Катя Моссин
Пробуждающий
Ранние годы
Семья
Шестого ребенка Шри Химмат Бахадура Шармы и Шримати Гьяни Деви Шармы, родившегося в Бхопале 10 июля 1957 года, назвали Шайлендрой. Он был третьим сыном и последним из детей. Старший брат Махендра был старше его на 23 года, за Махендрой следовали три сестры – Нирмала, Мридула и Пратибха, а средний брат Гьянендра был ближе всего к нему по возрасту.
Несмотря на звучное имя, означающее «Повелитель гор», в первые месяцы жизни ребенок плакал непрерывно и безутешно с перерывами на еду и сон. Неулыбчивый младенец был безучастен к попыткам матери и нянек отвлечь его забавными трюками, обычно хорошо успокаивающими детей. Темные глаза малыша внимательно изучали мир, хотя их взгляд, казалось, был больше обращен вовнутрь, и он совсем не хотел отвлекаться от этого созерцания. Никто не слышал, чтобы он смеялся; малыш вел себя так, будто для смеха не было никаких причин. Наверное, так оно и было.
Первое произнесенное им слово относилось к миру животных, не людей. Ему было около восьми месяцев, когда мать, державшая его на руках, указала на пробегающего пса: «Кутта, собачка!», и он четко повторил это слово. Возможно, оно предопределило его любовь к собакам на всю жизнь. Остальные слова малышового словаря он выучил очень быстро, но разговорчивым это его не сделало.
Ему не было и пяти лет, когда он начал читать на хинди. Еще не умея писать, он знал все буквы и часами читал, и разглядывал последние газетные страницы с комиксами. Как-то так вышло, что ровесники его не интересовали. Он предпочитал компанию взрослых, и ему обычно разрешали присутствовать при их беседах. Взрослые обсуждали интересные вещи, их разговоры не нарушали его обычного задумчивого состояния. Темы, которые они обсуждали, он понимал плохо, но они были гораздо увлекательнее детской болтовни, лишенной, на его взгляд, всякой содержательности.
Отец, выпускник Калькуттского Университета, занимал высокий пост главного судьи штата. Родители были уже женаты, когда Химмат Бахадур Шарма получил юридическую степень. Молодая пара активно участвовала в различных митингах, акциях и маршах против колониального господства Британии. В Дели они лично встречались с Махатмой Ганди, его женой Кастурбой и внучатой племянницей Манубен. Индия переживала радикальное преобразование (одно из бесчисленных в ее истории), политическая и духовная жизнь того времени была яркой и захватывающей.
Среди новых знакомых молодых супругов были видные деятели политической сцены: первый премьер-министр Джавахарлал Неру, его жена Камала, первый вице-премьер Сардар Патель, знаменитый политический и духовный лидер Абдул Гаффар Хан. Все эти люди находились в начале или в расцвете своих политических карьер и исторических миссий. Круг знакомств не ограничивался политиками и активистами; в него входила и Сароджини Найду, известная индийская поэтесса, прозванная «индийским соловьем».
Это была бурная и захватывающая жизнь, и оба супруга наслаждались ею. Однако в какой-то момент дед по отцовской линии, полковник Гулаб Сингх, настоял, чтобы молодая пара перебралась из семейного поместья Шиврам-ки-Гархи, находившегося недалеко от Агры, в Гвалиор[22]. Там Химмат Шарма поступил на юридическую службу и сделал блестящую карьеру. Любой, кто прибывал в город, мог сказать рикше на вокзале: «К дому господина судьи» – и его доставляли по назначению. В точном адресе не было необходимости, отца в городе знали все.
Благодаря отцовской должности, связям и происхождению (семья принадлежала к знатному роду) их дом часто посещали верховные судьи, высокопоставленные чиновники и члены различных королевских семей. Государство предоставляло окружному судье комфортабельные резиденции, и семья всегда жила в больших особняках с многочисленным штатом прислуги.
Просторные усадьбы c горничными и слугами были привычной частью его детства. Возможно, именно поэтому, спустя годы, поселившись в большом поместье с многочисленными работниками, он воспринял это как нечто привычное и даже закономерное.
Привычка обращаться ко всем по имени сформировалась у него в раннем детстве. Из-за его юного возраста и положения отца это не казалось неуважением, и позднее подобная прямота стала частью его характера. Неизменно вежливый, он попросту игнорировал ненужные формальности. А еще это была отличная тренировка социальных навыков. Повзрослев, ни он, ни его братья и сестры не испытывали и тени смущения в присутствии высокопоставленных лиц, какого бы статуса или положения те ни были.
…Его мать была не только красивой, но и очень сильной женщиной, – все знавшие ее признавали этот факт. Говоря, что она сильная, люди подразумевали силу во всех аспектах: мощный интеллект, твердый характер, непреклонные убеждения и несокрушимая любовь. Ее гороскоп показывал экзальтированный Марс, планета войны и мужества наделяла мать поразительной стойкостью. Особенно непоколебимой была воля, дополняющая удивительную для женщины физическую силу. Гьяни Деви во многом опережала время: она отлично водила машину, была искусной всадницей и имела ученую степень в науке аюрведы[23].
Его дед по отцовской линии, достопочтенный Гулаб Сингх, вышел на пенсию в чине полковника армии штата Джодхпур, и полное звание звучало как «Главнокомандующий конно-кавалерийской части».
Обе ветви семьи принадлежали к касте браминов[24], однако их варна[25] была варной воинов-кшатриев[26], и женщины клана могли соперничать твердостью духа с мужчинами. Они были потомками Ашваттхамы[27], легендарного героя-воина, который был не вымышленным персонажем из Махабхараты[28], а реальным человеком. Женившийся семнадцать раз, он оставил многочисленных потомков, и их семья вела родословную от одной из ветвей. Эти брамины не были жрецами, поскольку принадлежали к готре[29] воинов. Может поэтому их семья не была особо религиозной. Как правило, они отмечали только Джанмаштами[30] и Дивали[31], но никогда не звали пандитов[32]. Вместо этого отец и другие родственники сами мастерили алтарь, украшая его цветами и подношениями, – это было единственное, что могло сойти за религиозное поклонение. Перед традиционной ночью Шивы все постились, но без традиционных молитв.
В целом, в семье царила атмосфера тихой веры, без всяких ритуалов; преданность-бхакти[33], монотонное повторение мантр[34] или пение киртанов[35] не приживались в их большом доме. Тем не менее, отец и дяди прекрасно знали индийские писания, свободно говорили и писали на санскрите. Но чтению мантр и проведению пудж предпочитали обсуждение Махабхараты и Рамаяны[36], расшифровку скрытых смыслов и сложных сюжетных поворотов.
Заглянуть в будущее не удается никому. Поэтому, если бы кто-то осмелился предсказать, что младший ребенок клана Шарма будет ежедневно проводить один из самых важных в индуизме ритуалов, подобное «пророчество» было бы встречено с недоверием и, возможно, даже с насмешкой.
Последнее путешествие деда и первые дружбы
Ему было всего пять лет, когда его дед, отставной полковник Гулаб Сингх, оставил тело в возрасте 97 лет. Когда стало ясно, что дед долго не протянет, полчища тетей, дядюшек и дальних родственников, почти двести человек, наводнили их дом.
Комната деда, где он жил последние 30 лет, находилась на первом этаже. Там он и лежал, слабый, но сосредоточенный, готовясь отправиться в последнее путешествие, куда более захватывающее, чем все предыдущие приключения.
У постели деда несли круглосуточную вахту. В течение пятнадцати дней с раннего утра до поздней ночи его отец читал вслух Гиту, а дядья нараспев скандировали любимые мантры деда. На шестнадцатый день дед попросил положить его на пол. По традиции, незадолго до смерти человек должен лежать на земле, чтобы почувствовать ее последнее объятие. Пол был немедленно вымазан коровьим навозом и устелен листьями тулси. Деда положили на импровизированное ложе; он повторял: «Рам, Рам…»
Хотя он был тогда совсем маленьким, эта сцена навсегда осталась с ним: голос отца, читающего Гиту; движения губ деда, безмолвно вторящего шлокам[37], и два больших светящихся шара, внезапно спустившихся с потолка. Почти сразу же эти яркие сферы взмыли вверх, но теперь их было три. Потом все исчезло. В тот момент в комнате находилось 18 или 20 человек, и все видели одно и то же: две светящиеся сферы спустились, три поднялись вверх, и все находившиеся в комнате выдохнули одновременно: «О, он ушел, он ушел!».
Дед оставил тело на полу, так как больше не нуждался в багаже. Конечно, детский ум не смог придать этому осознанию ясность, но ощущение осталось. Уход деда был торжественной церемонией, похожей на свадебную, в которой Смерть брала в жены Жизнь. И Она была прекрасна, потому что посланные Ею изумительные светящиеся золотые сферы не могли быть посланцами темной и страшной бездны…
…Открытое проявление нежностей было редкостью в их семье, и время от времени он чувствовал некую тоску, потребность выявить эту любовь, убедиться, что она существует.
Какое-то время семья жила в маленьком уютном городке Сагар, расположенном в штате Мадхья-Прадеш. Он тогда учился во втором классе и дружил с мальчиком по имени Хари Ом, чья мать была поденщицей – одной из тех похожих на пестрые вкрапления в канву однообразных деревенских пейзажей женщин, вечно склоненных над придорожной травой или мерно машущих серпами и мотыгами в полях.
Однажды он зашел к ним днем, когда мать Хари должна была вернуться с работы. Как у всех деревенских женщин, ее день начинался очень рано. Хари Ом ждал ее, подогревая горчичное масло в кастрюльке на плите. Когда она вошла в дом, Хари взял серп из ее рук и поставил у стены, а затем посмотрел на ее ладони, покрытые волдырями и шрамами, свежими и старыми.
С неописуемой нежностью Хари Ом начал смазывать руки матери теплым горчичным маслом, а та смотрела на сына с любовью. Наблюдая за ними, он испытывал бурю эмоций, и самой сильной была зависть.
…Вернувшись домой, он категорически потребовал от матери взять серп и немедленно отправиться в поле косить траву. И когда от тяжелой работы у нее на ладонях появятся болезненные кровоточащие волдыри, он смажет ее руки теплым горчичным маслом! Это заявление вызвало шквал смеха и шуток и стало домашней легендой. Но он навсегда запомнил выражение глаз матери своего друга и осторожные движения пальцев сына, нежно и почтительно касавшихся ее натруженных ладоней. По той или иной причине эта сцена осталась с ним навсегда. По прошествии лет он был уверен: у друга все сложилось хорошо, поскольку люди с сердцем, наполненным такой любовью, заслуживают лучшего.
…Отец придерживался традиционных взглядов на образование и даже не рассматривал возможность обучения в частных школах или заведениях с английским уклоном. Все дети посещали государственную школу. Первый день в школе был довольно депрессивным. Опасаясь перемен, он не испытывал никакого энтузиазма в связи с началом новой жизни, но вынужден был подчиниться неизбежному. Компания других детей его не привлекала, он хотел выбирать друзей сам. И в конце концов начал это делать.
Поскольку отец был окружным судьей и принадлежал к городской элите, большинство учителей не рисковало отчитывать сына крупного чиновника, чем он и пользовался, редко выполняя домашние задания. Однажды, глядя в окно во время скучного урока, он не услышал, что к нему обратился новый учитель. Тот применял обычные тогда для индийских школ методы внушения. Невнимательный студент получил оплеуху.
Вместо того, чтобы расстроиться или испугаться, он усмехнулся, представив огромную Вселенную, подобную пылинке Землю, и находящуюся где-то на этой крошечной пылинке школу, абсолютно микроскопическую. И в этой школе учитель, размером меньше микроба, давал ему пощечину. Какой абсурд! Справиться с неконтролируемым смехом он не смог, чем только разозлил учителя и спровоцировал еще пару затрещин.
В государственных школах дети разных каст обучались вместе. Его одноклассниками были сыновья прислуги, дети чернорабочих и даже сын мясника (самая презираемая профессия в Индии). Не то чтобы он не знал про существование каст, просто они не были частью его жизни, и он приглашал одноклассников в дом. Мать встречала всех одинаково радушно. Осознание социальных различий начало прорастать позже, и потребовалось довольно много времени, чтобы понять общий смысл социальных рамок.
Их дом находился прямо напротив центральной тюрьмы Сагара. Один констебль регулярно приносил бумаги из суда отцу, когда тот работал дома. Будучи сыном судьи, он обращался к констеблю по имени. Сын констебля был его одноклассником, они часто играли вместе, но кем был отец приятеля, он точно не знал. Семья одноклассника жила в служебных квартирах на территории центральной тюрьмы. Однажды, перейдя дорогу, он направился в скромную квартирку друга. Они играли, когда констебль вернулся домой. По привычке он обратился к полицейскому по имени, спросив: «Что ты здесь делаешь?» Приятель сказал: «Это мой папа…». Мужчине было явно не по себе, он не знал, как обращаться к юному гостю. Ситуация была неловкой, однако он не придал ей особого значения, и дети вернулись к игре.
На следующий день в школе друг неуклюже старался его избегать. В перерыве между уроками он спросил: «Почему ты со мной не разговариваешь?». Сын констебля ответил, что отец запретил ему играть с сыном судьи, заявив, что близкое общение с детьми важных и богатых людей испортит его.
Вернувшись домой, он потребовал у отца пояснений, и они проговорили довольно долго. Отец терпеливо пытался объяснить разницу социальных положений. Оказалось, даже если он сам относится ко всем одинаково, другой человек все равно может чувствовать разницу в их положении, дистанцию. Это поразительное открытие перевернуло его мир, став первым уроком о социальной иерархии и нюансах человеческого поведения.
В последовавшие годы ему пришлось встретиться с бесчисленными представителями различных каст и варн. Некоторые происходили из очень скромных семей и многого достигли сами. Другие, будучи отпрысками благородных родителей, не имели ни капли достоинства и чести. Хотя и предопределенные законами кармы, правила социальной иерархии были крайне запутанными. Он предпочитал следовать кодексу сердца. С сыном констебля они остались друзьями.
Жена слуги
Их клан был огромен; бесчисленные тети, дяди и кузены жили в четырехэтажном доме вековой давности. Со временем к нему пристроили еще несколько жилых зданий. К моменту его рождения в своеобразном поместье проживало не менее 150 теток, дядюшек и бесчисленных кузенов. Сосчитать точное количество членов семьи ни по количеству порций, приготовленных на обеды и ужины, ни по бесконечным чашкам чая, который пили с утра до вечера, было невозможно. В огромном хозяйстве требовалось много обслуги. История одного мальчика на побегушках, жившего в доме, оставила в его памяти заметный след, хотя в то время он сам был ребенком.
Занятый с раннего утра до поздней ночи, этот паренек вечно сновал с подносами, одеждой, сдаваемой в стирку, тряпкой или веником – в зависимости от приказов хозяев. Он был одним из бесчисленных слуг, никто не воспринимал его всерьез, но сам паренек выполнял обязанности очень тщательно. Добрый, искренний, хотя и неграмотный, он занимал самую нижнюю ступень даже в иерархии слуг.
Когда юноша достиг совершеннолетия, почтенный господин судья, его босс, распорядился женить его на девушке из той же деревни. Никогда не посещавшая школу молодая жена тоже не умела читать и писать и была воспитана в патриархальных традициях индийского севера. Обычаи эти были настолько древними, что изумляли горожан. Они инстинктивно улавливали их глубокий смысл, однако неизменная практичность повседневной жизни вызывала у них насмешливое отношение ко всему патриархальному.
Молодая жена слуги все время держала лицо закрытым, что само по себе было неудивительно, так как этот обычай был широко распространен во многих деревнях. Также она ежедневно выполняла абсолютно непостижимые для горожан ритуалы.
Каждое утро она простиралась ниц перед молодым мужем: «Пожалуйста, простите меня за то, что во время сна мои ноги могли случайно коснуться вас». Совершив собственные омовения, она обмывала водой большой палец ноги мужа и пила эту воду. Но это не все: даже будучи замужем, она никогда не произносила имя мужа вслух. Это не был суеверный страх невезения. Имя мужа являлось именем ее личного божества, ее Господа и повелителя, и она не могла осквернить его речью. Женщина произносила его про себя, приходя в храм собственного сердца. Дети пытались заставить ее сказать имя мужа вслух, но она так и не сделала этого: называла его «он», или «они» во множественном числе.
Возможно, современные феминистки осудили бы данные практики, списав их на недостатки образования. Сегодня подобные традиции (возможно, совершенно справедливо) объявлены торжеством патриархии, нарушением женских прав и основных свобод. Однако для жены слуги это был единственно приемлемый образ жизни. Ее безграничная преданность отцу ее детей и мужу, данному ей Господом, не позволяла фамильярно звать его по имени.
По мере того, как обитатели дома наблюдали этот ежедневный спектакль, их отношение к женщине и к ее мужу начало постепенно меняться. Хотя тот и оставался всего лишь слугой, к нему начали относиться с растущим уважением. Невозможно было пренебрежительно обращаться с тем, кого ежедневно почитали как божество. Молодая женщина была умна и трудолюбива, знала множество лекарств и рецептов, и со временем заняла почетное положение среди домашней прислуги. Супружеская пара прожила достойную жизнь. Когда слуга умер, его хозяин, уважаемый судья, продолжал помогать вдове с воспитанием и образованием детей. Один из их сыновей стал государственным служащим, что было огромным успехом. Семье неграмотных выходцев из деревни удалось вырастить первое поколение тех, чья судьба должна была обязательно измениться к лучшему…
Семья бывшего работодателя относилась к вдове с уважением, ее всегда приглашали на свадьбы и праздники. Позже, повстречав тысячи людей и наблюдая различные вариации людских судеб, он всегда считал за честь знакомство с этой женщиной, изменившей жизнь собственного мужа одной лишь силой преданности. И неважно, была ли эта любовь исполнением долга и данью старым традициям или проявлением изначальной созидающей силы женского начала. Вместе с этими воспоминаниями его детская память безотчетно впитала твердую убежденность: безоговорочная поддержка женщины дает мужчине силу и вызывает уважение других. Конечно же, с учетом многих других факторов. Сила женской энергии созидания щедро питала тех, кому посчастливилось принимать ее. Благословение женщины было волшебным эликсиром, выражением изначальной силы, породившей весь этот мир. Нужно было лишь завоевать сердце Шакти[38].
Город. Книги. Время
Свернувшись в чаше долины чешуйчатым голубым драконом, город вытягивал голову на север и щетинил гребень древнего форта. Гвалиор не был обычным шумным индийским городом, по крайней мере, ему он таковым не казался. Да, на улицах многолюдно и шумно, но воздух пропитан ароматом невысказанной тайны, известной всем, но обсуждавшейся немногими. Иногда его посещало странное чувство, что знавшие эту тайну местные жители продолжали рождаться здесь, поколение за поколением возвращаясь на эти выбеленные солнцем узкие улочки, к легендам о свободолюбивых бандитах, милостивых правителях и спрятанных сокровищах. Вероятно, они надеялись найти волшебное золото и верили в удачу. Почти каждый слышал о сокровищах или пытался их найти. Спрятанные джиннами или королями клады были тут, совсем рядом; по рукам ходили всевозможные карты, где они были помечены. Однажды он видел план, нарисованный на изъеденной по краям и вытертой по сгибам старой верблюжьей шкуре. На ней расположение клада было привязано к нескольким достопримечательностям: от колодца нужно было идти к старому дереву, затем свернуть налево перед храмом – и так далее. К сожалению, эта весьма подробная схема была нарисована задолго до того, как Гвалиор стал городом. Застройка сделала местность неузнаваемой, указанные ориентиры исчезли, различимы были только форт и два-три сохранившихся храма. Теперь город окружал величественную крепость со всех сторон.
По легенде, парящий высоко на скалистом плато над голубоватым морем плоских городских крыш форт был построен джиннами за одну ночь. Шесть соединенных между собой бастионных башен покрывали орнаменты, изображающие слонов, леопардов и уток. Васильково-синие, лазурные, желтые, изумрудно-зеленые пигменты росписей не выцветали, хотя были извлечены из лепестков цветов и листьев растений много веков назад. Прохладные, гулкие подземелья были отличным местом, чтобы скрываться от городского шума и суеты. Словно гигантский корабль, форт плыл по волнам современности, чуждый новым ритмам так же, как ледокол чужд льду. Приговоренный стоять на якоре посреди переменчивого моря города, форт молча наблюдал за ним.
Было известно, что в форте (или под ним) жила целая колония джиннов. Иногда, когда у женщин-джиннов были сложные роды, туда звали акушерок из города. Повитухам платили за работу кучками пепла или пригоршнями холодных углей, которые превращались в алмазы или золото на выходе из ворот форта. Сказки или нет, но он лично видел монеты джиннов, и этот факт убедил его в существовании параллельных миров, где обитали совершенно неведомые людям существа.
Дед его одноклассника владел кондитерской перед главными воротами форта в старом городе. Однажды он закрывал магазин позднее обычного; в те времена электричество все еще было роскошью, и лавки закрывались рано. Внезапно вошел высокий и очень смуглый человек в тюрбане, скупивший весь запас сладостей, несколько килограммов. Вместо купюр покупатель расплатился так называемыми кожаными монетами: кружочки золота весом в грамм были закреплены в кусочках мягкой коричневой кожи. На следующий день хозяин намеренно оставался в магазине допоздна, и тот же человек пришел снова, и снова купил несколько кило сладостей, расплатившись этими же монетами. Так продолжалось несколько месяцев, пока незнакомец не перестал появляться. Продав золото, семья разбогатела, но несколько монет осталось на память. Одноклассник показал одну: плоский золотой диск без всякого тиснения был вставлен в мягкую коричневую кожу, пахнущую мускатным орехом.
…В последние три года перед выходом отца на пенсию семья проживала недалеко от Гвалиора, в Шивапури, бывшей летней столице королевской семьи. В 1967 году их посетил известный астролог – среди высокопоставленных чиновников было принято советоваться со звездами. Вся семья собралась со своими астрологическими картами, и астролог по очереди толковал их. С годами многие из тех предсказаний сбылись, однако самый запоминающийся прогноз получил младший сын уважаемого судьи. «Что бы этот мальчик ни делал в жизни, он потерпит неудачу во всем». Ему тогда едва исполнилось десять, но он ответил без колебаний: «Тогда я вообще ничего не буду делать».
Линия жизни, также часто называемая линией земли, на его ладонях отсутствовала, как и линия ума. Линия сердца была четкой, но двух других попросту не было, и это озадачивало всех, кто видел его ладони. Они стали проявляться позже, после того как он начал заниматься йогой. С годами он пришел к убеждению, что астрология надежней хиромантии. Изменчивые и непредсказуемые линии на ладонях могли появляться или исчезать под влиянием неизвестных факторов. Звезды же были неизменны.
…Настоящей его страстью было чтение, но учебники и домашние задания он ненавидел. Научившись читать задолго до школы, он считал книги лучшими проводниками и верными друзьями. Времени на скучные домашние задания попросту не хватало – настолько увлекательны были любимые книги, которые он поглощал сотнями. К десяти годам он прочел множество библейских историй и индийских мифов. Библия и Ветхий завет были подобны захватывающим триллерам. Читая о приключениях Иисуса, он сопереживал Ему, но больше всего впечатлился физической силой Самсона.
Джек Лондон совсем не протестовал против соседства на одной книжной полке с Шекспиром и Вольтером; великие литераторы увлекали в путешествия, открывая захватывающие миры. Лет в 17 он случайно наткнулся на повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»[39] и полюбил эту книгу навсегда, запомнив практически наизусть, однако по-настоящему понял смысл только годы спустя. А еще были бесчисленные комиксы. Они распаляли воображение, наполняя идеями, порождая внезапные повороты мысли и развивая способность оценивать самые фантастические сюжеты. В какой-то момент ему стало ясно, что все вокруг него: дома, мосты, машины, рукотворные предметы, объекты и научные изобретения – продукты чьего-то воображения. Порождаемое силой ума воображение было самой мощной энергией в мире. Когда годы спустя его спрашивали о феномене так называемой «силы воли», он отвечал, что это ничто иное, как контролируемое воображение, чей сильный поток порождает огромную энергию. Управляя этой энергией, можно двигать миры. Этот мир, выдуманный Создателем, был лишь одним из Его снов о Вселенной. Снящиеся Творцу миры жили и развивались независимо от воли Сновидца. И он тоже был частью великого Сна, но хотел проснуться…
…Лучшее определение жизни, которое он встречал, принадлежало известному американскому автору Нилу Гейману. Героиней комикса была Смерть, и один из ее «подопечных» спрашивал: «Ты знаешь о Жизни больше, чем кто-либо другой. Скажи, что это?» «Жизнь – неизлечимая болезнь, передающаяся половым путем, с неизбежным летальным исходом…» Лаконичное определение звучало абсолютно верно, хотя не всегда сухие факты были голосами Истины. Жизнь была чем-то намного, намного большим.
Несмотря на увлечение чтением, за ним закрепилась репутация посредственного ученика, и он едва сдал выпускные экзамены в колледже. Родители сокрушались: «Он не пошевелит и пальцем, чтобы получить надлежащее образование! Что ждет его в будущем?». Отец предсказывал головокружительную карьеру нищего. Вежливо выслушав очередную порцию родительских увещеваний, он снимал с полки новую книгу.
В старших классах они с двоюродным братом начали пропускать занятия, уезжая на велосипедах на окружающие холмы, где сидели часами, глядя на купола Бирла Мандир, возвышающиеся над городом, верхнее озеро и трущобы Шимала. На закате Гвалиор напоминал огромный светящийся улей; соты домов источали золотой душистый мед жизни, и все вокруг было склеено этой густой невидимой субстанцией. На обратном пути они гнали велосипеды по запутанным улочкам старой части города, мимо рынка «Махарадж Бада», чьи мерцающие разноцветные огни превращали лавки в сундуки с сокровищами, будто ушедшая эпоха так и не ушла полностью. Мозаика сотен окон-осколков гигантского разбитого зеркала светилась в спускающейся ночи, и в них заглядывала восходящая луна. Все объекты отражали мир с разных углов, и он казался разным, но всегда потрясающе цельным и гармоничным.
Далекое эхо прошлого и хаотичные гудки настоящего сплетались в имена будущего. Мир был огромным, но не пугающим. Его мысли были разрозненны, и упорядочить все эмоции было невозможно, хотя нужды спешить с постижением порядка вещей не было. Невидимая могучая сила пронизывала все вокруг, и хотя точно определить ее источник он не мог, пульс ее узнавался во всем. Ежегодные урожаи и смена времен года, матери с младенцами на руках, задиристые подростки и иссохшие старики на порогах домов, краски и запахи, звуки и очертания – весь этот постоянно меняющийся спектр мирского калейдоскопа был знаком и комфортен. Но корни этой самой привычности прорастали извне, из-за пределов знакомого ему мира. Огромная реторта Жизни раскачивалась в слепящей Пустоте в такт Времени, и он инстинктивно угадывал магическую природу неслышной мелодии, но соотнести и соразмерить собственную сущность с амплитудой ее звуков пока не мог.
Тогда он еще не знал, что Время станет темой его первой книги.