Катя Саммер
Нырнуть без остатка
Глава 7
Никита
Дорога из Шереметьево окончательно убивает во мне все живое. Я почти месяц слонялся по миру – сборы, соревнования в Европе, рекламный проект. Что ни говори, а раньше я так не уставал. Или не циклился на этом, шел дальше и дальше. Пока не уперся в стену.
Победы больше не приносят удовлетворения. Оставляют горький осадок, который со временем превращается в зыбучие пески. Чем ближе отбор на Игры, тем хуже: сомнения гложут с каждым днем все сильнее. Пытаюсь выбить усиленными тренировками, но они уже проникли в подкорку. Даже сейчас зудят так, что хочется разодрать виски в кровь.
Что, если я опять не смогу?
Поднимаюсь в квартиру, разуваюсь и напрягаю грудную клетку, готовясь наконец выдохнуть. Но с порога чувствую, что не удастся: воздух пропитан запахом еды, в зале горит свет, слышны шаги. Не успеваю подумать об этом, как навстречу выбегает Лиля.
– Ты же должна быть в Нью-Йорке, – говорю, не скрывая раздражения, но мои слова тонут в ее душных объятиях.
Она тянется за поцелуем, но я отворачиваюсь. Лиля делает вид, что не замечает этого, оставляет влажный след на щеке и улыбается до ямочек. Играет на пять баллов. Впрочем, актрисой она всегда была отличной. Если бы не призналась тогда, то я бы и не догадался, наверное.
– Я заказала ужин. Твои любимые ребрышки и…
– Лиль, тормози. Что ты здесь делаешь? Мы так не договаривались.
– Я теперь по предварительной записи должна домой приезжать? – быстро съев улыбку, горячо возмущается она.
Уже правдоподобнее, но на меня не действует. Это место давно перестало быть нам домом.
Она напрягается, понимает, что с мертвой точки мы не сдвинемся, и сдается.
– Завтра в Южном мой отец заключает контракт с твоим. Было бы странно, если бы меня не пригласили.
– Мы вполне могли прийти туда по одному.
По ее лицу становится ясно, что нет, не могли. Общественное мнение слишком важно для нее.
– Я в душ, летел с пересадкой.
Сняв куртку, вешаю ее в гардероб и игнорирую то, как Лиля старательно кусает нижнюю губу. Раньше тормоза срывало от одного этого действия, сейчас – мертвое спокойствие по всем фронтам. И она догадывается. Из-под маски начинают проступать настоящие эмоции, но Лиля быстро берет себя в руки и натягивает фальшивую улыбку.
– Поужинаем, когда примешь душ. Я все разогрею.
И как мы опустились до такого?
Под ледяным напором воды слегка прихожу в себя. Желудок гудит – проспал весь рейс и не помнил, когда ел в последний раз. Поужинать будет неплохой идеей, но я не спешу выходить.
Ищу в голове, в прошлом точку излома. Теряюсь. Почему? Потому что Лиля была центром моей вселенной. Я просто не представлял каково это – без нее, мы ведь со школы вместе. А теперь не понимаю, как быть… с ней.
Сколько раз я слышал: «эта девушка находка», «да она идеальная», «береги ее». Берег. Как умел, как мог. Никого вокруг не замечал. Но ей всегда было мало. Не сумела она справиться с ревностью к единственной реальной сопернице – к воде.
Перед свадьбой я уехал на соревнования, где получил серьезный вывих. Пришлось проходить срочную реабилитацию и задержаться дольше, чем планировал. Лиля, как мне казалось, отнеслась с пониманием: звонила каждый день, подолгу рассказывала, как идет подготовка к церемонии. Все было нормально. Для отношений, которые длятся больше десяти лет, – более чем нормально. Пока она резко не замолчала после девичника.
Такое случалось и раньше, иногда ее показы и съемки длились сутками. Но чтобы ни одного сообщения, ни одного признака жизни в соцсетях – это не было на нее похоже. На четвертый день тишины я позвонил и спросил обо всем сам. Она расплакалась и призналась, что изменила.
Было больно.
И нет, я не святой. У нас ведь были ссоры и долгие расставания, передышки. Я не один раз уходил в загул, иногда даже имен наутро вспомнить не мог. Но не так. Не накануне свадьбы. Не после того, как мы решили идти по жизни вместе.
Я не порвал с ней сразу, только потому что она умоляла – я поддался, дал время обоим остыть и подумать. Ее оставил в Москве, а сам улетел в Южный – там как раз строили дом, в котором мы планировали жить. Но хватило меня на неделю. Не клеилось. Не брала трубку – после третьего гудка мысли грязные лезли в голову. Понял, что не смогу и не хочу так. У нас будто срок годности вышел.
Когда сказал, что это конец, Лиля много плакала и кричала. Винила во всем меня – мою одержимость спортом, вечные соревнования. Говорила, что уделял ей слишком мало времени, что не любил. Жалко звучало. Я ведь всегда поддерживал ее.
Вытерев ладонью запотевшее зеркало, я смотрю на себя. Мне совсем не нравится то, что вижу. Желудок резко сокращается – даже больно от спазма. Обтираюсь наспех, выхожу из ванной в шортах и влажной футболке, сажусь за накрытый стол в зале. Есть хочу, аж слюни текут. Но Лиля в бешенство приводит нездоровой суетой. Со звоном отбрасываю приборы на стол.
– Остановись, – выдыхаю, когда пытается подсесть ближе. – Слушай, я согласился не портить жизнь тебе и твоей семье. Обещал сделать вид, что между нами все нормально, пока наши отцы не заключат контракт, который вам нужен. На большее я не подписывался.
Теперь ясно, что я крупно просчитался с этим уговором, попался на уловку. Лиля использует каждую возможность, чтобы вернуть все, совершенно не слышит меня. Даже расстояние не помогает.
Толком не притронувшись к еде, ухожу в спальню и закрываю дверь. Не сдерживаюсь и бью раскрытой ладонью в стену. Только потом ложусь в постель, Лиля может и в гостевой переночевать.
Из крепкого сна меня будто вырывает что-то. Темнота слепит, рассудок еще замутнен. На мгновение вижу ярко-голубые глаза, кто-то мелькает, все путается. Но, когда длинные волосы падают на лицо, разбираю шепот. Я хватаю ее за руки и встряхиваю.
– Я в последний раз говорю – остановись! – рычу сквозь зубы хриплым ото сна голосом.
Лиля совсем страх потеряла.
– Я прямо завтра объявлю о разрыве, если продолжишь. Ты не поняла? Еще раз повторю – все кончено.
Не буду врать, что ее слезы не трогают. Я любил Лилю. Долго. Наверное, слишком. Чувств вроде бы и нет больше, но сколько воспоминаний. Именно они заставляют разжать пальцы, позволить ей упасть на грудь и едва ли не задушить меня в объятиях.
– Я так люблю тебя. Никит, я жить без тебя не могу. Прости, умоляю, прости меня, я никогда больше, никогда…
Я верю, наверное. Но проверять не готов. Я не сумел простить, даже не пытался. Как Лиля и не думала признаваться, с кем была.
Жду, пока перестанет биться в истерике и уснет. Тихо выхожу в коридор, затем на балкон. Во дворе довольно светло из-за фонарей. По периметру ходит охранник с собакой, громко завывает ветер. Небо все в звездах. Не такое, как было там, когда с девчонкой сидели.
И почему вспомнил о ней? Может, на контрасте. Из той каждое слово тянул клещами, а Лиля болтает без умолку. Молчать никогда не умела, тем более со мной. Тем более без обид, подозрений и дурацких вопросов.
Мысли естественным образом перетекают в другую плоскость и перед тем, как заснуть в гостевой спальне, я снова думаю, что мой запал на исходе. Пора выложиться по полной и, если ничего не выйдет, сворачиваться.
На следующий день наш вылет сильно задерживают, поэтому мы опаздываем. Пробираемся через главный вход на общих основаниях. Лиля снова не затыкается, все ей не так. Раньше я не замечал или она была другой? Да, собственно, плевать.
Торжество отец, конечно, устраивает с размахом. Повод есть – сегодня двадцать лет со дня основания его строительного холдинга, задвинувшего большую часть конкурентов на юге России. Весь городской бомонд собирается на вечере. И телевизионщики здесь. Но Лиля умудряется выглядеть звездой даже на общем фоне. Идеальная в длинном белом платье. Как всегда. Держит меня уверенно под локоть, поправляет галстук.
Замечаю, что на ней снова кольцо с помолвки.
– Хватит, – произношу резко и отхожу на шаг, как раз когда слышу знакомые возгласы.
– Дорогой, приехали! Мои любимые дети! Никки!
Мама. В груди теплеет от ее улыбки. Я скучал.
Она расцеловывает нас в обе щеки, обменивается любезностями с Лилей. Та извиняется за родителей, которые задерживаются, но уже спешат. Я здороваюсь с отцом крепким рукопожатием.
– Чемпион! – гордо выдает он и хлопает меня по плечу. – Я смотрел трансляцию. Что у тебя случилось на четвертом круге? Ты так и не сказал.
Вижу знакомый блеск азарта в его глазах и неуемное желание контролировать. Ничего не меняется.
– Давай потом, – отвечаю тихо, – я к Севе подойду.
Брат с умным видом отчитывает официантов. Иначе и быть не может, Всеволод Игоревич везде важность любит показать.
– Выдохни, – вместо приветствия говорю я.
Тот поднимает глаза, быстро заканчивает разговор, кивает и в привычной манере сжимает плечо. На этот раз я не сдерживаюсь и тихо шиплю. До сих пор болит. Мой важный старший брат, который ведет бизнес и собирается возглавить совет директоров после отца, все замечает, но по-умному не вмешивается.
Сейчас особенно заметно, как сильно он похож на папу – одно лицо, только моложе. Даже повадки и манера речи одинаковые. Правда, между собой они по-прежнему общаются до невозможного формально. Ни разу не видел, чтобы отец обнимал его.
– Где Виолетта? Как жизнь вообще? – спрашиваю, больше чтобы поддержать разговор.
– Мелкий заболел, осталась дома с ним.
– Аккуратнее, стервятники рядом, – шучу я, наблюдая за его помощницей, которая не первый год пытается пробиться выше почетной должности любовницы.
– Ты с Лилей? – слышу удивление в голосе.
Брат единственный, кто был свидетелем наших размолвок. Он знает суть, но не знает причин – не в моей манере обсуждать интимную жизнь.
– Так вышло, – сухо отвечаю.
– Это к лучшему. Нам очень нужен контракт. Не меньше, чем им.
– Знаю.
Знаю, потому что дела идут не так хорошо, как кажется. Несколько конкурирующих фирм объединили усилия и пытаются давить на отца. А еще гринписовцы эти жизнь отравляют. После того, как осели в Южном и организовали здесь фонд охраны природы, все идет наперекосяк. В прошлый раз они затесались среди персонала и устроили забастовку. В прессе тему громко освещали, продажи в новостройках заметно упали. Надеюсь, временно, потому что отец стал хуже выглядеть.
Лиля приближается к нам, широко улыбается, здоровается с Севой, спрашивает о детях. Она – вроде бы незаметно – кладет ладонь мне на спину, но я не успеваю напрячься, что-то происходит.
Тишина растворяется в нарастающем гуле. Я вижу морщину на лбу отца – тот мрачнеет, говорит с местной охраной на повышенных тонах. Начинается суета. А потом всех резко просят не поддаваться панике и без спешки покинуть зал.
Я подхожу к отцу, Лиля семенит следом.
– Что происходит, пап?
– Здание заминировано, – произносит ровно, но заметно, как отец напряжен.
– И? – тяну я.
– Уходите. Поступил звонок, что в здании бомба.
Дальше все как в замедленной съемке. Лиля начинает трястись и верещать. Мама даже крестится – набожная она у меня. Подталкиваю их вперед, прикрываю от толпы, чтобы никто в давке не ударил случайно. Мы спускаемся, как раз когда с орущей сиреной и мигалками подъезжают пожарные. Сюр какой-то, если честно.
Выходим за огороженную территорию. Вокруг шумят рации, рядом раздается заливистый лай. Замечаю, как из полицейской машины выпрыгивает огромная черная овчарка. И все бы ничего, но мне кажется, что я вижу мираж.
Или нет?
Нет. Прямо напротив стоит девочка Рада. С поводком в руках и в необъятном полицейском бушлате. Она тоже видит меня. На миг ее губы распахиваются, она моргает. А после отворачивается, зовет пса и идет в самое пекло.
Глава 8
Рада
Это дежурство не ладится с самого начала. Сперва не выходит Ира – простыла. Затем Волк вредничает на построении и в обед отказывается есть сваренную кашу. Еще целые сутки впереди, а я уже на износе. Хорошо, хоть на кинодроме3 Волк ведет себя спокойнее.
Я его не виню. Если собака не слушается, самое главное – понимать, что в первую очередь нужно искать причину не в ней. А мне долго гадать не приходится. Кажется, Волк до сих пор дуется, что оставила его на неделю. Говорила Пустовой – плохая идея. Ее палевому лабрадору по имени Зазноба хорошо отдыхалось на даче у родителей Иры, а вот Волку в стенах вольера и под присмотром старшего сержанта Кощеева – как-то не очень.
Но на работе настроение мальчика, конечно, никак не отражается. Только мы надеваем шлейку и забираемся в спецмашину, он забывает все обиды. Сосредоточен и прекрасен в своей стихии. Мой герой.
После окончания тренировки мы вместе заваливаемся на холодную землю – нам слишком жарко. Пока идет сессия, я специально избегаю тактильных контактов, зато сейчас с душой хвалю, обнимаю. Малыш тает, облизывает меня, выгибается. Такой большой стал.
Помню, как увидела его совсем щенком и сразу влюбилась. Весь выводок Центра кинологической службы носился по загону, мелочь наперебой скулила, дралась за еду. Он один сидел в сторонке и взирал свысока. Никого не подпускал близко – ни собак, ни людей. В питомнике его собирались выбраковать как асоциального и не поддающегося дрессировке, но они просто не сумели найти подход. Мы с ним поняли друг друга с одного взгляда. А когда тот с помощью хитрости выбрался из барьера и по следу разлитого бульона пришел ко мне на кухню, я решила, что из него выйдет прекрасный поисковик.
Это уже в ростовской школе служебно-розыскного собаководства мы сузили профиль до спецов в обнаружении взрывчатых веществ, оружия и боеприпасов, а теперь каждый день совершенствуем навыки. За полтора года мы стали неделимы. Волк – мое все. Моя душа и моя суперсила. Мы вдвоем многое прошли, многому научились вместе.
– Больше не проси его целовать, – ворчит Кощей, прерывая наше блаженное одиночество. – И отрезать ничего не угрожай.
До сих пор припоминает мне разговор месячной давности. Именно он приглядывал за Волком, пока я уезжала на море, за что я ему благодарна. Но даже этот факт не помогает мне быть чуточку терпимее. У меня на него самая настоящая аллергия.
– Плохо он себя вел, да? – спрашиваю у Волка, а Кощеев прыскает от смеха.
Я наблюдаю, как они проходят на площадку с зонариком4 Фениксом, которого мы зовем королем закладок – он ищет наркотические и психотропные вещества. Век бы Кощея не видела: мы с ним редко пересекаемся, это сегодня сошлись из-за больничного Иры.
– Ничего. Мы его накажем, согласен? – шепчу на ухо Волку, а тот лижет щеку в ответ.
После уборки вольеров и территории, я занимаюсь бумажной волокитой – составляю месячный план тренировок, который давно пора сдать, заполняю отчеты и акты. На часах шесть вечера, а я беспробудно зеваю – плохо спала, потому что резко похолодало, а батарея в общаге и по сей день не греет.
– Маугли, – вдруг зовет Кощеев так громко, что я подскакиваю, – не спать. Выезжаем вдвоем.
– А что так? Боятся, ты один не справишься?
– Поговори мне тут, – ворчит он.
Вредный, но безобидный. Задирает при любой возможности, потому что отказалась на свидание с ним идти. Мужчины.
Волк радостно скачет при виде меня, вытягивается во весь рост, когда открываю вольер. Мы молча и быстро загружаемся в машину и выезжаем на место происшествия. В пути становится известно, что поступил звонок о взрывном устройстве в конгресс-холле, где проходит массовое мероприятие.
Мы прибываем как раз кстати – вместе с пожарным нарядом и скорой помощью. Саперы и спасатели тоже здесь. Периметр оцеплен, уже проводится эвакуация из здания и с прилегающей территории, что в зоне риска.
Ну теперь наш выход.
Кощеев распахивает дверь под гул сирен и пускает Феню вперед. Мы с Волком уверенно выдвигаемся следом. Каждое движение отточено до предела, затерто до дыр – ни одного лишнего. Многие посмеются, со стороны взглянув на нас с Волком, ну и ладно. Он знает свое дело, я ему всецело доверяю. На этом все. Когда вдруг начинает пахнуть жареным, люди резко перестают забавляться и просят помощи.
– Волк, – зову, чтобы держался рядом.
Малыш рвется к работе, нетерпеливо перебирает лапами – для него это самый чистый кайф, цель всей жизни. Рвется, но ждет. Ждет меня, ждет разрешения.
Только собираюсь только дать команду, как чувствую необъяснимое покалывание на щеках и шее. Оборачиваюсь и в первый миг даже не верю, что вижу Горского. Да так просто не бывает! Хочется спросить одно: какого черта? Несколько раз моргаю, чтобы избавиться от наваждения – он уже преследовал меня во сне. Может быть, и это видение? Но нет же. Стоит. Смотрит. Издалека заметно, как шевелит бровями и сводит их к переносице. Отворачиваюсь, прежде чем начать разглядывать девушку рядом с ним. Красивую.
Реальность разводит нас в разные стороны, и я даже рада этому. Только на крыльце двадцатиэтажного здания поддаюсь порыву и оглядываюсь назад, но не нахожу его в толпе за решеткой забора.
Сосредотачиваюсь на задании и иду вперед. По инструкции нужно начинать поиск с нижнего подвала и заканчивать крышей: сначала работаем мы со служебными собаками, потом визуальный осмотр проводят специалисты с техникой. Но сегодня есть прямая наводка.
– Подозрительную коробку обнаружили в тронном зале, – сообщает Кощеев и уже ведет за собой.
– Серьезно? В тронном?
Я закатываю глаза и следую за ним.
Здесь такое количество коридоров и помещений, что на полный досмотр пришлось бы задействовать, пожалуй, и областные ЦКС5. Все вокруг пышет дороговизной, мне страшно коснуться чего-то. А люди здесь работают, проводят вечера и даже ночи, если верить стендам с рекламой белоснежных спален. Вспоминаю о «золотом мальчике» – теперь ясно, почему его так прозвали.
Тронный зал ярко освещен, повсюду стоят подсвечники, а в центре с потолка свисает сказочных размеров люстра. Столы ломятся от аппетитных блюд, и у меня невольно хватает живот – когда нас вызвали, я как раз собиралась ужинать.
Глядя на запредельную роскошь вокруг, невольно вспоминаю, как ребята в детдоме, далекие от реальности, совершенно серьезно рассказывали, что деньги им после выпуска достанет фея, а жить они будут в большом доме со слугами. Ведь наш приют, по сути, и был таким местом: нянечки, санитарки, воспитательницы и деньги – хоть и мизерные, но с неба. Интересно, кто-нибудь исполнил мечту? Судя по тому, как часто я встречала знакомые лица на работе и в криминальной хронике, – очень вряд ли.
– Ищи! – говорю Волку, отпуская поводок.
Мы обходим коробку по кругу. Несколько раз. Волк всем видом показывает, что внутри ничего нет. Страшно ли мне? Всегда. Я ведь живой человек. Но я верю ему, он не ошибается никогда.
– Чисто.
– Уверена? – переспрашивает Кощей.
– Абсолютно.
Он, конечно, изображает недоверие, специально выказывая неуважение подобными вопросами, но коробку тем не менее открывает сам. И резко вскрикивает, потому как из нее брызгает что-то красное. Нет, не кровь. Пахнет… краской?
На проволоке, что тянется из коробки, висит игрушка. Клоун. В руках у того записка с кричащей надписью «убийцы». Мне не по себе. Но сильнее беспокоят собаки – Феникса тоже неслабо заляпало, у Волка испачкан хвост. А Кощей по заслугам получил.
Слышу позади звуки потасовки, потом мелькает вспышка. Журналисты – отчаянные люди, вечно суют нос, куда не надо.
– Убрать посторонних! – Кощеев громко ругается, пока Волк усердно облаивает клоуна. – Значит, чисто говоришь?
Он гневно смотрит на меня.
– Взрывное устройство не обнаружено, товарищ старший сержант. Да, Волк? Волк!
– Наряды вне очереди я тебе обеспечу, – выплевывает он перед тем, как мы отправляемся зачищать территорию.
На улице до сих пор столпотворение. Пресса, зеваки, гости с праздника – или что там в этом тронном зале должно было состояться. Прохожу мимо: здесь, но не на сегодня, наша работа закончена.
– Вам ранее угрожали? – следователь адресует вопрос седому мужчине, и я обращаю на них внимание.
– Мне каждый день угрожают. С моим-то статусом! – отвечает громко. – Я Горский! Что непонятного?
Никогда бы не подумала. Это отец Никиты? У них же ничего общего. Ну, кроме фамилии.
Наблюдаю, как снимают оцепление, по толпе пробегает шепот. Я иду прямиком к припаркованной служебной машине, но Волк, как назло, останавливается и обнюхивает девушку. Ту самую девушку, которая была с Никитой. Даже против воли приходится теперь рассмотреть ее внимательнее и не найти ни одного изъяна.
– Уберите эту шавку! – голосит она, и мне тотчас хочется ей врезать.
– Фу, Волк! Рядом! – требую от него, а затем, не сдержавшись, тихо добавляю: – Сама такая.
– Что ты сказала? – завывает ты еще громче. – Нет, ты слышал, что она сказала?
Черт, Никита появляется. Ну не было же его, откуда взялся?
– Зай, эта сотрудница оскорбила меня!
Я намеренно блокирую слух и отвожу взгляд, лишь бы не замерзнуть от холодного безразличия в глазах Горского.
– Лиля. – Всего четыре буквы, а сколько в них злости и нетерпения.
Не только со мной он такой.
Дамочка прекращает капризничать как по мановению волшебной палочки. Актриса, блин.
Дожидаясь Кощеева, смотрю вокруг, но меня продолжает тянуть в сторону Горского. Из последних сил сопротивляясь, я утыкаюсь взглядом в женщину рядом с ним – одетую в строгий плащ и, наверное, тяжелые сережки, которые достают до плеч. Вот на нее Никита похож больше. У них даже подбородок одинаковый. И цвет волос. Мама его?
Она шепчет без остановки и то и дело целует крестик. Неужели люди и правда верят, что невидимый Бог им поможет?
Нет, я не спорю, что существует какая-то высшая сила, но почему она должна кому-то помогать? Она нас создала – и на том спасибо. Не думаю, что «силе» есть дело до нас.
В детском доме крестили целыми пачками. Я не шучу: приходил батюшка и через минуту-другую все дети становились освященными. Их убеждали, что теперь их жизни переменятся: теперь они несут в себе все человечество, теперь они не одиноки. Бред. Не спасло это – кто сидит в тюрьме, кто пропал без вести, кто до сих пор в детдоме. Не свалилась сверху манна небесная, никто не озарил их путь лучом света. Чуда не произошло, потому что чудес не бывает.
– И где твой бронежилет? – раздается над самым ухом почти шепот.
Я не пугаюсь, не вздрагиваю, но полчища мурашек расползаются от шеи по всему телу.
Подняв глаза, я молчу. После нашего знакомства почти месяц назад я запретила себе думать о Горском. И уж точно не рассчитывала встретить его. В Южном. При исполнении.
Волк подает голос негромким рычанием. Отхожу на шаг, чтобы не нервничал, и киваю на мальчика.
– Вот он. И бронежилет мой, и табельное оружие, и напарник. Комбо.
– Можно? – Никита сначала спрашивает у меня и только потом садится перед Волком.
– Он не сильно дружелюбный, – предостерегаю, чтобы тот не лез с сантиментами.
Волк, конечно, не укусит, но рявкнуть может неслабо.
– Кого-то мне напоминает, – произносит Никита вскользь, а в следующую секунду уже чешет моего героя за ухом.
Тот аж скулит от удовольствия, вертит мордой, требуя еще и еще. Как такое возможно? Он же вообще редко кого к себе подпускает. Ужасно странно. Но больше меня удивляет широкая улыбка Горского. Оказывается, умеет.
– Рада! – слышу вдруг.
Быстро оборачиваюсь и вижу Кощеева. Тот внимательно смотрит на меня и на Никиту, который продолжает гладить Волка. Старший сержант по-прежнему сильно перепачкан краской, не могу сдержать улыбку. Интересно, с каких пор он меня по имени зовет?
– Поехали.
Тотчас киваю и чуть натягиваю поводок. Нужно бежать.
– Вы занимаетесь хорошим делом, – вырастая в полный рост, произносит Горский.
– Спасибо, – бросаю я и, не попрощавшись, ухожу.
В этот раз оставляю последнее слово за собой.
