Катриона Уорд
Клетка из слов
Перл
Первое воспоминание Перл о матери – ее голос на ветру, зовущий все громче и громче.
Они стояли на вершине горы, только Перл не помнила где. Она была маленькой, у нее болели ноги, а еще уши, потому что дул сильный ветер. Она почему-то стояла на каком-то выступе очень далеко от мамы и плакала. Она не знала, как спуститься и дойти до нее.
Ее мать шагала по камням, перепрыгивая через расщелины, как олень. Когда она добралась до Перл, то зажала ей уши обеими руками, чтобы согреть.
– Хватайся, – велела она.
Перл обвила руками шею матери, а та подняла ее и укутала в свою куртку. Потом опустила на ноги и повела вниз. Они шли как будто несколько часов.
– Все хорошо, ты крутая, – прошептала она в ухо дочери, наклонившись. – Крутая, как горная река.
Перл захихикала, и ей стало веселее. Ее всегда успокаивали эти маленькие мамины присказки.
Может, то была и не гора. Скорее всего, холм. И спуск занял минуты две или три, а не несколько часов. Но каждый раз, думая о маме, Перл вспоминает о своем спасении.
Ее назвали в честь жемчуга, любимого драгоценного камня матери. Но она никогда не чувствовала себя достойной этого имени – никогда не чувствовала себя ценной с тех пор, как ушла ее мать.
* * *
Человека нельзя по-настоящему узнать после его ухода. У тебя остаются только воспоминания, отдельные моменты, но цельная личность из этого не складывается.
Перл было пять. Стояло погожее, сияющее утро. Они остановились в Кастине на побережье, каждый день спускались к морю и устраивали пикник. У них уже появилось любимое место – небольшая бухта, где камни на ветру издают очень странные звуки. Папа Перл исследовал вместе с ней озерца, остававшиеся после прилива. Они плавали и строили песчаные замки.
Пока они занимались этим, мама Перл могла плавать минут по сорок или даже больше. Рядом с пещерой в скалах была небольшая заводь, и именно там она все время вылезала, делала растяжку и возвращалась к ним. Она делала это каждый день. К тому времени, когда приходила мама, они уже успевали организовать на покрывале небольшой ланч. А потом они садились в машину и ехали домой, немного ошалевшие от моря и в чудесном настроении.
Сначала этот день ничем не отличался от других. Они ехали вдоль зеленых дорог к морю. Мама схватилась за ухо и сказала:
– Ох, черт, я потеряла сережку!
– Она наверняка где-то в гостинице, – ответил папа Перл. – Потом найдем.
Они припарковались, поднялись на холм, а потом спустились по тропинке с другой стороны. Мама казалась очень высокой и сильной в своем черном купальнике и плавательной шапочке; она как будто была создана для моря, как дельфин или какая-то рыба. Они выбрали этот пляж, потому что тут был мягкий песок, где Перл могла играть. Почти все остальные были каменистые.
– Ждем к обеду.
Мама Перл сделала несколько шагов в воде, а потом резко нырнула, и вскоре на поверхности воды виднелся только ее черный череп.
Папа немножко поплескался с Перл, потом ему стало жарко, и он ушел под тень скал. Он немного подремал, прикрыв лицо шляпой. Перл изучила несколько лужиц неподалеку и поделала песчаных ангелов в мокром месиве рядом с водой. Мама скоро вернется, и они поедят.
Перл уже хотела свой сэндвич. Папа проснулся и начал, мыча себе под нос, заправлять салат. Давленый чеснок, ложка горчицы, лимонный сок, белый уксус, оливковое масло. У мамы были очень определенные предпочтения в плане заправки для салата. Папа каждый день смешивал ее прямо перед едой, чтобы она оставалась свежей.
Перл снова улеглась на песок и начала водить по нему руками и ногами. Внезапно она почувствовала невыносимое адское жжение в груди, как будто ее ошпарило. Это была самая жуткая боль в ее жизни. Ей показалось, что она сейчас умрет. Крики девочки разнеслись по всему пляжу. Ее парализовало от боли.
Пока ее грудь горела огнем, а она прижималась щекой к влажному песку, Перл увидела ноги своего отца, разбрасывающие песок на бегу. Он поднял ее, и пульсирующая боль усилилась. Когда Перл опустила голову, она увидела красный след у себя на груди, прямо над купальником.
Отец закидал красное пятно горстями влажного песка, а потом отнес Перл к сумке-холодильнику и полил больное место уксусом. Неприятные ощущения немного поутихли, и тогда он аккуратно обнял дочь и начал ее качать. Но Перл заплакала еще сильнее. Почему-то его утешения были хуже боли.
– Это была просто медуза, – сказал папа. – Наверное, мертвая, которую выбросило на песок. Не волнуйся, малыш. Ничего страшного.
Но страшное только началось.
Они ждали, но мама задерживалась, так что папа дал Перл съесть сэндвич. Она почувствовала во рту что-то твердое и круглое. Девочка выплюнула странный предмет и аккуратно счистила с него остатки хлеба, арахисового масла и желе. Это была сережка. Наверное, она упала, когда мама делала сэндвичи.
Мама не вернулась. Красное пятно на груди у Перл потихоньку заживало, но чем бледнее оно становилось, тем дольше не было мамы. Папа не терял надежды, но Перл знала: это не медузу она почувствовала на песке. Это была смерть. Ей было всего пять, но Перл уже понимала. Ребекка утонула: заплыла слишком далеко и оставила их.
Иногда мама говорит с Перл по ночам. Она научилась подолгу не засыпать, чтобы слышать ее. Появляясь, Ребекка всегда делает одно и то же. Все начинается с воя ветра у Перл в ушах, прямо как тогда в горах. Потом теплые руки Ребекки опускаются на ее холодные уши. А затем Перл слышит мамин голос, но его заглушают ладони. Перл нравятся ее нежные прикосновения, но ей хочется когда-нибудь убрать мамины руки, чтобы расслышать слова яснее. Но мама никогда их не убирает. Она всегда говорит лишь одно.
Оставайся такой же крутой, милая. Крутой, как горная река.
Перл хранит потерянную сережку у себя в медальоне. Когда-нибудь найдется и вторая. Она это знает наверняка, как и то, что тот день не будет счастливым.
[]
Ток
Топ
Стоп
Год
Где
Что
Это
Удар
Рад
Ад
А
Я
Человек с кинжалом из Свистящей бухты
Из неизданных мемуаров Уайлдера Харлоу
Июнь, 1990
Я приезжаю в Свистящую бухту первым – сажусь на поезд до Портленда, оттуда на автобусе добираюсь до Кастина, а потом беру такси до коттеджа. Родители приедут завтра. У них в городе остались еще какие-то взрослые дела, так что они разрешили мне отправиться сюда самостоятельно и провести одну ночь в одиночестве. В конце концов, мне уже почти восемнадцать. Абсолютно взрослый человек.
Взвалив сумку на плечо, я поднимаюсь на холм. Я взял с собой совсем немного вещей. Мне нужны только шорты, майки и шлепки. И плавки. Харпер приезжает на следующей неделе. Нат придет вечером. Я написал ему про свой приезд несколько недель назад на адрес почтового отделения Кастина, как он мне и сказал. Его адреса я не знаю. Когда я оказался в Кастине, то нашел на почте его обещанный ответ. «Хорошо. Я принесу ужин», – написал он своим трогательным детским почерком.
Я уже думаю, чем мы будем заниматься. Я рад, что нам с Натом удастся увидеться до приезда Харпер. Так я смогу прощупать почву. Немного беспокоюсь по поводу актуальности нашего уговора. Могло же за целый год все измениться? Потому что этим летом я решительно настроен завести девушку и вопреки всему немного надеюсь, что это будет Харпер.
А если наш пакт все еще в силе, у нас будет возможность снова сблизиться до ее приезда. И у меня не возникнет желания нарушить соглашение.
Надеюсь, эта логика действительно разумна. Все так запутанно…
В конце тропинки я вижу чей-то силуэт, вырисовывающийся в темнеющем небе. Какой-то высокий мужчина. Он поднимается на вершину холма, останавливается у белого забора и прислоняется к нему. Я совершенно не представляю, что это за парень, – и от мысли, что сейчас придется вести какие-то взрослые разговоры, у меня внутри все падает. Я просто хочу скинуть сумки и спокойно дождаться прихода Ната. Лучше скажу этому типу вернуться завтра вечером, когда приедут родители.
Мужчина разворачивается в теплых лучах заката. Поднимает руку и машет. Он уже не такой, как в моих воспоминаниях. Это Нат.
Мы быстро обнимаемся, а потом отходим друг от друга и внимательно изучаем.
– Ты, наверное, на фут вымахал, – только и могу выдать я.
Он улыбается и тактично отвечает:
– Ты тоже.
До этого момента я дико гордился своими тремя с четвертью дюймами, на которые вырос в этом году.
– Пошли, – нетерпеливо тычет меня в бок Нат. – Бросай свои вещи и пойдем к морю. У меня есть пиво. – Его скулы кажутся еще более точеными под грубой щетиной.
Я бросаю сумку на кухне. А потом прислоняюсь к стене и медленно вдыхаю, не включая свет. В кухонных окнах полоска заката над океаном кажется зеленоватой. Я понимаю, что Нат ждет меня у ворот – почти ощущаю его нетерпение сквозь стены. И все-таки не торопясь захожу в каждую комнату. Почему-то мне кажется очень важным заполнить весь дом собой, своим дыханием. Снова сделать его своим. В этом есть что-то магическое – так обязательно сделала бы Харпер. Интересно, насколько она изменилась за этот год.
Дом как будто тоже встречает меня вздохом. Глубоким, спокойным вздохом облегчения.
Я натягиваю плавки, хватаю свитер и выхожу в темноту. Я дома.
По дороге к морю Нат останавливается.
– Подожди, иди за мной. – Он сворачивает с тропинки и морщится, когда острые камешки впиваются в его босые ноги.
Высокая трава на лугу кажется бледной в лунном сиянии. Дрожащая, разбитая на кусочки луна отражается в море. Мне тут по-прежнему не нравится.
– Да что такое? Зачем такой крюк?
– Мне нужно кое-что забрать. – Нат светит фонариком на груду камней у небольшого склона. Он аккуратно запускает руку в расщелину и извлекает оттуда упаковку с шестью банками пива. – Мое тайное место, – объясняет Нат. – Иногда я прячу здесь выпивку. Можешь угощаться, если вдруг захочешь. Только не выпивай все, ладно? – добавляет Нат. – Мне приходится платить этому придурку Сонни из магазина запчастей по пять баксов каждый раз, когда я прошу его купить пива. Или ловить ему лобстера.
Мы сооружаем на пляже костер, и Нат задумчиво тыкает палкой в картошку под слоем сереющих углей. Он очень гордится, что сам сегодня сделал ужин и подготовился к моему приезду.
Мы с ним все еще немного осторожничаем друг с другом, пытаясь обвыкнуться. Все почти точно так же, как и прошлым летом, но по-другому. Как одна и та же фотография с разной экспозицией.
– Ты выглядишь старше, – произносит он, озвучивая мои мысли. – Когда я увидел тебя на холме в этом свитере и ботинках… – Нат неуверенно улыбается. – Я тебя не узнал. И ты на меня посмотрел как на незнакомца. Ладно, пора есть. – Он снимает с ремня нож для устриц и вонзает в почерневшую картофелину. В темное небо вздымается столб пара. – С картошкой всегда веселее, – приговаривает он.
Картофелины слишком горячие, так что мы вскрываем их с помощью ножа и впиваемся в картофельную плоть вилками, которые я принес из коттеджа. Нат достает из переносного холодильника маленькую жестянку и аккуратно ее открывает. Там лежит крохотный бледный кусочек масла. Он осторожно берет его и делит на две драгоценные половинки между нашими картофелинами. Чувствую укол совести. Я мог купить масло в Кастине, или в Бар Харборе, или в любом другом городе, который проезжал по пути. Мы бы так утопили эту картошку в масле, что она сочилась золотом. Но он хотел сам для нас все организовать. Я не всегда сообразителен в отношениях с людьми, но у меня хватило такта не пытаться помочь.
Нат добивает свою картошку и начинает жевать кожуру, и я делаю то же самое. Она подгоревшая, резиновая и отдает углями.
Тут я поднимаю глаза, и у меня сердце уходит в пятки. На границе освещенного костром круга стоит девушка: бледная, как лилия, с двумя темными озерцами глаз.
– Я думала, мы встречаемся где обычно, – обращается она к Нату. – Я час тебя прождала.
– Я забыл, – то ли виновато, то ли раздраженно подергивает плечами Нат. Он протягивает ей остатки своей картошки на куске потемневшей фольги. – Есть хочешь?
Она берет у него фольгу, присаживается рядом и начинает есть длинными тонкими пальцами.
– Кто это?
– Уайлдер, – отвечает Нат. – Уайлдер, это Бетти.
– Привет, – говорю я.
Бетти смотрит на меня ровно одну секунду, а потом ее внимание вновь обращается к картофельной кожуре.
– Пошли, – говорит она Нату, расправившись с едой.
– Эй! – возражает Нат. – Уайлдер только приехал.
Бетти вытирает рот тыльной стороной ладони, а потом облизывается. На ее губах остается масляный блеск.
– Пошли.
Нат поворачивается ко мне и пожимает плечами, типа: «Ну, что тут поделаешь?»
– Конечно, идите, – говорю я. – Приятно было повидаться, дружище.
– Я зайду завтра, – обещает он.
Нат с Бетти уходят в темноту. Она обнимает его за талию. Потом я вижу, как девушка приподнимает ему футболку и начинает водить указательным пальцем по позвоночнику. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.
Я собираю бутылки и оставшийся от нас мусор, а потом наполняю холодильник Ната морской водой и выливаю на остатки костра. Угли громко шипят и дымятся, и вонь от горячего влажного дерева тяжело оседает в прозрачном ночном воздухе. Я иду к коттеджу, протираю холодильник насухо и ставлю его у дверей, чтобы завтра не забыть отдать Нату. Переодеваюсь в пижаму, чищу зубы и умываюсь специальным лосьоном, который должен помогать от прыщей. Я усаживаюсь в кровати и открываю перед собой «Сердце – одинокий охотник»[5]. Но слова не задерживаются в голове. Довольно скоро я выключаю лампу и просто лежу в темноте. Шум моря проникает в комнату вместе с лунным светом. Но я не сплю. С того момента, как на пляже из темноты возникла Бетти, мое сердце грохочет, словно бьющаяся о камни огромная волна; я аж слышу его в ушах. У Ната теперь есть девушка. Он больше не влюблен в Харпер.
Снизу из бухты слабо доносится протяжная, тонкая, высокая нота. А потом еще одна. Камни начали петь. Видимо, ветер изменился.
На следующий день родители приезжают в самом начале одиннадцатого. Они заходят в дом очень тихо и искренне удивляются, обнаружив меня проснувшимся, с книгой в руках и посреди полного порядка и чистоты.
– Мы боялись, что ты соберешь тут друзей, – произносит отец. – Закатишь вечеринку.
Я пожимаю плечами:
– Мы просто встретились с Натом. Сходили поплавать.
– Ты ответственный мальчик, Уайлдер, – говорит мама.
Не знаю, может, это просто мое воображение, но мне слышится в ее голосе некоторое разочарование.
* * *
Прошла неделя. Я сижу на низкой ветке клена лицом к морю и пытаюсь втянуться в Карсон Маккаллерс. У меня за ухом карандаш, но никаких заметок я не делаю. По-моему, я уже по сотому разу перечитываю одно и то же предложение.
Внезапно становится темно. На мои глаза опустились чьи-то ладони; холодные пальцы зажимают веки. У меня колотится сердце, и я неподвижно замираю: иногда я так делаю в минуты опасности.
– Так ты и умрешь, – шепчет голос прямо в ухо. По горлу проводят чем-то тонким. Я знаю, что это мой карандаш – я почувствовал, как он выскользнул из-за уха, – но у меня все равно перехватывает дыхание, а в горле пересыхает.
Я хватаю узкое запястье. Нащупываю на нем массивный металлический браслет. Теперь я чувствую, насколько руки маленькие. Высовываю язык и изо всех сил стараюсь лизнуть ребро ладони, которая лежит у меня на щеке.
Харпер отскакивает.
– Фу! – вскрикивает она. – Гадость!
А потом хватает мою книгу и облизывает ее – проводит языком по странице, при этом внимательно за мной наблюдая.
– Теперь мы квиты.
Страница разделена надвое влажным следом, как будто по ней проползла улитка.
– С возвращением, Харпер, – говорю я.
– Спасибо, – она швыряет мой карандаш куда-то вниз.
– Он мне нужен, – заявляю я.
– Нет, не нужен. Тебе надоело читать. Ты хочешь пойти со мной и поплавать.
В отличие от нас с Натом Харпер как будто вообще не изменилась. Она выглядит как прежде – те же широко распахнутые глаза и невозможные, почти кроваво-красные волосы. Она не выглядит старше или выше. Может, она и вправду фея. Я смотрю на нее, и меня переполняет любовь. Она не фея. Она – это просто она.
Я прижимаю «Сердце – одинокий охотник» камнями, чтобы она успела высохнуть под солнцем, и мы отправляемся на пляж.
Сначала идем на луг, где меня всегда одолевает страх смерти, чтобы взять пиво из секретной заначки Ната в скалах. Когда я сую руку в расщелину, там тепло и влажно, как в огромной пасти. Я жду, что сейчас челюсти захлопнутся, и быстро вытаскиваю руку. Почти слышу хруст костей, чувствую, как горячий фонтан крови бьет из моего плеча.
Там оказывается всего четыре бутылки. Я предлагаю одну Харпер, но она качает головой:
– Мне не надо.
Кажется, она все-таки изменилась. Взгляд у нее ясный.
Мы заходим в воду и плещемся в ласковом море. Я так рад снова видеть Харпер, что не могу оторвать глаз от ее лица.
– Как новая школа? – интересуюсь я.
– Хреново. Я туда не вернусь. Очень много пропустила в этом году.
– Ты что…
– Ага, – подхватывает она. – Кажется, меня ждет Фэйрвью.
– Я думал, это была шутка.
– Как обычно и бывает, эта шутка стала моей жизнью. – Я уже начинаю расстраиваться, но она улыбается. – Все нормально, Уайлдер.
– Ну, выглядишь ты и правда… нормально.
– Да. Я так много пропустила в школе, потому что была в… Ну, в специальном учреждении для проблемных юных леди, которые проходят лечение. Очень дорогом, разумеется. Но я не хочу говорить об этом. Главное, что помогло.
– Понятно, но ты скучаешь? Это тяжело – не?..
– Пить? На самом деле это большое облегчение. Конечно, так скучнее, зато гораздо спокойнее. Я умею справляться. Нам предлагают разные механизмы.
– Например?
– Хобби, – внезапно смутившись, отвечает Харпер. – Нам советуют чем-нибудь заинтересоваться, типа вязания или плетения корзин.
Я пытаюсь сдержать улыбку, но она все равно расплывается у меня на лице.
– Что?
– Просто представил, как тебя заставляют полюбить вязание.
– Я знаю! – смеется она. – Но я сказала им, что у меня уже есть хобби – колдовство. Ты знаешь, это очень интересно. И скорее больше психология, чем что-то еще. – Она нежно проводит пальцами по воде. – С тобой я меньше по нему скучаю. По своему брату, Сэмюэлю.
– Хорошо, – как же мне хочется, чтобы у нее все было нормально.
– Наверное, ты мне его напоминаешь.
И внезапно вся моя расслабленность исчезает. Мне становится неприятно. Я сглатываю, чтобы избавиться от кислого привкуса во рту.
– Давай сегодня вытащим Натти, – предлагает Харпер, перебирая в воде кончиками пальцев. – Я с ним пока не виделась. Наверное, занят с отцом. Обычно он находил возможность сказать «привет» прямо в день приезда. – Она покусывает ноготь. – Я приехала вчера. А он не заметил.
– Да, похоже, сейчас он сильно занят. – Не уверен, стоит ли упоминать его подружку. Но потом думаю: нет, не надо. Почему-то это кажется нарушением нашего пакта, да и момент в любом случае упущен, потому что я завис, а теперь об этом говорить глупо. – Приходи сегодня вечером, – предлагаю я. – Посидим дома все втроем, поболтаем.
Харпер резко разворачивается ко мне и пристально изучает взглядом, как когда-то раньше. Я уже забыл это чувство – когда она полностью фокусируется, сосредотачивается на тебе. Ощущения почти опьяняющие.
– Как у тебя дела, Уайлдер?
– Все нормально, – отвечаю я и сам удивляюсь, что, вообще-то, говорю правду. – Это был… нормальный год. – Так на самом деле и было. Год полного уединения. Даже одиночества. Но зато тихий. Я занимался, читал, писал. Ребята, которые в прошлом году превращали мою жизнь в ад, будто забыли обо мне.
– Да, я знаю, – говорит Харпер. – Ты мне должен. Нехило.
– М-м, серьезно?
– Я использовала магию, чтобы они перестали к тебе приставать, Уайлдер.
– Ну, спасибо, – я зачерпываю руками воду и плескаю в нее.
Она с легкостью уворачивается.
– Хорошая попытка.
– Хочешь, чтобы я правда постарался? – кидаюсь на нее я.
Лучше бы Харпер поостыла со всей этой магической фигней – мне от этого не по себе. Это как маленькое, но навязчивое напоминание о старой Харпер, которая отчаянно хотела чувствовать, которая пила по утрам и заставила Ната сыграть со мной ту злую шутку в темной пещере, которая чуть не убила нас всех.
Нат появляется почти сразу после ее ухода.
– Как Харпер?
Им никак не удается пересечься. Это похоже на старый английский фарс, когда один персонаж входит в одну дверь, а другой исчезает во второй. А еще до меня доходит, что я не говорил ему про нашу встречу. Откуда он знает? Нат следил за нами?
– Ты еще с ней не виделся?
Он качает головой.
У меня такое чувство, что жизнь слегка рассинхронизировалась. Это тревожно, но в то же время волнующе – раньше ядром нашей дружбы были Нат и Харпер: неразлучная пара, неделимый союз. Теперь их как будто оторвало, отбросило друг от друга. Вся система перестраивается – и в центре оказываюсь я.
– Приходи вечером, – говорю я. – Снова соберемся вместе.
Родители собираются на ужин, так что сегодня мы с Натом и Харпер будем тусоваться в коттедже. Я беру несколько банок содовой и набиваю ими переносной холодильник, как бы демонстрируя, что именно это мы сегодня будем пить. И это правда, убеждаю себя как минимум относительно Харпер, так что я вру только на две трети.
Отец надевает свои идиотские запонки из крышек от кока-колы. Их ему ради шутки подарил дядя Вернон, когда они были детьми, – просто прилепил суперклеем зажимы с внутренней стороны.
– Пап, тебе обязательно их надевать? Это же просто ужас.
Мне бы очень не хотелось, чтобы мои друзья такое увидели.
– А мне кажется, они крутые, – сразу же парирует он.
Я буквально агонизирую от ужаса.
– Просто идите.
Я провожаю их до ворот.
– Привет, – выплывает из темноты Нат.
У меня снова возникает странное чувство, что я его не узнаю. Кто этот высокий мужчина? Нат как будто бежал. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты, а тело покрывает блестящий пот, хотя вечер не такой уж теплый.
– Привет, – отвечаю я. – Мам, пап, вы помните Ната?
– Конечно, – говорит папа и по-дружески протягивает Нату руку. В прошлом году Нат был пацаном, а теперь он взрослый парень, которого отец приветствует рукопожатием.
Но Нат с растерянным видом замирает. Он так пялится на отцовскую руку, словно никогда раньше рук не видел. А потом я вижу, что он смотрит на запонки. Ну конечно же, с ужасом думаю я. Какие же они идиотские.
– Нат, – одергиваю я, и он вздрагивает.
– Что? Уайлдер? – Потом он встряхивается, как собака, и пожимает протянутую руку. – Приятно снова вас видеть, сэр.
По дорожке поднимается Харпер. Мама обнимает ее, и Харпер краснеет. Она не сводит глаз с Ната.
– Повеселитесь, ребята, – немного задыхаясь, говорит мама. Она убирает за ухо воображаемую прядь, хотя ветра нет. Она явно нервничает из-за предстоящего ужина.
– Вы тоже! – отзываюсь я. – Ребята и зверята.
Они спускаются вниз по тропинке. Мы слышим, как заводится и уезжает машина.
– Привет, Натти, – говорит Харпер.
Нат игнорирует ее, и я замечаю, что его едва заметно трясет. Харпер плюхается на диван и прижимает руку к щеке, как будто остужая.
– Ты сегодня обгорела? – спрашиваю я. Она не выглядит особо красной, но в темноте не очень понятно.
Она качает головой.
– Все в порядке, Натти?
– Конечно. – Он стучит ногтем указательного пальца по большому. Я уже давно понял: это значит, что он лжет.
Нат достает пиво из обоих карманов и предлагает нам с Харпер.
– Нет, – резко отвечает она. – Натти, я же писала тебе. Я больше этим не увлекаюсь.
– Да ладно! – его голос звучит как-то странно. – Уайлдер вот выпьет баночку.
Хотя я не говорил, что буду.
– Нет, – отрезает она. – Хватит.
Нат передает мне бутылку, но я качаю головой. Не хочу, чтобы Харпер было еще тяжелее.
– Ну и ладно, – бросает он, запрокидывает голову и выпивает бутылку целиком. Потом открывает вторую и высасывает ее тоже. На его загорелом горле при каждом глотке ходит кадык. Он вытирает рот. – Сыграем в бутылочку?
Я смотрю прямо на него:
– Я думал…
– Что, Уайлдер?
Нат, похоже, ожидает, что я сейчас расскажу про его бледную девушку. Но ничего такого я делать не собираюсь.
– Я в таком не участвую, – заявляю я. – Сначала своди меня поужинать, прежде чем перейти к чему погорячее.
Нат кидает на меня хмурый взгляд.
– Ты выпил все мое пиво. Пришлось снова идти на заправку. Не ожидал, что ты оставишь меня без денег.
– Не будь таким вредным, Нат, – фыркает Харпер.
– Ой, скушаете, – огрызается Нат.
– Что ты хочешь этим сказать? – удивляюсь я.
– Да, что? – подхватывает Харпер. – Может, ты хочешь сказать «выкусите»? Наверное, так?
– Нет. Это такое выражение, «скушать что-то», – сконфуженно оправдывается Нат.
– Нет, – говорю я.
– Нет, – подтверждает Харпер.
– Заткнитесь, – бормочет Нат, хотя уже с улыбкой.
Кажется, в этот момент обстановка разряжается, но тут Харпер кричит. У забора застыла бледная фигура – вытянутая и тонкая, как пламя свечи.
– Что ты здесь делаешь? – раздраженно спрашивает Нат. – Не ходи за мной!
– Мне было скучно, – объясняет Бетти, выходя на свет.
– Привет, – говорит Харпер.
Бетти смотрит на нее, но ничего не отвечает. Просто неподвижно стоит на месте. Нат резко встает:
– Увидимся завтра, ребят.
Их шаги затихают вдали.
– Что с ним такое? – спрашиваю я. – Он вел себя дико странно.
Харпер пожимает плечами:
– Доставай доску для нардов. Будет здорово. Снова только мы вдвоем.
Мое сердце больно подскакивает в груди.
После двух партий Харпер говорит, что устала. Я провожаю ее до нашего места. По пути она молчит, но я чувствую ее присутствие, совсем как раньше. Как будто рядом со мной теплое солнышко. Я представляю, каково было бы взять ее за руку, хоть как-то к ней прикоснуться, но это кажется просто невозможным. Она будто в саване собственной отчужденности. Мы останавливаемся, когда Харпер замечает свой дом.
– Отсюда я сама.
– Но я должен тебя довести… – Не хочу бросать ее. Нужно найти какой-то способ привлечь ее внимание, чтобы она заметила меня.
– Чем меньше родители знают, тем лучше. Они мне не особо доверяют. Впрочем… – прибавляет она в порыве искренности, – я им и не давала повода.
Не могу отделаться от чувства, будто она воспользовалась первой же возможностью остаться в одиночестве. Избавиться от моей компании.
Я возвращаюсь вдоль скалы, под ярко горящей луной. Это был странный вечер, и меня переполняет нездоровая энергия. Я почти хочу, чтобы что-нибудь случилось: какое-нибудь страшное происшествие с чем-то или с кем-то, пусть даже со мной.
Наш Свистящий коттедж выступает из темноты. Родительской машины до сих пор нет. Повернув за угол, я вижу льющийся из окон гостиной свет, горящий красным из-за штор. Кто-то сейчас в моем доме.
Человек с кинжалом, – проносится у меня мысль. Я одергиваю себя – это тупо. Но кто-то сейчас в доме: тот, кого не должно там быть.
Тихо подхожу к коттеджу и поднимаю прислоненные к стене грабли. Затаив дыхание, открываю дверь и проскальзываю в темную кухню. Кто-то сидит на диване; я вижу темные очертания головы. Поднимаю грабли. Они тяжелые, с острыми зубьями.
Голова начинает поворачиваться, и я как следует замахиваюсь. Я уже готов к удару, готов к крови.
Мама кричит. Ее лицо белеет.
– Господи, Уайлдер! Что ты делаешь?
Я выпускаю грабли, так что они безобидно падают на диван. Я почти плачу от ужаса, потому что был чертовски близок к тому, чтобы ударить ее по голове этой жуткой железной челюстью.
– Почему ты сидишь в темноте???
– Я ждала твоего отца.
Я выношу грабли обратно на улицу и обнаруживаю маму на кухне.
– Давай я сделаю тебе чай, – предлагаю я. – Знаю, тебе нравится эта смесь с малиновыми листьями.
Мы относим кружки в гостиную.
– Я не поняла, куда вы ушли, – говорит она. – Весь свет был выключен.
– Я пошел провожать Харпер. А где папа?
– У него небольшое несварение. Думаю, это из-за рулета с лобстером. Он всегда его заказывает, хотя знает, как его организм на это реагирует. Он меня закинул и поехал в аптеку.
– В ночную? Здесь?
– Над магазином в Кастине живет один мужчина. Иногда он открывает, если у него хорошее настроение и ты вежливо попросишь. – Мама улыбается. Но я вижу, что она устала.
Парни не особо обращают внимание, когда у их матерей «такие дни», но я не могу этого не замечать. Она всегда становится очень тихой, бледной и много лежит.
Во сне меня преследуют тревожные видения и запах выдохшегося пива.
Родители еще спят, когда я встаю.
На улице уже довольно тепло, хотя еще только восемь. Я спускаюсь с холма, поедая печенье с джемом. Для разнообразия я решил отправиться в лес. Хорошо побыть одному. В городе, в школе я всегда чувствую себя одиноко, хотя постоянно окружен людьми. Но здесь одиночество кажется приятным.
Вдруг я вижу посреди дороги от дома что-то белое – то ли бумажку, то ли пластмасску, сложно сказать. Может, кто-то бросил мусор или ветер принес. Меня неожиданно охватывает ярость. Это мое место, люди не имеют права разбрасывать здесь всякую дрянь. Я быстро бегу подобрать эту штуку.
Легкий бриз приподнимает уголок и переворачивает ее, а потом уносит еще на пару метров дальше по дороге. Я кидаюсь за ней. Подойдя поближе, я понимаю, что это. Дрожащий на ветру квадратик – это фотография, полароид, лежащий лицом вниз. Видимо, мама снова изучала «искусство» дяди Вернона и один из снимков унесло.
Я поднимаю его, горя желанием увидеть, какой из бесплодных фотографических экзерсисов дяди Вернона решил глотнуть свободы. То фото елки с настолько заваленным горизонтом, что дерево как будто пьяное? Или моря, где всю левую часть загораживает большой палец? Или той абсолютно темной фигуры, где ничего не видно, кроме одной яркой точки посередине, похожей на звезду? Мы с мамой решили, что это автопортрет, но только вспышка сама отразилась в зеркале, и ничего не получилось.
Но фото не одно из них.
Белое лицо, освещенное вспышкой: совсем бледное под холодным светом, как на столе в морге. Девочка или мальчик – сложно понять. Ребенок лежит, свернувшись калачиком и уперев кулак в подбородок. На щеке прядь волос – русых или каштановых. Видно ушко – идеальный маленький завиток.
На простынях узор с мишками. На желтой пижаме ракеты, так что можно предположить, что это мальчик. Или нет. Девочки тоже любят ракеты. На маленькое тельце не накинуто одеяло, и меня от этого пронзает страх. Видимо, фотография недавняя. Последнюю неделю по ночам было слишком тепло, чтобы накрываться.
И, похоже, он не всегда приставляет нож к горлу. Не всегда. На фотографии длинное блестящее лезвие расположено прямо перпендикулярно маленькому розовому ушку. Оно почти касается его верхушки и наставлено на то место, где ухо срастается с черепом. Легкое движение, один взмах – и все, ухо отрезано. Я представляю, как оно отрывается от головы, словно кусок розовой сахарной ваты от палочки.
