Келли Хармс
Вне зоны доступа
– Я подведу тебя к этому как-нибудь на днях, – весело проговорила мама. – А сейчас, полагаю, ты хочешь сфотографироваться с курицей.
Надо же, а я даже не подумала об этом. Так странно. Мне всегда нужен был визуальный контент. Всегда. Как я могла увидеть эту курицу и не сфотографировать ее? Я моргнула и передала маме свой телефон в режиме камеры, чтобы она просто нажала на кнопку и сделала фото.
– Спасибо, было бы здорово, – поблагодарила я, а затем села на корточки рядом с птицей, упираясь локтями в колени, чтобы она выглядела еще больше. – Подними телефон повыше, – попросила я. – Выше! Как будто ты собираешься залезть на антенну.
Затем, когда я поняла, под каким углом она сделает фото, я заставила ее отойти в сторону. – Так ты можешь поймать яркий свет из окна, – вот что я ей сказала. Но правда в том, что я просто не хотела, чтобы девочка случайно появилась на фотографии. Я ни за что не выставила бы ее напоказ троллям, которые прячутся в недрах моей ленты, стремясь найти недостатки в самых крошечных местах, найти трещины в моем фасаде. Это люди, у которых, как сказала бы моя мама, слишком много времени и слишком много мнений. Они указывают, когда мои волосы нуждаются в подкраске, когда я набираю немного веса или когда у меня скрючены пальцы ног там, где они должны быть вытянутыми, согласно какой-то эзотерической асане, которую знают только они.
Мама сделала еще несколько фотографий, а потом я встала и бросила последний взгляд на окно. Девочка ушла, и я испытала облегчение. Тролли – часть моей рутины, нравится мне это или нет. Но я ни за что не впустила бы их в ее дом.
Пейдж
Мне было двенадцать лет, когда родилась Джессика.
К двенадцати годам я поняла, что у меня проблемы. К четырнадцати годам я начала подозревать, что проблемы есть не только у меня. К шестнадцати годам я была готова к самоубийству. Но в двенадцать лет родилась Джессика, и вся моя жизнь внезапно обрела смысл.
Моя мама не была идеальной. Она очень хотела выглядеть идеальной мамой и идеальной в целом, что означало долгие часы работы над ее фигурой и «имиджем», а также множество желанного и не очень желанного пренебрежения мной, перемежающегося часами ужаса, когда мы были на публике, и она обращала внимание на каждое мое движение.
Мой отец, профессор статистики в Боулдере, казался идеальным, но теперь, когда я стала взрослой, я осознаю, что, возможно, это было немного не так. Однако во многих отношениях он поступал со мной правильно. Он нанял для меня любящую няню, когда я была маленькой, хотя моя мать оставалась дома, будучи безработной, так что мне не грозило развитие каких-либо странных привязанностей. Он проверил меня на расстройства аутистического спектра, так как сам страдал этим, хотя моя мать была категорически против этого. Когда у меня не обнаружили синдрома Аспергера, как у него, он притворился, что не разочарован. Во время давно назревшего развода моих родителей он не развязывал никаких затяжных публичных распрей и не «заставлял меня выбирать» между родителями.
С другой стороны, после нескольких лет совместной опеки он оставил меня с мамой и отчимом и переехал в Вашингтон на работу. После этого у меня случился период злобы и негодования.
Это закончилось, когда появилась Джессика. Хотя у меня уже начали появляться некоторые маркеры депрессии и тревожных расстройств, которыми обременена ДНК обоих моих родителей, ее рождение заставило меня почувствовать, что я осталась с мамой не просто так, а по значимой причине. Этой причиной был красивый, смеющийся ребенок. Ее первая улыбка была в три недели, и хотя теперь я знаю, что статистически это маловероятно и это было просто случайностью, я помню то чувство, когда первый раз ее увидела. После этого я бы сделала все что угодно ради ее улыбки.
Я хорошо сдала школьные экзамены, так что мой средний балл почти не изменился, когда я перестала ходить в библиотеку после школы, чтобы делать домашнее задание, а вместо этого мчалась домой, чтобы поиграть с ребенком. Абсолютно никто не протестовал, когда я перенесла ее кроватку в свою комнату, чтобы помочь с полуночными бутылочками и переодеваниями. По мере того, как мы с ней обе становились старше, я часто начинала отправлять домой няню, когда возвращалась из школы, и мы вдвоем каждый день ходили в соседний парк и играли на качелях. По выходным мы отправлялись в пекарню пешком. Когда Джессика что-то хотела, я давала ей все в тот же момент, и она полюбила меня. Как же она любила меня!
И моя мать любила нас обеих за это. Не было никаких сомнений в том, что Джессика была ответом на все наши молитвы. Она была прекрасна в том, в чем я не отличалась, она была жизнерадостна тогда, когда я была угрюма, ее обожали все, кто встречал ее, в то время как меня обожал только отец. Ежедневная забота о ней была главным событием каждого дня. Мама сияла, когда видела нас вместе. Она водила нас повсюду и рассказывала всем, кто хотел слушать: «Пейдж просто бесценна», и люди не переставая спрашивали ее, могу ли я приходить и нянчиться с их собственными детьми в пятницу и субботу вечером. Я соглашалась, но настаивала на том, чтобы взять с собой Джессику, и вроде бы никто никогда не возражал. В конце концов, Джессика играла с их детьми, смеялась, веселилась и дружила с каждым ребенком в округе. К тому времени, как ей исполнилось четыре года, она начала повсюду таскать за собой свою собственную куклу и «нянчиться» с ней, заявляя, что когда вырастет, хочет быть похожей на меня.
Но затем, в том же году, произошла катастрофа. Наша семья уже никогда не была прежней после этого случая, хотя кому-то это событие могло показаться незначительным. Это случилось в бистро по соседству, куда мама однажды пригласила нас с Джессикой на обед. Это был учебный день, но в город приехала какая-то мамина знакомая по колледжу на востоке. Мама хотела, чтобы она познакомилась с ее «удивительными дочерьми».
Мы вместе ходили в маникюрный салон, чтобы поухаживать за ногтями. Мы сидели рядом с мамой в салоне и сушили ногти, пока она делала укладку. Я читала Джессике журнал с картинками, осторожно переворачивая страницы подушечками пальцев, чтобы не повредить идеальный блеск лака. Она заливисто смеялась над страницей «Это глупость!»[4]. Там был простенький рисунок кафе-мороженого, полного посетителей, но все в нем было немного не так. Например, пингвин, а не человек ел мороженое. Своим детским голоском Джессика указывала на что-нибудь и говорила: «Ты не ешь мороженое, Осьминог! Это глупость!»
Выходя из салона, я чувствовала себя абсолютно красивой. Джессика уже скакала вокруг, подпрыгивая очень высоко. Она указала на машину, выкрашенную в ярко-розовый цвет, и сказала: «Это глупость!» Я пристегнула Джессику к ее автокреслу, и она тихо сказала: «Спасибо, мама Пейдж», а я приложила палец к губам, надеясь, что это напомнит ей о том, что не стоит говорить так, пока мама рядом. Я подмигнула ей, и она кивнула. Я думала, что мы поняли друг друга.
Мы сидели на площади за столиком на четверых в кафе. Мама заранее проинструктировала меня по части поведения и нарядила соответственно случаю: я была не в своих обычных мешковатых джинсах и футболке с логотипом колледжа сверху, а в платье до колен в крошечный цветочек. На Джессике было платье с тем же принтом, но гораздо более пышное. На маме были шорты с тем же принтом и белая рубашка на пуговицах, завязанная узлом на талии. Я помню, как она прошептала, когда мы вошли в дверь: «Девочки, ведите себя непринужденно».
Но когда мы начали есть рядом с этой женщиной, которая была стройнее моей мамы, с чуть более высокой грудью и носила обручальное кольцо чуть больше, чем у нее, Джессика наклонилась ко мне и прошептала голосом, который, вероятно, казался тихим для четырехлетнего ребенка, но достаточно громким для всех остальных:
– Мне нужно сходить на горшок.
Моя мама начала отодвигаться от стола, как будто она привыкла к таким просьбам. Я замерла. Я поняла, что сейчас произойдет, еще до того, как это случилось. Я попыталась дать знак головой, глядя на Джессику. Но судьба была уже предначертана. Она громко сказала моей маме:
– НЕ ХОЧУ С ТОБОЙ! ХОЧУ ПОЙТИ С МАМОЙ ПЕЙДЖ!
Мама только рассмеялась.
– Сестра Пейдж, – мягко поправила она ее, положив руку на лоб Джессики и убрав с глаз прядь ее пышных светлых волос. Она повернулась к своей подруге по колледжу и произнесла:
– Как мне повезло, что они так сблизились, правда? Я так счастлива! – А потом она повернулась ко мне, все еще находившейся в ступоре. – Лучше поторопись, Пейдж, дорогая.
И все было кончено. Я отвела Джессику в ванную, а потом мы вернулись к столу. Мама велела Джессике подойти и сесть к ней на колени. В парадную дверь вошел таксист, и мама сказала мне, что он здесь, чтобы отвезти меня в школу. Она ведь не собиралась позволить мне пропустить урок математики, не так ли? Только не мой любимый предмет.
И я пошла в школу в этом дорогом розово-фиолетовом платье, и все дети смеялись надо мной, потому что оно слишком отличалось от моей обычной одежды, и, когда ты так же непопулярна, как я, тебе не стоит даже пытаться изменить одежду. Когда я вернулась домой, мама познакомила меня с новой няней Джессики, строгой женщиной с сильным французским акцентом, чья работа заключалась в том, чтобы обучить Джессику иностранному языку. Следующий мамин поступок в ретроспективе можно было назвать макиавеллиевским: она записала меня на уроки плавания в общественном бассейне, и, поскольку я никогда раньше не заходила в воду, меня заставили пройти в купальнике мимо всех опытных пловцов моего возраста к мелкому концу бассейна, чтобы присоединиться к классу шестилетних детей с затычками для носа и поплавками с единорогами. Наши с Джессикой жизни начали плыть параллельно, как два корабля в ночи. Ее переселили в ее собственную спальню и разрешили украсить ее по своему вкусу, что заставило ее хихикать, смеяться и танцевать. Она начала говорить на пиджине – смеси английского и французского языков.
Если она и скучала по мне, то этого нельзя было утверждать наверняка. Что касается меня, то, возможно, мне давно пора было понять, что я не мать этого ребенка. В шестнадцать лет мне, вероятно, следовало писать смс и водить машину, или пить и водить машину, или делать что-то еще, столь же опасное, чтобы попытаться сепарироваться от родителей.
Может быть, именно поэтому, чтобы наверстать упущенное, я взяла большую порцию маминого снотворного и попыталась покончить с собой.
В тот день Джессике было всего четыре года. Я не помню, чтобы она приходила в больницу в это время, и так и должно было быть. Общее семейное мнение заключалось в том, что хотя эта семейная история с психическим здоровьем и не так страшна, Джессика была счастливым ребенком, которого следовало избавить от стресса.
И, насколько я знаю, это мнение преобладало всегда.
Это означает, что прямо сейчас люди в этой семье испытывали целую гамму чувств. Сомнение. Чувство вины. Взаимные обвинения. Гнев. Я помню, как каждое из них проходило через моего отца, когда я приходила в себя после попытки самоубийства. Я представляла себе, что Джессика, которая жива только благодаря осторожной незнакомке по имени Консуэла, проходит через все это и многое другое. Я представляла, как она чувствует себя покинутой, потерянной и, может быть, немного спокойной, но все еще очень, очень пристыженной. Может быть, она чувствует себя расстроенной. Может быть, она в ярости.
Подумайте, как бы она разозлилась, если бы узнала, что во всем мире есть еще один человек, который знает, каково это – быть ею, и этот человек прячется в своей квартире за два штата отсюда, а не показывает свое испуганное лицо, искаженное паникой, и не объясняет, почему она не научила свою младшую сестру тому, как выжить в этом слишком большом, слишком переполненном, слишком шумном мире.
Мой телефон зазвонил, и я решила немедленно отвлечься, пока кто-нибудь не заставит меня поступить иначе, я буду стараться держаться на расстоянии.
В конце концов, в этом и был весь секрет моего успеха. Я пересекла маленькую квартиру, чтобы взять телефон.
Прошлой ночью в поиске я настроила уведомления на все новые посты @Mia&Mike. Я подумала, что, может быть, я могла бы обратить внимание на комментарии, посмотреть, когда моя сестра снова появится в них, и узнать, что она снова в порядке.
Недостатком этого плана было то, что теперь мне пришло уведомление о том, что @Mia&Mike разместила новый пост! «Прокомментируете первой?»
О боги Pictey, ну конечно же нет! Но, разумеется, гляну пост, ваши уведомления работают как надо. Я свайпнула влево.
Это было изображение великолепной хупы, покрытой свежими цветами, подиума, также заполненного цветами, пары белых стульев с большим количеством цветов и дорожки из лепестков роз, ведущей к середине подиума. На заднем плане я заметила поляну на склоне горы, буйство полевых цветов и ясное небо. Подпись гласила:
#Извините. Сегодня мы должны принести вам глубочайшие искренние извинения. Вы когда-нибудь обещали что-то глубоко, от всего сердца, узнавая после, что выполнить это обещание означало бы предать того, кого вы любите?
Сейчас я нахожусь в этой дилемме, дорогие мои, потому что я обещала вам полный доступ ко дню моей свадьбы, но поняла, что просто не смогу вам его предоставить. Такер храбро поделился со мной тем, что ему нужно, чтобы события этого дня остались только между нами, и я собираюсь выполнить эту его просьбу, пусть это и будет означать, что сегодня я опубликую только несколько свадебных фотографий. #НепростойВыбор, пожалуйста, простите меня! Эта фотография была сделана первым делом сегодня утром, просто за пределами моих ожиданий. Эти пионы! Я не могу дождаться, когда войду в эту сказочную мечту и скажу #СОГЛАСНА. И к тому времени, когда вы это увидите, все уже будет решено.
Теперь я искренне надеюсь, что Такер согласится опубликовать еще много фотографий в будущем, поэтому, пожалуйста, следите за обновлениями. И не сердитесь на него, друзья мои. Не все хотят класть свой коврик для йоги перед всем классом, даже если у них великолепная поза полумесяца и отличная форма. Некоторые люди хотят развернуть его на заднем дворе, где они могли бы чувствовать себя более уединенно, даже более аутентично. Вот как они #уважают себя. Вот для чего мы все здесь собрались. Сегодня уважайте самих себя. Дайте мне знать, как все пройдет. Целую, Миа
PS: спасибо удивительным Wild Bloomery за потрясающую экспозицию пионов, обилие идеально розовых роз и букеты, которые я скоро продемонстрирую в другом посте. #Спонсируемый # Дикий цветок
Я положила телефон и пожалела, что не могу швырнуть его через всю комнату. Какая ужасная шутка над людьми! Если бы у меня была бутылка виски, я думаю, я бы выпила немного прямо сейчас, потому что виски – это как раз тот напиток, который злые люди пьют по телевизору. Как Миа Белл может так поступить с Pictey? После всей их подготовки к огромному трафику и всех алгоритмов, созданных специально для таких людей, как она. Все это полная чушь. Что, черт возьми, вообще такое «поза полумесяца»?
Эта женщина запечатлевала каждое мгновение, момент, биение сердца на фото, пока я там работала, и она никогда, никогда не выключала камеру. Ради всего святого, она написала даже в тот день, когда похоронила свою чертову собаку. Это чуть не привело к сбою наших серверов.
Зачем этой шлюхе, обожающей внимание – это ужасное слово, но кем еще она может быть? – выходить замуж за кого-то, кто хочет стоять в задней части класса йоги? Что бы, черт возьми, это ни значило. Почему бы ей просто не сказать: «Дорогой жених, подними-ка свою задницу и поддержи всю эту вакханалию, потому что это то, кем я являюсь! И да, я уже сказала полумиллиону людей, что эта чертова свадьба будет в Интернете»? И почему он терпел все это до дня свадьбы? Его имя пользователя @TuckerlovesMia. Во что именно, по его мнению, он ввязывался?
Я готова была зайти в комментарии и написать все это. Я знала, что получу по меньшей мере десять тысяч лайков, если сделаю это. Но потом я остановила себя. Что-то здесь не так, совсем не так. Я снова бросила взгляд на текст. Что же меня мучает?
Я села и увеличила яркость экрана телефона. Хм. Вроде бы все так. Я выключила его и посмотрела снова. На фото чего-то не хватало, может быть это цветокоррекция? Но на посте была сертификация #nofilters, и фотография не выглядела подделкой. Дело не в этом.
Дело в том, что совершенно не было теней. Тени от хупы падали прямо вниз, то же самое касалось стульев и подиума. Их тени тоже были короткие. Они составляли, может быть, десятую часть высоты настоящих стульев. «Эта фотография была сделана первым делом сегодня утром», – написала она. Но если снимок сделан утром, где тени, где голубовато-розоватый свет рассветных часов? Эта фотография выглядит так, как будто она была сделана десять минут назад.
Я перетащила фото на свой ноутбук и взломала теги, чтобы попытаться найти метаданные файла. Они должны быть здесь… Так и есть. Эти инфлюенсеры никогда не чистят свои метаданные, хотя если у них нет желания быть зарезанными сумасшедшим сталкером, стоило бы начать это делать.
Но сегодня ей следовало почистить метаданные по другой причине. Потому что на фотографии был изображен именно тот момент, когда фото было сделано. Не в девять утра и даже не в десять, а в 12:11:48, прямо сегодня. Примерно тридцать минут назад, а значит, через двенадцать минут после того, как должна была начаться ее свадьба. Кроме того, GPS показывает, что пост был опубликован из малонаселенных предгорий недалеко от окружного шоссе AB. Которое, согласно картам Google, находилось в часе езды от национальных парков Арапахо и Рузвельта, где должно было происходить мероприятие.
Эта фотография не с ее свадьбы. Это место даже с другим почтовым индексом. Другими словами, весь этот пост – одна большая жирная чертова ложь!
Миа
#Снимки с букетом! в смысле, посмотрите, насколько это потрясающе! Я знаю, что обертки из банановых листьев практичны, но то, как флорист вместо этого сплел вместе длинные стебли степной травы, чтобы сделать ультратонкое основание букета, #слишкомидеально и подчеркивает естественную красоту этого места. Каллы выращиваются на органической ферме в Чили, где всем работникам выплачивается хорошая зарплата и к ним относятся справедливо. Еще раз спасибо #WildBloomery за этот потрясающий букет.
Упс! Надо бежать! Меня зовут на съемку нашего портрета. Оооочень жаль, что вы не могли этого увидеть… Надеюсь, до скорого! Целую, Миа
Поскольку я верю в силу хорошего свершившегося факта, я разместила три поста, связанных со свадьбой, в своей ленте, прежде чем позвонить Такеру.
Когда он взял трубку, то был в бешенстве.
– Миа? Миа, у тебя все в порядке? – спросил он меня, и это такой идиотский вопрос, что я просто рассмеялась. – Ты получила мое сообщение, да?
– Какое сообщение? – спросила я. – О, ты имеешь в виду сообщение о расторжении нашей помолвки без объяснения причин? Ну еще бы.
– Ты не ответила, – мрачно заметил он. – А потом я увидел твой пост прошлой ночью, и я не был уверен в том, что происходит.
– Обычно я не отвечаю полным идиотам, – ответила я, слишком поздно вспомнив, что мне здесь вроде как нужна услуга.
– Тебе больно, – сказал он.
– Конечно, мне больно! А что, ты думал, я буду чувствовать? Волнение?
– Я думал, ты почувствуешь облегчение, честно. Мы позволили бы этой фантазии продолжаться слишком долго.
– Для меня это не было фантазией, – ответила я. Я не была уверена, насколько это было правдой. Может быть, с моей стороны это была не столько фантазия, сколько умышленное игнорирование проблемы. – Я думала, мы собираемся пожениться. Думала, мы собираемся купить дом, завести детей и построить совместную жизнь.
– Скорее, создать бренд стиля жизни, – хмыкнул Такер.
– Что ты хочешь этим сказать? – огрызнулась я, совершенно забыв об одолжении.
– Миа, перестань. Ты серьезно? Ты заставила меня подписать брачный контракт. Ты собиралась купить дом, в котором я жил бы по твоей милости.
– Это было бы не так, – отрезала я. – И я пыталась втолковать тебе это. Не моя вина, что ты пришел в наши отношения с долгами, а я со сбережениями!
– Брачный контракт был ниже моего достоинства. Мне никогда не следовало соглашаться на это.
– Значит, ты хочешь, чтобы я просто делила с тобой все пополам? – спросила я, чувствуя себя жутко глупо.
Но, смотря правде в глаза, какая-то часть меня действительно беспокоилась, что он может быть немного больше заинтересован в моих подписчиках, чем во мне.
– Да, хочу! Ну, вернее хотел. Это и есть брак, – с горечью добавил он. – Делиться.
– Такер, если бы роли поменялись местами, если бы ты был влиятельным лицом с таким большим доходом, никто бы и глазом не моргнул, когда я подписала брачный контракт. Ты просто не справляешься с тем, что я зарабатываю гораздо больше денег, чем ты.
Он рассмеялся.
– Конечно, ты можешь так думать, – проговорил он.
Я не знаю, что это должно означать. Что еще я могла думать, когда он беспокоился о том, чтобы не остаться без штанов при разводе еще до того, как мы поженились?
– Ну, я не хочу, чтобы меня использовали ради моего успеха, и если это такое уж безумное требование, то мне жаль, – парировала я. – Я думала, тебе важна я, а не все эти бонусы.
«Может быть, не столько думала, сколько надеялась», – призналась я себе.
В трубке повисла тишина, и я не знала, что это значит, поэтому решила, что все, должно быть, было бессмысленным. Наконец Такер тихо спросил:
– У тебя все в порядке?
Я могла бы придумать кучу причин, по которым я чувствовала себя не в порядке, но что мне это даст? Вместо этого, прямо сейчас я могла перейти к тому, что мне было нужно от Такера, теперь, когда он так эффектно подвел меня к этому.
– У меня есть кое-какие обязательства, – начала я. – Я взяла на себя обязательства перед некоторыми спонсорами относительно этой свадьбы. На самом деле, мы взяли на себя обязательства.
– Я знаю, – согласился он. – И искренне сожалею об этом.
Я сморгнула что-то влажное с глаз. У меня еще будет время поплакать. Сейчас некогда.
– Мне нужна твоя помощь, – сказала я. – Мне нужно найти способ сгладить эту ситуацию и мягко продать ее своим подписчикам. Видишь ли, я рассчитываю на доход. Депозиты были такими дорогими… Я думаю, что мне, возможно, придется… – Я позволила своему голосу прерваться.
– Ты фальсифицируешь нашу свадьбу, – решительно заявил он.
– Я думаю, это больше похоже на то, что мы просто умолчим о ее отмене, – ответила я, потому что мне приходилось по десять раз на дню слышать, как тролли называют меня фальшивкой, и сейчас это было словно ножом по сердцу. – Я бы выложила какие-нибудь пейзажи, цветы и тому подобное из дома моей мамы, где все очень уединенно. А потом я бы пару недель писала о других вещах, немного пользовалась архивами, сделала бы несколько отсылок и совместных постов, а затем, позже объявила бы о расставании, в воскресенье днем, когда никто не сидит за компьютером… Попыталась объяснить, что мы «пошли разными дорогами».
Такер замолчал.
– Сегодняшняя трансляция свадьбы в прямом эфире привлечет много людей, – заметил он так, будто мы говорили о жизни других людей. К сожалению, я уже думала об этом.
– Это не очень хорошо для тебя, Такер, – ответила я прямо. – Возможно, потом тебе понадобится охрана на какое-то время. Я волнуюсь.
– Можно сказать, что это взаимно, – ответил он.
– Это не сработало бы так плохо, если бы все мои посты о планировании свадьбы не были так свежи в памяти подписчиков. – Не говоря уже о том факте, что как только он посмотрит мой аккаунт на Pictey, он поймет, что я уже запустила то, на что только начала его подбивать. – Кроме того, если мы бросим все это, мы можем нарушить спонсорские контракты. Какая пекарня захочет ассоциироваться со свадьбой, закончившейся крахом?
– Ты не отменила торт? – поинтересовался он.
– А ты? – парировала я.
Такер вздохнул.
– Все это твоя жизнь, Миа, не моя.
Я сжала губы. Если Pictey, бренд @Mia&Mike и свадьба – это «мое», тогда на что именно, по его мнению, он имел право по брачному контракту? Я старалась дышать глубже, именно это я всегда советую делать своим подписчикам в трудные моменты. Оказывается, я задыхалась, а задержка дыхания только усугубила ситуацию. Я давала плохие советы. И почему я не удивлена?
– Ты в деле? – Я буквально умоляла. – Я буду все делать за тебя.
Такер кашлянул.
– «Все» мне уже не нужно. Я ухожу с Pictey.
– Что? Ты же фотограф! Что ты собираешься делать, если не публиковаться на Pictey?
На линии повисла тишина, а затем он в ужасной манере «почему-я-должен-тебе-это-объяснять» сказал:
– Я собираюсь сделать выставку. В галерее. Настоящая галерея, настоящее здание, со стенами и все такое. Я буду художником.
Я вскинула руки и чуть не швырнула телефон через всю комнату.
– Ты и есть художник, Такер. Твои фотографии каждый день могут видеть полмиллиона человек!
– Это не искусство, – отрезал он.
– Ну конечно, это же делает людей счастливыми, на это приятно смотреть, и этим можно зарабатывать на жизнь, так что это ну никак нельзя назвать искусством, – усмехнулась я.
Он проигнорировал меня.
– Я хочу половину дохода от рекламы со свадьбы, – сказал он. – Он такой же мой, как и твой.
– Ты понимаешь, что если бы ты просто сдержал свое обещание и женился на мне, ты бы все равно получил свою половину, верно? Не говоря уже о деньгах на медовый месяц, который был запланирован и с которыми можно попрощаться? – Не говоря уже о самом медовом месяце, поездке в Париж, которую, между прочим, выбрал он, потому что это «самый фотогеничный город». Я глубоко выдохнула. Ладно, просто попробуй сделать один долгий, медленный вдох. Вдох превратился в глубокий глоток.
– Хорошо, половина денег от торта, цветы и хупы. Но не закрывай свой аккаунт на Pictey до конца свадьбы. Будет подозрительно, если ты просто исчезнешь.
– Я больше не хочу там быть, Миа, – сказал он мне. – Это заглушает мой творческий голос.
«Он всегда был таким утомительным?» – спросила я себя.
– Это займет всего пару недель, – убеждала я его. – Самое большее – месяц.
– Нет.
Я на минуту задумалась. Я знала этого человека. Что заставило его изменить свое мнение?
– Я отдам тебе и часть дохода от платья. – Это означало, что я останусь на плаву, несмотря на свадебный депозит в гостинице и другие вещи, которые я не смогу вернуть, но у меня не останется ни пенни наличных денег. Я вернусь туда, откуда начинала. Но оно того стоило.
– Сколько ты получила за платье? – спросил он, и я знала: что бы он ни заявлял по поводу искусства, он скажет «да» в пользу денег.
Я ответила.
– Этого достаточно? – добавила я.
– Да, – нетерпеливо бросил он. – Этого достаточно.
– Ну что ж, – подвела итог я. – Поздравляю. Ты настоящий победитель в этой игре, не правда ли?
– Я не хотел причинять тебе боль, Миа, – сказал он. – Я даже не знал, что это причинит тебе боль. Разве это не «просто опыт» или «возможность роста»? Разве это не «дар неудачи»?
Он повторял мне слова из моих собственных постов за эти годы. «Дар неудачи» – одно из ключевых понятий моего предстоящего курса, который я разработала после того, как Такер и другие прочитали мне лекцию о том, что мне нужно что-то, называемое пассивным источником дохода.
Хочется прямо сейчас дать ему в морду хорошей большой тяжелой коробкой неудач с множеством заостренных краев. А затем подтолкнуть его к стремительному потоку пассивного дохода.
– Спасибо, – ответила я. – Спасибо за «дар неудачи». Ценю это.
– Ты не была такой саркастичной, когда мы впервые встретились, – заявил он мне. – Раньше ты верила во все, что продавала.
Я с трудом сглотнула, потому что это была правда. Но когда мы впервые встретились, я оплакивала Майка и пыталась цепляться за серьезность и оптимизм, чтобы пройти через это. Теперь я достигла своего рода переломного момента, когда мой телефон вибрировал тысячи раз в день, люди критиковали меня в своих мыслях только для того, чтобы получить лайки, а мои подписчики приносили мне проблемы, которые я не могла решить. Мне нужна была броня, чтобы пережить эти дни. Я думала, что Такер, который паниковал целыми днями после одного неприятного троллинга, мог бы это понять.
– Я верила в тебя, – тихо проговорила я. – Я думала, ты уже был художником. – Его фотографии были прекрасны. Когда я была на одной из лучших его фотографий, это было похоже на бессмертие. – Откуда я знала?
– Ты знала, что я меняюсь. Ты знала, что я хотел большего. И все же ты заставляла меня уменьшать свои мечты до твоих размеров, – ответил он, и, возможно, это была правда. Может быть, мне было все равно, что он теряет интерес к нашему занятию. В конце концов, ему, похоже, нравилось тратить полученные от этого деньги.
От этой мысли меня бросило в дрожь. Неужели я действительно такой бессердечный фанатик определенного образа жизни, каким он меня считает? И если так, то почему он вообще сделал мне предложение? Кто именно кого использовал?
Я опустилась на заднюю лестницу, глядя на море полевых цветов, взбирающихся на холмы, видя перед собой лишь размытые пятна зеленого, синего и коричневого, а затем поняла, что они стали четче, а затем, наконец, и вовсе такими, какими они были, – прекрасная картина. Прекрасная смесь из цвета и углерода, в прекрасной истории, которая должна быть моей жизнью.
– У меня большие мечты, – заявила я ему. – Мои мечты выходят за рамки твоих самых диких мыслей.
И он спросил:
– Если твои мечты можно фальсифицировать для аудитории, настолько ли они грандиозные?
