Кассандра Клэр
Последние часы. Книга III. Терновая цепь
Посвящается Эмили и Джеду.
Я рада, что вы наконец поженились
Надо уметь переносить то, чего нельзя избежать. Наша жизнь, подобно мировой гармонии, слагается из вещей противоположных, из разнообразных музыкальных тонов, сладостных и грубых, высоких и низких, мягких и суровых. Что смог бы создать музыкант, предпочитающий лишь одни тона и отвергающий другие? Он должен уметь пользоваться всеми вместе и смешивать их. Так должно быть и у нас с радостями и бедами, составляющими нашу жизнь. Само существо наше немыслимо без этого смешения: тут необходимо звучание и той и другой струны.
Мишель де Монтень, «Опыты»[1]
Cassandra Clare
THE LAST HOURS
Book III
Chain of Thorns
Text © 2023 by Cassandra Clare, LLC
Jacket photo-illustration © 2023 by Cliff Nielsen
Reverse jacket illustration by Charlie Bowater © 2023 by Cassandra Clare, LLC
Jacket design by Nick Sciacca © 2023 by Simon & Shuster, LLC
© О. Ратникова, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Пролог
Позже Джеймс смог вспомнить только шум ветра: мерзкий скрип, как будто кто-то царапал ножом осколок стекла, и тоскливое завывание, походившее на голос отчаявшегося голодного зверя.
Он шагал по длинной дороге, ведущей в никуда; было похоже, что никто до него не проходил здесь, так как в пыли не видно было следов. Небо было таким же пустым и блеклым. Джеймс не знал, ночь сейчас или день, зима или лето. Перед ним расстилалась голая серо-коричневая пустыня, а над головой раскинулось небо цвета асфальта.
И вдруг он услышал это. Ветер стремительно усиливался, вздымал с земли сухие листья и мелкие камешки. Вскоре его рев стал таким неистовым, что почти заглушал приближавшийся топот марширующей армии.
Джеймс резко обернулся. Над равниной плясали пылевые вихри. Он всматривался вдаль, не обращая внимания на жжение в глазах от попавшего туда песка. За серой стеной двигались какие-то темные фигуры, их была дюжина – нет, сотня, больше сотни. Джеймс понял лишь, что это не люди; они не шли, а летели и, казалось, составляли одно целое с бурей и ветром, а тени, клубившиеся вокруг, напоминали крылья.
Ветер яростно взвыл, едва не оглушив Джеймса, и стая призрачных существ промчалась у него над головой; от их плотной стаи веяло не просто холодом, а явной угрозой. Мало того: сквозь свист ветра и шуршание песка, подобно черной нити, вплетенной в серую ткань, пробивался зловещий шепот.
– Они пробуждаются, – говорил Велиал. – Ты слышишь это, мой внук? Они пробуждаются.
Джеймс, хватая ртом воздух, выпрямился. Он не мог дышать. Он двинулся вперед, ногтями процарапывая себе путь сквозь стену из песка и тьмы, и в конце концов очнулся в незнакомом помещении. Закрыл глаза, снова открыл. Место было ему знакомо. Это была комната на постоялом дворе, которую они делили с отцом. Уилл спал на соседней кровати; Магнус занимал помещение дальше по коридору.
Он соскользнул с кровати и резко втянул воздух сквозь зубы, когда босые ноги коснулись ледяного пола. Стараясь ступать бесшумно, пересек комнату, подошел к окну и взглянул на заснеженные поля, мерцавшие в лунном свете. Они тянулись до самого горизонта, сколько мог видеть глаз.
Сны. Они вселяли в него страх: в них с детства к нему приходил Велиал. В снах Джеймс путешествовал по серому царству демона, где стал свидетелем убийств, совершенных Велиалом. Даже теперь, закрывая глаза по вечерам, он не знал, что увидит, – просто сон или какое-то новое жуткое пророчество.
Унылый черно-белый мир за окном был неподвижен, словно пейзаж на полотне. Вчера они пересекли замерзшую реку Теймар, а вечером пришлось сделать остановку, потому что начался сильный снегопад, дорогу занесло. Но это был не тот пушистый и красивый снежок, что обычно рисуют на открытках, и даже не метель, что кружит белые хлопья в бесконечном танце. У этого снега имелось направление, имелась цель, он падал на застывшую землю под острым углом, подобно нескончаемому потоку стрел.
Несмотря на то что Джеймс целый день провел, сидя на мягких подушках в карете, он чувствовал бесконечную усталость. Он с трудом проглотил немного горячего супа, потом поднялся наверх, упал на постель и мгновенно уснул. Магнус и Уилл остались в общем зале, расположившись в креслах у камина, и продолжали беседовать вполголоса. Джеймс подозревал, что они обсуждают его. Пусть обсуждают, подумал он. Ему было все равно.
Это была третья ночь после отъезда из Лондона; Джеймс, его отец и чародей были заняты поисками сестры Джеймса, Люси, которая скрылась вместе с колдуном Малкольмом Фейдом и увезла с собой труп Джесса Блэкторна, при помощи магии замедлив разложение. Она собиралась заняться темными и страшными делами, настолько страшными, что никто не решался произнести вслух их жуткое название.
Некромантия.
Самое важное, повторял Магнус, это как можно скорее добраться до Люси. Что было не так легко, как могло показаться на первый взгляд. Магнусу было известно, что у Малкольма имеется дом в Корнуолле, но никто не знал, где именно он расположен, а Малкольм оградил себя и своих спутников магическим щитом, который мешал Отслеживающей руне найти беглецов. Им пришлось прибегнуть к старинному методу: они останавливались в различных кабаках и гостиницах существ Нижнего Мира, Магнус разговаривал с местными, а Джеймсу и Уиллу было велено ждать в экипаже и не высовываться.
– Они захлопнутся, как устрицы, если догадаются, что я путешествую в компании нефилимов, – объяснил Магнус. – Ваша очередь настанет, когда мы приблизимся к жилищу Малкольма и нам придется иметь дело с Люси и хозяином.
Этим вечером он сообщил Джеймсу и Уиллу о том, что дом, по-видимому, найден и что они доберутся туда за несколько часов. Если окажется, что он ошибся, добавил чародей, они отправятся дальше.
Джеймсу отчаянно хотелось поскорее найти Люси. Не только потому, что он тревожился за сестру. Естественно, его беспокоили здоровье и благополучие Люси, но дело было еще и в том, что недавно в его жизни произошло множество важных событий. Все это он до поры до времени отодвинул, приказал себе забыть о личных проблемах до тех пор, пока не увидит сестру и не убедится, что с ней все в порядке.
– Джеймс? – Сонный голос оторвал его от размышлений. Отвернувшись от окна, Джеймс увидел, что отец сидит в постели. – Джейми, bach[2], что случилось?
Джеймс пристально рассматривал отца. Уилл выглядел изможденным, густые черные волосы торчали во все стороны. Джеймсу часто говорили, что он похож на отца, и он знал, что это комплимент. Всю жизнь, сколько он себя помнил, Джеймс считал отца самым сильным человеком из всех, кого знал, самым принципиальным, способным на самую глубокую, страстную любовь. Уилл никогда не сомневался в себе. Нет, Джеймс совершенно не походил на Уилла Эрондейла.
Прислонившись спиной к холодному стеклу, он ответил:
– Просто дурной сон приснился.
– М-м-м. – У Уилла был задумчивый вид. – Вчера ночью тебе тоже снился плохой сон. И позавчера. Ты ни о чем не хочешь со мной поговорить, Джейми?
На мгновение Джеймс представил, как он изливает душу отцу, как тяжкое бремя падает с его плеч. Как он говорит о Велиале, о Грейс и браслете, о Корделии, Лилит. Обо всем.
Но он сразу же отказался от этой мысли. Он не мог вообразить, как отреагирует отец. Не мог представить, как произносит эти слова вслух. Джеймс так долго держал все в себе, что не знал теперь, как избавиться от груза своих несчастий – он мог только держаться, призвав на помощь силу воли, хранить тайну, защищать себя единственным способом, который был ему известен.
– Я просто волнуюсь за Люси, – пробормотал Джеймс. – Это ужасно, как только подумаю, во что она ввязалась…
Выражение лица Уилла изменилось – Джеймсу почудилось, что отец смотрит на него с разочарованием, но в полутьме трудно было сказать наверняка.
– Значит, иди спать, – вздохнул он. – Магнус надеется, что мы найдем ее завтра, а это значит, что нам понадобятся силы. Возможно, она вовсе не рада будет нас видеть.
1. Сумрачные дни
Мой Париж – страна сумрачных дней,
Золотых вечеров и огней,
Но рассветы, как лед, холодны
В колдовском полумраке аллей.
Артур Саймонс, «Париж»
Золотистый паркет блестел в свете огромной люстры. Она рассеивала по залу радужные пятнышки, похожие на снежинки на ветвях ели. Звучала приятная негромкая музыка; она стала громче, как только Джеймс выступил из толпы нарядно одетых людей и подал Корделии руку.
– Потанцуй со мной, – сказал он. Джеймс был необыкновенно красив в черном фраке; темная одежда подчеркивала цвет золотых глаз, высокие скулы. Прядь черных волос падала на лоб. – Ты так прекрасна, Маргаритка.
Корделия взяла протянутую руку. Когда он вел ее в центр зала, Корделия повернула голову и заметила их отражение в высоком зеркале – Джеймс в черном костюме, она сама рядом с ним, в алом, как рубин, бархатном платье со смелым вырезом. Джеймс смотрел на нее… нет, он смотрел поверх ее плеча, на гостей, на бледную девушку в платье цвета слоновой кости, с волосами белыми, как лепестки чайной розы. Девушка не сводила с него взгляда.
Грейс.
– Корделия!
Голос Мэтью заставил ее очнуться. У нее закружилась голова, и она вынуждена была опереться рукой о стену примерочной, чтобы не упасть. Что это было – она грезила наяву? Видела кошмар? Грезы оказались отнюдь не такими приятными, как их обычно описывают. Видение было слишком правдоподобным, и ей стало страшно.
– Мадам Босолей спрашивает, не нужна ли тебе помощь. Разумеется, – лукаво добавил он, – я бы с удовольствием помог тебе сам, но это вызовет скандал.
Корделия улыбнулась. В приличном обществе было не принято, чтобы мужчины сопровождали дам к портнихе, даже жен или сестер. Когда они появились здесь в первый раз – это было два дня назад, – Мэтью применил свою Улыбку, и мадам Босолей позволила ему остаться в ателье с Корделией. «Она не говорит по-французски, – солгал он, – и ей не обойтись без моей помощи».
Но позволить ему остаться в фойе – это было одно. А впустить в примерочную, где Корделия только что облачилась в шикарное открытое платье из алого бархата, сшитое по последней моде… да, это было бы, действительно, воспринято как un affront et un scandale![3]. Особенно в таком первоклассном заведении, как салон мадам Босолей.
Корделия крикнула, что у нее все в порядке, но в этот момент в дверь постучали, и появилась одна из модисток, вооруженная крючком для застегивания пуговиц. Девушка приступила к делу, не дожидаясь указаний, – очевидно, ей уже не впервые приходилось этим заниматься. Она обращалась с Корделией бесцеремонно, как с манекеном, и всего через пару минут после того, как платье было застегнуто, бюст высоко поднят, а юбки расправлены, Корделию вывели в главный зал салона.
Помещение походило на кукольный домик, отделанный в бледно-голубых тонах с позолотой, как пасхальное яйцо, из тех, что продают весной простые люди. Во время их первого визита салон Корделию удивил, но, как это ни странно, очаровал. Высокие, тонкие девицы с высветленными волосами расхаживали по залу с черными ленточками на шее; на ленточках были написаны цифры, означавшие номер модели. За тюлевой занавеской были выставлены бесчисленные ткани: шелка и бархат, атлас и органза. Когда перед Корделией разложили все эти сокровища, она мысленно поблагодарила Анну за ее уроки стиля: она сразу отвергла кружева и шелка пастельных тонов и уверенно выбрала то, что точно подойдет к ее лицу и волосам. Портнихи выполнили заказ всего за два дня, и сегодня она вернулась в салон для примерки.
Судя по выражению лица Мэтью, она сделала правильный выбор. Войдя, он упал в кресло с черно-белой полосатой обивкой и позолоченными ножками и достал книжку – скандальный роман «Клодина в Париже»[4]. Когда Корделия вышла из примерочной и приблизилась к тройному зеркалу, чтобы рассмотреть себя, он опустил книгу, и его зеленые глаза потемнели.
– Ты так прекрасна.
Ей захотелось закрыть глаза. «Ты так прекрасна, Маргаритка». Но она запретила себе думать о Джеймсе. Только не сейчас. Она будет думать о Мэтью, который был необыкновенно добр к ней, который одолжил ей денег на покупку одежды (ведь она сбежала из Лондона в одном платье и нуждалась в чистом белье и прочих предметах гардероба). В конце концов, напомнила она себе, они оба дали обещания. Мэтью поклялся не пить слишком много, пока они будут в Париже, а Корделия обещала не терзать себя мрачными мыслями о своих неудачах, о Люси, об отце, о распавшемся браке. За все время, что они провели во французской столице, Мэтью не прикоснулся к вину.
Корделия постаралась отвлечься от грустных мыслей, улыбнулась Мэтью и взглянула на себя в зеркало. На нее смотрела незнакомка. Платье плотно облегало фигуру, вырез открывал грудь, юбка обрисовывала очертания бедер, а потом расходилась пышными складками – силуэт девушки напоминал распустившуюся лилию на тонком стебле. Короткие рукава с рюшами обнажали руки. Черные Метки четко выделялись на смуглой коже, хотя гламор надежно скрывал их от взглядов простых людей.
По словам Мэтью, мадам Босолей, чей салон располагался на рю де ла Пэ, по соседству с прославленными модельерами – Вортом, Жанной Пакен, – была хорошо знакома с миром Сумеречных охотников. «Гипатия Векс одевается только там», – сообщил он девушке за завтраком. Прошлое мадам было окутано тайной, и Корделия считала, что это очень по-французски.
Под платьем почти ничего не было – очевидно, последняя парижская мода требовала, чтобы женская одежда подчеркивала силуэт. Упругие пластинки были вшиты непосредственно в верхнюю часть платья. На груди ткань была собрана в розетку, корсаж был украшен шелковыми цветами; из-под пышных юбок виднелось золотое кружево. Вырез на спине был еще глубже, чем на груди. Это было настоящее произведение искусства, о чем Корделия и сообщила мадам (через Мэтью в роли переводчика), пока хозяйка салона суетилась вокруг нее с подушечкой для булавок, что-то поправляя и подкалывая.
Портниха улыбнулась.
– Моя задача очень проста, – сказала она. – Мне нужно лишь подобрать достойную оправу для исключительной красоты, которой наделена ваша супруга.
– О, эта дама вовсе не моя супруга, – сообщил Мэтью, сверкнув зелеными глазами. Ничто не доставляло Мэтью большего удовольствия, чем скандальные высказывания.
Корделия, повернувшись к нему, сделала грозное лицо.
Надо отдать мадам должное – она даже бровью не повела. Может быть, дело было просто в том, что они находились во Франции.
– Alors[5], – продолжала она. – Мне редко приходится одевать женщин, обладающих такой редкостной и естественной красотой. Парижская мода создается для блондинок, но блондинкам нельзя носить такие цвета. Это цвет крови и огня, слишком яркий для бледной кожи и бесцветных волос. Светловолосым женщинам подходят кружева и пастельные тона, но мисс?..
– Мисс Карстерс, – подсказала Корделия.
– Мисс Карстерс выбрала именно ту ткань, которая лучше всего сочетается с ее волосами и цветом лица. Когда вы войдете в гостиную, mademoiselle, взгляды всех мужчин устремятся к вам, как мотыльки к пламени свечи.
Мисс Карстерс. Корделии недолго довелось побыть миссис Корделией Эрондейл. Она знала, что нельзя привязываться к этому имени. Расставаться с ним было больно, но она немедленно взяла себя в руки. Она не поддастся постыдной жалости к себе. Она – Карстерс, Джаханшах. В ее жилах течет кровь древнего героя Рустама. Если ей захочется, она будет одеваться в пламя.
– Такое платье заслуживает украшения, – задумчиво произнесла мадам. – Ожерелья из рубинов, оправленных в золото. Эта штучка прелестна, но слишком мала. – Портниха кивнула на крошечную золотую подвеску, блестевшую в вырезе платья. Миниатюрный земной шар на тонкой золотой цепочке.
Это был подарок Джеймса. Корделия знала, что следует снять украшение, но была еще не готова. Почему-то ей казалось, что это будет означать окончательный разрыв, а это серьезнее, чем перечеркивание брачной руны.
– Я бы охотно накупил ей рубинов, если бы Корделия мне позволила, – сказал Мэтью. – Увы, она отказывается.
Мадам была озадачена. Она явно решила, что Корделия – любовница Мэтью. Но тогда с какой стати она отказывается от драгоценностей? Хозяйка салона похлопала Корделию по руке, жалея ее за отсутствие деловой хватки.
– На рю де ла Пэ вы найдете замечательные ювелирные магазины, – заметила она. – Возможно, взглянув на витрины, вы передумаете.
– Возможно, – пробормотала Корделия, борясь с желанием показать Мэтью язык. – Но сейчас меня больше волнует одежда. Как уже объяснил мой друг, чемодан с моими вещами потерялся по дороге. Вы сможете прислать эти туалеты в «Ле Мерис» к сегодняшнему вечеру?
– Разумеется, разумеется, – закивала мадам, удалилась к прилавку, расположенному в противоположной части зала, и начала выписывать счета.
– Ну вот, теперь она думает, что я твоя любовница, – прошипела Корделия, подбоченившись.
Мэтью пожал плечами.
– Это же Париж. Любовницы здесь встречаются чаще, чем круассаны и эти нелепые крошечные чашечки кофе.
Корделия сердито фыркнула и ушла в примерочную. Она старалась не думать о стоимости заказанных туалетов: одного красного бархатного платья для холодных вечеров и еще четырех других. Для нее сшили прогулочное платье в черно-белую полоску с таким же жакетом, изумрудное атласное платье со светло-зеленой отделкой, черное вечернее атласное платье с глубоким вырезом и шелковое платье кофейного цвета с отделкой из золотистых лент. Анна была бы очень довольна, но Корделия знала, что ей придется отдать все свои сбережения, чтобы расплатиться с Мэтью. Он предлагал ей взять расходы на себя, говорил, что для него это сущие пустяки – дед и бабка с отцовской стороны оставили Генри большое наследство. Однако Корделия не могла принять этот подарок. Она и без того многим была обязана Мэтью.
Переодевшись в старое платье, Корделия вернулась в салон. Мэтью уже заплатил портнихе, и та подтвердила, что доставит заказ вечером. Одна из манекенщиц подмигнула красавчику-англичанину, когда они выходили на людную улицу.
Стоял погожий день, синее небо было безоблачным – этой зимой в Париже, в отличие от Лондона, снег не выпал, и на улице было холодно, но солнечно. Корделия с удовольствием согласилась пройтись пешком до отеля вместо того, чтобы нанимать фиакр, парижский аналог кэба. Мэтью, спрятав книгу в карман пальто, продолжал рассуждать о красном платье.
– В кабаре ты сразишь всех наповал. – Мэтью, очевидно, считал, что одержал маленькую победу. – Никто даже не взглянет на танцовщиц. Хотя нет, ведь танцовщицы будут нарумянены и украшены дьявольскими рожками, так что, возможно, они привлекут внимание… ненадолго.
Он улыбнулся ей – той самой Улыбкой, которая смягчала сердца старых сквалыг и грубиянов, заставляла плакать волевых мужчин и женщин. Сама Корделия тоже не могла устоять перед ней. Она улыбнулась в ответ.
– Вот видишь? – сказал Мэтью, обводя широким жестом городской пейзаж – широкий парижский бульвар, разноцветные маркизы над витринами магазинов и кафе, в которых женщины в великолепных шляпках и мужчины в модных полосатых брюках согревались чашечками густого горячего шоколада. – Я же обещал, что ты хорошо проведешь время.
Хорошо ли она проводит время, спросила себя Корделия. Возможно, да. Пока что ей более или менее успешно удавалось отвлечься от кошмарных воспоминаний о том, как она разочаровала всех, кто был ей дорог. В конце концов, в этом и состояла цель заграничного путешествия. Если ты потерял все, убеждала она себя, почему бы не насладиться оставшимися тебе небольшими радостями жизни? Ведь такова была философия Мэтью, верно? Ведь поэтому она уехала с ним в Париж?
Какая-то женщина в шляпе со страусиными перьями и шелковыми розами, сидевшая на террасе кафе, перевела взгляд с Мэтью на Корделию и улыбнулась. Девушка решила, что она желает счастья юным влюбленным. Несколько месяцев назад Корделия покраснела бы; сегодня она лишь улыбнулась незнакомке. Допустим, посторонние люди думают о ней всякие неприличные вещи, что с того? Любая девушка была бы счастлива, заполучив такого ухажера, как Мэтью, так что пусть прохожие воображают все, что им угодно. Сам Мэтью именно так и относился к окружающему миру и собственным проблемам. Его совершенно не интересовало, что о нем думают другие, он просто был самим собой, и это качество позволяло ему на удивление легко идти по жизни.
Она сомневалась в том, что в тогдашнем состоянии смогла бы добраться до Парижа без него. У обоих тогда после бессонной ночи слипались глаза, но, когда они приехали с вокзала в «Ле Мерис», он принялся ослепительно улыбаться, смеялся и шутил с коридорным. Глядя на него, можно было подумать, что он проспал десять часов на пуховой перине.
В первый день в Париже они проспали до обеда (в смежных комнатах апартаментов Мэтью, где имелась, кроме того, общая гостиная), и ей снилось, что она исповедуется в своих грехах дежурному портье гостиницы. «Понимаете ли, моя матушка совсем скоро должна родить, но, когда это произойдет, меня, скорее всего, не будет рядом с ней, потому что я слишком занята – развлекаюсь в другой стране с лучшим другом своего мужа. Я владела легендарным мечом по имени Кортана – возможно, вы слышали о нем, он упоминается в La Chanson de Roland[6]? Оказалось, что я недостойна носить это оружие, и я отдала его брату; при этом, кстати, подвергнув его смертельной опасности. За ним теперь охотится не один, а два очень могущественных демона. Предполагалось, что мы с моей лучшей подругой станем парабатаями, но теперь это невозможно. И еще я позволила себе поверить в то, что мужчина, которого я люблю, может полюбить меня и забыть Грейс Блэкторн, несмотря на то что он всегда прямо и откровенно говорил мне о своих чувствах к ней».
Закончив свою речь, она подняла голову и увидела, что портье превратился в Лилит; в глазницах демонессы извивались черные змеи.
«По крайней мере, ты хорошо послужила мне, дорогуша», – произнесла Лилит, и Корделия проснулась с криком, который еще несколько минут отдавался у нее в ушах.
Ей удалось уснуть. Проснувшись снова, на этот раз оттого, что горничная раздвигала шторы, она взглянула в окно и с удивлением обнаружила, что на улице светит солнце, увидела нескончаемые ряды парижских крыш, похожих на колонны солдат, марширующих к горизонту. Силуэт Эйфелевой башни вырисовывался на фоне синего неба. А в соседней комнате ее ждал Мэтью, чтобы вместе отправиться на поиски приключений.
Следующие два дня они обедали вдвоем – один раз в великолепном, поразившем Корделию ресторане «Синий экспресс» на Лионском вокзале. Это было чудесно, они как будто сидели внутри гигантского цельного сапфира! Гуляли вместе в парках, ходили по магазинам: накупили сорочек и костюмов для Мэтью у Шарве, где одевались Бодлер и Верлен, приобрели несколько платьев, ботинки и пальто для Корделии. Но она запретила Мэтью покупать для нее шляпки. Всему должен быть предел, заявила девушка. Он предположил, что пределом должен стать зонтик, без которого приличная дама не могла выйти на улицу, к тому же этот предмет гардероба выполнял заодно и функцию оружия. Она захихикала и еще подумала тогда: как же хорошо посмеяться.
Наверное, самым удивительным было поведение Мэтью: он сдержал свое обещание и не выпил ни капли спиртного. Он даже терпел неодобрительные взгляды официантов, предлагавших вино к обеду. Вспоминая отца, Корделия думала, что Мэтью станет плохо без выпивки, но ничего подобного не случилось: у него был ясный взгляд, его переполняла энергия, и он таскал ее по центру Парижа, по всем достопримечательностям, музеям, памятникам, садам. В общем, они вели себя как взрослые светские люди, в чем, естественно, и заключался смысл поездки.
Сейчас она смотрела на Мэтью и думала: «Он выглядит счастливым». Ей казалось, что он искренне счастлив, что он забыл все свои тревоги и горести. И Корделия сказала себе: если эта поездка в Париж не сможет спасти ее, она, по крайней мере, постарается, чтобы Париж излечил его.
Мэтью взял ее под руку, чтобы помочь перейти неровный участок тротуара. Корделия вспомнила женщину из кафе, как она улыбалась им, думая, что улыбается влюбленным. Если бы она знала, что Мэтью ни разу даже не попытался поцеловать Корделию. Он вел себя с исключительным тактом и держался как истинный джентльмен. Один или два раза, когда они желали друг другу доброй ночи в гостиной, ей казалось, что Мэтью как-то странно смотрит на нее, но, возможно, это была лишь игра воображения. Она сама не знала, чего ждет от него, не знала, что думать о… обо всем этом.
– Да, я хорошо провожу время, – сказала Корделия совершенно искренне. Она знала, что сейчас она счастливее, чем была бы в Лондоне, где ей пришлось бы вернуться в материнский дом на Корнуолл-гарденс. Алистер пытался бы проявлять сочувствие, мать была бы шокирована и расстроена, а она сама не смогла бы вынести всего этого, ей захотелось бы умереть.
Корделия поступила правильно. Она послала родным короткую телеграмму из отеля, сообщила, что отправилась в Париж, чтобы заказать гардероб к весне, и что Мэтью сопровождает ее. Мать и брат, скорее всего, сочли бы эту поездку странной, но девушка надеялась, что они не заподозрят истину.
– Мне просто стало интересно, – добавила она, когда они подошли к отелю, массивному зданию с коваными чугунными балконами. Из окон на зимнюю улицу лился золотой свет. – Ты сказал, что я буду блистать в кабаре? В каком кабаре и когда мы туда поедем?
– Вообще-то, сегодня вечером, – сказал Мэтью, открывая дверь и пропуская ее вперед. – Мы вместе совершим путешествие в сердце Ада. Ты не боишься?
– Вовсе нет. Как удачно получилось, я как раз заказала красное платье. Подходящий наряд.
Мэтью рассмеялся, но Корделия несколько встревожилась: путешествие в сердце Ада? Что же такое он имел в виду?
Они не нашли Люси и на следующий день.
Снег растаял, и дороги были свободны. Балий и Ксанф устало тащились между голыми живыми изгородями, из ноздрей у них вырывались облачка пара. Около полудня они въехали в Лосвивиэль, небольшую деревушку, расположенную довольно далеко от моря, и Магнус направился в трактир под названием «Волчий корень», чтобы навести справки. Через несколько минут он вышел, отрицательно мотая головой. Они все же поехали по адресу, который им дали вчера, но нашли лишь заброшенную ферму с провалившейся крышей.
– Есть еще один вариант, – сказал Магнус, забираясь в карету. Снежинки, осыпавшиеся с голых балок, таяли на его черных бровях. – В прошлом веке некий загадочный джентльмен из Лондона приобрел руины старинной часовни на Скалистом мысу, в рыбацкой деревушке Полперро. Он отремонтировал здание, но редко приезжает сюда. Среди местных представителей Нижнего Мира ходят слухи, что он чародей, – болтают, что иногда по ночам из дымохода вырывается пурпурное пламя.
– А я думал, что чародею полагается жить в руинах вроде этих, – усмехнулся Уилл, кивая на сгоревшую ферму.
– Слухи не всегда говорят правду, Эрондейл, но все слухи нужно проверять, – безмятежно ответил Магнус. – Думаю, мы будем в Полперро через несколько часов.
Джеймс вздохнул про себя. Еще несколько часов. Долгие часы ожидания. Долгие часы беспокойства – о Люси, о Мэтью и Маргаритке. Часы размышлений о кошмарах.
Они пробуждаются.
– Значит, я буду развлекать вас. Я расскажу вам историю, – объявил Уилл. – Историю о моей сумасшедшей скачке на Балии из Лондона в Кадэр Идрис, в Уэльс. Твоя матушка пропала, Джеймс, – ее похитил этот негодяй, Мортмэйн. Я взлетел в седло. «Если ты когда-нибудь любил меня, Балий, – воскликнул я, – скачи, как ветер, и доставь меня к моей дорогой Тессе прежде, чем с ней случится несчастье». В ту ночь разразилась гроза, но буря, бушевавшая в моей груди, была еще свирепее…
– Не могу поверить в то, что вы никогда прежде не слышали эту историю, Джеймс, – негромко произнес Магнус. Они сидели рядом, поскольку уже в первый день путешествия стало ясно, что Уиллу для драматической жестикуляции требовалось все сиденье.
Было очень странно сейчас находиться в карете совсем рядом с Магнусом, о котором Джеймс с детства слышал всяческие сказки. Но за несколько дней он узнал о чародее кое-что новое: несмотря на эксцентричные манеры и броские костюмы, которые напугали не одного трактирщика, Магнус был на удивление уравновешен и практичен.
– Не слышал, – подтвердил Джеймс. – С прошлого четверга.
Он не стал говорить, что вовсе не против послушать рассказ отца еще раз. Дома эту историю они часто слушали вместе с Люси, которая в детстве ее обожала. Это было так романтично: Уилл, повинуясь зову сердца, спешит на помощь своей возлюбленной, еще не зная, что она тоже любит его.
Джеймс прижался щекой к стеклу. За окном проплывал живописный пейзаж – они ехали вдоль высокого обрыва, внизу, у подножия скал, неумолчно ревел прибой, и серые, как сталь, волны разбивались об острые утесы, тянувшие свои узловатые пальцы далеко в темное море. В отдалении, на скале в море, он заметил церквушку; силуэт колокольни четко вырисовывался на фоне неба, и почему-то она показалась ему ужасно одинокой, оторванной от всего мира.
Он слушал певучий голос отца, слова истории, знакомой, как колыбельная. Джеймс невольно подумал о Корделии, о том, как она читала ему вслух стихи Гянджеви. Ее любимую поэму о несчастных влюбленных, Лейли и Меджнуне. Вспоминал ее голос, мягкий, как бархат. «Газель с невинной робостью в глазах властителей земли ввергала в прах, арабская луна красой лица аджамских тюрков ранила сердца… с любовью нарекли ее лучистым именем Лейли»[7].
Корделия, сидевшая напротив него за столом в кабинете, улыбалась. На шахматной доске были расставлены фигуры, она держала в изящной руке коня из слоновой кости. У нее за спиной, в камине, горел огонь, и ее волосы напоминали корону из золота и пламени. «Шахматы – это персидская игра, – сказала она. – Bia ba man bazi kon. Сыграй со мной, Джеймс».
«Kheili khoshgeli», – ответил он без запинки. Это были первые персидские слова, которые он выучил, хотя никогда прежде не говорил их своей жене. «Ты так прекрасна».
Она залилась румянцем, ее полные алые губы дрожали. У нее были такие темные глаза, они мерцали – в них таились черные змеи, они вылезли из глазниц и рванулись к нему, разинув зубастые пасти…
– Джеймс! Проснитесь!
Магнус тряс его за плечо. Джеймс очнулся. Его мутило, он прижимал к животу кулак. Он сидел в карете, за окном смеркалось. Сколько же времени прошло? Ему снова снились проклятые сны. На этот раз в кошмаре ему явилась Корделия. Он откинулся на мягкую спинку, чувствуя себя больным.
