Key4Sally
Ты пойдешь со мной?
– Можешь не бояться и выходить прямо сейчас. Фос не тронет тебя.
Она удивленно вскинула брови.
– Откуда знаешь?
– Просто знаю. Поверь, и как сказал мне сегодня очень близкий мне человек (к горлу подкатил комок) – иди вперед, и ничего не бойся.
Она улыбнулась мне. Кто-то станет твоим человеком и будет каждый день смотреть на тебя, как на… совершенно обыкновенную женщину. Думаю, именно этого тебе и хотелось бы больше всего. Стать совершенно обыкновенной.
Амалия наигранно задрала нос и повела бровью. Ох и лиса… Я засмеялась.
– Только переоденься, – сказала я, когда смех немного облегчил наше расставание. – А то в красном шелковом платье будет немного неудобно пробираться сквозь лес.
Она оглядела себя. – Да, пожалуй.
– Послушай, прежде чем ты уйдешь… Как ты оказалась здесь? В смысле, рядом с кабинетом? Как узнала, что мне нужна помощь? Не подумай, что я не благодарна тебе…
– Я понимаю. Я не подслушивала, если ты об этом. Не знаю, как это называется. Просто потянуло и все. Как удавка, понимаешь? Просто встала и побежала. Сама не понимала – зачем, но бежала. Быстро бежала, знаешь ли. Просто стало совершенно невыносимо не быть здесь. Вот как-то так. Странно?
– Совершенно нормально.
– Серьезно?
– Конечно, нет. Ну, по крайней мере, для меня. Неизвестно, из чего ты сделана. Может, для тебя и нормально.
Она вдруг нахмурилась. – Как думаешь, смогу я сойти за «свою» среди людей?
– Не сомневаюсь ни капли.
Она подумала еще немного, а потом удовлетворенно кивнула.
– Только, – добавила я, стараясь хоть немного подготовить ее к выходу "в свет", – будет очень трудно. И страшно, но весело. И больно – временами, но хорошо и радостно – потом. И…
– Я на это очень надеюсь, – сказала она. – Это лучше, чем никак.
Она поднялась. Я тоже встала, ощущая, как кровь разгоняется по согревшемуся, наконец, телу. Если бы я так же грациозно управляла своим телом, как она, если бы каждое мое движение, даже простой шаг, выглядели бы столь непринужденно и завораживающе, одновременно, я думаю, мне не было бы равных в своем мире. Уже у двери она повернулась.
– Ты же понимаешь, что он не хотел тебя убить?
– Понимаю.
– Его это ни капли не извиняет, но… Если бы ты жила в отчаянье и страхе все свою жизнь, ты бы тоже испугалась собственного счастья. Особенно, когда оно на расстоянии вытянутой руки.
Она ушла, а я осталась совершенно одна. Я подошла к окну. Огромная луна, казалось, подглядывала единственным огромным глазом прямо в мое окно. Она была просто невероятно яркой и казалась такой близкой, что можно было запросто коснуться ее, просто протянув руку. Наверное, на ощупь она пыльная и холодная, и ее пыль осталась бы на моих пальцах, коснись я ее. Совершенно потеряв счет времени, я стояла и смотрела, какими яркими, при такой-то луне, были звезды. Как млечный путь проплывал над моей головой, и мне вспомнился бал, когда до неба можно было допрыгнуть. Может, и стоило? Ну, сейчас нет смысла думать о том, что упущено. Есть смысл подумать о том, что все еще в моих руках. План действий у меня был, и если верить дереву, он должен был сработать. Но оставалось еще та часть, которая была неподвластна с точки зрения пресловутой логики. Ох уж эти чувства! Все – в них, все – из-за них, все на них, пожалуй, и держится. Удивительная вещь, если задуматься, – странные порывы души. Почти всегда идущие против здравого смысла, толкающие нас на неоправданные, непредсказуемые и абсолютно не имеющие никакой пользы поступки. Но в них-то как раз и кроется все. Ничто не открывает истинную сущность человека, как его бессмысленные глупости. А значит, именно в бессмысленном и раскрывается истинная сущность человека. Звучит странно, но мне кажется верным.
Луна медленно ползла по небу, плыло время, а я все никак не решалась. Как же сложно сделать последний шаг, как же приятно продлить предвкушение. Эту сладкую, как мед, панику, неизвестного цвета и происхождения. Я открыла окно и вдохнула сладкий запах ночи. Господи, как же прекрасен этот мир!
Под окном белоснежным пятном промелькнула фигурка и поспешила к воротам. Ох, Амалия – в красном идти не практично, а вот в снежно-белом – запросто. Я улыбнулась, глядя как женщина в простой хлопчатой рубахе и белых штанах крепко, но настолько просто сшитых, что совершенно скрывали прекрасное тело, пряча за собой всякий намек на удивительную красоту, подошла к наружным воротам. Она справилась с тяжелыми воротами и буквально выбежала на поляну, еле сдерживаясь, чтобы не рвануть со всех ног. Она сделала несколько быстрых шагов, а потом замерла. Остановилась. Постояв сотые доли секунды, словно раздумывая о чем-то, она обернулась и окинула взглядом огромный замок. Неужели, передумала? С минуту длилось ее затмение, в котором она смотрела на серые стены, башни, окна, ставшие ей приютом, а потом сделала великолепный реверанс, склонив голову в шутливом прощании. Клянусь, ее улыбка осветила ночь! Как же прекрасна женщина в ожидании перемен. Она простилась, и теперь все это, в одно мгновение, стало ее прошлым. Вот так просто, с улыбкой на лице. Она развернулась и снова быстро зашагала по лесной поляне в сторону леса, абсолютно наугад выбирая направление. Когда ты идешь "ОТ", то совершенно неважно "КУДА".
Она скрылась за деревьями. Мне тоже пора.
***
Я открыла тяжелые резные двери. Они, как обычно, беззвучно подчинились моей воле. Он стоял возле открытого окна, которое было высотой с большой автобус. Первый раз я видела окно библиотеки не закрытым тяжелыми портьерами, а полностью распахнутым. Оказывается, за ним – небольшая терраса. Но он не пошел туда. Он прислонился к оконной раме и смотрел на то, как космос проплывает над нашими головами. Интересно, а ему тоже хочется туда? Как-то очень быстро он тогда догадался о том, что я собиралась сделать. Наверное, тоже думал, тоже хотел, но хватило здравого смысла. Или трусости?
– Если хочешь полетать, знаю отличное место, где растут летающие ягоды, – сказала я.
Он обернулся. В залитой лунным светом, комнате все было посеребрено. Каждый предмет словно подсвечивался изнутри, и тени переплетались со светом в удивительном узоре. Идеально красивое мужское лицо пересекал шрам, спускающийся по шее и исчезающий в отвороте рубашки. Глаза его были взволнованы. Сегодня такая ночь, когда все становится не таким, как ты привык это видеть. Переворачивается мир, и ты, раскрыв рот, смотришь, как на твоих глазах все привычное становиться неузнаваемым. Огромная черепаха, сбросив китов со спины, скрывается в недрах черного "ничто", киты, поджав хвосты, разбредаются прочь, а плоский блин земли превращается в шар. Никогда я не видела в его глазах волнения. Я пересекла комнату, остановившись около противоположной части рамы.
– Шрам останется?
Он внимательно посмотрел на меня, а потом провел рукой по своей щеке.
– Скорее всего. Наверное, на всю жизнь. Не нравится?
– Нравится.
– Хм… Ну, тогда нужно сделать еще один. Вторая половина лица еще свободна.
Я улыбнулась. – Нет, давай так оставим.
Он кивнул, улыбнулся, и от этой улыбки голова моя пошла кругом. Сколько же раз я буду влюбляться в одного и того же человека?
– Знаешь, я должен… Мне нужно… – он с силой выдохнул, запрокинул голову назад и закрыл глаза. Потом снова посмотрел на меня. – Прости меня! – он вытаскивал из себя слова, а они вставали поперек, не желая произноситься. Я подумала, как странно слышать от него что-то подобное. – Я был идиотом. Я не должен был…
– Прекрати, – сказала я. – Глупо извиняться, если не веришь в то, что говоришь.
– Я чуть не убил тебя, – голос его стал хриплым и еле слышался.
– Не надейся. Даже близко не было. – сказала я, чувствуя, как от одного воспоминания по спине пробежал холодок.
Он смотрел на меня. Я гадала, что же творится в его голове. Во мраке ночи и полной тишине мы стояли, глядя друг на друга, и никак не могли понять, что же сейчас происходит. Черным бархатом внутри разливалась совершенно незнакомое новое чувство, сладкое, пьянящее, жгучее и горячее. Оно разгоняло сердце, оно заставляло дышать так часто, словно это последние мгновения твоей жизни. И если у эмоций есть цвет, то оно было темно-фиолетовым, с лёгкими переливами ультрамарина. Оно пьянило, разливаясь по телу. Томное, приторно-сладкое.
– Я боюсь, что стоит мне прикоснуться, и ты разобьешься на миллион мелких осколков, – сказал он. Я лишь молча смотрела, как в его глазах пляшет синий огонь.
– Ультрамарин, – сказала я. Он удивленно вскинул брови. – Твои глаза. Этот цвет называется ультрамарин.
Он легко оттолкнулся от стены и подошел ко мне тихо, неслышно. Подошел совсем близко и остановился. И снова физическая близость делала его таким нереальным, что он казался игрой моего воображения. Я чувствовала запах его кожи, такой нежный, пряный, совершенно не похожий ни на что, он кружил голову, делая тело легким, невесомым. Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. Горячая ладонь обожгла мою кожу. Я смотрела как глаза, бесконечно синие, становятся бездонными, открывая передо мной бездну. Синяя, манящая, она – почти черная, а там, внизу, – только неизвестность и бесконечная глубина. И когда теплые губы нежно, словно боясь испугать, прикоснулись к моим, забирая мое дыхание, внутри меня взорвалось пламя. Жар охватил мое тело, земля ушла из-под ног, и вся вселенная завертелась вокруг нас, сверкая звездами, разгоняя планеты, подчиняя вселенную ритму моего сердца. Мое тело больше не подчинялось ни пространству, ни времени, моя душа разливалась по мне, заполняя каждую клеточку. Вот он – мой космос. Я лечу в бесконечную тьму, усыпанную звездами, по млечному пути, вслед за кометами. Солнечная система слишком мала, слишком тесна для меня, а впереди – лишь черная пустота, в которой кроются миллиарды звезд, теперь открытых для меня. Там мое место. Прошлого больше нет. Время с хрустальным звоном, осыпаясь осколками, разбивается, отрезая все, что было раньше, от «сейчас». В точных науках есть такое понятие – точка невозврата. Когда нет пути назад и невозможно вернуться к исходной точке. Когда, что бы ни случилось, теперь – только вперед. Это и есть любовь. В любовь не заходят, как в тихую воду, потихоньку прощупывая почву впереди. В нее врываются, превращаясь в падающую звезду, сжигая себя и свое прошлое, как хвост кометы. Она крушит твои замки, возводя новые законы, калечит, заставляя открывать новые силы, превращая тебя в совершенно нового человека, меняет законы физики, отменяя невозможное. Любовь – это когда мимо проносятся звезды. Любовь – это всегда точка невозврата. А иначе это – не любовь.
Глава 10. Ты пойдешь со мной?
За окном – темно-синяя дымка. Скоро рассвет. Странно, но я почувствовала его приближение, как чувствуют запах дождя, за несколько минут до того, как он пойдет. Но пока за окном предрассветные сумерки, а значит, у меня еще есть время. Только что, закрыв тетрадь, я потянулась и посмотрела на диванчик, который столько раз становился моим убежищем. Граф крепко спал, обняв подушку. Прекрасное лицо было спокойным, а ноги свисали с крошечного дивана, не вмещая высокого мужчину. Я улыбнулась и вновь повернулась к тетради, лежащей передо мной. Когда я села за нее, оставалось так мало времени, что я боялась не успеть. Но успела. Она была полностью исписана моим, весьма заковыристым, почерком, местами совершенно неразборчивым, но по смыслу подобрать подходящие слова можно, поэтому я не переживала, что он чего-то не поймет. Где не поймёт, там выдумает. Я провела рукой по шершавой поверхности обложки и подумала, как же приятно что-то сделать. Что-то, что будет хранить часть тебя даже тогда, когда самой тебя уже не будет. На маленьком столе лежала холщовая сумка. Тетрадь отправилась туда, и уютно устроилась на самом дне. Я поднялась и тихо, стараясь не разбудить спящего Графа, подошла к дивану и села на пол.
Всю ночь мы просидели на этом диване, обнимая друг друга и рассказывая о том, какие чудеса происходили с нами. Он крепко прижимал меня к себе, словно боялся, что я сбегу. Я была не против. Я впитывала тепло его тела и слушала, как где-то в глубине зарождается густой, бархатный голос.
Он рассказывал обо всем. Как возвел свой замок на месте бревенчатого домика. Как рос его дом, прибавляя комнату за комнату, башню за башней, как высились стены и открывались окна. И как однажды к его замку пришла девушка. Нет, он не принял ее за меня, уж больно трудно было спутать, но тогда он почему-то даже не удивился. Он уже знал, что люди тут есть, и скоро кто-нибудь придет к нему. Это была темноволосая девчонка, грязная, в оборванной одежде и с такой тоской в глазах, что он ни на секунду не замешкался. Она сказала, что идти ей некуда, а еще – что зовут ее Ирма.
– Почему вы не влюбились друг в друга? – спросила я.
Граф засмеялся.
– Она тогда была тощей и напуганной, и больше была похоже на воробья, чем на женщину. Ей было не до любви. Ей нужен был приют. А мое сердце уже было занято. И так уж вышло , что мы стали настолько близки, что заменили друг другу брата и сестру, которых у нас никогда не было. Пожалуй, мы узнали друг друга слишком близко, чтобы из этого получилась любовь мужчины и женщины.
– Да, да, перчатки, я знаю, – пробубнила себе под нос я.
– Какие еще перчатки? – удивился Граф. Я повернулась к нему. Он улыбнулся мне, и я в который раз потеряла нить разговора, засмотревшись на удивительно красивые губы и белоснежную улыбку. Я провела пальцем по его губам, вспоминая, как давно мечтала сделать это. А потом рассказала ему теорию Ирмы о перчатках и их роли во флирте. Он внимательно слушал меня, а потом сказал.
– Здесь я с Ирмой, пожалуй, соглашусь. Только есть кое-что, что ты упускаешь – между флиртом и любовью – огромная пропасть, и это все меняет. И "перчатки" в любви совершенно неуместны, – он взял мою руку и задумчиво глядя на нее, погладил каждый палец. Затем снова посмотрел мне в глаза. – Я не говорю, что в любви нет, и не может быть тайн. Могут и даже обязаны быть. Нет двух людей во всем мире, которым было комфортно всю жизнь быть абсолютно распахнутым друг перед другом, насколько бы близкими ни были эти люди. Это все равно, что всю жизнь ходить голым – поначалу, конечно, весьма интригующе, но потом можно попросту сойти с ума. Ну и холодно, в конце концов. Поэтому всегда, всю свою жизнь, нужно создавать что-то свое, что-то настолько личное, что там не будет места никому, кроме самого себя. Без этого невозможно прожить всю жизнь и умереть в один день. Но это уже не перчатки. Это, скорее, – он задумался – как книга. Книга, написанная на языке, который, кроме тебя, не знает никто. Может кто-то когда-то, по странной случайности, откроет ее, попытается прочесть, но не поймет ни слова. Понимаешь? – я кивнула.
Он рассказывал, как назвал себя Графом, потому что, когда – то давно, где-то в далеком прошлом, мама называла его так. Наверное, в честь человека, который, как полагают, стал прототипом Графа Дракулы – его звали Владиславом. В замке Влада звали полным именем – Граф Владислав, и ему это очень нравилось, но со временем оно сократилось до Графа, да так и осталось. Его настоящее имя забылось и потерялось до той поры, пока в замке не появилась я. Тут мы наперебой стали рассказывать друг другу о первом впечатлении, о том, как пакостили друг другу, о том, как ненавидели и о том, как полюбили. Потом, он рассказал, как пошел к Великой, но тут я сказала ему, что знаю все, и описала все, что Дерево показало мне. Мы говорили об Амалии, и он признался, что она совершенно правильно все поняла – с самого начала, как только увидел ее, понял, что не полюбит ее никогда. Ему стало стыдно. За все. За то, что не поверил Великой, за то, что не хватило сил дождаться меня, за то, что создал женщину только для того, чтобы она всю жизнь мучилась.
– Наверное, еще и поэтому я так разозлился, когда ты появилась здесь – я столько всего наворотил, столько сделал не так, неправильно, а ты пришла и закатила мне истерику, – я повернулась к нему. Он улыбнулся, а потом запустил руку в мои волосы. Мурашки пробежали по моему телу. Я закрыла глаза.
– Амалия ушла из замка. Ты же знаешь об этом?
– Знаю.
– Выходит, не так уж сильно она тебя любила.
Он засмеялся. – Выходит, что так. Но ты тоже уходила из замка. Трижды. И все-таки возвращалась.
– Вряд ли Амалия вернется.
– Думаю, я это переживу. Знать бы только, что с ней все будет хорошо.
– С ней обязательно будет все хорошо. Мы еще услышим о ней. И кстати, ты все сделал правильно.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Она… Конечно, она создавалась для тебя, но теперь, когда она свободна, обязательно сделает счастливым кого-то другого. Я думаю, ты создал счастье для кого-то, не для себя, а это хорошо. Теперь у твоего творения своя собственная жизнь. Разве это не удивительно?
– Значит, совесть моя может быть спокойна?
– Определённо.
Повисло долгое молчание. Мне было непонятно, почему он не спрашивает о себе, почему ему неинтересно, что же произошло с ним. Но не говорил ни слова. Просто смотрел в огонь, и мне казалось отчего-то, что, не заведи я этот разговор, он с удовольствием бы никогда не вспоминал об этом. Мне это казалось неправильным, но сама начать я не решалась. Наконец, когда он заговорил, голос его был тихим и звучал так, будто ничего хорошего от этого разговора он не ждет.
– Ну? Рассказывай. Я же вижу, что тебе не терпится.
– Странно, почему не "не терпится" тебе?
– Ничего странного. Всю жизнь я жил, не зная, что что-то не так. Я жил, думая совершенно о другом. У меня была цель, и пока я к ней шел, оказалось, мимоходом создал нечто совершенно неповторимое. Мой замок… Мой дом, люди, которые любят друг друга, как семья. Люди, которые любят меня. А теперь – ты. Это – целая вселенная, и теперь она совершенна. И снова ты, в который раз, хочешь поставить под сомнение все, что создавалось с таким трудом. Почему я должен этого хотеть? Что бы там ни было…
– Что бы ни было? Там случилось невероятное! Там случилось совершенно невозможное! Это не "что-то там". Это…
– Это разрушит все, что я создавал.
– Значит, создашь заново!
– Как у тебя все просто.
– Нет, не просто. Я понимаю, как непросто, поверь, ведь я все видела. Лично присутствовала. Но, может именно для этого я здесь? Чтобы все ломать. Это у меня прекрасно получается.
– Да, я заметил, – сказал он с теплотой в голосе и поцеловал меня в лоб.
– В этом то и суть. Заставить тебя слезть с насиженного места, вдохнуть свежий воздух, внести хаос в твою размеренную жизнь.
– Мне нравится мое насиженное место.
– Мне – тоже.
Мы глупо захихикали, словно дети.
– Но нужно, в конце концов, идти дальше.
– Ты пойдешь со мной?
Я подумала и ответила.
– Думаю, это ты пойдешь со мной.
Он улыбнулся и кивнул. – Ладно. Рассказывай.
И я рассказала все, что знала сама.
За окном стало светать. Солнечный диск еще не выглянул, но нежно-розовое зарево уже поднималось у самой кромки горизонта. Я все еще смотрела, как спит самый красивый, добрый, нежный мужчина на свете. Мне безумно захотелось прикоснуться к нему, но я понимала, что, сделай я это – и уже никогда не смогу заставить себя уйти. А идти нужно. Уже пора.
Я тихо поднялась и взяла со стола холщевую сумку. Старясь не смотреть на него, я вышла из библиотеки, чувствуя, как комок подступает к горлу. Хотелось выть. Громко, в голос. Чтобы все слышали мою боль. Я прикусила губу и быстро пошла по коридору, с каждым шагом, пробираясь по тихому, спящему замку, я все дальше и дальше уходила от него. Это расстояние резало мою душу, и она нестерпимо болела все сильнее и сильнее. Каждый шаг – новый порез. Как же больно поступать правильно! Я перешла на бег, чувствуя, как предательски подгибаются колени и дрожат губы, чувствуя, как тянет меня магнит обратно к моему Графу. И чем сильнее болело, тем быстрее я бежала. На одном дыхании пролетая лестничные пролеты, я молилась, чтобы не подвели ноги, и я не расстелилась где-нибудь на очередном повороте. Остановлюсь – и точно поверну обратно. Слезы заливали глаза, лились по щекам, сердце бухало, а в груди, где-то за сердцем, болело так, словно кто-то проворачивал там ледяной, зазубренный штопор. Я тихо взвыла. Коридоры сменялись другими коридорами, открывая новые перекрестки и двери.
Не помня себя от горя, я, совершенно непонятно как, оказалась за деревянными воротами замка. Лужайка раскинулась передо мной. Я рванула, что было сил, не выбирая пути. Я знала – теперь любая дорога приведет меня туда, где меня ждет мой Влад.
Сколько прошло времени, я не знаю, но вот, среди толстых стволов многовековых деревьев показался, до боли знакомый пейзаж. Сердце заныло от нежности. Онемевшими от горя глазами я вцепилась в знакомую поляну, проглядывающую сквозь огромные сосны, и улыбнулась. Уходя от него, я снова возвращаюсь к нему. Боже мой, как же я так соскучилась по тебе! Бревенчатый домик стоял там же, где и стоял, когда я последний раз смотрела на него. Уютный, теплый, тихий, ставший родным так быстро, что я не успела им налюбоваться. Не решаясь войти, я стояла и смотрела, как солнце беззвучно переливается через огромную гору, затапливая поляну. Деревянная дверь с легким скрипом открылась, и во двор вышел Влад. Как забилось мое искалеченное сердце! Снова, словно бы и нет этих ужасных ран, оно ожило, встречая моего принца. Худощавый, взъерошенный, с заспанным лицом, высокий, только-только обретающий мужскую стать. Его лицо было хмурым, и я вспомнила, как Граф рассказывал мне, что именно в это время он почти не спал и не ел. Меня пронзило неестественное желание стереть ему память, избавить от боли, ведь именно сейчас мне так отчетливо ясно, что такое боль. Болело нестерпимо, до слез, и мне безумно хотелось оградить его от этого.
У него в руках огромная миска, доверху наполненная чем-то съедобным. Он поставил ее на землю, и принялся чинить половицу одной единственной ступеньки, ведущей к дому. Вдруг краем глаза я заметила движение на противоположной стороне поляны. Из-за деревьев неторопливой, косолапой походкой, вышел Фос. Он шел прямо к дому. Влад не видел и не слышал его, он лишь старательно забивал вечно выбивающийся из половицы гвоздь, стараясь загнать его как можно глубже. Медведь быстро сокращал расстояние. Его черная шерсть переливалась на солнце, чернильные капли глаз блестели, глядя на мальчишку, склонившегося над деревянной доской, огромные лапы с острыми когтями неслышно ступали по земле, ничем не выдавая своего присутствия. Огромная голова пригибалась к земле, а нос жадно вдыхал воздух, чуя добычу. Сильный, мощный хищник смотрел на парня с превосходством животного, находящегося на вершине пищевой цепи. Я застыла в оцеплении. Все мое нутро кричало от ужаса, но на самом деле я лишь смотрела, как между жертвой и зверем остаются считаные метры. И когда огромный нос почти коснулся взъерошенной макушки, мальчишка обернулся. Время для меня замерло. Я смотрела, как в предрассветной тишине худой, нескладный мальчишка, поднялся и встал во весь рост, глядя в глаза огромной косматой твари. Голова медведя была размером с половину тела паренька, а до его холки Влад еле дотянулся бы, даже встав на носочки. Зверь глубоко выдохнул, с тяжелым фырканьем и каким-то утробным урчанием. А в следующую секунду, когда я, наконец, почувствовала свои ноги, и рванула вперед, Влад поднял руку и небрежным движением положил на огромную голову.
– Здравствуй, – тихо сказал он.
Я остановилась, как вкопанная, и снова скрылась за деревом, так и оставшись незамеченной.
Зверь фыркнул еще раз, а затем закрыл глаза, ощущая, как пальцы паренька чешут его грубую кожу на затылке. Он довольно повернул голову, подставляя косматый затылок под руку друга. Меня прошиб холодный пот, и неизвестно, какими силами я устояла на ногах.
– Все никак не привыкну, что ты такой огромный, – продолжал Влад, глядя на Фоса без тени страха в глазах. – Волком ты мне нравился больше.
Зверь снова фыркнул в ответ, мотнул огромной косматой головой и уткнулся огромным мокрым носом в мальчишескую ладонь.
– Уже готово. Вон стоит, – сказал Влад и кивнул головой в сторону необъятного таза, полного еды. Медведь обошёл мальчишку, залез носом в свою тарелку, понюхал и лениво принялся за еду. Да уж, воистину, мы сами кормим собственные страхи.
Миска быстро опустела, и сытый зверь улегся возле крыльца. Солнце уже почти полностью освещало поляну, но над домом висела тень от скалы, защищая его от испепеляющей жары. Медведь улегся рядом с крыльцом, и глубоко задышал. Влад сел на ступеньку рядом и принялся рассеяно гладить черную спину. Вся эта картина сложилась такими привычными для обоих движениями, что нетрудно было догадаться, что так они встречали каждое утро. Фос еще какое-то время хрюкал от удовольствия, но очень быстро уснул. А я, убедившись, что зверь крепко спит, вышла из укрытия.
Влад увидел меня не сразу, а заметив, уставился на меня, не веря собственным глазам, принимая меня за мираж или призрак. Я смотрела, как худое загорелое лицо вытягивается в недоумении, глядя на фигуру, шагающую к нему навстречу. Видела синие, как море глаза, и никак не могла понять, как же я не обратила на них внимания раньше, как же не увидела их с Графом сходства? Наверное, мне было не до того. Наверное, я была слишком растеряна, может, думала совсем о другом, а может, как и у всех людей, под разным освещением и настроением они были то светлее, то темнее, то серее, то голубее. Не знаю, почему не заметила этого тогда, но сейчас я прекрасно видела в них Графа, которым он станет в будущем. Моего Графа.
Когда между нами осталась пара шагов он понялся, переступая через спящего зверя. Широко раскрыв глаза он молча открывал рот, не находя слов, не веря тому, что это действительно я. Он мотал головой, осматривая меня с головы до ног.
– Не может быть… – шептал он.
– Может. Влад, это я.
А дальше притяжение все сделало за нас. Мы упали в объятья друг друга. Как же странно влюбляться в человека столько раз, сколько видишь его. Как же удивительно любить его во всех его временах, на каждом отрезке его жизненного пути, зная, что было в его прошлом, и что ждет его в будущем. Чувствуя, как бьётся сердце, слыша запах, такой знакомый, такой любимый, чувствуя родное тепло. Я смеялась и плакала, а он лишь твердил, что это не я, это не могу быть я.
– Я весь лес перерыл.
– Знаю, знаю… – киваю я, утирая слезы.
– Но где же ты была?
Он отстранился и посмотрел на меня, все еще сомневаясь. Его взгляд бегал по мне, пытаясь рассмотреть все, до мельчайшего завитка и тонкой линии. Руки его крепко сжимали мои, и никакая сила не смогла бы сейчас их разжать.
– Слушай, давай сядем куда-нибудь. – Я бросила быстрый взгляд на спящего Фоса. Зверь даже ухом не повел. – Только подальше от него. – Влад кивнул и повел меня в садик за домом. Солнце там бывает лишь под вечер, а потому в крошечном уголке, заросшем зеленью, всегда прохладно и свежо.
– Подожди, я принесу одеяло, – и он, не дожидаясь ответа, убежал в дом, откуда тут же послышался грохот поваленного стула и разбитой чашки. Спустя пару секунд он – снова передо мной, и в руках его – самотканый плед. Теперь он верит. Верит тому, что видит, и глаза его светятся от счастья. Глядя на него и я не могу не улыбаться, но внутри туго затягивается пружина, до боли сжимая мое нутро. Влад бережно, но по-мальчишески неуклюже ухаживает за мной, укрывая мои плечи. А мне смешно и плакать хочется.
– У тебя что-то случилось? – он сел напротив меня и уставился своими огромными глазами преданного пса. Комок подкатил к горлу, но я отважно улыбаюсь.
– Нет, нет. Все хорошо.
– Точно? Вид у тебя какой-то…
– Какой? На себя посмотри. Ты похудел. Ешь плохо?
Он опустил глаза и так же беззастенчиво, как я, врет что есть сил.
– Нет. Хорошо ем.
– Врешь?
– С чего бы? – он поднимает на меня глаза и напускает на себя самый беззаботный вид, какой только умеет. Да уж, актеры мы оба отвратительные. – Да все у меня нормально! Где ТЫ пропадала?
Я смотрю на него. Да пропади оно все пропадом! Конечно, боль придет, ведь она еще ни разу не упустила такой возможности – вывернуть чьи-нибудь нервы наружу и пройтись по ним наждачкой, но ведь сейчас, прямо здесь мне хорошо!? Так почему бы мне не насладиться этим счастьем, пока оно так же отчаянно сладко, каким горьким будет потом? Мне так хорошо сейчас, и я хочу запомнить этот вкус, чтобы вспоминать его в самые темные дни. Плохо и больно будет завтра, а пока… Я взяла Влада за руку и прикоснулась к каждому пальцу так, как сделает он в далеком будущем, когда мы будем сидеть на диване, слушая треск поленьев в камине. Украдкой глядя, как он краснеет, я слышу, как сбивается с ритма его дыхание. Он совершенно не понимает, как реагировать на мое прикосновение, ведь оно совершенно не дружеское, и смотрит на меня, пытаясь поймать мой взгляд, в надежде, что он даст ему подсказку. Но я не смотрю ему в глаза, потому что в моих глазах ответа нет. В них только отчаянное желание оставить все, как есть. Заморозить миг и остаться в нем жить.
– У меня есть подарок для тебя, – я протянула руку, но он крепко сжал свою.
– Подожди, – он говорит так тихо, что еле слышу его, – Я… – свободной рукой он проводит по своим волосам, и до меня доносится запах солнца, – Хотел сказать, что… Лера, я, кажется… – он поднимает на меня глаза полные отчаянья. Нужное слово такое красивое, но такое колючее, что сказать его – просто нет сил.
– Знаешь, – говорю я ему, – пройдет какое-то время, и ты совершенно свободно будешь говорить его мне.
Он краснеет еще сильнее и, улыбаясь, опускает глаза в пол, – Думаешь?
– О, я совершенно в этом уверена.
Он отпускает мою руку. Я лезу в сумку, достаю оттуда тетрадь, и протягиваю ее ему.
– Что это? – он берет ее и проводит рукой по шершавой обложке.
Господи, не дай мне разрыдаться!
– Это мой тебе подарок. – говорю я, чувствуя, как к горлу подступает комок.
В те несколько часов, когда ночь прятала под своим куполом мое счастье, на листах толстой тетради я, как могла, записала все, что произошло со мной в этом странном, прекрасном, удивительном мире. На этих страницах Влад и я, Ирма и Косой, Амалия и Дерево, Водяной и Великая Волшебница, и все то, что связало нас, спутало наши дороги, сделав нас героями одной истории. И теперь я должна объяснить, что это? Сказка? Быль? Чудо?
– Это я, – говорю я, наконец.
– Не понимаю.
– Это я, нарисованная словами. Я дарю тебе себя, но в удобном переплете, – сказала я, ухмыльнувшись. – Ты там, кстати, тоже есть. И Фос. И еще много удивительных людей. Прочтешь – узнаешь.
