Кейт Маннинг
Золочёные горы
Часть вторая. Сладкие грезы и трепет
Дом рабочего человека может быть таким же счастливым и идеальным местом, как дом богача. И хотя красивая архитектура, роскошная мебель, элегантные украшения играют существенную роль в создании привлекательности жилища… настоящим раем его может сделать дух радости, сердечности, дружелюбия и самопожертвования.
Рабочий поселок и завод, социологический отдел Колорадской топливно-металлургической компании
Глава пятая
Особняк «Лосиный рог» выглядел как дракон, окна походили на горящие глаза. Он расправил свои крылья и присел у подножия горы Розовый Рассвет. Дом построили из серого гранита с колоннами из мрамора, башенками, островерхими крышами и эркерными окнами с переплетами. Из четырех каменных труб подымался дымок. Дом окружали лужайки и сады. Рядом располагались оранжерея, домик привратника, конюшни и конуры для собак. Длинная подъездная дорожка вилась между рычащими каменными львами на мраморных опорах. Дремлющий привратник не заметил мою худую фигурку с уложенными в прическу косичками и мешком одежды в руках.
У величественной парадной двери на меня пустыми глазами уставилась колотушка в форме бородатого мужчины с кольцом в носу. «Обойди дом, найди вход для слуг», – словно говорила она железным ртом. Позади дома был двор для экипажей и гаргульи извергали воду в поилку для лошадей. Я потянула за веревку колокольчика и ждала: во рту пересохло от волнения.
– Слушаю? – на звонок ответил темнокожий мужчина: седые волосы его были коротко пострижены.
Я раньше не встречала негров. От удивления я пристально уставилась на него и начала заикаться.
– М-мне назначили встречу с миссис Паджетт. Меня зовут Сильви Пеллетье.
– А меня, – сказал он, вежливо улыбаясь, – мистер Джон Грейди. Входите, мисс Пеллетье. Я найду миссис Грейди.
Он проводил меня в кухню и вышел через двустворчатую дверь, открывавшуюся в обе стороны. На вид ему было лет пятьдесят, и, отняв это число от сегодняшней даты 1907, я невольно задалась вопросом, родился ли он рабом. Нелепо было думать так о джентльмене в дорогом костюме с белым воротничком и манжетами. Рабы, о которых шла речь на скудных уроках истории, были оборванцами в лохмотьях, распевавшими песни при луне. Эти беспокойные мысли, как и все связанное с новым миром «Лосиного рога», вызывали у меня тревогу.
Кухня ввергла меня в трепет. Очаг в ней был такой огромный, что я могла поместиться там в полный рост. На стенах висели шкафчики, повсюду стояли витрины со стеклянными дверцами, раковина была фарфоровая, а еще имелась странная штуковина с рукояткой, непонятного назначения. То ли для отжимания белья, то ли для изготовления колбасы. Что находилось во всех этих ящичках, оставалось только догадываться. Столовое серебро, мясо, шоколад и шматы масла. Дублоны. На массивной плите с шестью горелками шипели два горшка. Духовок было две. На столешнице теснились стеклянные и жестяные банки с разной снедью. На некоторых были надписи: «Мука», «Сахар».
Надо же, сахар. Может, мне удастся попробовать немного. Я с радостью слизала бы его даже с пола, пока никто не видит. Но тут вернулся мистер Грейди, а за ним шла худая женщина с кожей еще темнее, чем у него, в черном платье и накрахмаленном фартуке. Волосы ее были стянуты в тугой пучок, а глаза блестели, как искры из-под точильного камня.
– Сильви? – спросила она. – Я Истер Грейди. С Джоном Грейди вы уже знакомы?
– Да, мадам. – Я старалась на нее не глазеть, но не могла сдержаться. Потом решила сделать реверанс.
– Вам нездоровится? – спросила она.
– Нет, мадам, все в порядке, – пробормотала я смущенно. Супруги Грейди улыбнулись сначала мне, а потом друг другу с довольным видом. Я виновато улыбнулась в ответ. Похоже, я уже успела наделать ошибок.
– Я отведу тебя к экономке, – сказала Истер, – как только закончу с делами здесь. – Она открыла жестяную коробку на шкафу, в ней лежала золотистая буханка. – Отрежь четыре ломтика. Угощайся, если голодна. Но я подавать тебе не буду. Нож лежит вон в том ящике.
Джон Грейди вышел через двустворчатую дверь. Истер принялась мыть кастрюлю в раковине. Мне хотелось, чтобы она продолжала говорить: нравился звук ее голоса и южные нотки в нем.
Я взяла в руки нож для хлеба, и в то самое мгновение в кухню ворвался юноша.
– Истер! Мне нужны бутерброды. – Это был он, сын герцога, Джейс, и он жутко спешил.
Истер даже не обернулась.
– Я слышу какого-то молодого грубияна? – спросила она. – Кто-то говорил со мной, мисс Сильви?
Тут он заметил меня.
– Мы знакомы? – Улыбающийся взгляд его глаз, не затуманенный стеклами очков, снова вызвал во мне дрожь волнения. Он вынул очки из кармана и надел, чтобы лучше разглядеть мое пунцовое лицо.
– Представься юной леди как положено, – велела Истер.
– Мы один раз встречались, – отозвалась я с ножом в руке.
– Но я не представился, как положено, – ухмыльнулся он. – Я Джаспер. Обычно меня зовут Джейс.
– Чаще зовут опоздашкой, – заметила Истер.
– Сильви Пеллетье, – произнесла я с американским прононсом.
– Рад знакомству, – заметил он, – хоть вы и угрожаете мне ножом.
Я бросила нож, словно он раскалился от огня. Лицо мое пылало.
– Вы Флоренс Найтингейл из каменоломни. – Он протянул мне ладонь и показал заживший волдырь. – Видите? Как новенький.
– Она будет работать у вашей мачехи.
– У графини? – он отшатнулся и театрально заморгал.
Похоже, мадам графиня ему не нравилась. Так она его мачеха? «Светские новости Сюзи» просмаковали бы это открытие. Накажут ли меня, если я это обнародую? Обитатели замка поразили мое воображение, и я спешила собирать сведения, пока меня не выставили отсюда как деревенщину. Истер готовила корзинку с обедом, пока Джаспер Паджетт боролся с галстуком. Когда он улыбнулся мне – мне же это не померещилось? – его выбритые щеки покраснели не меньше моих.
– Иди, – сказала ему Истер. – Поправь галстук. Я принесу бутерброды к парадной двери. В следующий раз вылезай из постели вовремя, или кормить тебя не стану.
– Да, мадам, – он отдал честь. – Огромное спасибо, дражайшая Истер. Не слишком нагло с моей стороны попросить у тебя кувшин чая со льдом? – Он снова ухмыльнулся, взглянув на меня, словно знал, насколько он обаятелен, играя на публику. – И кусочек торта? Лучше два.
Уходя, он послал ей поцелуй. Я размышляла об их словесных пикировках и о том, как мне надлежит вести себя здесь. Истер носилась по кухне как вихрь: достала из ящика со льдом печеночную колбасу, соленья и горчицу. Потом покидала все это на ломтики хлеба, беззвучно мурлыкая какую-то песенку.
– Вам помочь? – спросила я, стараясь не оказаться у нее на пути.
– Заверни это, – она протянула мне бутерброды и рулон вощеной бумаги. Из-под кухонного полотенца она выудила коробку с желтыми бисквитами, взяла четыре, потом один протянула мне. – Возьми.
– Вы очень добры, – поблагодарила я, убирая бисквит в карман жакета. – Спасибо.
– Что ж, хоть кому-то привили хорошие манеры. – Кажется, я ее чем-то удивляла. Она подхватила корзинку и указала на вешалку с крючками, где мне следовало оставить свои пожитки. – Пойдем со мной. Отведу тебя к миссис Наджент.
Через двустворчатую дверь мы вошли в огромную столовую, отделанную панелями из темного дерева. Глаза мои разбегались по сторонам. Боже мой… Потолки, расписанные облаками и херувимами, парили на недосягаемой высоте. Привлекал внимание мраморный камин с вырезанными на обрамлении цветами и фруктами. Над ним висел торжественный портрет белого мужчины в белом костюме с пышными седыми усами. Меж настенных светильников торчали головы животных, подсвечиваемые даже днем. Длинный стол был заставлен серебряными канделябрами. В альковах и нишах позировали мраморные статуи: обнаженные младенцы и нимфы. Бордовый ковер под ногами пестрел цветочными узорами и гроздьями винограда и был мягок, как молодая травка. Я стеснялась наступать на него пыльными ботинками.
Истер торопливо прошла мимо всей этой музейной роскоши и провела меня в гостиную с мягкой мебелью: диванами, креслами и пуфиками. Между ними раскиданы были декоративные папоротники, фигурки оленей и быков, отлитые из бронзы, пепельницы из слоновой кости в форме обезьяньих голов. Яркий солнечный свет бил в широкие окна, задрапированные портьерами из синего бархата. Стены в следующей комнате были обиты кожей. Я осторожно протянула руку и потрогала мягкую морщинистую серую поверхность. Истер это заметила.
– Настоящая шкура слона, – фыркнула она. – Мистер Паджетт подстрелил их в Африке.
«Сюзи сообщает», – промелькнуло у меня в голове. Является ли обивка стен конфиденциальной информацией?
Мы вышли в величественный холл возле парадной двери, где Джейс Паджетт в ожидании читал книгу.
– Господин Паджетт, – позвала Истер.
Тот с неохотой захлопнул книгу и взял у Истер из рук корзинку.
– Спасибочки. Мне надо идти, ма.
– Не зовите меня так.
Он послал ей поцелуй и выскочил в дверь.
– Я опаздываю! Тарбуш меня оштрафует.
– Пф, – фыркнула Истер после его ухода. – Никто его не оштрафует, вот еще.
– Моего отца оштрафовали, – заметила я, – за то, что он обедал больше пятнадцати минут.
– Так они и поступают, – согласилась Истер. – Но не с теми, чей отец владеет предприятием. Твой работает на шлифовальной фабрике?
– В каменоломнях, – ответила я. – Он старший механик.
– Ха. – Она отвела меня назад в кухню, потом выскользнула в боковую дверь, в узкий проход за парадными комнатами – мышиный лаз для слуг. Там она постучала в дверь с табличкой «Экономка». – Сейчас ты познакомишься с миссис Наджент, – сказала Истер и ушла.
– Войдите! – Внутри за небольшим письменным столом сидела миссис Наджент. Волосы ее были стянуты в большой седой пучок на уровне ушей. Вытянувшиеся презрительной ниточкой губы демонстрировали, что она уже мной недовольна. – У меня хватает неопытных девчонок на этот сезон, так что не трать мое время, если пришла в поисках работы.
– Полковник Боулз прислал меня на должность секретаря. Для миссис Паджетт.
– Так. Мне никто ничего не сказал, – миссис Наджент резко отодвинула стул. – Следуй за мной и запоминай дорогу, чтобы смогла вернуться сама.
Мы прошли через коридоры для прислуги. Дом казался бесконечным.
– В «Лосином роге» сорок две комнаты, – пояснила она. – Пятнадцать на этом этаже.
Она называла их, пока мы шли: библиотека, бальный зал, красная гостиная, чайная гостиная. С ворчанием повернув за угол, миссис Наджент открыла дверь, и мы вошли в огромный холл с арочным проходом.
– А это оранжерея, – фыркнула она. – Графиня называет ее «жардинар».
– Жардиньер, – поправила я ее произношение. Она резко взглянула на меня, а я молча дала себе пинка. Чертова всезнайка.
Помещение было целиком из стекла. Пушистые папоротники торчали из ваз в античном стиле. Пальмы из пустынь Аравии возвышались из клумб. В пруду с плавающими оранжевыми рыбками и лилиями струился фонтан. К нам с лаем подбежала черная собачка.
Миссис Наджент вздрогнула.
– Миссис Паджетт, к вам тут пришла девушка, – сказала она.
Собака заливалась непрерывным лаем.
– Бизу! Тихо. – Это была сама графиня, прикрикнувшая на собаку с шезлонга, откуда она улыбалась мне, сияя приветливостью. Сколько ей лет: двадцать один или тридцать три? Рукава ее светлого летнего платья сделаны были из воздушной кисеи. Лицо сияло жемчужной белизной, и на нем ярко выделялись голубые глаза. Словно ирисы на снегу.
Собачка уселась у ее ног и уставилась на хозяйку с обожанием. Я была в восхищении. Как и собачка.
– Bonjour, – произнесла графиня. – Мадемуазель Сильви Пеллетье?
– Oui, мадам.
Миссис Наджент ретировалась. Богиня похлопала по сиденью стула рядом с собой. Видимо, туда мне следовало приземлить свои измученные косточки.
– Reste ici, petite[35], – позвала она. – Позволь представить тебе мою маленькую шипперке Бизу.
Она подняла переднюю лапку собачки и протянула мне, чтобы я могла ее пожать.
– Enchantée[36], – пробормотала я, пожимая лапку.
Графиня рассмеялась.
– Dites-moi tout[37], Сильви.
Рассказать все? Язык у меня прилип к нёбу, и я не могла сказать ни слова ни на одном из двух языков. Только промямлила:
– Я только что получила школьный аттестат.
– Месье Боулз говорит, ты прекрасная ученица. – Она говорила по-английски на французский манер, и в голосе ее звучали теплые нотки виолончели и флейты. – Ты Canadienne?
– Americaine. Я из Вермонта. То есть вообще-то Québécoise. мои родители из Квебека.
– Ah, oui. Вермонт, – повторила она. – Много французов в Монпелье?
– Да. И в Ратленде. И в Винуски.
Это название вызвало у нее бурное веселье.
– Винуски, – рассмеялась она, прикрывая рот рукой. – Забавно звучит, Винуски!
– Это индейское название, племени алгонкинов, – пояснила я и испугалась, что снова перешла черту и меня сочтут «мадемуазель всезнайкой».
На французском она расспросила меня про отца.
– Он работает в каменоломнях? Твой муж тоже?
– Муж? Нет, я не…
Пронизывающий смех.
– Может, у тебя есть petit-ami? Возлюбленный?
Я покачала головой.
– Ничего, скоро появится! – Она поднялась с кресла, стройная как ива и высокая, как я сама. – Встань, – скомандовала она. – И повернись-ка.
Я смиренно поворачивалась, пока она изучала меня взглядом: мои потертые ботинки, загорелые руки и облезлый нос, мои торчащие кости.
– Oui, très bien[38]. Уверена, ты похитишь много сердец, когда джентльмены приедут поохотиться.
На меня будут охотиться? Меня смущало то, как она оценивала меня, и я пристально уставилась в пол на ее изящные желтые туфельки из лайковой кожи с шелковыми розочками на носках.
– Теперь расскажи про своего папу, – потребовала она. – У него очень трудная жизнь? Вы очень страдаете?
Похоже, она хотела услышать от меня подтверждение своим догадкам, и я кивнула, чувствуя себя так, словно стою перед ней голой.
– Как вы принимаете ванну? Каково состояние туалетов в Каменоломнях?
– Мы моемся, – обиженно ответила я. Что за вопросы задает графиня?
– Но как именно? – продолжала настаивать она. – Не стесняйся.
Я смирилась. И рассказала ей подробно о том, как водовод компании подает воду с реки, как мы приносим ее ведрами с колонки и по субботам подогреваем на печи и наливаем в лохань, где моемся. Она слушала как зачарованная. Я не понимала, почему ей так интересна эта тема. Хотела бы я узнать, как моется она сама. Но мое положение не позволяло задавать вопросы, только отвечать на них. Я говорила запинаясь и удивлялась оживленному интересу в глазах графини. Солнце лилось сквозь стеклянные стенки оранжереи, освещая нас, как рыбок в аквариуме.
– А у вас есть ширма? – спросила она. – Для уединенности? И что насчет удобств? Туалета? Где вы…
– Les bécosses[39]. Ночные горшки. (А что в этом такого?) – заикалась я, пока она допрашивала меня со странной улыбкой.
– Enfin, вам же холодно на снегу, так? Бедные зайчишки, – мадам взволнованно наклонилась ко мне. – Понимаешь, Сильви, это в научных целях. Я хочу улучшить жизнь в деревне. Построить школы, провести водопровод ради здоровья и гигиены, la modernisation, понимаешь?
– Oui, мадам. – Ее называли ангелом рабочих поселков, и вот тому подтверждение.
– Мне говорили, ты пишешь по-французски. Покажи, пожалуйста, chérie[40]. – Она протянула мне ручку и лист бумаги, и я написала: «Сильви Пеллетье, Мунстоун. Колорадо, le 7 juillet 1907».
Она с одобрением посмотрела на написанное.
– Bon, – сказала она. – Я беру тебя на лето секретарем. Tu as la main d’une artiste[41].
Может, у меня и была рука художницы, но сердцем я чувствовала себя самозванкой. Я не была настоящей секретаршей и решила говорить при ней по-французски как можно меньше, чтобы она не презирала мою «песцовую» канадскую версию ее родного языка.
– Allons-y[42], – велела она. – Я буду говорить en français и на моем ужасном английском. Ты будешь записывать и переводить на нормальный английский. И моя орфография, ох, c’est une catastrophe. – Она протянула мне записную книжку. – Будешь писать под диктовку.
– Я этого никогда не делала.
– Записывай все, что я говорю. Потом поправим. Tranquille, petite[43]. Не волнуйся. – Она начала говорить, сосредоточенно прищурив глаза и поглаживая собачку.
Дорогой полковник Боулз,
Относительно домов работников карьера мое внимание привлек вопрос отсутствия водопровода в Каменоломнях. Им также недостает электричества. Бедные рабочие замерзают в своих жилищах как кролики. При научном подходе к вопросам гигиены мы сможем бороться с заболеваниями. Прошу вас принять все меры для улучшения этих невыносимых условий до наступления зимы.
Искренне вашаграфиня Ингеборга Лафолетт де Шасси Паджетт,социологический отдел компании «Паджетт»
– Новая философия компании, – пояснила она, – создавать социологические отделы во всех городах, где у нас имеются деловые интересы. Благодаря науке мы сможем улучшить жизнь семнадцати тысяч рабочих по всему Западу. Ты об этом знала?
Я ничего не знала.
– У компании «Паджетт» сорок предприятий, а не только здесь, в Мунстоуне. Уголь, медь, мрамор в пяти разных штатах. Мы должны создавать не только прибыль, но и здоровое общество. Тебе знакомо понятие le Département Sociologique[44]?
– Non, мадам.
– Скоро эта идея станет очень известной. Это образец нового мышления для Запада. Для Америки. Ты проезжала городок Руби? Видела красивые дома? Общественный клуб? Все благодаря нашей работе. Ради блага людей. Здесь мы тоже внедрим все эти улучшения. Мы построим здесь детские сады, больницу, библиотеку. Comprenez?[45]
Я кивнула, плененная ее элегантностью и ароматом. Она говорила о компании так, как в церкви говорят про Господа. Мама тоже так говорила о компании, но из страха Божьего гнева. Идеи же мадам по управлению компанией были проникнуты состраданием. И я была готова поверить и войти в число ее паствы, поклоняясь социологии.
– Если мы будем действовать по-доброму, – сказала она, – все эти агитаторы, эти ужасные мятежники уберутся прочь. Никто их не станет слушать. Мы будем все вместе, tous ensemble, чтобы сделать наш городок и штат Колорадо лучше, ради будущего. Ради прибылей. Понимаешь?
Она предложила мне конфетки из лавандовой коробочки. У них был вкус фиалок. Воздух вокруг нее благоухал розовой водой, и ее парфюм действовал как анестезия. Я перестала наблюдать за происходящим с остротой печатного дьявола, потому что мое зрение затуманилось от сладких грез и трепета.
В то утро мадам продиктовала мне три письма для полковника Боулза по вопросам морали, гимнастических классов и предотвращения болезней.
– В рабочем поселке эпидемия тифа.
Давая мне указания, она была терпелива и показала мне стопку брошюр: их нужно было вложить по одной в каждый конверт. Она называлась: «Гигиена для рабочего класса». Этот заголовок вызвал во мне прилив стыда. Графиня наверняка считала меня деревенщиной после всего, что я рассказала о наших туалетах и жестяной лохани для банных процедур.
– Теперь, – объявила она, – напишем указания для миссис управляющей.
Я перевернула страницу записной книжки и приготовила ручку.
Графиня наклонилась ко мне и прошептала:
– Мне не нравится миссис Наджент. Она давно прислуживает мистеру Паджетту и входит в число любимчиков. Уже двадцать лет она служит в этой семье. Но elle me deteste[46], наверное, даже сильнее, чем ненавидит малыша Бизу. Наджент похожа на тюремную надзирательницу. Ты согласна?
– Не знаю, мадам.
– Думаю, ей надо почаще заниматься любовью! – Графиня злобно хихикнула. – Но месье Наджент, ее муж… – она втянула щеки и изобразила рыбий рот. – Ты видела мистера Наджента? Он камердинер моего супруга. Похож на рыбу! – Графиня театрально поцеловала Бизу. – Попробуй, Сильви, поцелуй рыбу! – подначила она.
Мне не удалось сохранить серьезное лицо, но изобразить рыбу я не решилась.
– Ты слишком politique[47], Сильви, – разочарованно протянула графиня. – Отнесешь миссис Рыбе Наджент мои directifs domestiques[48]. Вот список. Готова? – она наклонилась и остановила мою руку. – Пожалуйста, не пиши «poisson». Представь, что она увидит обращение «миссис Рыба». – Смех графини журчал и искрился. – Итак: «Для охотничьего бала и королевского визита на неделе начиная с восьмого сентября нам требуются комнаты для тридцати шести гостей: двадцать для двоих и шестнадцать для одного. Люкс Бигхорн надо подготовить для его величества короля Бельгии Леопольда II».
– Majesté? – Это, должно быть, ошибка. Я неправильно поняла. – Месье – король? Леопольд… le roi?[49]
– Да! Король приезжает поохотиться! – Мадам снова перешла на шепот. – И не только на зверей. Он ищет новые возможности. Инвестиции и все такое прочее. Охотничий бал завершает сезон. Majesté le roi de Belgique Леопольд будет нашим гостем.
– И королева тоже?
– Нет-нет. Она отдыхает в своем замке в Лакене. Вероятно, он привезет с собой свою copine[50].
Я записывала под ее диктовку: только пуховые подушки, простыни стирать и гладить ежедневно.
– Король очень боится микробов. Поэтому предупредите персонал, чтобы использовали специальные перчатки и мыло. Но никакого аммиака!
Она с притворным ужасом зажала нос пальцами, потом перешла к перечислению меню. Запеченный каплун. Truite à l’anglaise[51]. Жаркое из свинины. За этим последовало описание порядка проведения мероприятия: после ужина поставить столы для виста и нардов. Торжественный обед в среду после гранд-тура в каменоломню. Еще один обед в четверг для охотников.
– Музыканты должны приехать в полдень субботы, – продиктовала она. – И Наджент должна составить расписание для экипажей, которые будут забирать гостей с железнодорожного вокзала.
– Вокзала в Руби? – уточнила я, чтобы не ошибиться.
– Нет! Местного! – воскликнула она. – Наша новая железная дорога пройдет прямо через Мунстоун и будет готова к приезду его величества.
Король! В моем испорченном сказками воображении король был не простым смертным, а избранником Бога, помазанником, стоящим выше нас, мелких людишек. Визит короля и возможность дышать с ним одним воздухом возвысит нас, словно мы тоже станем помазанниками. Теперь я понимаю, что все эти идеи – чушь собачья, но в то время мучилась мыслями о собственной никчемности, которые, словно заклятие, лишали меня способности трезво мыслить.
Я рассеянно записала слова мадам. За один-единственный день я стала секретарем графини, живущей в замке. Познакомилась с неграми, пообщалась с сыном герцога и пожала лапу собаке породы шипперке. Если повезет, я скоро увижу здесь, в Колорадо, настоящего короля. И такую удачу принесло мне какое-то школьное сочинение! Размышления девочки о величии США, о нашей великолепной земле, царстве свободы и природных богатств. В тот момент, посасывая фиалковые леденцы, я позабыла про мулов на обочине дороги и представляла, что величие Америки было столь же огромным, как простиравшиеся вокруг шато бесконечные дали, уходившие вверх к высоким пикам и доходившие до Каменоломен, жавшихся к скалистой стене. Госпожа Удача широко улыбалась мне.
– Пока все, – сказала наконец графиня. – Завтра, когда скопируешь продиктованное на английский, принесешь мне, что получится.
Она указала на небольшой письменный стол с откидной крышкой и дала мне распечатанные образцы графиков и писем для копирования. И ушла, взмахнув на прощание рукой, а Бизу семенил за ней.
– A tantôt![52] Я собираюсь прокатиться вдоль озера. Обожаю здешние горы, l’air pure[53].
Столь же сильно, как ей нравился чистый воздух, мне нравился письменный стол с отделениями для марок, чернил и конвертов. Графиня предоставила в мое распоряжение пишущую машинку, обрадовавшись, что я уже умею ею пользоваться. Я перепечатала ее письма, стараясь не смазать буквы. Окончив работу через два часа, оставила тексты ей на утверждение и пошла через задние помещения к миссис Рыбе Наджент отдать списки по хозяйственным вопросам.
– Мисс Пеллетье, – объявила миссис Наджент. – Мне дали распоряжение нанять вас за пять долларов в неделю. Мадам понадобятся ваши услуги не дольше чем на полдня и не каждый день. Поэтому принято решение, что в те дни, когда вы не будете заняты с ней, мы дадим вам задания на кухне и по уходу за домом. В нем двадцать пять каминов, и все требуют внимания.
Из гардеробной в углу комнаты она вынула черное платье, похожее на ее собственное, и маленький накрахмаленный белый фартук. Потом прикинула на глаз мой размер.
– Вы весьма высокая девушка, – заявила она так, словно сообщала мне новость. – Придется выпустить подол. Ваша форма – собственность домовладения. Ваша обязанность – стирать ее; если испортите, придется заплатить. Все ясно?
Брови ее взметнулись и опустились вниз. Мне позволили уйти. По дороге в кухню я втянула щеки и изобразила рыбий рот. Я уже записала миссис Наджент в число врагов, а графиню – напротив. Как странно: мы редко распознаем своих настоящих недругов, жадных высокородных бездельников. Миссис Наджент была из числа работяг, как и я сама, но условия службы сделали ее жесткой.
– Ты будешь жить в Картонном дворце, – объяснила Истер и отвела меня к служебному флигелю. Он прятался за соснами, чтобы его не видели обитатели особняка и не задумывались о нас, простых существах: о том, как нам спится, страдаем ли мы от холода, несварения или тоски по дому, любовных переживаний или иных горестей. Это было средневековое мироустройство, построенное на костях рабочих, как написала как-то в своей газете К. Т. Редмонд. Я была в восторге.
Истер отвела меня наверх.
– Выбирай любое место, – предложила она. Комната была отделана свежими сосновыми досками, на потолке торчали голые стропила. И вдоль стены стояли длинной чередой койки. Истер объяснила, что общежитие слуг большей частью пустует, за исключением дней, когда гости Паджеттов привозят с собой прислугу или нанимают временных работников. Здесь жили музыканты из Чикаго, когда приезжали развлекать гостей. Это было простое длинное здание, разделенное на секции: вверху женская половина, внизу мужская – с разными входами. Дверь между ними запиралась. Внизу располагалась отдельная квартира Наджентов, а еще «белая кухня» – так Истер назвала кухню для белых слуг.
Она махнула рукой в сторону леса:
– А мы вон там живем.
Она изогнула брови, на мгновение выдав свои чувства. Повеяло презрением. Это было едва уловимое ощущение, вызвавшее у меня некоторую неловкость, но я проигнорировала случившееся, увлекшись изучением уборных. Там были роскошные фарфоровые раковины, туалеты со смывом, души с горячей водой, лившейся из крана. Вскоре мне предстояло увидеть кладовые Паджеттов, амбары для скота, конюшни и теплицу, а также бассейн. Позже я посетила и лачугу с земляным полом, которую выделили в качестве жилища супругам Грейди. А еще попробовала апельсин, словно это был плод с древа познания. В то лето в моей груди, словно жемчужина в раковине, начало зреть первое семя возмущения.
Две девочки со странными грубоватыми стрижками, подававшие пироги, спали на кроватях возле двери. Альбина и Доменика. Миссис Наджент наняла их на лето.
– Я рад познакомиться с твой, – сказала в тот вечер Альбина.
– Сестры, – указала на Альбину Доменика. – Мы.
– Хорватия, – добавила Альбина.
– Америка, – заявила я, признаюсь, с некоторым превосходством.
Наконец-то я не была иностранкой. Возможно, я сумею их по-дружески направить. Но они сторонились меня, стесняясь. Я выбрала кровать в дальнем краю и встала на колени помолиться. «Laisse-moi, aide-moi[54]. Спаси меня сегодня и для вечности. Merci[55], благодарю за удачу, и не дай мне все испортить. Gràce à Dieu[56], сейчас и в час нашей кончины. Аминь». Я задула лампу и слушала шорохи на улице: шелест ветра в верхушках осин, тяжелые вздохи гор. Впервые в жизни я ночевала не дома, но тоски не испытывала.