Катерина Цвик
Лейла. Шанс за шанс
Внезапно, в беседу вмешался профессор:
– Могут… Но хотят ли?
– Хотят ли? – задумчиво повторила я вопрос профессора и задала ему новый: – Дают ли им такую возможность и дают ли им вообще хотя бы захотеть попробовать?
– Да причем здесь хотят или могут? – не выдержав подобных разговоров, которые противоречили всему, что он знал с детства, раздраженно проговорил Кирим. – Всевышний доверил женщину мужчине, и только ему решать, что она будет хотеть и мочь.
Я сдержала резкие слова, готовые сорваться с губ, вовремя вспомнив, что феминизм здесь не в чести, да и привычка, вбитая за годы жизни в этом мире, заставила смолчать. Однако хватило меня ненадолго:
– Возможно, всевышний и доверил мужчине женщину как более сильному, но это не значит, что он отобрал у нее разум, чувства и желания. Ведь, вручив женщину мужчине, он хотел, чтобы тот стал для нее защитником, а не тюремщиком. Оставьте женщину на острове одну и увидите, что она как-нибудь сама разберется, что ей делать, а не будет ждать мужчину, чтобы он рассказал ей об этом.
– Да что ты такое говоришь?! – искренне возмутилась Эльмира. – В нашем мире женщине без мужчины никуда! Всевышний сказал, что женщина не должна перечить мужчине, должна быть покорна его воле и следовать за ним, куда бы он ни сказал и что бы он ни сделал!
– Понятно… Курица – не птица, женщина – не человек… – пробубнила я еле слышно, отвернувшись. Опустив взгляд, внезапно встретилась с острым и пристальным взглядом Саргайла. Не выдержав, чтобы никто не увидел, показала ему язык и продолжила дискуссию, стараясь не углубляться и не перессориться со всеми, а свести все к невинным рассуждениям. – Но, дорогая тетушка, разве я говорила, что женщина не должна почитать отца, мужа или брата своего? Я сказала, что она тоже человек, и, как и любой человек, имеет чувства и желания, может творить, любить и ненавидеть. Разве я хоть в чем-то не права?
Та задохнулась от негодования, но ничего внятного ответить не смогла.
– Все ты так говоришь, – сверкая глазами от сдерживаемого смеха, ответил проф. – Только ведь и согласиться нельзя, так как вера и все, что закладывалось с детства, не позволяют, и возразить вроде как нечего.
– Еще как есть чего! – вдруг воскликнула молчаливая Вейла. – Все это богохульство! Каждый священник в Храме это подтвердит!
В комнате поднялся настоящий гвалт. Но меня удивило то, что больше всех возмущались не мужчины, а женщины! Профессор своими меткими замечаниями перетянул весь негатив на себя, мама вяло пыталась защитить меня, Сэйра молчала, все еще погруженная в свое горе, Эльмира и Вейла возмущенно тыкали в меня пальцами и кричали больше всех, Айла им поддакивала, периодически косясь на мать, Кирим их в этом поддерживал, не давай, правда, совсем уж в обиду, а Ромич и Мамук насуплено молчали, лишь громкими возгласами и взмахами рук выражая свое согласие или несогласие уже даже не понять с кем. Саргайл молчал, но по горящему глазу было понятно, что тоже имел что сказать. Все забыли и о конспирации, и о врагах, которые могли прямо сейчас находиться в доме. А я тихо жалела, что вообще начала этот разговор, и молчала, прижимая к себе Мирата.
В какой-то момент все выдохлись, и раздался тихий, обиженный голос малыша:
– Лейма, а поцему мне целый день низя быя гъемко говоить, а тепей все кьичат? – Немая сцена длилась недолго, и прервал ее все тот же Мират: – Лейма, я хацю песенку пья маенького худозьника.
– Хорошо, малыш, только больше не перебивай. Хорошо?
– Хаясе! – радостно согласился он.
А я уже без былого энтузиазма и даже с грустью начала тихо петь с припева:
Оранжевое солнце, оранжевое небо,
Оранжевая зелень, оранжевый верблюд,
Оранжевые мамы оранжевым ребятам
Оранжевые песни, оранжево поют!
– Странная у тебя песня вышла. Никогда прежде ничего подобного не слышал, – задумчиво протянул профессор.
А я вдруг поняла, что никогда раньше здесь песен не пела. Под нос что-то себе постоянно напевала, но что я там мычу, никто не прислушивался, а потому чуждость мотивов уловить не мог. А музыка и слова наших песен действительно сильно отличались от тех, что ходили по миру и были привычны в Шалеме. Местная музыка мне не то чтобы не нравилась, но казалась занудной и однообразной, как и слова, что и стихами назвать можно с натяжкой, скорее, некий рассказ положенный на музыку.
– Я тоже, – отозвалась мама. – Где ты ее слышала?
– Нигде, – пришлось очередной раз соврать. Правда при любом раскладе вышла бы мне боком. Хотя за сегодня я уже столько всего натворила и сказала, что боком мне что-то все равно вылезет. Вся шаткая конспирация коту под хвост. – Сама сочинила. Это детская песня.
– А для взрослых ты что-нибудь сочинить можешь? – вдруг спросил Ромич, как-то по-новому глядя на меня.
Что изменилось в его отношении, мне не удалось понять, но почему-то захотелось спеть что-то такое, что оставило бы в душе след. Вдруг подумалось, что даже если меня скоро не станет, то останется песня, которую, возможно, запомнят. А еще почему-то стало себя безумно жалко, ведь вообще-то мне уже почти тридцать лет! А по факту я всего лишь маленькая девочка, которая безумно устала быть чужой даже среди своих. Прыгаю тут, как лягушка в кувшине, пытаясь взбить масло. Вспомнился папа, который уплыл совсем недавно. Где он там? Все ли у него хорошо? И так тоскливо стало, что, почти не задумываясь над переводом, лишь изредка меняя слова, подстраивая их под местные реалии, я запела «Нежность»:
Опустела без тебя Земля,
Как мне несколько часов прожить?
Также падает в садах листва,
И куда все спешат люди,
Только пусто на земле одной без тебя,
А ты, ты летишь, и тебе дарят звезды свою нежность.
Также пусто было на Земле,
И когда летал дракон в степи,
Также падала листва в садах,
И придумать не могла Земля,
Как прожить мне без него, пока он летал,
Летал, и все звезды отдавали ему свою нежность,
Опустела без тебя Земля,
Если можешь, прилетай скорей…
Голос у меня в этом теле, как и в прошлом, был неплохой, по крайней мере, передать мелодику и настроение песни мне удалось. И в комнате на несколько минут повисло молчание.
– Поздно уже, давайте спать.
Я поняла, что морально выдохлась, и мне срочно нужно пополнить резервы хотя бы сном. Потому что теперешнее состояние души мне несвойственно, и нужно обязательно возвращать прежний оптимизм. И я это обязательно сделаю… Но завтра. Сегодня на это сил уже не было.
Поцеловала непривычно молчаливого Мирата в щечку, подтолкнула его к маме, а сама повернулась к раненому и положила руку на лоб. Жара не было. И это было замечательной новостью. Плохо то, что перевязку делать было нечем и придется для этого ждать, по крайней мере, до утра.
Все завозились, устраиваясь поудобней. Я бросила на всех взгляд и почувствовала, как Саргайл здоровой рукой погладил меня по щеке. Его глаз в это время смотрел так, что было понятно: хочет что-то сказать, но что, я так и не поняла, вернее, не хотела понимать и считывать его мысли. Эта нехитрая ласка согрела мне сердце, и я благодарно сжала его пальцы, прижимая руку к щеке сильнее. А потом аккуратно отвела ее и улеглась неподалеку.
Из мужской половины раздалось недовольное сопение Ромича и Мамука. Мират почему-то тоже смотрел с осуждением. Это меня даже немного повеселило – откуда только берутся такие малолетние ревнивцы? А еще вдруг вспомнился «дракон в степи», который летал у меня в песне вместо «Экзюпери», и я легла спать уже не такой опустошенной и даже с кривой улыбкой на губах.
Глава 8
Я стояла у печи и машинально помешивала укрепляющий отвар для Саргайла, которого мы уже неделю прятали в потайной комнате.
Сами мы вышли уже на следующее утро. Ночка, к слову, тогда выдалась напряженная и нервная, и поспала я недолго, так как к нам в дом явно кто-то заходил и шумел, но довольно быстро все звуки прекратились, и больше нас не тревожили. Но это не означало, что мы расслабились и не ждали нового вторжения. Но его больше не случилось.
А потому, вымотавшись к утру не столько физически, сколько морально, все уснули, а Кирим, приложив к губам палец в немой просьбе не шуметь, выскользнул из комнаты и пошел на разведку. Мне же, несмотря на усталость, заснуть так и не удалось.
Кирим вернулся примерно через час, все еще спали, и он поманил меня из комнаты и рассказал, уже сидя в кухне, где я приготовила для нас обоих кофе и нарезала сыр и копченое мясо, которые достала из холодной. К моему удивлению, ее почему-то не разграбили, хотя от тех продуктов, что оставались на виду, не осталось и следа. Лишь белая дорожка от мешка с мукой, который утащили прочь из дома. Не знаю уж зачем она оказалась нужна солдатам. Позже профессор объяснил мне, что в Фаргоции холодные устроены по-другому, и солдаты просто могли не знать, где ее искать. А времени, чтобы перешерстить все основательно, у них, видимо, не было.
Вот после такого нехитрого завтрака Кирим мне и рассказал, что фаргоцианам уже к ночи удалось захватить крепость, и всю ночь они лечились и отдыхали, а кто и грабил, воспользовавшись общей неразберихой. Однако к утру военной комендатуре удалось навести порядок, и сейчас уже можно было возвращаться к мирной жизни под пристальным надзором. Разумеется, никто из жителей не торопился, а потому в городе было тихо. Лишь солдаты несли караул в городе и расчищали улицы, которые за последние сутки перетерпели много испытаний.
– …Всех убитых горожан и эльмирантийских солдат собирают на восточной окраине, в течение дня можно будет забрать тела близких и знакомых и похоронить. Тех, кого не заберут, закопают в общей могиле. Как-то так, – вздохнул старик.
– Щедрое предложение, – проглотив ком в горле, иронично проговорила я.
– На самом деле так и есть, – отозвался Кирим. – Обычно о таких мелочах захватчики не задумываются, или оставляют все как есть, или сваливают всех в общую могилу.
– Похоже на политический ход. Видимо, на этот город у них большие планы, – с горечью и остервенелой злостью предположила я.
Вдруг вспомнились дядя Ренат и Арават, вспомнились все те, кто был в доме вместе с ними, вспомнились друзья и приятели, что приходили ко мне в кофейню или просто здоровались на улице. Где они сейчас? Кто остался жив, а кто погиб и больше никогда не увидит этого неба? Кого из них я сегодня увижу на восточной окраине?
Некоторое время мы просто молчали, а потом я поднялась и принялась готовить бульон для раненого и всех остальных. После суточной сухомятки все примут его на ура. Ну и еще что-нибудь горячее нужно придумать, благо холодную не разграбили.
К удивлению, Кирим безмолвно начал мне помогать. Раньше за ним помощи по кухне было не дождаться, он сразу или глох на два уха, или начинал так жаловаться на свои старческие болячки, что проще было его вообще не трогать.
К тому моменту, как все проснулись и вышли из потайной комнаты, мы уже все приготовили, и я разрезала на бинты чистую простынь. Пока все завтракали и делились последними новостями, я перевязала и накормила из ложечки Саргайла. К сожалению, рана на бедре немного воспалилась, пришлось усиленно ее обработать, а самому Саргайлу заварить противовоспалительный отвар…
***
Фаргоциане организовали госпиталь для местных, где мы с удивлением обнаружили тяжело раненого, но живого Аравата и еще несколько знакомых горожан. Местный лекарь, сильно уставший на вид человек, осведомился, готовы ли мы забрать раненого домой, и с облегчением махнул рукой, разрешая его увезти.
На самом деле этот своеобразный госпиталь таковым можно было назвать с большой натяжкой: это было просто огороженное место с лежанками, между которым разрывался замученный лекарь. Хотя минимальный уход все же был организован.
Еще пару часов назад это место оказало бы на меня угнетающее воздействие, но после того, как мы нашли дядю Рената и еще нескольких знакомых среди мертвецов, на многие вещи начинаешь смотреть иначе, или просто восприятие притупляется. Хорошо, что на опознание никто меня не пустил, но и того, что я увидела издалека, мне хватило. Мама пыталась оставить меня дома, даже кричала и злилась на мое упрямство, но удрученно выдохнула и сдалась после того, как я сказала, что Арават и дядя Ренат были и мне небезразличны.
Как вернулась домой, я помнила смутно.
Проснулась только следующим утром и ужаснулась – Саргайла я не перевязала! Но все мои опасения были напрасными, потому что это сделала мама, а за Араватом, которого забрали из антисанитарных условий полевого госпиталя, ухаживала Сэйра. Она буквально обезумела от счастья, когда увидела своего сына живым.
Я чуть не прозевала отвар, который едва не выкипел. Спешно подняв кастрюльку, накрыла ее крышкой и отставила немного настояться. В этот момент в кухню заглянул Ромич.
– Ты чего такой взъерошенный? – спросила вместо приветствия.
Парень и правда был какой-то нервный и злой.
– Да достал уже этот шакал со своими россказнями и расспросами!
Я невольно поморщилась.
Буквально на следующий день после похорон на главной площади города выступил глашатай, который объявил об отмене рабства в Шалеме. Тогда же по городу в обществе пары солдат прошли незнакомые чиновники. Они заходили в каждый дом и подробно выспрашивали о наличии рабов и производили обыск, а если таких находили, забирали с собой, не считаясь с желаниями ни бывших хозяев, ни самих бывших рабов. Все это объяснялось просто: город стал частью Фаргоции, а посему рабства у нас уже нет и быть не может. Всех объявили свободными людьми, имевшими права делать все, что им заблагорассудится. Разумеется, в рамках закона. Всех бывших рабов вносили в реестр, для чего их в добровольно-принудительном порядке препровождали в распределительный пункт. И если бывшие рабы желали навсегда покинуть стены неуютного дома их рабовладельцев, то Фаргоция рада была предложить им временный барак, который возводили на западной окраине. Откуда освобожденные невольники могли отправиться в любое место по их желанию. Фаргоция же предлагала всем хорошую работу и место жительства на своей территории.
Без сомнений, предложение более чем щедрое! Мало того что избавили от рабского ярма, так еще и позаботились о будущем. Однако во всей этой бочке меда имелась ложка дегтя: если раб не хотел покидать бывших хозяев, его все равно забирали в этот самый пункт распределения, выспрашивали всю возможную информацию и настаивали на переселении на новое место жительства где-то в живописном месте Фаргоции.
– …Там вас ждут долгие и суровые зимы, но человек быстро ко всему привыкает, к тому же там очень сердечные и добрые люди, которые всегда готовы прийти на помощь соседу. Там вы, наконец, сможете стать действительно свободными людьми без тени рабского ярма на шее. А Фаргоция поможет добраться до этих благословенных мест и даже даст вам на первое время подъемные… – примерно так вещал каждому сидящий там тощий дяденька средних лет.
Я так понимала, что таким образом Фаргоция решала какие-то свои демографические проблемы малозаселенных районов севера, а параллельно прививала обществу правильные ценности. Я ничего против не имела, даже поддерживала, но каждый волен сам выбирать свой путь. Здесь же мы столкнулись с тем, что за красивыми речами о выборе крылась стальная рука приказа перевезти всех бывших рабов в Фаргоцию.
За все то время, что мы с мамой протолкались у этого самого пункта в тщетной надежде забрать наших, их не отпустили, несмотря на то что об этом просили очень многие. И даже яростное желание самих бывших рабов вернуться обратно никто не принимал во внимание. Именно тут мы и узнали главное правило местного распределительного пункта: те, кто сюда попал, должны отправиться туда, куда нужно Фаргоции и ее королю.
Не знаю, чем бы все это закончилось, но в то время, как мы с мамой в растерянности стояли у того самого пункта, к нам подошел высокий сухощавый мужчина и, пробежав по нам взглядом ничего не выражающих рыбьих глаз, внезапно спросил:
– Рабыни?
Мама даже опешила от такого вопроса, но быстро пришла в себя:
– Нет, господин офицер, мы обычные горожанки.
– И что делают обычные горожанки в месте, где распределяют бывших рабов? —так же бесстрастно продолжил он задавать вопросы.
– Мы… – мама растерялась, – …хотим забрать наших слуг.
– Слуг? Сюда не приводят слуг, уважаемая ханан.
– Но их привели! – уже уверенно проговорила мама, исподлобья глядя на офицера. – Мы еще вчера сами дали им свободу, и они решили остаться с нами в качестве помощников.
Военный как-то криво хмыкнул и осмотрел нас еще внимательнее:
– В наше время редкость, когда рабы так верны своим хозяевам.
Тут я не выдержала и все-таки вставила свои пять копеек:
– Мы никогда не относились к ним, как к рабам!
– Как похвально! – все с той же кривой улыбочкой проговорил он. – И почему же вы не освободили их раньше, раз всегда считали их равными себе?
Я смотрела на него и понимала, что он в чем-то прав, но и не прав одновременно. Местное мировоззрение таково, что бывший раб все равно не смог бы быть полноправным членом общества, скорее, бесправным, ведь у него не будет защиты хозяина, а клеймо раба, хоть и бывшего, развяжет руки всяким неуравновешенным личностям, права которых местный закон будет блюсти в первую очередь, даже несмотря на его нарушение по отношению к бывшему рабу. К сожалению, для освобожденных существовал один выход: уехать прочь из Шалема так далеко, как это возможно.
В нашем же случае ни Кирим, ни проф, ни даже Ромич, которого я уже давно уговаривала уехать, как раз уезжать и не хотели. Кирим в силу того, что всю жизнь прослужил роду моего отца и никакой иной судьбы для себя не желал, проф – потому что сам решил пока жить с нами, ведь его рабство изначально было чисто номинальным, рабство само по себе было для него защитой: ему угрожала какая-то опасность – это я поняла из обрывков его разговора с отцом. Ну и, наконец, Ромич. Его понять тоже несложно. За эти годы мы стали для него семьей. И я думала, что он все равно рано или поздно уехал бы, но пока к этому не был готов или чего-то ждал.
В любом случае терять этих людей вот так я не собиралась. Поэтому собралась и все-таки ответила этому вояке.
– Не знаю, насколько точно вы осведомлены о традициях Шалема, но таким образом мы обеспечивали их безопасность.
– И что же поменялось теперь, люди ведь остались теми же? – сверля взглядом, спросил он.
– Люди, может, и те же, а власть иная. И она, я надеюсь, будет следить за соблюдением закона, вне зависимости от того, кого обижают: обычного горожанина или бывшего раба.
Он немного помолчал, изучая нас мамой внимательным взглядом:
– Что ж, в твоих рассуждениях есть смысл. А сколько тебе лет, девочка?
Я немного стушевалась, поняв, что разговаривала с незнакомым мужчиной слишком вольно и прямо для этого мира.
– Девять, господин офицер, – вмешалась мама, переводя огонь на себя и обнимая меня за плечи в защитном жесте. – Лейла умная девочка и сказала вам чистую правду. Для нас эти люди никогда не были рабами, скорее д-друзьями… – запнулась она, наконец, действительно понимая, что так оно и было. – И мы очень не хотим их потерять, тем более что и они сами очень хотят остаться.
– Хотят, значит… – совсем тихо протянул он.
– Господин офицер, – с надеждой залепетала мама, глядя на него уже вполне открыто и с мольбой, – мы давно предлагали им свободу, но они сами не захотели, ведь так для них в городе было лучше.
Еще немного помолчав и задумчиво посверлив маму взглядом, он пришел к какому-то решению и, чуть сузив глаза, отрывисто приказал тощему:
– Отпусти их бывших рабов и зайди ко мне.
Не веря своему счастью, мы с мамой начали наперебой его благодарить. Не слушая, он просто развернулся и пошел прочь. Но это уже мало волновало, потому что нам удалось-таки отбить своих!
Позже радость победы омрачили практически каждодневные визиты этого самого офицера, которого, как мы позже узнали, звали Боргич Кальтимийский, звание его, если адаптировать к реалиям моего старого мира, ближе всего к полковнику, да и сам он был не последним человеком в армии Фаргоции. Но из-за ранения в плечо не последовал за наступающей армией, а остался в городе на правах коменданта и отвечающего за распределение прибывающих войск и мирного населения. Так как число солдат, прибывающих в Шалем, а затем спешно отбывающих на передовую, не уменьшалось, к тому же из захваченных городов и деревень уже полился постоянный ручеек бывших рабов и простых граждан, прельщенных обещаниями лучшей доли, которые тоже останавливались в Шалеме, а затем переправлялись за горный хребет в Фаргоцию.
Так вот, повадился к нам ходить этот Боргич и расспрашивать маму о житье-бытье и наших новых слугах: профе, Ромиче и Кириме. Поначалу мы его даже привечали в благодарность, угощали кофе и чаем со сладостями, даже один раз обедом накормили. Но быстро поняли, что ходил он к нам не просто так – этот фаргоцианин польстился на маму. Догадаться об этом было несложно – очень уж часто он говорил комплименты ее глазам и так на нее поглядывал, что ошибиться было невозможно. Мама начала от него прятаться, а тем, кому не повезло встретить его первым и сказать, что Малики нету, и она куда-то там пошла, приходилось подолгу выслушивать самые разные отповеди, которые со временем становились все язвительнее и неприятней. Конечно, мама пробовала объяснить господину офицеру, что замужем, любит своего мужа и ее больше никто не интересует, но упрямый Боргич усиленно делал вид, что не понимает ни намеков, ни прямых высказываний. Поэтому, как только на горизонте появлялась его фигура, мы все прятались в любые возможные щели. Но кому-то каждый раз все равно не везло. Сегодня не повезло Ромичу: он его все-таки встретил и, видимо, сказал много всего разного. Поэтому мне оставалось только пожалеть бедолагу, ведь ни послать по матушке, ни как-то иначе выказать своего недовольства мы себе позволить не могли – начальство посетило, как никак.
– Ромич, ты же все прекрасно понимаешь. Так чего злишься?
– Чего злюсь?! Чего злюсь, говоришь?! – взвился парень. – Да этот шакал уже напрямую угрожает, что если, мол, глубокоуважаемая Малика и дальше будет его так откровенно игнорировать, то «ничем хорошим для ее семьи это не закончится»! – передразнил он. – Нет, ты представляешь? Этот… – он нецензурно выругался, в переводе на культурный язык, обозвав глубоко неуважаемого господина Боргича помесью ишака и гиены, – вздумал угрожать женщине! Замужней женщине! Если бы господин Ратмир-аха был сейчас в городе, то этому шакалу мало бы не показалось!
– Это так, Ромич… – вздохнула я в ответ, и не думая одергивать парня. – Но отца сейчас в городе нет, и этот… нехороший человек может быть причиной многих неприятностей… – Я посмотрела на Ромича и поняла, что его гложет что-то еще. – Ромич?..
Парень понял без слов:
– Понимаешь, Лейла, этот… этот… – Он все же удержал рвущиеся ругательства. – Он копротирует госпожу Малику-ханан!
– Он что делает? – не поняла я.
– Копротирует! Ну, таскается к нам постоянно, носит Малике-ханан цветочки там, штучки всякие, а вся улица это видит! Как ты думаешь, что они все думают?
Из путаных объяснений Ромича я, наконец, поняла, что он имел в виду:
– Компрометирует, Ромич. – За время обучения у профессора словарный запас парня вырос и превышал запас любого среднестатистического шалемца. Однако редко используемые слова он иногда путал или коверкал. – Ты прав, Ромич, но мы все равно ничего не можем с этим поделать.
– Да, конечно, – с сарказмом проговорил он, – кто он и кто мы? Попробуй только что-то не то сказать, тут же в бараке для переселенцев окажешься. А из того, что говорит ему Малика-хана, он слышит лишь то, что хочет слышать сам!
Парень раздраженно повел плечами и отвернулся, а я, уже очень хорошо зная его, поняла, что и сейчас он поведал мне не все, что заставило его злиться и нервничать. А потому подошла к нему поближе и положила руку на плечо:
– Ромич, что еще?
– Ничего, Лейла. Тебе не о чем беспокоиться. Мы с Киримом и профом сможем тебя защитить!
Интер-р-ре-еесное высказывание… И что же все это значит?
– Ромич?..
Он не выдержал моего укоризненного тона и вспылил, взмахами рук помогая себе выразить всю гамму эмоций, что его обуревали:
– Лейла, ты представляешь, они тебя ведьмой называют! Тебя! Ведьмой! И знаешь, кто главный разжигатель слухов? – И даже не ожидая моего ответа, выдал: – Мира! Эта змеюка подколодная так и не успокоилась! Сколько лет уж прошло, а она все тебе забыть не может, как ты Малику от нее спасла! Сейчас эта зараза еще больше озлобилась. Ну как же? – он раздраженно заходил из стороны в сторону. – Замуж так и не вышла, богатством не обзавелась, дочка – дура, но это полбеды! Во время этого треклятого захвата дочка с честью-то распрощалась! А ни ты, ни остальные домочадцы из вашей семьи не пострадали! Да еще и рабов вам отдали! Никому не отдали, а вам отдали! Но самое ужасное, что точит ее гнилое сердце – что за Маликой тут же сам комендант ухаживать стал, а на нее, как она ни старалась, как юбками ни вертела, ничьего внимания, кроме солдатского, привлечь не смогла! И под таким соусом все это рассказывает, будто ты все это своими ведьмовскими чарами навела! Мол, сначала тренировалась в ведовстве в своей кофейне, где соблазняла людей своими темными яствами, чтобы те проникались к тебе теплыми чувствами и не видели твоих темных делишек. А сколько она тебе этих самых делишек приписывает!.. Аж уши в трубочку сворачиваются! Рисует тебя средоточием зла, что уютно прячется за личиной милой девочки. Еще чуть-чуть – и горожане будут свято уверены, что это ты фаргоциан в город привела!
– Неужели люди верят во всю эту чушь? – спросила внутренне холодея. Ведь и сама уже начала замечать, как стали коситься в мою сторону на улице, чувствовала, как подскакивает среди горожан невидимое напряжение, когда проходила рядом. – Это ведь чушь! Навет! Разве люди сами этого не понимают? Так ведь любого оговорить можно?
– Так-то оно так… —сгорбившись и не глядя на меня, согласился Ромич. – Только ты ведь сама по себе очень необычна, и все это знают. Ты по-другому думаешь, по-другому говоришь, даже ведешь себя не как все, хотя и очень стараешься не выделяться! Ты другая! Раньше на это не сильно обращали внимание, а ежели и обращали, то списывали на божественное проявление, а не темное – слава Всевышнему, твой отец постарался. Но сейчас его нет, а эта гадюка все твои слова и самые светлые и добрые дела выворачивает так, что поневоле задумываешься…
От понимания, что он только что сказал, краска вмиг слетела с моего лица, губы задрожали, ведь именно этого я так боялась с первого дня появления в этом мире. Перед моим внутренним взором заплясали языки пламени от сложенного под ногами костра, страх накатил удушливой волной, но я знала, что поддаваться ему нельзя. Нельзя впадать в панику, нельзя терять разум! С трудом я справилась с собой и задала вопрос, который сейчас волновал меня больше всего:
– Ромич, – я невольно прижала в защитном жесте к груди кулачки, – ты тоже думаешь, что я ведьма?
Он тут же вскинулся и посмотрел на меня глазами, в которых зажегся какой-то лихорадочный блеск. Сглотнул слюну и медленно, но очень отчетливо проговорил:
– Лейла, мне все равно кто ты – ведьма или ангел, все равно хорошая ты для кого-то или плохая, все равно есть у тебя колдовские способности или нет. Ты – моя семья. Мне все равно, что и кто будет говорить, я тебя… я никогда не видел от тебя ничего, кроме добра. И я никому не дам тебя в обиду!
Невольно я всхлипнула. А в следующую секунду Ромич уже обнимал и гладил меня по волосам, а я ревела, обняв его за талию. Понимала, что ничего страшного не случилось, что столь бурное выражение чувств излишне, но ничего с собой поделать не могла. Сейчас передо мной сбывался мой самый потаенный страх, тот, который родился вместе со мной в этом мире – быть заклейменной ведьмой.
– Я не ведьма, Ромич! – шептала я между всхлипами. – Да, я знаю и вижу немного больше обычных людей, но я не ведьма! Не плохая! Не злая!
– Я знаю, Лейла… – шептал и он. – Знаю…
– Знает он… – послышался недовольный старческий голос от входа. – Так чего девочку тогда напугал? – Проф стоял у двери и недовольно сжимал губы: – Можно подумать, что я вам не рассказывал о людях со способностями, не читал лекции о том, какое широкое применение они находят своим талантам в Тализии и уже в Фаргоции. Одно то, как фаргоциане пробили туннель через подножие гор из Фаргоции в Эльмирантию совсем недалеко отсюда, уже наводит на мысли о наличии такого человека, который этот туннель и помогал пробивать. Ну не верю я, что они за такой сравнительно короткий срок смогли сами кирками и лопатами пробить настолько длинный и удобный для перемещения целой армии тоннель! Не верю!..
А ведь и верно. Я как-то и не задумывалась, как они смогли совершить, по сути, в этом мире невозможное за такой короткий срок. Ведь именно благодаря этому тоннелю стали возможны успешные военный действия Фаргоции с Эльмирантией. Именно потому что никто не верил в подобную возможность, граница со стороны гор и была практически не укреплена. Шалем за последние годы сделали еще одним крупным портом, максимально приближенным и удобным для плавания в Тализию, но власти даже не пытались укрепить границы со стороны гор.
Профессор немного помолчал и продолжил:
– …Конечно, в глазах эльмирантийцев это все колдовские штучки и происки темного божества. Но если посмотреть с точки зрения фаргоциан, то это божественная длань проведения, которое послало им такого нужного человека в тяжелый для страны час. – И уже совсем раздраженно закончил: – И нечего тут пугать нашу девочку! Что бы там ни было, а мы не дадим ее в обиду! И вообще! Мире верить – себя не уважать. И каждый здравомыслящий человек это понимает!
После чего развернулся и, что-то бубня себе под нос и раздраженно шаркая ногами, ушел. Несколько долгих мгновений мы с Ромичем смотрели ему вслед. Я последний раз шмыгнула носом и утерла ладошками слезы. И чего, спрашивается, так разнылась? Можно подумать, меня уже схватили за руки и тянут на костер. А люди… они такие – лишь бы перекинуть причину своих бед и несчастий на чужие плечи, но это не значит, что дело пойдет дальше простых разговоров и перешептываний. Тем более Шалем теперь под протекторатом Фаргоции, а она никого не сжигает, а наоборот – прививает к таким людям некоторый пиетет.
– Ладно, Ромич, – я отстранилась. – Отвар уже давно готов, нужно отнести Саргайлу.
Тот почему-то скривился и тихим шепотом произнес:
– Этого вояку уже давно нужно сплавить куда подальше, а то еще и с ним можем проблем огрести.
