Каролина Шторм
Запрети себя любить
«Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот – и весёлый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист»
С. Есенин «Мне осталась одна забава»
Посвящается нашим нулевым…
Пролог
Евгений
Темнота… Чёрное небо вокруг, чёрные очертания всего. Я ничего не вижу. Не могу пошевелиться. Себя не ощущаю совсем. Я, вообще, жив? Или уже нет? Как это понять? Мерцание… Какое-то слабое мерцание пытается пробиться сквозь эту чёрную завесу. Я хочу разлепить веки, но они будто свинцом придавлены. Какая тяжесть!.. И как теперь смотреть?
– Женя… Женя…
Знакомый голос доносится издалека. Меня кто-то зовёт, пытается вернуть в прежнюю жизнь. Но я пока не знаю, готов ли я. А вдруг там всё будет по-прежнему? Или, наоборот, всё изменится до неузнаваемости, и я не смогу там, как раньше, жить.
– Женя, открой глаза. Женя, сынок!..
Мама.
Значит, это она меня звала.
Надо сделать усилие.
Сознанием возвращаюсь в тело. Начинаю ощущать конечности. Даже могу ими пошевелить. Что-то хочу сказать, но во рту всё пересохло. И язык меня не слушается. Пора показать, что я всё ещё здесь. Открываю глаза.
Свет!
Как же его здесь много!.. Я совсем отвык.
– Женя… – мама плачет. – Наконец-то!.. Ты так долго спал.
– Где я? – мой первый вопрос.
– В больничной палате. Ты попал в аварию, сынок. Вместе со своими друзьями.
Помню. Всё помню. Даже то, что хочу забыть.
– А где отец?
Мама вздыхает.
– Должно быть, в полиции.
– Зачем? – разум пока плохо соображает. Я не могу соотнести эту аварию, больничную палату и то, что отец мой в полиции.
– Женя, он пытается уладить твоё дело, – отвечает мама.
– Какое дело? Я же в больнице, – всё ещё не понимаю, о чём говорит мама.
А она заботливо укрывает меня одеялом, поправляет подушку.
– Давай потом об этом поговорим, сынок. Сейчас тебе надо отдыхать и набираться сил.
– Сколько я здесь?
– Тебя привезли прошлой ночью. Меньше суток, – рассказывает мама. – Врач говорит: ничего опасного. Плечо сломано, два ребра – это всё заживёт. И сотрясение мозга небольшое. В остальном всё нормально. Тебе повезло, сынок.
Повезло.
Я закрываю глаза и проваливаюсь в воспоминания. Мама меня не тревожит разговорами. Наверное, думает, что я сплю. Пусть так. Мне нужно собраться с мыслями. Я помню, мы ехали по ночной дороге. Помню, нам навстречу выскочил грузовик. Или это была «легковушка»?.. Не уверен. Помню, кто-то громко кричал. До сих пор в ушах звенит, когда этот крик вспоминаю. Девушка… Ксюша?
Нет, Ксюши там не было. Вместо неё – Лиза.
– Как она? – снова открываю глаза. Мама вздрагивает от испуга.
– Кто, сынок?
– Лиза.
– С ней всё в порядке, сынок, – успокаивает мама. – Она не пострадала.
– А где она сейчас?
– Наверное, у себя дома.
– Она придёт сюда?
Не знаю, зачем я это спрашиваю. Воспаленный мозг выдаёт неожиданные вопросы. Лиза жива и сейчас у себя дома. Так хорошо. А что с остальными? Нас было много.
Я не успеваю ничего спросить. В палату входит доктор и идёт ко мне. Садится рядом, спрашивает:
– Как ты себя чувствуешь, Евгений?
– Пока не знаю, – отвечаю я. – Вроде, живой.
– Живой, ещё какой живой! – бодрым голосом отвечает доктор. – А то, что поломалось, срастётся быстро. Ты молодой, у тебя кости крепкие.
Характер только слабый. Был бы крепче, за руль в пьяном виде в переполненной машине не сел бы. Друзья уговорили – как всегда. И я поддался. Собственно, получил то, что заслужил. Браво, Евгений! Снова на высоте.
Доктор слушает удары сердца, осматривает повреждения, измеряет давление, температуру.
– Когда меня выпишут? – спрашиваю я.
– Подожди, ты только лёг, – объясняет доктор. – Через пару дней операцию проведём. Надо тебе плечевую кость вправить. А то срастётся криво, будет потом одно плечо выше другого. Неделю, как минимум, придётся здесь провести. А дальше – по самочувствию. Если ухудшений не будет, можем отправить на домашнее лечение.
– В университет уже сообщили, – вставляет реплику мама. – Пока на больничном. Но если тебе будет тяжело учиться, возьмём академический отпуск.
Ах да, ещё универ. Об этом я благополучно забыл. Четвёртый курс. Пропади он пропадом! Столько времени зря потрачено. Нафик мне этот академ? Если уйду, то назад уже не вернусь. Хватит мне этой учёбы.
Доктор заканчивает осмотр, желает мне скорейшего выздоровления и выходит из палаты.
– Мам, а ты здесь всё время сидишь? – спрашиваю я. – С ночи, как меня привезли?
– Да, конечно. Когда нам позвонили и сообщили, что ты попал в аварию, мы с отцом сразу приехали.
– Так я в областной больнице? – до меня, наконец, доходит. – Не в нашей?
– Ну, что ты. У нас стационара по травматологии нет.
– А отец? Ты сказала: он в полиции. В нашей?
– Нет. Дело здесь возбудили. Водитель автобуса – местный житель.
Так мы в автобус врезались. Ну-да, я не успел разглядеть. Фары слепили глаза.
– Хорошо, что ты успел свернуть на обочину, сынок, – сказала мама. – Если бы лоб в лоб … – она судорожно сглатывает. – Не знаю, что тогда было бы.
Что тут не знать, мам? Наша «легковушка» – всмятку. И все, кто в ней сидел, тоже. Похоже, нам и впрямь повезло.
– Плохо то, что машина не твоя, – добавляет мама. – За это штраф полагается. И прав могут лишить.
Да уж… Вождение чужой машины в пьяном виде, набитой битком людьми, авария – всё это может потянуть на хороший срок.
– Так вот почему отец в полиции, – соображаю понемногу я. – Договориться, наверное, хочет. Чтоб до суда не доводили.
Мама ничего не отвечает. Да я и сам всё понимаю. Дурак, непроходимый дурак! Во всём виноват. А хуже всего то, что расплачиваться за меня придётся родителям. У меня же ни гроша за душой. И работать пока не смогу. Вот чёрт!
Я дёргаюсь, пытаюсь подняться. Плечо пронзает резкая боль. И голова кружится. Бессильно откидываюсь назад, на подушку. Даже встать на ноги не могу! На что же я годен?
– Сынок, – просит мама, – пожалуйста, не делай резких движений. Тебе ещё рано.
Мама, мне скоро всё будет поздно!..
– Где остальные пацаны? – спрашиваю я. – Тоже в палатах лежат?
– Их домой отпустили. Кто с ушибами, кто с ссадинами. Тебе больше всех досталось. Ты же за рулём был. Можно сказать, принял удар на себя.
Тоже мне, герой! Усмехаюсь горько. Поделом мне это всё. Надо свою голову на плечах иметь, а не на чужую полагаться. Клянусь, выйду отсюда (если до тюрьмы дело не дойдёт) – начну жить по-новому. Хватит в эти игры играть.
Дверь в палату широко открывается. Я уже предчувствую опасность. Слышу твёрдую поступь, вижу знакомый профиль. Так ко мне может входить только один человек.
– Пап…
– Очнулся, наконец. Это хорошо.
Отец хмурый, строгий ещё больше, чем обычно. И то ли мне кажется, то ли у него и впрямь седых волос прибавилось. И лицом он выглядит старше своих лет. Что с ним случилось? Неужели это из-за меня? Нервничает, переживает? Сын непутёвый опять дел натворил. Да таких дел, что впору отречься от него. Только я ведь давно уже совершеннолетний. Сам за себя ответственность несу. Только обеспечить себя не могу. А так – ответственный!.. Тьфу!
Отец смотрит, молча. Заговаривать первым не хочет. Я всё понимаю. Не такого сына он хотел видеть продолжателем своего рода. Но в семье, как говорится, не без урода. А в нашей семье уродом может быть только один.
– Ну, что там, Женя? – обращается мама к отцу. Тёзки мы с ним. В честь себя отец назвал. Думал, таким же, как он буду. Ага, чёрта с два!
– Пока под вопросом, – отвечает отец, недовольно косясь в мою сторону. – Обещали подумать, что с этим можно сделать, – и тут повернулся ко мне. – Скажи мне, Женя, зачем ты в эту машину полез? Зачем за руль сел?
– Больше некому было, пап. Я самый трезвый был.
Он хмыкает.
– Трезвенник, блядь!
– Женя! – просит его мама. – В больнице матом не ругайся.
Он машет на неё рукой. Какое до этого дело, если на кону жизнь и свобода? Хотя жизнь уже вне опасности. Моя – а остальных?
– Пацанам за это ничего не будет?
– Им – нет. Судить должны водителя. Впрочем… – он понизил голос, – другая сторона обвинений, вроде, не предъявляет.
– Ты про водителя автобуса? – уточняет мама.
– Ну-да. У него, вообще, ни царапины. Это наши дураки пострадали, – и снова ко мне. – Если ты был трезвый, почему не справился с управлением?
– Фары ослепили, – припоминаю я.
– Потому что на «встречку» выехал! – не сдержавшись, отец повысил голос. И, сжав кулаки, процедил. – Ох, Женя, Женя, тюрьма по тебе плачет!
– Не говори так! – взмолилась мама.
А я понимаю, что он прав.
– Я готов, пап. Хоть сейчас можешь меня туда отправить.
Мать хватается за голову.
– Храбриться пытаешься? – наступает на меня отец. – Подожди, я тебе устрою! Ты хоть знаешь, что произошло?
– Знаю. Я попал в аварию, будучи за рулём чужой машины, набитой людьми, выехав на встречную полосу в нетрезвом виде.
– Ты человека убил! – заорал отец.
Резкая боль в глазах. Я зажмурился – больно смотреть.
– Женя! – мама бросается ко мне.
С трудом открываю глаза. Боль теперь в висках отзывается.
– Что ты сказал, пап? Повтори.
– Алексей – владелец машины, твой друг… Он погиб в той аварии.
– Лёха?!
Мрак. Мрак и тьма.
Снова проваливаюсь в эту спасительную черноту. Если б только можно было никогда из неё не выходить!..
Леха – он рядом сидел, и в момент удара его вынесло вперёд. Он на меня всем весом навалился. И, похоже, меня это спасло. Но не его…
Пацан, друг детства, с которым вместе бухали, курили что ни попадя, девчонок лапали, а потом обменивались ими, как футболками, до дыр затёртыми, блин!.. Лёха – он же хороший парень, добрый, никому зла в жизни не сделавший. Малость что алкаш, так же, как и я. Зато работящий. После девятого из школы ушёл, поступил в училище. Отцу помогал на стройке. Блядь!..
Мне ни в жизнь теперь не очиститься. И совесть свою не успокоить никогда.
Мой друг погиб из-за меня…
Погиб он, а я – нет!..
Зачем?!..
Глава первая
Павел
– Пашенька, милый мой! Приехал?
– Бабушка! – протягиваю руки, чтобы обнять. Моя старушка склоняется ко мне, заключает в объятия. Какая она сухонькая!.. Платьице залатанное, старенькое, платочек белый на голове. Глаза ещё хорошо видят. Вот он, твой правнук Пашка, пяти лет от роду. Приехал свою любимую бабушку навестить. Летом в деревне хорошо. Птицы поют, трава зелёная и такая мягкая, что в ней хочется лежать, кувыркаться. А на деревьях растут яблоки, и груши, и сливы скоро поспеют. Будем объедаться.
– Пашенька, как твои дела?
– Да хорошо, бабуль. К тебе очень хотел приехать. Давно не видел. Ты сама у нас редко бываешь.
– Тяжело мне, Пашенька, выезжать стало. До остановки далеко. Да и боязно. А вдруг не доеду? – бабушка вздыхает. – Ты лучше про себя расскажи. Что у тебя нового?
– У меня? Да вот чего. Я, бабушка, жениться собираюсь.
– Жениться? – удивляется она. – Не рановато тебе, Паша?
– Нет, бабушка. В самый раз. Да и отказаться нельзя. Невеста моя беременна. Ребенок у нас скоро будет.
– Вот оно что, Пашенька… Тогда это правильно. Родителям нельзя своих детей бросать.
– И я так тоже думаю, бабушка.
– А ты хоть любишь её, свою невесту?
– Люблю? Наверное. Без любви в жизни счастья не бывает.
– Правильно, Пашенька, говоришь, правильно… Жениться только по любви.
– Куда же ты, бабушка? – старушка вдруг исчезает. Вместо неё остаётся тлеющий огонёк свечи. И память – вечная память…
* * *
Просыпаюсь резко и вздрагиваю. Всё ещё ночь, но сон как рукой сняло. Я отвык спать спокойно. График работы этой долбанной всё мне перепутал. По ночам на ногах, подносы разносил. Хотя какие теперь подносы? Специалист экономического отдела серьёзной организации. Только диплома не хватает. Но до него совсем чуть-чуть осталось. Ноябрь заканчивается, зима на носу. Предпоследняя сессия.
Всё будет нормально. Я знаю это. Я к этому шёл, препятствия оставляя позади. И дальше пойду. Пробьюсь, если надо, куда угодно. А мне надо!
На тумбочке лежат часы. Я их всегда снимаю перед тем, как ложиться в постель. Половина третьего. Недолго же я спал. А теперь хоть глаз выколи. Сны ещё беспокойные… не к месту. Бабушка снилась. Вернее, прабабушка. Но я-то её бабушкой называл. Хорошая она была, добрая… Жаль, что так мало я её застал на этом свете. Походу, всё хорошее, вообще, быстро мимо меня проходит. Промелькнет чуть, поманит своей рукой, а потом вдруг исчезнет, как ни бывало. И снова я остаюсь один, при своём. Что ж, не привыкать…
Бросаю взгляд в сторону. Милада спит крепко, обняв подушку. Пока ещё на животе можно. Потом, сказали, на бок ложиться. Ребёнка можно придавить.
Ребёнка?..
Ты ли это, Пашка Сазонов, спишь сейчас в одной постели с женщиной, которая носит твоего ребёнка?
Мне до сих пор в это не верится. И то, как я мог попасть.
Нет, ни о чём не жалею. Я с этой женщиной собирался судьбу связать. И к этому всё и шло. Потом, правда, стал сомневаться. Что-то меня спутало, заставило думать и чувствовать по-другому. Теперь это в прошлом. Надеюсь.
Резко откидываю одеяло, встаю и иду на кухню. Без сна лежать неинтересно. Включаю чайник и, пока он нагревается, достаю пачку сигарет. Милада не любит, когда я курю в квартире. Вытяжка работает плохо, запах табака по комнате распространяется. Я его почти не ощущаю, привык. А у неё сейчас реакция на запах изменилась. Раньше было всё равно, теперь – нет. Я закрываю дверь на кухню, открываю настежь окно и закуриваю.
Квартира, которую мы снимаем, однокомнатная, но улучшенной планировки. Здесь просторная кухня, есть балкон, санузел раздельный. Нормально для двоих. Потом надо будет думать о расширении. Она звала меня к себе. И будущая тёща тоже пыталась уговаривать. Но я стоял на своём.
– Мужчина должен сам заработать на жильё для своей семьи.
– Молодец, Павел, – тесть поддержал. Сам когда-то с малого начинал. Теперь – большая шишка в городе. Конечно, для единственной дочери хочет удобств. Но, вроде как, с моим появлением в их жизни они смирились. Да, не фонтан, деньги не сыплются из карманов. Но Милада сама такого выбрала. А теперь уже поздно – через семь месяцев ребёнок родится.
Ребёнок… Каждый раз, повторяя себе это, пытаюсь осознать происходящее. И каждый раз признаю, что не такого я желал. Дети – святое, они приносят радость. Но и они не всегда желанны. Как я, например. Появился не в то время и не к месту. Поэтому отец решил свалить. Меньше знает – крепче спит. А мне так часто хотелось, чтоб он уснул вечным сном!
Кто он? Где он? Я никогда его не видел. А если и видел, то где-нибудь в толпе, мельком, не обратив должного внимания. Ни единой фотографии. А мать говорила: мы чем-то похожи.
Чайник закипел. Сигарета погасла. А я хочу ещё одну. Курить много – вредно. Вообще, вредно жить. Но я та ещё зараза, чтоб меня можно было одолеть.
К чему снятся покойники? К дождю, вроде. А какой может быть дождь, когда снег уже два дня падает? Этот – точно ляжет настоящим покровом до весны. Первый – тот был некрепкий. Первый же дождь его смыл. Как и всё, что в тот день было…
Вот чёрт! Как ни крути, опять возвращаюсь туда воспоминаниями. Хотел бы забыть – не могу! Не получается, блядь!.. То ли я такой слабохарактерный, то ли… чёрт знает что ещё. Эта девчонка с её огромными глазами до сих пор передо мной. И этот её немой упрёк, который она боится мне высказать. Боится – потому что знает: я могу уже не прийти. Не стану выслушивать её жалобы и проповеди. Развернусь и – не прощаясь, хлопнув дверью. Зачем она мне? Таких я уже сотни…
Нет, сам себе вру. Никогда у меня таких не было. Конечно, она особенная. Поэтому зацепила. Репейник, блин! Но ведь это я сам к ней ходил, упрашивал. Склонял на свою сторону. Она, в конце концов, согласилась. Нежная, скромная. Стыдливая. Всего боялась. И взгляд опускала, когда я её, раздетую, своими глазами ласкал. И руками так касался, словно она может быть только моя!
Да, моя!..
Была… Теперь – не знаю.
Сам упустил.
Даже проще – держать не стал.
А зачем она мне нужна? Я не знаю, что делать с маленькими девочками. Им только боль причинять. Лишний раз не хочется. Достаточно ей того, что она уже получила. Может, теперь начнёт с другими связываться? Попробует раз-другой, станет покладистой. Научится чему-нибудь новому. А то она в постели ну совсем девочка!
А вдруг ей с кем-то другим понравится? Тогда забудет Пашку и даже вспоминать не захочет. Будет принадлежать кому-то другому.
Кому-то другому – но не мне.
Нет! Нет! Нет!
Не хочу я этого. Она – моя! И как можно её с кем-то другим представить?
Собака на сене я, одним словом. Никак разобраться с собой не могу. Уходя – уходи, так ведь говорят? Так вот, похоже, я дальше этой кухни никуда не ушёл.
–– Паш, ты чего?
Милада трогает плечо. Я оборачиваюсь. Стоит в одной сорочке, заспанная. Волосы взлохмаченные. На людях бы она так ни за что не показалась. Но мне можно видеть всё. Животик у неё ещё совсем плоский. На приёме сказали: до шести месяцев может не появиться. Потом начнёт быстро расти. Для Милады это, конечно, шок. Она себя к такому не готовила. А с другой стороны ей уже двадцать пять. Очень подходящий возраст.
– Опять куришь? – она потянула носом воздух, потом стала руками отталкивать воображаемый дым. – Может, бросишь уже?
– Нет.
– Я бросила, – напоминает об этом по сто раз в день.
– Гордишься собой? – спрашиваю я.
– При чём тут гордость, Паш? Ради ребёнка.
– Знаю, – целую её в щёку. – Ты у меня умница. Хочешь чаю?
– Нет, хочу спать. Идём?
– Чуть позже. Мне надо кое-что обдумать, – беру кружку, наливаю чай и разбавляю кипятком. Потом добавляю две ложки сахара.
– О чём ты хочешь подумать, Паш? Сейчас ночь. Не самое лучшее время.
– Для меня – подходящее.
Она наигранно тяжело вздыхает.
– Ну, что у тебя случилось?
– Друг в больницу попал. После аварии. Сколько дней прошло – я его ни разу не навестил.
– Ты про Женьку Селивёрстова? – она знает эту историю.
– Да.
На следующий день, как я съехал с общаги, мне позвонил Юрец. Я уже знал про Женька – вахтёр доложил. Юрец спросил, поеду ли я к нему.
– Нет, как-нибудь в другой раз, – отказался я. – У самого проблемы.
Не стал рассказывать Юрцу, что именно у меня произошло. Пока сам до конца не разобрался. Но, тем не менее, с Миладой мы сняли квартиру, я уволился с «Территории», на прощание показав админу fuc. Мог бы и голую задницу, но это менее эстетично. Потом пришёл в офис, куда не так давно устроился. Там написал по собственному желанию. Полина провожала меня взглядом, но я ничего ей не сказал на прощание. Думаю, она легко переживёт нашу разлуку. Обещаний никаких не было.
А вчера официально устроился в компанию будущего тестя. Такое покровительство с одной стороны приятно, с другой – умаляет мои собственные достоинства. Просто опускает их до минимума. Как эти все мордовороты, которые делят со мной офисный быт, поймут, что я в этой жизни сам чего-то стою? Нет, для них я отныне и навечно – обыкновенный мажорчик, выбившийся в люди рукой «золотого» папы. Пусть не родного, зато приобретённого благодаря его дочери. Вот и получается, что карьерный рост у меня оказался возможен через постель. Так и проституткой себя ощутить недолго!
Я нервничаю постоянно в связи с этим. Милада видит, Милада понимает. Но принять мои амбиции не хочет. Папа всё устроил, надо быть благодарным.
А если я этого не просил?
– Отказывайся, – говорит она. – И тогда наш ребёнок будет расти в нищете.
Я злюсь ещё больше.
– Вот так ты, значит, в меня веришь? Да, жена моя будущая?
– Паш, я готова верить. Только знаю тебя. Ты очень много косячишь. Пожалуйста, держи себя в руках.
– Я держу. Но и у меня может быть личное пространство, которое я захочу чем-нибудь заполнить.
– Например? – сразу вскидывается она.
– Например, встретиться с друзьями.
– С теми собутыльниками из вашей общаги? – Милада не упускает случая поддеть и их, и меня.
– Ну, если ты меня алкоголиком считаешь…
– Нет, не считаю. И надеюсь, ты им никогда не станешь. Только эти друзья тебе не пара.
– А кто же тогда пара? – усмехаюсь. – Может, ты будешь решать?
О, я знаю, с каким наслаждением она бы взяла под свой неусыпный контроль всю мою жизнь. И следила бы за каждым шагом. Улавливала бы каждый промах. Я не знаю, зачем ей нужен. А когда она говорит о любви, я не верю. Что угодно, но этого чувства там точно нет. Эта женщина способна любить только себя.
* * *
Я ещё долго потом не ложусь. Когда она крепко уснёт – тогда можно. Отвернувшись от неё, натянув на себя кусок одеяла. Я просто ещё не готов. Мне нужно время. Так сразу всё навалилось. А я ещё имел глупость подумать о разрыве. Кольцо, которое выбросил в снег, так и не нашёл. Кто-нибудь забрал себе. Потом продаст или, может, подарит кому. Не жалко. Оно Миладе предназначалось, но… Всё равно будем окольцованы. Завтра утром идём подавать заявление в загс. До этого два раза были – то закрыто, то клиентов много. Не судьба, подумал я тогда. Но в этот раз, наверно, всё получится. А когда справку покажем о беременности, то дату росписи скорую назначат. Так обычно месяц – два ждут. А мы – каких-нибудь пару недель. Милада хочет своей шикарной фигурой на свадьбе блеснуть. Пока не располнела. И платье уже заказала. Брать в салоне готовое – это не для неё. Она хочет уникальный фасон. Папа обещал подарок дочери сделать. А мне вообще ничего не надо. Костюм надел – и не парься.
Ложусь в постель, когда на часах уже около пяти. Вставать в семь. Сначала Миладу отвезти, потом самому на работу. Машина её, вожу я. Во всём купили Пашку. Связали по рукам и ногам. И даже деньги, что я получать буду, своей зарплатой не могу считать. Опять же, платит «золотой» папа. Как жаль, что мой родной таким не был.
Как хорошо, что он таким не был! Мажор – не самая приятная перспектива.
Но я сломаю этот ярлык, который на меня приклеило семейство Шумаковых. Будет моя семья – Сазоновых.
Семья, которую я создам сам.
С нелюбимой женщиной и нежеланным ребёнком.
Ксения
На контрольную по высшей математике сегодня не явилась. И грамматику по английскому прогуляла. Юлька – вместе со мной. Решила не оставлять подругу в беде. Мне могло бы быть стыдно за это, если б я не думала постоянно о том, как мне плохо. В унынии человек забывает обо всём, кроме себя самого. Становится эгоистом. И я – не исключение.
В ту ночь, когда ушёл Пашка, я долго не могла заснуть. Стояла у открытого окна в глупой надежде простудиться и заболеть (как будто мне это чем-то поможет!..) К счастью, не удалось. Потом долго слонялась по коридору. Ходила в гости к соседям, «стреляла» сигареты. Здесь этого добра всегда найдётся – выручат.
А потом ко мне присоединилась Юлька. Пришла и молча встала рядом. Какое-то время просто наблюдала за мной, потом изрекла:
– Ксюш, долго это будет продолжаться?
– Ты о чём? – будто я не понимаю!
– Сама знаешь. Но если хочешь, могу озвучить. Как долго ты будешь из-за этого убиваться?
– «Из-за этого»? – переспросила я, лишь бы потянуть время. Зная Юльку, отделаться короткими репликами не получится. Она вытянет из меня всё, но лишь для того, чтобы внутри горечи как можно меньше осталось. Она очень добрая и, пожалуй, единственная, кто так искренне ко мне относится. Может, потому что ей самой в жизни приходилось несладко.
– Дай, пожалуйста, – Юля берёт у меня сигарету, тушит её и бросает окурок в консервную банку. Студенческая пепельница – последний писк современной моды в декоре. – Ксюш, ты мне такой не нравишься.
– Я сама себе такой не нравлюсь.
– Давай поговорим, – просит Юля, и я понимаю, что сейчас это именно то, что мне нужно. Мы идём в мою комнату. Маши там нет. У неё, в отличие от нас двоих, личная жизнь налаживается. Юля включает чайник, достаёт из буфета кружки. Чай в пакетиках, дешёвый, невкусный. А дома всегда рассыпной завариваем. Но здесь в большом городе быт сильно упрощается. И то, что казалось привычным, традиционным раньше, в эти новые городские рамки уже не вписывается.
Я иногда скучаю по домашнему уюту, который не получается создать в этой комнате. Здесь слишком мало моего личного. А то, что есть, сливается с другими людьми, живущими по соседству. Общежитие – место объединения людей. И в то же время именно оно рознит их так, как ничто другое. В толпе легко затеряться и потерять свою уникальность. Но можно держать её внутри и не показывать никому. Я привыкла прятаться на людях. Находясь в компании, всегда существую внутри себя. И доверчивая, и пугливая одновременно.
А Юлька знает меня. И пытается понять. Поэтому только с ней я могу поговорить по душам.
– Что он сказал тебе? – спрашивает она, конечно, имея в виду Пашку. – Ты после его ухода совсем никакая. Обидел? Гадостей наговорил?
– Да. А чего ещё от него ожидать?
Повторяю фразу, слышанную много раз от других. Но сама я в это не верю.
Не верю, что он во всём такой плохой, как о нём говорят. Я знаю его другим.
Я помню.
– Ксюш, – продолжает разговор Юлька, – если ты от него ничего хорошего не ждёшь, тогда зачем подпускаешь его так близко? Скажешь, что дело в сексе, – не поверю. Может быть, он и мастер (я не знаю), но это точно не повод. Особенно для тебя.
– Нет, дело не в этом.
– А в чём? – Юлька смотрит прямо и вопросы задаёт напрямую. – Ты его так сильно любишь?
Киваю еле заметно.
– Да, первая любовь – она такая… – Юлька подсаживается ближе.
Чайник давно закипел и выключился, но нам обеим всё равно. Сидим рядом, склонив друг к другу головы и вздыхаем. Две подружки, одна из которых – дура.
– Так что он тебе сказал, Ксюш? – вновь спрашивает Юлька. – Впрочем, если не хочешь, то не отвечай. Это личное.
– Наговорил столько всего!.. – вспоминаю я. – Что я знала, на что шла. Что оставаться со мной он не собирается. И всё в том же духе.
– Ясно. И что ты думаешь делать?
– Хороший вопрос. Если по правильному – забыть его, вычеркнуть из своей жизни и продолжать, как ни в чём не бывало.
– А если по-настоящему?
Молчу и отрицательно мотаю головой. Всё, слова иссякли. Дальше за меня говорят наполненные слезами глаза. Я ждала их раньше, но слёзы тоже коварны. И проливаются не всегда, когда этого хочется. Я не люблю плакать на людях. Мне сразу становится стыдно. Даже перед Юлькой. Но она, кажется, готова заплакать вместе со мной.
– Ксюш, честно говоря, я не знаю, что посоветовать в такой ситуации. Сказать «забудь» – просто, если сама ничего подобного не чувствую. Ты влюбилась в него – что ж… Прими как есть. В этом ничего плохого. Наоборот, любовь придаёт человеку сил, окрыляет его. Конечно, хочется, чтобы она была взаимной. Хотя насчёт этого я не совсем уверена. Твой Пашка – очень мутный тип. Но что-то в нём есть такое… – она замялась. – В общем, я думаю, он врёт, и ты ему небезразлична.
Вытираю слёзы.
– С чего ты это взяла? – спрашиваю, в надежде услышать что-то, что убедит меня в правоте Юлькиных слов.
– Ну, я тебе об этом давно говорила. Он точно питает к тебе симпатию. И, возможно, нечто большее. Только что-то ему мешает признаться в этом. Даже не тебе признаться, а себе самому. Как будто это сделает его другим… слабым, что ли…
– В глазах этой Милады?
– Её присутствие тоже играет роль, – соглашается Юлька. – И она ему для чего-то нужна.
– Больше, чем я?
– Получается так.
По сути, Юлька подтверждает то, о чём я и сама думаю. Да, Пашка, далеко не положительный герой. И у него много недостатков. И сам он весь порочный. Но иногда, ловя на себе его взгляд, я ощущаю что-то, что он тщательно пытается скрыть. Он прячется за маской грубости, дерзости, жестокости. Ему привычен этот образ. Лучшая защита – это нападение. И Пашка это знает наверняка. Что же такого у него там, внутри, в самой глубине его сердца, что он так хочет это скрыть? Он ведь не всегда злой. Каким он был тогда, в ночном парке!.. Выпал первый снег, и всё совершилось впервые. Я помню каждую деталь. И вряд ли когда-нибудь забуду. Первая любовь, первый мужчина… А я бы дорого отдала, чтобы он стал единственным!..
Юлька спала у меня, и утром мы благополучно прогуляли первую пару. Потом вторую. А когда собрались идти на третью, в дверь постучали.
– Привет, девочки, – в комнату заглянул Фауст, и Юлька, увидев его, сразу отвернулась. – Новость слышали?
– Здесь каждую минуту новости, – пробурчала моя подруга, недовольная его появлением.
– Я про конкретную новость. Это связано с Женьком Селивёрстовым.
– Что с ним? – встрепенулась я.
– Значит, не слышали… – протянул Фауст. А Юлька вскинулась на него.
– Да не тяни ты! Говори, что за новость. Нам в универ надо уходить.
– Женёк в аварию попал. На машине разбился.
– Насмерть?! – вскрикнули мы одновременно.
Фауст (зараза!) нарочно выдержал театральную паузу, а потом ответил: «Нет».
– Слава Богу!..
– Его доставили в нашу областную больницу. Переломы, ушибы. Вроде, ничего страшного. Жить, короче, будет.
– Вот и хорошо, – Юлька взяла меня за руку, давая понять, что разговор окончен. – Идём, Ксюш.
– Подожди, – я остановила её. И обратилась к Фаусту. – В какой он палате? Его можно навестить?
– Можно. Я сегодня как раз туда собираюсь.
Сомнений нет. Решение принимаю мгновенно.
– Я с тобой!
Юлька смотрит на меня с немым вопросом в глазах. Но я точно знаю, что поступаю правильно. Не только ради Евгения. Мне самой это нужно.
– Поехали, – говорит Фауст и выходит первым. Я – следом за ним. Слышу, как в замке поворачивается ключ.
– Подождите меня, – Юлька нагоняет нас. – Вместе поедем.
Универ сегодня обойдётся без нас.
Евгений
Мир померк и остыл. Люда, лица, тени… Приходят и уходят, не оставляя за собой след. Я их не вижу и не слышу. Словно в полудреме, на самом деле так пытаюсь от всего отгородиться. Если притвориться идиотом, жить становится проще.
Маму попросил уйти. Хватит быть сиделкой при мне живом. На ноги сам встану, пройдусь и снова лягу. Не потому что силы нет, а потому что желание иссякло. И воля вместе с ним. Леха ушёл в небытие, а меня здесь ещё что-то держит.
Отец не появляется второй раз. Вот уж кто осуждает меня больше всех. Нет, вру. Больше всех я сам себя осуждаю. Только в суде моём толку никакого. Всё уже свершилось.
Доктор с каждым днём отмечает улучшение здоровья. И удивляется моему мрачному состоянию.
– Евгений, тебе бы радоваться надо, – говорит он. – В рубашке родился.
Я бы радовался, если бы не тот другой, для которого рубашки не нашлось.
За окном зима. Больница находится в лесу, и пейзажи здесь, конечно, красивые. Глядя на них, я пробую сочинять, но рифма совсем не идёт. Кто говорит, что вдохновляется окружающим миром, тот врёт. Его нельзя отыскать нигде (вдохновение), кроме как внутри себя. А если там пустота, о чём тогда речь?
Дверь со скрипом открывается. Петли ржавые, почти как у нас в общаге. Вваливается целая толпа народу. Я вначале глазам своим не верю. Первым подаёт голос Фауст.
– Дружище! – кричит он и, раскрыв объятия, идёт ко мне.
