Каролина Роннефельдт
Квендель. Книга 1. Сумрачный лес
Внезапно он повернулся и перекинул ноги через стену, после чего с легким «шлеп!» плюхнулся на лужайку.
– Бульрих, старина, я очень обязан тебе за подсказку. Пожалуй, сделаю небольшой крюк через Зеленый Лог. Заскочу на чашку чая к одной весьма почтенной даме. От помощи отказываться никогда нельзя.
Бульрих чувствовал себя крайне неловко, но, по крайней мере, мог наконец уйти. Он очень надеялся, что Гортензии не будет дома, когда у ворот ее сада появится пышущий энтузиазмом Звентибольд. Между тем Биттерлинг затянулся трубкой и на прощание похлопал Бульриха по правому колену.
– Прощай, кузен, – сказал он и отвернулся, собираясь уходить. – Я передам от тебя привет Гортензии и расскажу, какой у нее внимательный сосед.
– Н-н-н-нет!!! – Бульрих чуть не упал со стены. – Я хотел сказать, – поспешно объяснил он, увидев перекошенное от изумления лицо кузена, – я хотел сказать, что ей не нужно знать, от кого ты обо всем услышал. Гортензия такая гордая, будет все отрицать, вот увидишь. – Он откашлялся и беспомощно взмахнул рукой. – Я просто хотел сделать ей приятное, вот и все. Ведь она так хочет внести посильный вклад…
– Понятно, – сказал Звентибольд, задумчиво почесывая за левым ухом черенком своей трубки. – Вижу, Бульрих, старина, все вижу… – И весело подмигнул.
Бульрих подумал, что это глупо, потому что не знал, как еще расценить озорную улыбку Звентибольда.
– Елки-поганки, – едва слышно пробормотал он и потянулся к холодной трубке.
Звентибольд шутливо погрозил ему указательным пальцем и рассмеялся. Бульрих угрюмо задумался, что же могло на него так подействовать. Вся эта история была крайне раздражающей и неприятной.
– Клянусь белым грибом, – сказал наконец на прощание кузен, являя собой образец понимания, – ты можешь рассчитывать на меня, лучший из Шаттенбартов. Я последую твоему совету. Ни слова Гортензии об одиноком старом барсуке. Ни слова! Прощай!
И прежде чем Бульрих успел что-то сказать в ответ, он стремительно зашагал по лугу в сторону Зеленого Лога. У подножия холма Звентибольд обернулся и помахал кузену. Бульрих помахал в ответ. Немного растерянный, он остался сидеть на том месте, где его только что оставил Биттерлинг.
Он правильно расслышал? Одинокий старый барсук? Бульрих презрительно фыркнул. Он уже меньше сожалел о том, что отправил своего дорогого кузена к Гортензии. Понятно, что барсуком кузен назвал именно его, Бульриха. Что ж, пусть поболтает с Гортензией, пусть перемоют ему косточки, раз уж сплетни о нем дошли до Звентибольда. И пусть! Лишь бы ему позволили осуществить дерзкие планы ради всеобщего блага… О да, в один прекрасный день об одиноком старом барсуке действительно будет что рассказать! Нечто неслыханное, удивительное, что заставит все женские сердца в Холмогорье трепетать в немом благоговении! Но ради этих золотых дней картографу из Зеленого Лога еще нужно поработать.
– Елки-поганки, – еще раз решительно сказал себе Бульрих и наконец приготовился спрыгнуть на тропинку за живой изгородью.
Казалось, прошла целая вечность с той минуты, когда он первый раз хотел спрыгнуть со стены. К счастью, ничто не возвещало о новых задержках, и Бульрих мягко приземлился на песчаник. Сделав несколько шагов, он подошел к противоположной стене и даже не стал искать удобно расположенных корней, на которые было бы удобно опереться. Состояние брюк его уже не волновало. Пыхтя, он подтянулся, вцепился в первый же согнутый корень орешника и вскарабкался на стену.
Оттуда, между стволами орешника, ясенем и ежевикой – вторая защитная стена ничем не отличалась от первой, – открывался вид на луг до самого горизонта. Черная кромка леса вырисовывалась темной, густой тенью приблизительно в четырех сотнях шагов от Бульриха. Он не стал задерживаться, а сразу же спустился по ту сторону живой изгороди и пристально огляделся. Ему показалось, что он пересек невидимую границу.
Из Зеленого Лога донеслись далекие детские крики, очень тонкие, но отчетливые в застывшем воздухе. Бульрих на мгновение вспомнил свой сад и прохладный уголок на скамейке под бузиной. Голоса квенделят смолкли, и Бульрих встряхнулся, словно очнувшись от сна. Затем он бодро зашагал вперед. В этот день картограф был полон решимости – отныне никто и ничто его не остановит!
Глава вторая
Сумрачный лес
Вам наверняка знаком темный, часто мрачный лес, где в беспорядке смешиваются лиственные и хвойные деревья, обломки камней и поваленные стволы, ковер из мха и колючей травы, которая скрывает валуны, цепляет одежду, царапает кожу и не дает двигаться вперед.
Пауль Герман
Луг поло0го спускался к опушке леса. Бульриху показалось, что здесь распустилось меньше цветов, чем за прогулочной дорожкой у Зеленого Лога. Насекомые тоже куда-то исчезли. Во всяком случае, ни голубоватых бабочек, сопровождавших его раньше, ни стрекоз, ни шмелей он больше не видел.
– Чушь, просто совпадение, – подбадривал себя Бульрих.
Солнце по-прежнему светило на безоблачном небе, но опушка леса, которая с каждым шагом становилась все ближе, не казалась светлее. Темная стена деревьев будто поглощала свет яркого дня. Бульрих вспомнил то немногое, что знал о лесе, и понял: ничего хорошего на ум не приходит. Нечто безымянное накрывало дремучую чащу непроницаемым пологом страха и трепета.
Бульрих стиснул зубы. Шагая смело и решительно, он все же чувствовал, как ужас сжимает его сердце. Когда до леса оставалось около пятидесяти шагов, он остановился и потер нос указательным пальцем. Попытался было со своего места хоть что-нибудь рассмотреть, но это ему не удалось – исполинские деревья на опушке казались неотделимыми от лесной чащи. Заросли подлеска и кустов еще сильнее закрывали обзор.
– Клянусь сморчками, непростое дело ты затеял, старина Бульрих Шаттенбарт, – сказал он вслух, замечая, что его голос звучит грубо и хрипло.
Едва эти слова прорезали зловещую тишину, квендель вздрогнул и настороженно огляделся. На мгновение у Бульриха возникло неприятное ощущение, будто из чащи на него кто-то смотрит. Может быть, смотрел сам проклятый лес, такой враждебный и неприветливый, что Бульриху внезапно расхотелось ступать под его мрачные своды, мимо поросших мхом гигантских стволов. Но если кто-то и наблюдал за ним, то он не выдал себя ни единым звуком. Ни хруста сухой ветки, ни шороха листьев не доносилось до навостренных ушей Бульриха. Было очень, очень тихо.
Квендель запретил себе думать о «мертвой тишине», но все равно в голове его мелькнуло: «В лесу, который настроен по-доброму, было бы больше звуков».
Он уже соскучился по ободряющему пению птиц и по всему привычному шуму, который обычно можно услышать вблизи леса. Шелест ветра в верхушках деревьев, шорох множества листьев и веток или тихое потрескивание в подлеске, когда по нему пробирается какой-нибудь зверь. Лихорадочно блуждающий взгляд Бульриха задержался на огромной ели с потрескавшейся корой и покрытыми мхом ветвями. Она была неизмеримо высокой. Казалось, если исхитриться и окинуть взглядом ствол от земли до самой верхушки, закружится голова. Все деревья: будь то ель, пихта, бук или дуб – все были огромными, грозными и древними.
– Ага, смешанный лес, – пробурчал квендель, решивший шепотом разговаривать сам с собой. Трезвое это замечание осталось без ответа, и Бульрих нашел в себе силы успокоиться. Он пошарил в карманах в поиске березовых свитков и древесного угля.
– Начать, конечно, можно и отсюда. Не спеши, старина Шаттенбарт, – пробормотал он про себя и сделал несколько пометок на первой бересте.
Однако тут же он поспешно поднял голову и еще раз осмотрел опушку леса, приглядываясь, не шевельнется ли там что-нибудь угрожающее, пока он, беззащитный, склонился над своими записями. Все осталось по-прежнему, но Бульриха не покидала тревога. Ужас поднялся в нем от онемевших коленей почти до корней волос. Его обычно твердая рука нервно чертила тонкие линии на безупречной серебристой поверхности коры, и Бульрих с удивлением обнаружил, что дрожит.
Страшно было стоять в одиночестве посреди освещенного солнцем луга, открытого всем взглядам, когда совсем рядом таится нечто неизвестное. Там, впереди, среди теней, возможно, пряталась бестелесная тварь, что не решилась бы с чистой совестью выйти на дневной свет. Или это всего лишь игра воображения, порождение беспокойства и тревоги? Однако бежать в лес, навстречу неведомым опасностям, Бульриху что-то не хотелось…
Время ползло густыми, вязкими каплями. Было так тихо, будто все звуки угасли навсегда. На что похожа песня птицы? А жужжание пчелы в чашечке цветка? За спиной квенделя весь знакомый ему мир исчез, оставив его наедине с угрюмым лесом. Закончив чертить, он аккуратно засунул бересту и уголь обратно в карман. Ему ничего не оставалось, как смотреть прямо перед собой.
У подножия могучих деревьев образовалась непроходимая стена из переплетенных чахлых кустов, наполовину скрытых валежником. Нигде не было ни просвета, ни даже намека на тропинку. Перед ним, всего в нескольких шагах, лежала враждебная пустошь, о которой никто ничего не знал наверняка, кроме того, что она существует. Как могли его никчемные каракули заполнить эту зияющую дыру в вековых знаниях?
Бульриху все меньше хотелось совершать подвиги, его охватило глубокое уныние. Это вам не крутая вершина, на которую невозможно взобраться, не глубокое озеро с коварными водоворотами, которое нельзя переплыть. Попасть в Сумрачный лес ничего не стоило, коли приложишь капельку усилий. И вряд ли там обитают дикие звери, ведь за столько лет хоть кто-то попался бы на глаза. Но ни один голодный волк не забредал темными зимними ночами в Двенадцать Дубов или Зеленый Лог. Ни один дракон не поднимался над верхушками деревьев, чтобы дыхнуть на Воронью деревню огнем и дымом. В окрестностях не замечали ни одного следа страшных диких тварей: ни волосатой землеройки, ни бледной кобылы с горящими глазами и тощими ногами.
Говорили только, что по ночам над Черными камышами близ Звездчатки танцуют гадюки. Только и всего. Даже легенда об Эстигене Трутовике теперь казалась ерундой. Бульрих сжал кулаки.
– Пещерные создания, – фыркнул он, с горечью вспоминая себя и всех ныне живущих и ушедших квенделей Холмогорья. Потом он вспомнил пятерых отважных братьев из Звездчатки, которые однажды осмелились сунуться в Сумрачный лес. Когда опустился туман, они добрались до черных дыр в земле и обнаружили его источник. Да уж, туман… Он поглотил тех бедолаг, да так и не выпустил обратно.
Звентибольд не любил страшные маски, сделанные в память о той старой истории. Наверное, в детстве он слышал ее бесчисленное множество раз.
Несмотря на неудачный исход этого предприятия, Биттерлинги гордились своими храбрыми предками и чтили память о погибших героях в сагах и песнях. Те несчастные братья погибли, когда дед Бульриха, Эрдман Шаттенбарт, был еще молодым квенделем. С тех пор не находилось никого, кто попытался бы повторить тот подвиг.
Вот еще мгновение, и тьма оживет, бросится, чтобы схватить его, или, может, даже неведомая тварь выпрыгнет из-под деревьев, стоит ему развернуться, чтобы пойти домой.
Он, Бульрих Шаттенбарт, самозваный картограф из Зеленого Лога, не осмеливался сделать то, что сотни квенделей до него даже и не попытались.
Квендель, голова зелена,
Любопытна и смышлена.
Ухнула в лесу сова —
Враз под юбкой голова!
Квендель – это вам не гномы:
Не трудяги-камнеломы.
Смелость обрети сперва![2]
Старая насмешливая песенка невольно пришла Бульриху на ум, и он впервые с горечью осознал, что в этих словах слишком много правды. И даже удивился, как можно чувствовать себя несчастным, когда утром того же дня так уверенно вышел из дома.
– Кое-что следует оставить другим, – пробормотал он, не совсем понимая, о ком говорит.
Пытаясь вернуть самоуважение, он достал трубку и табак и повернулся, чтобы уйти.
– Прощай, Сумрачный лес, – негромко бросил квендель через плечо.
В это мгновение что-то произошло. Что-то очень знакомое, но совершенно неожиданное для Бульриха. Всего в двух шагах от того места, где он стоял, задрожала земля.
Конечно, это было небольшое сотрясение, случившееся только в одном месте, но там трава неожиданно вспучилась, и из темной трещины через равные промежутки времени забил фонтан рассыпчатой черной земли. Если бы Бульрих оказался дома, в своем саду, то ему в мгновение ока стало бы ясно, что происходит. Здесь же, в двух шагах от лесного мрака, ему потребовалось чуть больше времени, чтобы осознать происходящее, и за эти несколько секунд в неопределенности бедняга так перепугался, что у него едва не остановилось сердце.
Несомненно, здесь рылся крот. Хорошо знакомый, безобидный зверек, время от времени появлявшийся в саду, который, с одной стороны, радовал Бульриха, поскольку кроты казались ему симпатичными. Ему нравился их острый хитрый нос, бархатистый мех и аккуратное маленькое тело. С другой стороны, он с некоторым беспокойством смотрел на черные курганы, расползающиеся по его ухоженному газону.
Но здесь? На огромном, пустом лугу, где ни единая кочка в лохматой траве не выдавала присутствия кротов, Бульрих с ликованием отмечал каждый следующий сноп рассыпающейся земляной пыли. Это был ободряющий знак, призыв не отчаиваться, дружеский привет из обычной жизни.
Словно луч солнца, внезапно проникший в темную комнату после сильной грозы, вид кипучей деятельности у его ног высветлил мысли Бульриха. Раз уж малыш-крот отважился зайти так далеко, то и взрослый квендель в расцвете сил наверняка справится, рассудил Бульрих.
Тем временем подземный копатель насыпал вполне приличный по меркам кротов курган. Бульрих наклонился и втянул густой запах влажной земли.
– Покажись-ка, малыш, – ободряюще проговорил он, внимательно наблюдая за вершиной небольшого холмика. – Мне не повредит компания в этом негостеприимном месте, особенно рядом с пустотелыми трюфелями и вонючими сморчками мрачного леса!
Не отрывая глаз от кротовой горки, немного нервничая, он пошарил в карманах жилета в поисках кисета с табаком и куда более решительно принялся набивать трубку. Подземные работы явно затихли: фонтаны земли больше не устремлялись ввысь, только несколько крупинок упало с вершины холмика на траву, а потом все стихло.
– Ну, вылезай, – попросил Бульрих и раскурил трубку, в любую минуту ожидая увидеть розовый острый нос и лапы, разгребающие рыхлую землю. Он опустился на колени, впившись взглядом в кротовую горку, и простоял так довольно долго, тихонько пыхтя.
Но больше ничего не происходило. Похоже, крот, столь решительный поначалу, вдруг развернулся и занялся подземными делами. Возможно, ему вдруг захотелось создать там, в глубине, еще один проход, стать отважным исследователем, подобно квенделю, только в своем животном царстве.
Ожидание Бульриха осталось тщетным. Кроме всего прочего, он заметил, что у него начинает болеть спина. Тогда он выпрямился.
– Ничего, малыш, – с сожалением вздохнул он, – наверное, тебе лучше и правда остаться там, внизу.
Внезапно он понял, что уже довольно давно не обращал внимания на опушку леса. Так и стоял на коленях, один посреди луга, залитого солнечными лучами, перед такой простой штукой, как кротовый холмик. Возможно, виной тому был особенно хороший сорт табака или аромат свежевскопанной земли. Как бы то ни было, Бульрих посчитал кротовую горку, по примеру всех квенделей, благоприятным знаком, напомнившим ему обо всем светлом и дружелюбном в мире.
Как если бы прозорливый мельник ободряюще похлопал его по спине и призвал смело отправиться в путь от имени всего Холмогорья, Бульрих сделал последний решительный шаг, окончательно перейдя из солнечного света в лесную тень.
Теперь он заставил себя думать о повседневных вещах. Об идиллическом Зеленом Логе, о летних садах в сонном полуденном покое, о тихом уютном доме… Нет, этого было недостаточно, чтобы отвлечься. Нужно было унять беспокойные мысли чем-то посложнее. И он попытался представить себе, как Звентибольд, чистый и опрятный, подходит к воротам сада Гортензии, а Гортензия, скептически приподняв брови, встает со своего места в розовой беседке, чтобы с достоинством встретить нежданного гостя, и направляется к нему через лужайку. Бульрих изо всех сил сосредоточился, чтобы представить, как именно она идет. Каждый шаг воображаемой Гортензии по бархатистой траве сада он делал сам уже в реальном мире, на пороге лесного мрака.
Вот только под подошвами ботинок он не чувствовал мягкого травяного ковра. Даже колючие стебли становились тем реже, чем ближе он подходил к деревьям. Еще четыре шага, три, два, и вот последний…
Дрожь пробрала его, но он решительно поднял руки, уперся в колючие, хотя и податливые ветви темного остролиста справа и в лохматую бороду покалеченной ели слева и попытался пролезть между ними. Вышло куда легче, чем он ожидал. Ему даже показалось, что лес намеренно дал ему пройти, чтобы вновь бесшумно закрыть за ним проход. Сумеречный лес поглотил его, не оставив ни малейшего следа.
Немного растерявшись от случившегося так быстро и собственной смелости, Бульрих остановился.
– Святые трюфели и двулистный клевер, пребудьте со мной, – пробормотал он, невольно пригибаясь.
Сумерки в лесу были такими густыми, что уже через несколько мгновений квендель неуверенно оглянулся на луг и открытое небо. Не наползло ли облако на солнце? Нет, среди стволов и спутанных ветвей он отчетливо различал на голубом своде сияющий шар. А если наклониться немного влево, можно было увидеть кротовую горку, за которой проглядывал небольшой, скрытый среди зелени пень сломанной рябины.
Бульрих любил в жаркий день окунуться в лесную прохладу. Как приятно прогуливаться в зеленом приглушенном свете под высокими деревьями, когда от лесной травы и прошлогодней листвы исходит пряный запах, обещающий грибы осенью!.. Но совсем не то ощущал он, войдя под сень Сумрачного леса, – как будто погода в одночасье сменилась с хорошей на плохую. Мрачный лес казался Бульриху чуждым во всем, в его влажной прохладе не было ничего приятного, она прилипала, как пропитанная потом рубашка в жару. Сероватые сумерки не успокаивали глаз, а портили и без того тусклые краски однообразного пейзажа. Даже зимний лес, застывший на сильном морозе, не угнетал столь полным оцепенением.
Сделав несколько неуверенных шагов, Бульрих остановился. Сердце его колотилось. Ему чудилось, что из лесной глуши ушли все добрые силы животворящей природы. Остались лишь плесень и гниль, да разросшиеся, всепоглощающие сорняки, да мертвая древесина и потрескавшаяся кора. Поднимая взгляд по мшистым стволам к головокружительной высоты кронам, он видел не яркую игру светло-зеленых тонов, а плотный, мрачный полог листвы, поглощающий небесный свет. Все в этом лесу превращалось в свою тоскливую противоположность, и Бульрих подумал, что название «Сумрачный лес» очень подходит этому месту. Пожалуй, само слово «сумрак» коротко и точно описывало всю глубину разрушительного его воздействия.
Погрузившись в эти размышления, Бульрих решил подумать вот о чем. Он хотел, насколько это было возможно на пересеченной местности, продвигаться по прямой линии от исходной точки в глубь леса. Впервые очутившись здесь, он не собирался заходить слишком далеко. Одно он знал точно: дожидаться тут сумерек или даже малейшего признака наступающей темноты ему не хотелось, хотя он немного сомневался, что успеет в этом царстве теней вовремя заметить закат. Час или больше – столько времени среди угрюмого мрака показалось Бульриху вполне достаточным для первого знакомства и стало настоящим испытанием для его неровно бьющегося сердца.
– Топор мне бы сейчас пригодился! – заявил Бульрих вслух. Громко сопя, он попытался высвободить левую ногу из пут плюща, который коварной сетью оплетал лесную почву.
Уже довольно долго квендель продирался сквозь кусты, густо росшие между деревьями. Одежда то и дело цеплялась за ветки, а ноги тонули в густых лианах, которые, будто щупальца, прятались под жухлой листвой. Воздух давил свинцовой тяжестью, пахло поганками, на которых он, не заметив их, поскользнулся. Стоило квенделю выбраться из-под путаницы ветвей, как листья полезли в волосы, прилипли к куртке. Он так упорно боролся за каждый шаг, что почти забыл о страхе. Не успел Бульрих толком оглядеться, как уже угодил в очередную подлую ловушку – казалось, темный лес приготовил для незваных гостей целые их тысячи.
Окружающая тишина зловеще и будто укоризненно давила на плечи. Похоже, звуки в этом лесу издавал только Бульрих. Точно в кошмарном сне, не зная, куда еще идти, он просто шел вперед, едва переставляя свинцовые ноги. Он шел все дальше и дальше, надеясь добраться до середины леса. Он поставил себе эту неясную цель, потому что уже слышал об этом месте. О нем рассказывала легенда об Эстигене Трутовике, а в истории о злополучной экспедиции братьев из Звездчатки встречались кое-какие упоминания. Примерно там, в самом сердце Сумрачного леса, должны были находиться три черных лесных озера, для которых единственный видевший их собственными глазами квендель не придумал более благозвучного названия, чем «дыры». Так было написано в Анналах Баумельбурга, которые Бульрих подробно изучил. Однако теперь он не думал, что в такой поздний час сможет добраться в этакую даль. Он даже не был уверен, что хочет этого.
А лес точно насмехался над задуманным им приключением. В сотый раз отцепляя рукав от колючей ветки, Бульрих чувствовал, что его одолевают сомнения. Какой смысл составителю карт продираться сквозь местность, будто новичок-путешественник, не глядя ни влево, ни вправо и не пытаясь запомнить отличительные особенности? Ведь если он заблудится, это будет просто немыслимо! Левая нога снова запуталась в траве, и Бульрих скомандовал себе остановиться.
Он задыхался. Только сейчас квендель понял, как сильно разгорячился. Пот струйками стекал по его спине. Бульрих вытер влажный лоб тыльной стороной ладони и внимательно осмотрелся.
Он стоял на краю небольшой впадины, дно которой настолько заросло высокими папоротниками, что земли под ними совсем не было видно. Деревьев тоже не было. Лес образовал здесь небольшую поляну, но огромные стволы раздвинулись совсем немного, и их кроны так густо ветвились высоко над головой Бульриха, что внизу, несмотря на прогалок, было не особенно светло.
«А ведь здесь можно и порисовать», – подумал он, но внутренний голос грозно возразил: «Эх, сморчки и мшистые камни! Не смей стоять на месте да беззаботно рисовать. В этом жутком лесу нельзя останавливаться!»
Бульрих попытался подавить нарастающий ужас, зашарив по карманам в поисках коры и угля. Его трясло, и черный кусок выскользнул из рук.
– Елки-поганки всего Холмогорья! – выругался он и нагнулся. В ту секунду, когда его пальцы схватили уголь, в папоротниках перед ним что-то шевельнулось.
В действительности это дрожали листья папоротника слева, в глубине лощины, – вряд ли двигались сами растения. Листья их то выгибались дугой, то снова опускались, будто что-то ползло под ними или будто кто-то приподнял и сразу опустил навес, бросив взгляд из укрытия.
У квенделя от страха волосы встали дыбом, и он едва не закричал. Затаив дыхание, он смотрел на опасное место и ждал чего-то донельзя ужасного. Папоротник снова замер, точно в этом безветренном, бездыханном лесу ничего не двигалось. И все же…
Быть может, там что-то едва слышно зашуршало? Может быть, неведомая тварь пытается спрятаться там, переждать, как и Бульрих?
Если бы он стоял не в темноте, а в рассеянных солнечных лучах Колокольчикового леса, он бы лишь мельком глянул вниз и решил, что под папоротниками прошмыгнул дрозд или заяц. Но здесь, где не виднелось и следа живого существа, внезапное движение было не к добру. Бульрих не двигался с места, сердце его колотилось в горле, и он напряженно вслушивался в тишину.
– Посчитаю до десяти, – уговаривая самого себя, прошептал Бульрих. – До самого конца досчитаю, и, клянусь всеми священными грибными кольцами Квенделина, если ничего не сдвинется с места, я нарисую на коре эту поляну! Нельзя сдаваться, Шаттенбарт, дрожащая ты поганка!
Он начал медленно считать: на цифре «пять» все по-прежнему было тихо, на цифре «семь» папоротник оставался недвижим. Он досчитал до восьми и, сделав глубокий вдох, сказал «девять» и «десять».
Ничего не произошло. Бульрих облизал пересохшие губы и смело взялся за кору и уголь. От кривой линии, которой он ранее обозначил край леса, он провел прямую черту. Она привела к кругу, рядом с которым Бульрих изобразил несколько неровных символов – это была папоротниковая полоса. Стараясь не поднимать взгляд, он заставил себя коротко подписать знаковые места. Он отметил «Опушку» и «Кротовый холм», поскольку тот был здесь единственным и, скорее всего, надолго. Наконец, место, где он сейчас находился, он окрестил «Папоротниковой поляной». Несмотря на все страхи, Бульриху здесь так понравилось, что он заново уверился в своей смелой затее. Ему хватило лишь маленькой ободряющей приметы посреди, казалось бы, безнадежной ситуации, чтобы с новым пылом взяться за дело.
Он, Бульрих Шаттенбарт, стал первым квенделем Холмогорья, рискнувшим дать имена проклятым землям. И, словно в этом таилась сила, способная держать зло в узде, он наконец обрел уверенность и поднял голову.
Папоротниковая поляна лежала у его ног в прекрасной тишине. Что бы там ни шевелилось, оно либо бесшумно уползло, либо оставалось неподвижным, наблюдая за происходящим светящимися глазами. Бульрих предпочел всеми силами придерживаться первой догадки. Может быть, во мраке все-таки водились кролики или у корней жили птицы, которые никогда не чирикали. Наверняка это что-то совсем обычное, и квендель очень надеялся, что так оно и есть.
Аккуратно убрав кору и уголь в карман, он задумался о дальнейших действиях. Конечно, лучше всего было бы придерживаться выбранного направления и пойти от Папоротниковой поляны по прямой, чтобы сделать еще несколько открытий. Всего в нескольких шагах, в глубине чащи, находилось другое поразительное место, которое, возможно, уже давно ждет своего первооткрывателя.
Любовь и преданность, с которыми Бульрих отдавался составлению карт, вытеснили остальные тревоги и страстно потребовали провести плодотворное исследование Сумрачного леса. Мыслями Бульрих унесся в золотое будущее, полное славы и почета. Вот он, Бульрих Шаттенбарт, который сорвет сумрачные покровы безликого прошлого с этого неведомого леса и откроет для современников угрюмую ничейную землю, где нет ничего, кроме угля и бересты. Он подумал о лесных квенделях седых доисторических времен, которые, возможно, боялись Колокольчикового леса так же, как он боялся Сумрачного. Однако там, где раньше царили неразбериха и хаос, теперь стояли уютные деревеньки. Настал черед Бульриха совершить подвиг первопроходца.
Он с ликованием представил себе изумленные лица собравшихся квенделей, когда он раскроет свой великий секрет и наконец-то развернет первую полную карту темного леса перед голубыми глазами соплеменников. По такому торжественному случаю его наверняка пригласят в Баумельбургский магистрат. Он буквально чувствовал, как драгоценный пергамент медленно разворачивается на старой столешнице большого дубового стола перед камином, открывая великолепную кропотливую работу.
Какой будет триумф, когда Гортензия с единственным безмолвным вопросом в изумленных глазах ошеломленно прильнет к его губам! Вопрос, на который он небрежно и твердо ответит: «Да, дорогая, я был там… Елки-поганки, это Сумрачный лес, и я нанес его на карту!»
Старый Райцкер из Квенделина благодарно похлопает его по спине, а у всех Биттерлингов из Звездчатки на глаза навернутся слезы умиления в память о храбрых предках, дело которых он сейчас завершит. Карлман, дорогой мальчик, несомненно, станет гордиться своим храбрым дядей, а Звентибольд…
Шлеп!
В трех шагах от того места, где стоял Бульрих, что-то мокрое звучно плюхнулось на нежный куст папоротника, оставив небольшое круглое пятно. Лист слегка вздрогнул и снова замер, но это мгновенно вывело Бульриха из задумчивости. Он вздрогнул и огляделся, пытаясь понять, откуда могла упасть капля.
Любое шевеление было здесь подозрительным… По шее Бульриха пробежало горячее покалывание, но вскоре он облегченно рассмеялся. По его лбу стекла бисеринка пота, нахально спрыгнув на кончик носа и вниз. Хотя к этой минуте он уже немного оправился от утомления после трудного пути сквозь чащу, ему все еще было очень жарко. Воздух между огромными деревьями был густым, как сироп, а тусклая влажность земли дополняла картину.
Бульрих вытер лоб и вздохнул. Он с тоской подумал о своих смелых мечтах и о прохладном ветерке, дующем в окно. О том самом свежем летнем ветерке, ласкающем щеку, когда квендели, полные надежд, с корзинами для пикника в руках выезжали на симпатичные холмы у реки за Колокольчиковым лесом.
– Паутина в мозгу и мухоморы! – мрачно пробормотал он. – Что за глупости приходят тебе в голову, косолапый тупица! Прежде чем тащить сюда корзины для пикника, надо изрядно потрудиться, Шаттенбарт, старый ты болтунишка!
И он направился в обход Папоротниковой поляны, чтобы отвоевать у Сумрачного леса еще двадцать-тридцать шагов неосвоенной дотоле территории.
Легче, чем раньше, не стало, но, по крайней мере, Бульрих привык к цепляющимся за ноги веткам и траве. Он решил больше не принимать это близко к сердцу и приказал себе оставаться спокойным и осмотрительным.
Прежде чем погрузиться в полумрак лохматой еловой рощи, он еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что Папоротниковая поляна у него за спиной мирно спит. Судя по всему, его никто не преследовал. Ели упрямо не пропускали его, царапали лицо и руки. Бульрих свернул влево, чтобы попытать счастья с невысокими тисовыми деревьями, окружавшими три могучие ели. Он не мог понять, были ли эти тисы молодняком или же древними, сварливыми созданиями, которым мешали еловые ветви. Длинные лишайники свисали с елей, будто бледные бороды, и Бульрих замер в изумлении, когда один из них погладил его по голове.
– Воистину, это к добру, Шаттенбарт, – пробормотал он, подняв голову и поспешно проведя рукой по волосам, проверяя, не осталось ли там чего-нибудь отвратительного.
Теперь он решил держаться правее, чуть дальше от елей, которые загородили путь. Больше делать было нечего. Как раз в том месте, куда он направлялся, лежал огромный поваленный ствол. Бульрих не сразу разглядел, что это за дерево, настолько оно заросло мхом. Там, где покоился остов нависающей кроны, во все стороны разросся плющ, вплетая лозы в мертвые ветви.
