Кейт Маннинг
Золочёные горы
Глава четвертая
В те июньские дни Алмазная река вышла из берегов и устремилась вниз по холму, грачи кричали на деревьях, и ярко-салатовые листочки распускались на концах веток. Бархат свежей травы смягчил жесткие складки холмов, а луга запестрели голубыми колокольчиками и ярко-желтыми гелениумами. Умиротворяющая душу красота. Всю жизнь моя душа находит покой при созерцании бесконечных горных гряд, несмотря на все трагедии, происходившие среди этих вершин.
В полдень солнце ослепительно сияло, словно яркая фотовспышка, над глубокими ущельями и сосновыми верхушками. Вечером семейство Пеллетье расселось на ступеньках хижины, наслаждаясь тягучим воздухом и гороховым супом, а еще жареной форелью, которую выловил сетями Генри.
В тот день, 24 июня, мы отмечали праздник святого Жан-Батиста. Папа с Генри сложили целый вигвам из веток для feu-de-joie — праздничного костра. Мама раздала нам маленькие флаги Квебека, смастеренные из бело-голубых мешков из-под муки. После ужина она с гордостью поднесла нам сюрприз: сладкий пирог. Сахар для него она привезла из самого Вермонта.
– Ben, c’est ça là[25], – воскликнул отец, смакуя пирог. – Вкус дома.
– Bonne Saint Jean[26], – ответила мама.
Приятные воспоминания смягчили их лица. Генри разжег огонь, искры пронзали темноту позднего вечера, пока мы маршировали вокруг с миниатюрными флагами в руках. Отец играл на скрипке, и мы пели «О Канада», а обитатели соседних хижин вышли нас послушать. В маминых глазах стояли слезы. Когда прозвучал свисток, зовущий на вечернюю смену, лицо ее вновь приобрело стоическое выражение. Праздничный костер раскидали на мелкие угольки, и папа ушел в ночь на работу.
Каждое утро мама благодарила Бога за то, что отец пережил еще один день, не сломав шею и не нажив новых неприятностей. В тишине за хижинами шептались о назревающих трудовых конфликтах. Отец ложился спать рано утром, когда мы с Генри отправлялись в селение. Мы шли пешком или садились на грузовик с камнем, и тогда наши ноги свешивались сзади, а спины опирались на мраморные глыбы. Генри ходил туда ради бейсбола и мальчишеских проказ, а я ради работы помощницей в «Мунстоун сити рекорд».
Через три недели моя записная книжка заполнилась пометками, руки мои посинели от чернил, а печатать я стала гораздо быстрее. Я приносила домой жалованье и отдавала К. Т. Редмонд истории, которые мне удавалось раздобыть. У мальчика Хьюбертов обнаружилась свинка. Собака мистера Систига ощенилась. Мужчине в карьере проткнуло ногу железным прутом. К. Т. считала такие события новостями, и я стала одной из тех, кто писал о них в «Рекорд».
На прошлой неделе Марчелло Ди-Робертис, рабочий с каменоломен, погиб на дороге, ведущей от карьера. Он поскользнулся на крутом скалистом участке и рухнул на дно ущелья. Похороны состоялись в воскресенье. У погибшего остались в Италии вдова и четверо детей, оплакивающие его кончину.
Моя начальница обожала несчастные случаи. Я принесла ей репортажи о рабочем каменоломни, получившем сотрясение при камнепаде, и работнике фабрики, потерявшем глаз из-за отлетевшего каменного осколка. Она приходила от таких историй в восторг.
– Почувствуй трепет этих страданий, Пеллетье, – говорила она. Мне предстояло провести интервью с доктором Батлером в больнице, чтобы раздобыть материал для моей собственной новой еженедельной колонки под заголовком «Больничные заметки».
С. П. Рендал ободрал голову и получил сотрясение, когда его зажало между вагонетками фуникулера в каменоломне.
Доктор Г. Т. Керриел, один из врачей угольного подразделения компании «Паджетт» в Ладлоу, предупреждает об эпидемии тифа, разразившейся в рабочем поселке.
Мистер и миссис Матиас Эндрю оплакивают смерть своей семилетней дочери Эмилии, утонувшей в Стеклянном ручье. Просим всех жителей проявлять осторожность: камни в ручье очень скользкие.
Несчастные случаи часто случались в горах, но чем чаще я о них сообщала, тем упорнее задавалась вопросом: почему никто ничего не предпринимает? Вероятно, такие несчастья были привычными и неизбежными. А может, людей больше интересовали новости в популярной колонке сплетен: «Светские новости от Сюзи».
Сюзи стало известно, что мисс Элис Картмелл из Денвера посетила Мунстоун в надежде подцепить ухажера из компании Паджетта. Ее видели в «Лосином приюте»: она танцевала с Томом Топхэмом по прозвищу Тип-Топ, архитектором проектного бюро.
Сюзи слышала, что двое разнорабочих, слетевших вместе с фургоном с дороги каменоломни, слишком усердно отдали перед этим дань Бахусу. Они поплатились сломанной осью и целый день потом возились, чтобы вернуть фургону приличный вид. Лишь благодаря Госпоже Удаче они избежали гибели в пропасти.
Сюзи сообщает, что И. Рутерфорд Хевиленд вернулся из своей «рыболовецкой экспедиции». Говорят, он поймал четырехфутовую радужную форель. Но он ничего не говорил про горшочек золота у нее на хвосте. Ходят слухи, что он вложился во фьючерсы на медь в Лидвилле.
– Вот тебе заголовок, – сказала К. Т. как-то утром и кинула мне листок персикового цвета. – Простушка выходит замуж.
– Славная новость, – обрадовалась я.
– Разве? – фыркнула она. – Пока рано это утверждать. Напечатай это.
Я тыкала в клавиши ундервуда, пока не получился нужный результат. Она разместила объявление о свадьбе в колонку Сюзи, рядом с сообщением о дамском чаепитии.
Сюзи стало известно, что мисс Флоренс Гейдж, учительница старших классов, помолвлена и собирается замуж за Сэмюэля Уорда из Кливленда, штат Огайо, в августе. Жители Мунстоуна поздравляют счастливую пару.
Прочитав это, мама заметила:
– Твоя учительница наконец-то выходит замуж; хорошо, что успела.
Прозвучало так, словно мне тоже стоило поторопиться, пока я не превратилась в печеное яблоко. Мама вышла замуж в моем возрасте, в семнадцать лет. Кузина Тереза в восемнадцать. А мисс Гейдж – в двадцать два.
Мисс Редмонд замужем не была. Генри называл ее старой девой. Хал Бринкерхофф звал ее мисс Клякса. А мистер Кобл и продавцы лавки – Триной-Трещоткой. Я знала следующее: у нее есть кот по кличке Билл, это сокращенно от «Блевун». Она ненавидит плутократов, простаков и всяких «аберкромби»[27]. Так она называла приезжих инспекторов компании, заказывавших свои костюмы в Нью-Йорке. К. Т. была невысокого мнения о моде и институте брака. Она ненавидела опоздания. И не хвалила меня, сколько бы я ни старалась. От этого я старалась только сильнее.
Пять дней в неделю я приходила в «Рекорд» ровно в восемь. Налаживала пресс и печатала газету. Кропала «Медицинские заметки» и рассказы о трущобах Мунстоуна. Упомянула я в них и тройной хоум-ран Генри Пеллетье – он так обрадовался, что вырезал заметку и прикрепил к стропилам нашей хижины. Я описала фестиваль мороженого и взяла интервью у почтальона, расспросив, как ему удалось прогнать медведя песенкой «Янки Дудль»[28]. Я печатала рекламные листовки и объявления и настраивала шрифты, пока не наступало время последнему фургону отправляться вверх по холму. Мне это нравилось: не только получать деньги, но и описывать события в городе. У меня вошло в привычку записывать разные вещи, стало жизненной необходимостью. Все чаще мне казалось: все, о чем не написано, попросту не происходило.
На рассвете мы с братом таскали ведра с водой от трубы шлюза и наполняли бочку. По вечерам таскали мешки с углем и подметали пыль. А еще потрошили белок и кроликов для рагу. И играли в догонялки с Кусакой.
– Сильви! – кричал он. – Поймай меня!
Он носился вокруг, болтая по-французски и по-английски. Когда он выбегал за дверь, мы следили, чтобы он не забрел в ручей и не свалился в овраг напротив дома. Нам приходилось стараться изо всех сил, чтобы уберечь его от него самого. Мама сажала его в деревянный ящик, носила в перевязи и привязывала к столбу. Он весь был покрыт синяками и порезами и вечно вырывался у нас из рук и совал себе в рот камешки.
– Он растет на скалах, – как-то сказал измученный отец. – Настоящий горец.
Маму эти слова расстроили. Целый день она трудилась, привязав сына к спине. Когда ее спина не выдерживала, я привязывала брата к своей. По выходным мы с братьями давали отцу поспать подольше, а маме плодотворно помолиться и гуляли без присмотра по горам. В городе жадно разглядывали дома на гребне Боссов: там обитали инспектора и архитекторы. Полковник Раздраженная Кишка владел двухэтажным особняком с каменной трубой, остроконечной крышей и гаражом для его автомобиля. А возле ограды из штакетника караулила немецкая овчарка. С ним соседствовали Хевиленды: там жила Милли из школы с большими бантами, и у нее был пони. Мне она не нравилась, ведь мне тоже хотелось иметь собственного пони и крыльцо, на котором мама могла бы посидеть в кресле-качалке. А я наслаждалась бы вниманием поклонников, как Милли, попивая чай со льдом. В лавке компании мы рассматривали стеклянные банки с яркими мармеладками и леденцами, пуская слюни, пока мистер Кобл нас не выгнал.
– Покупайте или выметайтесь! – Он называл нас воришками и хулиганами.
Мама говорила, что мы дикари. Ее сводили с ума наши блуждания. Мы месяцами не посещали церковь, не исповедовались и не причащались. Но что она могла поделать, ведь в хижине было так тесно, а Кусака все время егозил. И я убегала из ее монастыря, с печеньем в кармане, напутствуемая молитвой. Gloire au Père, au Fils et au Saint-Esprit[29]. Она не могла удержать меня дома. Теперь, с приходом лета, я одичала и ходила простоволосой.
К концу июня мы изучили гору Собачий Клык, Дивное озеро и городишко Мунстоун лучше, чем веснушки на лице друг друга. С высоты мы любовались башенками особняка «Лосиный рог», но я ни разу даже краем глаза не заметила герцога Паджетта, графини или Джей-Си. На лесопилке мы смастерили из доски качели и катались на них с Кусакой, пока тот не свалился и не набил на голове шишку размером с яйцо. В ногу мне воткнулся гвоздь, продравший ботинок. Мама полила ранку виски, боясь столбняка, но обошлось; вместо этого я лишь обожглась ядовитым плющом. И еще обгорела. От ходьбы по горам ноги мои стали обрастать мускулами, руки окрепли от охапок хвороста и ведер с водой, а еще оттого, что приходилось поднимать брата. Я стала намного тише, говорить мешало тайное постоянное щекотание в горле, словно я проглотила виноградину или целую сливу. Это было неясное желание. Думаю, желание быть замеченной, хоть я и пряталась от всех.
В «Рекорд» я держала язык за зубами, чтобы скрыть свое невежество от мисс Редмонд, окончившей колледж, знавшей американский сленг и резко высказывавшей свое мнение.
– Ты что, портновский манекен? – спрашивала она. – Говори!
– Да, мадам, – отзывалась я, начиная печатать быстрее.
– Ты просто молния за пишущей машинкой, Пеллетье, – осчастливила она меня похвалой.
Молния! Но я бывала и тупицей, и ослицей, и растяпой.
Дома я не рассказывала о мисс Редмонд, о том, как она курит, чертыхается и ходит ужинать в «Ласточкин хвост» с приезжими бизнесменами. Не упомянула я и тот день, когда напяливший для маскировки забавные фальшивые усы Джордж Лонаган, пират-большевик, принес К. Т. бутылку виски и «Книжицу красных песен»[30], призванную «разжечь пламя недовольства». Он с гордостью заявил, что амбалы компании его не узнали. Мне польстило, что он вспомнил меня.
– О, здравствуйте, мисс Пеллетье, – сказал Лонаган. – Когда же мы вдвоем помчимся в Пари?
– Когда рабочие мира станут свободными, – ответила я.
Он расхохотался.
– А вы сейчас свободны? Сходим попить шипучки?
Мне хотелось шипучки, хотелось сесть возле тележки с газировкой и потягивать напиток через соломинку. Смотреть, как Лонаган грубо затягивается сигаретой, долго вдыхая, так что пепел становится длинным столбиком, и слушать рассказы о его жизни в Пайн-Барренс в Нью-Джерси. Откуда у вас этот шрам? Мне хотелось знать, но невежливо задавать столь личные вопросы. И вместо этого я сказала:
– Мне нужно успеть на последний грузовик.
Я постеснялась сказать, что мне запрещено гулять с мужчинами, не получившими одобрения матушки. А он его не дождется. Социалист. Ее отвращение буквально подталкивало меня прямо к нему.
– Спасибо, – я старалась явно выразить свое сожаление. – Может, в другой раз.
– Тогда в другой раз, – согласился Джордж. – Передай привет Джоко и парням в Каменоломнях!
Он ушел, напевая песенку «Есть лишь одна девушка на свете». Интересно, имеется ли у него зазноба? И смогу ли я когда-нибудь стать его возлюбленной? Мне запрещали посещать «забавы и развлечения», о которых я читала в колонке Сюзи.
В прошлое воскресенье миссис Хевиленд устроила пикник с ловлей и жаркой рыбы на озере, и «подцепить» там пытались не только рыбешку.
На деревенские танцы на ранчо Вудроу собрались 19 гостей. Их угощали попкорном, сидром и тянучками. Танцевали под звуки скрипки, на которой играл Вуди Вудроу.
Лето в Мунстоуне – вечеринка, на которую мне не попасть.
По вторникам мы печатали газету. По средам я складывала тираж стопками и обвязывала. По четвергам грузила газеты на ручную тележку и везла на почту для подписчиков из других городов, и отдельно отвозила стопку в молочную лавку Бонни Линн для утренней доставки вместе с молоком. Теперь во время этих разъездов меня приветствовали по имени. Здравствуй, Сильви, привет, милая. Хал Бринкерхофф давал мне пять центов, когда я оставляла газету у него на пороге, как и подруга К. Т. Дотти Викс из пекарни. По пятницам я доставляла стопку «Рекорд» в лавку компании мистеру Коблу.
– А вот и разносчица сплетен с подстилками для птичьих клеток, – враждебно ухмылялся из-за прилавка мистер Кобл. Он, как и многие в городе, был не слишком высокого мнения о газете К. Т. Редмонд. Я слышала реплики об этой «суфражистке», «сочувствующей пролетариям». Ее это, похоже, не беспокоило, значит, и меня тоже. Число подписчиков росло вместе с населением городка. В июне приезжала сотня новых рабочих. Белые семейные палатки высились на пустых земельных участках рядом с бараками «холостяков», работавших на шлифовальной фабрике. Перед палатками сушилось на веревках белье, во дворах дымили костры. Целыми днями раздавался стук молотков.
– Ослы могут спариваться с лошадьми, – объявил за ужином Генри.
– Боже мой! – воскликнула сконфуженная маман. – Чему еще вас научат в этом городишке?
– Ловить мяч, – он продемонстрировал хватательное движение. – Джаспер Паджетт привел вчера негра показать нам, как ловить быстрые мячи.
– Джаспер Паджетт? – навострила я слух.
– Надо же, – воскликнула мать. – Un negre icitte?[31]
– Он шеф-повар на личном поезде герцога, – объяснил Генри. – И раньше был питчером в негритянской лиге. Он сказал, что я питчер-левша!
Папа фыркнул.
– Парнишка босса снимает галстук, чтобы поиграть в мяч.
Он жеманно улыбнулся, пародируя сына герцога.
– Нам построили новую бейсбольную площадку, – похвастался Генри. – Вчера графиня участвовала в церемонии открытия. Перерезала ленту.
– О, графиня, – повторил папа. – Леди Щедрость, ангел гор.
– Святая женщина, – добавила мама. – Говорят, осенью она ездит по городку и всем раздает яблоки.
– А зимой улетает на юг, как белые гуси, – вставил отец. – Бейсбольная площадка? Ба. Бриллиант на ее мизинце стоит как целая больница или зарплата всех работников каменоломен. А попроси мы оплатить сверхурочную переработку, нас называют большевиками.
Я слышала много разговоров о большевиках в темноте за хижинами в то лето: мужчины шептались про переработки, мой отец и Дэн Керриган совещались с ними на веранде. Но ничего определенного сообщить К. Т. я не могла, только слухи о создании профсоюза и забастовках. Вместо этого в «Мунстоун сити рекорд» напечатали новость об открытии новой бейсбольной площадки, присовокупив простой вопрос от редактора:
А где же деньги на новую больницу? Из зарплаты рабочих удержали уже тысячи на ее строительство!
Я беспокоилась, что отец увидит заметку и догадается: это я передала его размышления на тему больницы в новостной отдел. Но втайне я гордилась тем, что мисс Редмонд напечатала их в газете. Она частенько бранила меня за пролитую краску и опечатки из-за небрежного обращения с прессом. И такие вот знаки одобрения со стороны редактора здорово поднимали мой дух.
Вскоре после празднования Четвертого июля я катила тележку с газетами по Паджетт-стрит. Навстречу мне в белом летнем платье шла мисс Гейдж, моя учительница. Теперь с легкой руки моей начальницы я считала ее простушкой.
– Сильви? – В руках она несла чемодан и поставила его на тротуар, чтобы меня обнять. – Я надеялась встретить тебя! Не хочешь подработать летом?
– У меня есть работа в газете.
– Да, но это настоящая вишенка. Это увлекательно! Должность в шато!
– В «Лосином роге»?
– Мистер Боулз спрашивал, не хочу ли я поработать секретаршей графини. Ей нужен помощник, говорящий по-французски. А он знает, что я немного «парль». Но я не могу принять предложение – выхожу замуж! – Она мило сморщила носик.
– Поздравляю! – сказала я так, словно она выиграла приз.
– Так что мадам графине нужна помощница на лето. Ее постоянной секретарше пришлось внезапно уехать. И я подумала о тебе, Сильви.
– Обо мне?
– Ты говоришь по-французски куда mieux que moi[32]. Графиня из Бельгии. Почерк у тебя аккуратный. Платит она пять долларов в неделю! Плюс проживание и питание.
– Мне придется… жить там?
– Да! – она просияла. – Я рассказала о тебе полковнику Боулзу. Что ты parles français и какая ты хорошая ученица и тихая девочка. Беги в контору компании и спроси там. Au revoir!
Больше я никогда не видела мисс Гейдж, но всякий раз, услышав слово «простушка», вспоминаю ее и размышляю о последствиях той случайной встречи.
В конторе компании полковник Боулз восседал за столом и вбивал цифры в счетную машинку.
– Меня послала мисс Гейдж, – представилась я. – Насчет должности секретаря в «Лосином роге».
– Минутку, – он продолжал нажимать клавиши, даже не потрудившись взглянуть на меня. Я наблюдала за ним, смахивая пылинки с рукава. Телосложение у него было как у располневшего атлета, пиджак плотно сидел на плечах, волосы и усы припорошены сединой. Наконец он отодвинулся от стола и закинул локти за голову, устало улыбаясь. Он казался обычным человеком, не производил впечатление жестокосердного, каким оказался впоследствии. Сама жестокость оказалась обыденным явлением.
– Миссис Паджетт нужен на лето помощник, говорящий по-французски, – сказал он, приставив ладонь к уху. – Послушаем, как вы говорите.
– Mes parents sont de Québec et j’ai parlé français toute ma vie[33].
– Очень хорошо, – он был впечатлен. – Знаете, я провел в юности очень счастливый год в Париже. Но не понимаю канадскую версию языка, ха-ха. Песцовый французский, кажется, так его называют? Вы умеете печатать?
– Да. – «Я из числа печатающих песцов». – Мисс Редмонд из газеты научила меня.
– Хм. – Брови его выгнулись. – Редмонд-социалистка. Что ж, это не важно. А ваш отец – Пеллетье, что работает машинистом на каменоломнях?
– Да, сэр. Он старший механик.
– Что ж, не думаю, что в городке по первому требованию найдется куча народу, которая может «парле-ву», – заметил он. – Если вам интересна эта должность…
– Интересна. Спасибо, сэр.
– Миссис Паджетт – очаровательная леди. Масса энергии! И ее маленькие затеи отнимают кучу моего времени. Постарайтесь изо всех сил отвлекать ее, сможете? – Он захихикал. – Если вы ей понравитесь, она может взять вас с собой куда угодно. От старой доброй Виргинии до самого Парижа. Или займет вас на своем новом проекте по созданию социологического отдела.
– Спасибо, сэр. Сделаю все возможное, чтобы заслужить ее одобрение.
– Хочу вас предупредить, что работа эта требует деликатности. И если вас наймут, вам придется распрощаться с мисс Редмонд и ее газетой. И никаких слухов. Вам придется уважать право ваших нанимателей на личные тайны. Если нарушите это обязательство, последует наказание.
– Да, сэр.
– Приступаете в понедельник.
– Ты будешь жить у них? – с подозрением спросила мама.
– Да, так мне сказали.
– Ты будешь femme de chambre? Горничной?
– Полковник сказал, что секретарем.
Мы не могли вообразить, что у секретаря за обязанности. Может, помогать укладывать волосы, как камеристка. Распаковывать багаж, развешивать платья, застегивать украшения, раскладывать на тарелки пирожные или что там ест comptess Belgique[34].
– Они слопают тебя на обед, – воскликнула мисс Редмонд. – А ведь я только тебя всему научила!
– Простите, – повинилась я, сделав печальное лицо. Вы ведь не предложите мне жить в замке. – Это всего на восемь недель. За пять долларов в неделю. Плюс проживание и питание.
– Да уж, мне тут крыть нечем, – с отвращением пробормотала она. – Значит, ты меня бросаешь, чтобы упасть в объятия правящего класса.
– Я смогу вернуться в сентябре, если вы согласитесь взять меня назад. Как только графиня уедет – куда она там обычно уезжает.
– Пф, она не настоящая графиня.
– Как же нет, настоящая, – возразила я.
К. Т. фыркнула.
– Не будь дурой. Эта французская бабенка – охотница за деньгами, подцепившая старика, заманив его якобы аристократическими сиськами, когда тот путешествовал по Бельгии. Он не распознал бы настоящую графиню, даже ткнув ей в лицо свои бубенчики. Что он, впрочем, и делает.
Я покраснела от этих непристойностей и больше не задавала вопросов. Но тут К. Т. разглядела в ситуации плюсы и смягчилась.
– Прости меня, юная Сильви. Меня занесло. Возвращайся к К. Т., когда графиня Фифи бросит тебя на обочине дороге, как груду мусора.
– Надеюсь, я вам еще пригожусь.
– Мне пригодится тот, кто станет приносить мне истории из замка. Сделаешь это? Сможешь разнюхивать и докладывать мне?
– Попытаюсь, – ответила я, не забывая о данном мной ранее обещании хранить секреты и о грозящем мне за его нарушение наказании.
– Пригласи меня как-нибудь в шато на вечеринку с шампанским. Надену свои жемчуга.
Стопка моих жалких нарядов уместилась в мешок из-под муки. Ночнушка, запасное платье, черные фильдеперсовые чулки, нижнее белье и шерстяной кардиган. Чистая записная книжка. Я планировала записывать все происходящее, не для «Мунстоун сити рекорд», а для себя.
– Увидимся, сеструха, – напутствовал Генри. – Напиши, если выскочишь замуж.
– Э нет, не выскакивай замуж, – возразил отец.
– Не возлагай на эту работу слишком больших надежд, – предупредила мама.
Но мои надежды уже взмыли в небеса, так высоко, что там даже дышалось с трудом. Я ехала в замок встретиться с графиней. Мне доведется взглянуть на самого герцога и встретиться с его странным отпрыском Джей-Си.
Если вы ей понравитесь, она может взять вас с собой куда угодно. От старой доброй Виргинии до самого Парижа.
Что я знала о Париже? Для меня это слово означало романтику и легкость – все, чего у нас не было и о чем я так мечтала. Пять долларов в неделю – шаг в правильном направлении.