые трудности… особенно, если дело касается Геркона Люкаса.
– Какого рода эти трудности? – заинтересованно спросил Казимир, наклоняясь вперед.
– Например, сонное зелье, – сказал Даакнау. – Он знает где, в чем и как я подношу отраву своим клиентам.
– Именно поэтому я поднесу ему яд в гостинице «Картаканец», – быстро сказал Казимир. – Что еще?
Тусклые глаза фон Даакнау превратились в узкие хитрые щелочки на полном лице.
– Есть еще вопрос, касающийся действия яда. Он предназначен для людей, а не для оборотней. Я могу рассчитать оптимальную дозировку, однако в любом случае Люкас не заснет, а будет просто как сильно пьяный человек. Возможно, это помешает его трансформации, однако нельзя сказать с уверенностью, что он будет совершенно беспомощен.
– Именно поэтому, после того как Люкас проглотит зелье, я брошусь на него и повалю, – заявил Казимир голосом, в котором звенела твердая решимость. – В таком состоянии он не сможет со мною справиться.
Фон Даакнау разглядывал Казимира своими бездонными глазами, легкий душистый парок из его чашки лениво вился перед его лицом, лаская грубую кожу мясистого лица. На несколько мгновений наступила тишина столь полная, что Казимир расслышал дыхание своего собеседника.
– У каждого поступка есть своя мотивация, Казимир, – сказал наконец Даакнау. – В основе любых побудительных мотивов лежит некая первопричина, связанная, будем говорить откровенно, с личной выгодой. Собственно говоря, это вытекает из значения слова «мотивация». Вот я и гадаю, что за выгода будет тебе от того, что ты увидишь своего наставника мертвым?
– Все очень просто, – объяснил Казимир, скрещивая взгляд с жестоким взглядом Эйрена Даакнау. – Дело не в выгоде, дело в мщении. Благодаря Геркону Люкасу я пришел в этот мир, не имея возможности ничего изменить. С самого начала Люкас прилагал все усилия, чтобы лишить меня всего человеческого, что во мне было. Снова и снова он устраивал на меня охоту, загонял в безвыходные ситуации, а теперь ему захотелось взять меня с собой в Девять кругов ада. Но я не хочу этого… – Казимир помолчал, изучая непроницаемое лицо сидевшего перед ним человека. – Несомненно, я отправлюсь в Девять кругов, фон Даакнау, но только не вместе с Герконом Люкасом. Я хочу отправить его туда раньше себя и сделаю это своими собственными руками.
Фон Даакнау поднялся на ноги и стоял, слегка раскачиваясь с пятки на носок, держа в одной руке чашку, а в другой – блюдечко.
– Я высоко ценю честных людей, Казимир. Ложь, подобно всем мелким грешкам, не к лицу великим. Убийство и предательство больше подходят нам.
Сказав это, он снова ушел в кухню, и Казимир проводил его взглядом. Он видел, как Даакнау поставил чашку с блюдцем на посудный столик и выглянул в окно с таким видом, словно приглядывал за играющим во дворе ребенком. Отвернувшись от окна, он исчез из вида.
– Я привезу его прямо к вам, господин Даакнау. Как только он станет беспомощным! – громко сказал Казимир.
На мгновение в гостиной воцарилась тишина, а затем из кухни донесся каменный скрежет ступки и пестика. В следующий момент и сам Даакнау отозвался совершенно бархатным голоском:
– Проследите, чтобы он не потерял способности чувствовать боль!
– Значит мы договорились?
– Я уже готовлю зелье, – сообщил хирург– Когда вы сможете доставить его?
– Завтра, – уверенно сказал Казимир – Сегодня ночью мне нужно выяснить отношения с друзьями и предупредить их о могуществе Люкаса.
Снова наступила тишина, нарушаемая лишь скрежетом и постукиванием пестика о ступку. Вместе с ним до слуха Казимира донесся слабый стук, сопровождаемый мучительным и протяжным стоном.
Шум этот доносился снизу, из подвала.
– Не беспокойтесь! – сказал фон Да-акнау из кухни, словно подслушав мысли Казимира. – Это всего лишь Анна. Я пожалел свой материал и не покончил с ней вчера вечером. Надеюсь, она продержится до завтра, пока вы доставите Люкаса.
Казимир не откликнулся. Нервно поглаживая ладонь круговыми движениями большого пальца, он мечтал только о том, чтобы мешочек с отравой поскорей очутился в его руках. На миг он задумался, с чего ему вдруг вздумалось предать отца в руки самого отвратительного из живых существ, которые когда-либо жили на этом свете. В следующую минуту он уже забыл про это, принимая из рук хирурга небольшой мешочек с сонным порошком.
* * *
Рыночная площадь была неуютной и довольно вонючей, несмотря на пронзительные холодные сквозняки, пересекавшие ее во всех направлениях. Она была расположена в самом центре торгового квартала Скульда, и Торис быстро нашел ее по шуму и гомону покупателей. Покупатели и продавцы медленно двигались туда и обратно вдоль рядов туго натянутых павильонов и передвижных импровизированных прилавков. Низкое небо хмурилось и грозило дождем.
Торис бродил среди оборванных покупателей и продавцов, среди нищих и попрошаек, без всякого интереса рассматривая разложенные там и сям безделушки. Он не собирался ничего покупать, его интересовало только одно – как выбраться из Картакана.