Каролина Роннефельдт
Квендель. Книга 1. Сумрачный лес
Моей маме и Айрис,
первым читателям.
Caroline Ronnefeldt
QUENDEL
© Ueberreuter Verlag GmbH, Berlin, 2018
© Вера Гордиенко, перевод на русский язык, 2024
© Вера Соломахина, стихотворения, перевод на русский язык, 2024
© Agniy ART, рамка на суперобложке и в блоке, 2024
© Екатерина Кравченко (Catherine Moirah), иллюстрация на переплете, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Представьте, кем бы вы были сегодня, если бы в детстве вас не кормили рассказами и сказками, а пичкали географией и природоведением?
Чарльз Лэмб – Сэмюэлу Кольриджу
В лесах и в болотистых пустошах, в темных уголках и в подземных норах на зеленом мху живут лесные человечки, сами все окутанные мхом. Это настолько известный образ, что мастера-ремесленники вырезают статуэтки моховиков и предлагают на продажу. Лесных моховиков неотступно преследует Дикий Охотник, который то и дело бродит по окрестностям, и нередко можно услышать, как жители говорят друг другу: «Ну вот, Дикий Охотник снова взял след, вчера ночью стоял жуткий треск и скрип».
Братья Гримм
В горных долинах, куда редко проникало много света, тени вдруг стали гуще, как будто солнце совсем перестало согревать эти места, и даже луна сочла напрасным тратить серебристый блеск на то, чтобы освещать такую мрачную пустошь. Впрочем, тени уже давно перестали довольствоваться тем, чтобы оставаться просто тенями.
Здесь появилось что-то иное, непознаваемое, давно забытое и еще не осязаемое, но занимающее все больше места, будто жар невидимого костра. В угасающем свете крутые скалы сближались, а долины исчезали во тьме, в которой не было ничего и в то же время было что-то.
Глава первая
Картограф из Зеленого Лога
Ступай дорогой правой,
Крадись, напрягши слух.
Беги ведомым жатвой,
Чтоб вышел смелым дух! [1]
Йозеф фон Эйхендорф
Стояли последние дни лета. Свет стал золотистым, а тени немного длиннее. Теплый ветер уносил паучков на блестящих нитях паутинок.
В маленькой зеленой гостиной у открытого окна сидел Бульрих Шаттенбарт. В косых лучах солнца плясали мелкие пылинки, а с опушки леса по соседству доносился крик кукушки.
В то утро Бульрих встал позже обычного и теперь коротал время за обильным завтраком. Пока над пузатой чашкой с чаем поднимался ароматный пар, Бульрих просматривал ворох топографических карт, которые нарисовал сам, без чьей-либо помощи, стараясь не оставлять на хрупких листах жирные пятна. С наслаждением впившись зубами в третью булочку с медом, он удовлетворенно подумал, что уже нанес на карту почти все окрестности. По крайней мере, все к северу от Зеленого Лога, его родной деревни, до самых берегов Холодной реки, а на юго-западе – до Болиголовья и Звездчатки, деревень у пограничных земель Эндлунда, а на востоке – через речушку Сверлянку и городок Баумельбург до изгибающегося дугой водного потока.
Запивая булочку чаем, квендель рассматривал карту, лежавшую на самом верху стопки. Бульрих всегда очень тщательно вырисовывал все подробности. Сначала, во время прогулок, делал наброски на бересте, а вечерами скрупулезно копировал их при свете лампы. Близоруко щурясь, он всматривался в загогулины, разбирал пометки и рисовал, напряженно прикусив кончик языка. Перед ним на карте раскинулось Холмогорье, родина квенделей с начала времен. Ну, или с тех пор, как квендели начали рассказывать истории, а это, судя по всему, случилось очень давно, потому что в Зеленом Логе издавна приговаривают: «Квендели болтают без умолку с того часа, как поселились среди корней», – хоть никто уже и не помнит, что это значит.
Бульрих отставил чашку с чаем, не отрывая взгляда от драгоценной карты. Черными чернилами он очертил полукруг, указывая русло реки, огибавшей Холмогорье. Картограф с удовольствием проследил взглядом за линией, которая непрерывно тянулась от Болиголовья до задворок Запрутья. Рисуя реку, он ни разу не оторвал перо от бумаги.
– Здесь я все знаю, сам исходил, шаг за шагом, – пробормотал Бульрих, хваля себя за приложенные усилия.
Как спокойно лежит страна холмов в излучине могучей Холодной реки! Внезапно квендель нахмурился. А что там, за бурным потоком?
Бульрих не раз откладывал исследование другого берега. Там, на северо-западе, страну оберегали Восемь Воронов – высокие холмы, у подножия которых, на одинокой скале над рекой, темнели мрачные руины Вороньей твердыни. От этого места квендели предпочитали держаться подальше. Никому и в голову не приходило поселиться у развалин, хоть земли там и плодородные, а луга вдоль берега зеленеют на солнце и сверкают бесчисленными звездочками ромашек. Однако стоило немного отойти от реки, и земля вспучивалась, а из травы поднимались обветренные валуны, как будто из глубин лезло каменное чудовище, пробивая луга гранитными лапами. На вершинах открытых всем ветрам холмов среди стеблей желтой, сухой травы возвышались, словно заколдованные крепости, огромные камни. Точь-в-точь как причудливые короны, они венчали каждого из Восьми Воронов, и ветер свистел и пел в трещинах, проникая в закоулки зубчатых нагромождений.
На самом западном холме среди камней стояла серая башня, высокая и стройная, – одинокая свеча на фоне алого вечернего неба. Если квенделей что и влекло к Восьми Воронам, то лишь стремление увидеть легендарные закаты за серой башней. Внутри она давно была полая, как старый гриб-дождевик; лестницы и залы исчезли. Никто в Холмогорье не знал, кто ее воздвиг. Ни одному квенделю не удалось бы взгромоздить друг на друга такие огромные гранитные плиты. Поговаривали, что башню построил другой народ, более высокого роста, что их мастера возвели и Воронью твердыню, от которой остались лишь руины, и мост через Холодную реку. Мост был на редкость необычным сооружением – высокая узкая арка с каменным парапетом по обе стороны ровным изгибом поднималась над стремительно бегущими водами. Кое-где на обтесанных камнях остались неровные выемки, в которых проросли мох и лишайники, так что в некоторых местах стены словно были покрыты непонятными зеленоватыми письменами.
Бульрих потянулся за пятой булочкой и опять поставил на огонь чайник. Он вспомнил, как рисовал русло бурлящей Холодной реки: провел полоску над Мельницей, но за этой линией на карте так почти ничего и не появилось. Восемь маленьких дуг обозначали Воронов, а прямоугольник – серую башню. Крючок, изгибающийся над рекой, указывал на каменный мост. За ним не слишком четко прорисованный крест отмечал местоположение руин Вороньей твердыни. Бульрих кивнул сам себе, сравнив окончательный вариант рисунка с эскизом, и с удовольствием взялся за чашку, которую налил уже из заново вскипевшего чайника в это безмятежное утро. Он смотрел на замысловатый росчерк пера под скоплением домиков с низкими покатыми крышами. Самым изысканным почерком, ярко-красными чернилами, которыми он всегда выводил названия, там было написано: «Квенделин».
Квенделин, единственное поселение квенделей на северном берегу Холодной реки, издавна принадлежало роду Рыжих Райцкеров. Местоположение деревни до сих пор осуждалось, а семьи, проживающие там, считались на редкость дерзкими. Когда они появлялись в Баумельбурге по случаю ежегодного карнавала, некоторые их странности и необычные черты характера бросались в глаза. Нынешний глава клана Райцкеров, Бозо, немолодой квендель внушительного вида, жил в большом доме, возвышавшемся над террасными садами. Довольный собой и миром, Бозо никогда не упускал случая добродушно подшутить над трусишками, обитавшими за рекой.
Бульрих вспомнил последний день рождения, на который Бозо пригласил всех квенделей, украсив сады фонарями. Может, обитатели на том берегу и были странными, слишком молчаливыми и высокомерными, но веселиться они, несомненно, умели. Праздник в честь дня рождения Бозо длился четыре дня и три ночи и закончился весьма внезапно – только когда в вечерних сумерках сильный ливень погнал гостей вверх по склону на широкую крытую веранду. Оттуда они видели, как под дождем гаснут фонари, превращаясь в уныло висящие сорняки.
Бозо достал из своих почти неисчерпаемых запасов продовольствия пряный пунш и пироги с ореховой начинкой. Изумрудная, цвета мха, гостиная с окнами в сад была переполнена болтающими гостями.
Табачный дым смешивался с ароматом пунша и запахом горящих в камине поленьев и теплыми струйками поднимался к потемневшему потолку. Когда допили последний кувшин, жена Бозо, Валли Риттерлинг-Райцкер, одна из самых радушных хозяек среди квенделей, признанная мастерица устраивать праздники, предложила взять зонты и фонари и прогуляться напоследок к каменному мосту у Вороньей твердыни. Все гости, кроме самих квенделинцев, явились с другого берега, и перебраться обратно через реку теперь можно было только по мосту. Ясно, что переходить в темноте и сырости бурный поток по большим камням, разложенным на мелководье у Квенделина, – дело гиблое.
Скрестив сухие ноги под столом, Бульрих позволил себе невесело усмехнуться. Он всей душой не любил воду, особенно если она неслась бурным потоком. Задумавшись, он припомнил, как однажды весенним днем, когда кое-где еще лежал снег, но солнце уже ярко сияло, он развеселил собравшихся на пикнике у реки квенделинцев: после искусного пируэта на третьем камне, считая от побережья у Колокольчикового леса, он с размаху плюхнулся в ледяную воду. Все эскизы – их после напряженной работы тем утром накопилась целая стопка – были безнадежно испорчены, а его любимая старая фетровая шляпа уплыла навсегда. Но самым ужасным для Бульриха стало другое: веселый смех Гортензии и прочих дам ее кружка, которые – ну как же иначе? – именно в тот день приняли приглашение Валли и явились на пикник. Собрались все, даже Бéдда и ее невыносимая кузина Афра из Звездчатки с тремя подругами. Пришла и Хульда Халлимаш из Зеленого Лога, которая нравилась Бульриху и перед которой ему вовсе не хотелось предстать в таком неприглядном виде. Рядом сидели и сестры Кремплинг – Иза и Камилла из Баумельбурга, достопочтенная Валли и сама Гортензия, как раз набившая рот сладкой лепешкой. И все они залились радостным смехом, прерывая как всегда оживленную, но весьма однообразную беседу. К огорчению Бульриха, дамы бросились перемывать ему косточки, особенно усердствовали Гортензия и Бедда.
На широких коленях Бедды Шаттенбарт, в накрахмаленных складках маминого фартука, уютно устроился Карлман, любимый племянник Бульриха, наблюдая за происходящим с дядей. Бульрих на мгновение с головой исчез в потоке, раздувшемся от тающего снега, и появился вновь, барахтаясь и шлепая руками по воде. Рядом с ним всплыл маленький сверток, крутнулся на месте и стремительно уплыл по течению. Карлман не сдержал веселого смеха и тут же погнался за переливчатой голубой бабочкой вместе с Эппелином Райцкером, младшим отпрыском Бозо и Валли, которые, как и другие квендели, вышли погреться под весенними лучами солнышка.
Бульрих отвернулся, чтобы не слышать звеневшего над рекой смеха, и, с шумом разгребая воду, побрел к берегу, мокрый до нитки, будто после майского дождя. К счастью, оставшиеся три камня-ступеньки он миновал без приключений и исчез в кустах на опушке леса, стремясь скрыться от насмешливых взглядов. Спустя двадцать шагов, которые, как он надеялся, выглядели вполне достойным отступлением, Бульрих задрожал от холода.
Добравшись в сумерках до Зеленого Лога и петляя по закоулкам, Бульрих подошел к своему дому с обратной стороны, через сад, и вдруг обнаружил, что ключ от входной двери тоже потерян.
– Ох ты ж, гнилой трюфель! – вырвалось у Бульриха, и он громко чихнул.
Ладонь, которой он взялся за ручку двери, дернулась вниз. Судьба, похоже, решила сжалиться над ним: дверь оказалась не заперта.
Теперь же, удобно устроившись в кресле за обеденным столом, Бульрих потянулся и достал жестянку с табаком и трубку. После сытной еды клонило в сон. Стоило выкурить трубочку – развлечься. Размеренно, не торопясь, он принялся набивать любимую трубку и задумчиво улыбнулся, перебирая в памяти события последних дней.
В списке потерь после того злосчастного купания в холодной воде значились: стопка отличных топографических эскизов, любимая шляпа, пачка розового табака марки «Привесок перистолистный» (совершенно испорченная) и моховая трубка, полная воды, – а единственным приобретением стала прегадкая простуда. Больше недели Бульрих лежал в постели, потея и сопя. Гортензия поила его отвратительным чаем, осыпала упреками и замучила своей заботой. Вдобавок ко всему она запретила ему курить.
Зато всю эту крайне неприятную неделю его навещал племянник – милый малыш Карлман. Он тогда был еще совсем маленьким и сбежал от гостившей у Гортензии матери, чтобы присматривать за больным дядей. Бульрих восхищался племянником. Малыш был умным, задумчивым и одиноким – в нем Бульрих с тоской узнавал себя в юные годы. Виделись они редко, ведь от Зеленого Лога до Звездчатки не ближний свет. При каждой встрече Карлман неизменно просил рассказать ему историю – ничего необычного для квенделя, даже типично для такого смышленого квенделенка.
Однако поскольку Бульрих был одинок и не завел семьи, их беседы у потрескивающего камина были ему очень дороги. Длинные истории Бульриха сильно отличались от коротких рассказиков Бедды или громких анекдотов у липы, куда Карлман иногда ходил с матерью. И когда Бульрих рассказывал о Холмогорье, малышу казалось, что даже деревья в светлом Колокольчиковом лесу намного старше, чем он думал, – сгорбленные, покрытые лишайником, с бородами из мха.
– Бульрих, сколько лет лесу? – мог спросить он невнятно, держа за щекой карамельку из кленового сахара, сделанную Гортензией лично для дорогого соседа.
– Лес гораздо древнее, чем многие квендели могут себе представить, – отвечал Бульрих. – По нему в незапамятные времена разгуливали очень странные существа. Если бы деревья умели говорить, то каждое из них поведало бы историю куда интересней, чем самые прекрасные наши саги.
Теперь же уютные часы у камина, к сожалению, ушли в прошлое. Карлман достиг того возраста, когда квендели обретают самостоятельность и начинают испытывать себя на прочность: изучают окрестности, устраивают глупые засады на девчонок или ведут показательные бои со сверстниками из соседних деревень. Что поделать, у молодежи полно забот, им некогда навещать старых дядюшек.
Бульрих поднялся с трубкой в углу рта и сгреб разложенные карты, чтобы убрать их в большой дубовый сундук, стоявший у каминной скамьи. Тут же на стене висел в рамке особенно удачный рисунок, изображающий его родную деревню Зеленый Лог в окружении Колокольчикового и Сумрачного лесов. Бульрих задумчиво пососал трубку.
Перед висящей картой заклубился пряный, ароматный туман. Но вот облачко рассеялось, и Бульрих, прищурившись, принялся искать определенную точку. Там, на юго-восточной границе владений Краппа, начиналась живая изгородь, пересекавшая у сторожки речку Сверлянку. Огибая Зеленый Лог, она уходила к западной окраине Колокольчикового леса и, наконец, достигала Вороньей деревни, раскинувшейся между посевными полями.
Рукой Бульриха, крючковатыми красными буквами, на обширном участке, начинавшемся на холме у Зеленого Лога в нескольких сотнях шагов за живой изгородью, было написано «Сумрачный лес». Небольшие завитушки, похожие на облака, обозначали деревья. Бульрих снова уставился на надпись и деревца, окутывая себя все более плотной завесой дыма. Из густого табачного тумана Бульрих всегда выныривал внезапно, и в эту минуту ему в голову приходило нечто особенное.
За открытым окном шмель лениво прожужжал над кустами розмарина, порылся в желтой пыльце ромашки, затем, остановившись ненадолго на ярком лютике, перелетел на пышную, поражающую великолепием настурцию и, наконец, исчез в огненно-красном цветочном бутоне. Цветок неуверенно накренился под тяжестью гостя, и из его прохладного нутра послышалось приглушенное гудение. Розовый дым из трубки Бульриха выходил из гостиной сквозь открытое окно, смешивался с легким ветерком, который нес ароматы ежевики и дикого меда, и улетал через садовую ограду в сторону деревенской улицы.
– Восточный ветер, – заметил Бульрих, разгоняя табачный туман. С громким жужжанием шмель покинул яркий цветок и деловито направился к следующему. Квендель высунул голову из окна и втянул ароматы позднего лета.
– Дым из норы, – пробормотал он себе под нос. – Елки-поганки! Потом разберемся!
С этими словами он оставил на столе посуду с остатками завтрака, сунул в карманы штанов несколько свертков бересты и кусок угля и вышел из дома, полный сил.
В день, когда планируется нечто необычное и значительное, лучше отложить ответы на загадочные вопросы до той минуты, когда все уже сделано и можно сидеть в кресле, дерзко подмигивая, в окружении ожидающих слушателей.
Был уже почти полдень, и квендель не сомневался, что встретит на улице знакомых. Скрывать что бы то ни было он совсем не умел, поэтому решил выйти с другой стороны и перелезть через стену собственного сада. Взмахнув левой ногой, Бульрих тихо застонал, почувствовав, как шипы дикого плюща зацепились за отворот брюк. После сильного рывка колючки отцепились, ткань сухо треснула, и Бульрих уселся на стене.
– Елки-поганки, – проворчал он про себя, хмуро глядя на расползающиеся нитки. – И что теперь?
Как и всякий квендель, он внимательнейшим образом относился к предзнаменованиям, не позволяя себе, однако – что отличало его от сверстников, – отказаться от задуманного.
Более тонкому по натуре квенделю достаточно было услышать поутру тревожный крик сойки, чтобы весь день пошел наперекосяк. И хорошие, и плохие приметы найдутся всегда и везде, но, если тщательно их растолковать, можно предотвратить беду и призвать удачу.
Грозный мельник по имени Уилфрид фон ден Штайнен, весьма замкнутый квендель, обладавший глубоким умом, возвел толкования примет в настоящую науку, как и свое ремесло. Многие квендели, увидевшие, скажем, жука-оленя на чайном столе или поганки в своем саду, а также те, на кого непременно чихали встреченные на улице дальние родственники (что предвещало свадьбу), и прочие жертвы зловещих сил судьбы тут же мчались на шаровую мельницу. Уилфрид обычно сидел на поросшей мхом каменной скамейке у мельничного пруда, выдыхал синие облачка табачного дыма и спокойно смотрел на гостей. Он многое понимал по одному их виду: если кто-то еле плетется по лугу, засунув руки в карманы и опустив голову, значит, бедняга ожидает неприятностей. Все они надеялись услышать от Уилфрида такое толкование приметы, в котором утешающе было бы сказано: жареные грибы не едят тотчас со сковороды.
Однако с прорехой в штанах или без нее, Бульрих не ждал ничего, кроме серьезных неприятностей. Любой простак пришел бы к такому же выводу, нашепчи ему летний ветерок дерзкий план, который старик Шаттенбарт составил за три затяжки трубкой. Тут и к Уилфриду не ходи.
В пышных клубах табачного дыма у Бульриха созрела мысль, которую любой во всем Холмогорье, от Звездчатки до Баумельбурга, назвал бы откровенным безумием. Бульрих решил отправиться в Сумрачный лес.
В самом сердце холмов, всего в пятистах шагах от одной из старейших деревень квенделей, творилось нечто неслыханное для их маленького уютного мирка. Сразу за живописным Зеленым Логом с его поросшими мхом домами, что дремали в колыбелях уютных цветников, лежал, будто бесплодный остров в зеленом море, кусок мертвой земли – негостеприимная, неизведанная территория, куда квендели боялись и нос сунуть. Это был тот самый лес, который Бульрих обозначил на своей любовно составленной карте крючковатыми буквами. Взглянув на них в это летнее утро, полное сонного жужжания и цветочных ароматов, он угрюмо нахмурился.
Сумрачный лес уже давно доставлял головную боль картографу из Зеленого Лога. Лес этот был поистине белым пятном на карте, да и на всех картах, которые когда-либо составлялись в Холмогорье. О нем все знали, и все обходили стороной. Глядя издали с робким трепетом на Восемь Воронов со старой башней и развалинами, Бульрих чувствовал тяжесть на душе. Мрачные мысли навевали на него позабытый было страх – наследие далеких предков, чья жизнь среди корней и валунов напоминала скорее непредсказуемое существование беззащитных зверьков, чем мирные дни их живущих в покое потомков. Нельзя сказать, что ни один квендель никогда не ступал по этим сумеречным землям. Но редко кто являлся сюда по своей воле, памятуя о трагическом конце знаменитых искателей приключений в этом мрачном месте. Сумрачный лес предпочитали обходить стороной, не обращать на него внимания, как не смотрят на темно-серые зловонные поганки при сборе грибов. Дремучую чащу огибали по тропе, проложенной под защитой живой изгороди.
Даже при обычных обстоятельствах любой квендель предпочитал прогуливаться по дорогам, обнесенным защитными стенами. Именно поэтому почти все пути-тропинки за пределами деревень были обнесены хотя бы живыми изгородями. Мало-мальски защищенная от ветров сельской местности, иногда уютно затененная, а чаще песчаная и сухая, такая тропинка служила идеальным местом для прогулки после сытного обеда.
Живая изгородь, к которой сейчас приближался Бульрих, несомненно, могла считаться в своем роде образцовой: несколько лет назад она была обнесена с обеих сторон стенами высотой по плечо квенделю среднего роста, сложенными из камней хоть и неплотно, но так искусно, что ни ветер, ни непогода не могли ее разрушить. В швах неровной кладки поселились всевозможные растения – их нежные корни цеплялись за крупицы земли, которые ветер заносил в трещины.
Но как бы ни были слабы отдельные корешки и травинки, постепенно они сплетались в тонкий и прочный ковер. Появлялись новые растения, стена обрастала мхом и лишайником. Серые ее камни медленно светлели на ветру, а со временем исчезали без следа, скрытые зеленым, бледно-желтым, иногда рыжеватым покровом.
Когда шел дождь, моховые наросты впитывали воду, будто губка. Вода струилась сквозь все поры и трещины, и прохладная влага надолго задерживалась в углублениях, отчего трава росла еще быстрей. Из мшистых щелей протянулись длинные побеги плюща, свесились до земли и теперь развевались на легком ветру, будто праздничные гирлянды у свадебного стола. Бесчисленные улитки облюбовали мшистые валы и оставляли на камнях блестящие следы. По верху стен прижились кустарники и даже небольшие деревца: невысокие дубы с причудливо закрученными стволами, а между ними рябина, кусты орешника, изящные березки и плакучие буки с шелковистыми листьями. Даже те деревья, что тянулись из земли-колыбели за стеной, устремляли сплетения корней на мшистые приступки или прямо в стены. Там, где ветви сходились над головой, дорожка за живой изгородью превращалась в накрытую зелеными листьями аллею, и жаркими летними деньками не найти было более живописного места для отдыха, чем под этим уютным навесом.
Бульрих дошел до тропинки, по краю которой пышно разрослась ежевика. Прищурившись, он посмотрел сначала налево, потом направо. Щебетал крапивник, а пара стрекоз пролетела так близко от правого уха Бульриха, что он ощутил шелест их крыльев. В сонной полуденной жаре царила тишина. Встав, будто на ступеньку лестницы, на разветвленный корень, квендель ловко вскарабкался на первую стену. Он старательно избегал колючих побегов плюща, которые так и норовили опять вцепиться в его порванные брюки. Едва Бульрих собрался спрыгнуть вниз, на светлую песчаную землю, до его ушей донесся шорох: кто-то шел по тропинке вдоль живой изгороди со стороны Колокольчикового леса.
– Вот незадача! – проворчал Бульрих, замерев на стене. – Выходит, дело откладывается…
Прятаться за стеной показалось ему глупой затеей, ведь по неторопливой шаркающей походке он узнал своего двоюродного брата по материнской линии, Звентибольда Биттерлинга из Звездчатки.
Когда Звентибольд появился из-за поворота, пряча руки в карманах брюк и весело отдуваясь, он несказанно удивился встрече с дорогим родственником в таком странном месте. Его кузен Бульрих сидел на живой изгороди, между рябиной и ежевикой, с трубкой во рту и свесив ноги.
– Бульрих, старина, – любезно поприветствовал его Звентибольд, вынимая трубку из уголка рта.
– Мой дорогой Биттерлинг, – улыбнулся в ответ Бульрих.
Звентибольд посмотрел на него с любопытством.
– Неплохое местечко, чтобы перевести дух… – В этих словах скорее звучал вопрос, чем утверждение. – У тебя здесь какое-то дело?
– О, собираю белые грибы, видишь? – неопределенно пробормотал Бульрих, опустив взгляд и болтая ногами.
– Здесь? – с искренним удивлением спросил Звентибольд, оглядываясь по сторонам. – Никогда не слышал, что они здесь бывают.
– Иногда бывают, – уклончиво ответил Бульрих и сменил тему: – Во сколько, елки-поганки, ты сегодня встал с постели, чтобы в полдень незаметно миновать Зеленый Лог?
Он приглашающе подвинулся в сторону. Звентибольд с трудом вскарабкался на стену и, сопя, сел рядом с Бульрихом.
– Я ночевал в Вороньей деревне, у Лорхеля и Ламеллы, – пояснил он. – Теперь собираюсь заглянуть к Моттифордам в Крапп. Настало время: ты же знаешь, я иду в Баумельбург.
Бульрих растерянно посмотрел на него, и Звентибольд почти снисходительно добавил:
– Неужели забыл? Скоро Желудевая Луна. В Баумельбурге будет карнавал. Я, как и каждый год, вхожу в совет устроителей.
Бульрих показал трубкой за спину, на луг, мерцающий в полуденном зное.
– Жара, июнь на дворе! А ты хочешь, чтобы я вспомнил о каком-то карнавале, который будет на пороге зимы?
– Ну что ты, Бульрих! Называть Праздник Масок в Баумельбурге каким-то карнавалом довольно странно. Разве есть во всем Холмогорье хоть что-то удивительней?
– Зимнее солнцестояние, – серьезно и твердо заявил Бульрих.
– Зимнее солнцестояние! – фыркнул Звентибольд. – Согласен, знаменательное событие, но, как по мне, оно больше подходит для стариковских посиделок у камина! И еще, мой дорогой Бульрих, это же немного страшный день. Никогда не знаешь, кто там стучится в дверь, – то есть, конечно, не узнаешь, пока гости не запрыгнут к тебе в дом с громким воем и снежным шквалом. – Он покачал головой и зажал трубку в углу рта. – В прошлом году один из этих неуклюжих гоблинов скинул с каминной полки мой лучший чайник, когда широко размахнулся своей метлой.
– Зато костры – это красиво, – мечтательно проговорил Бульрих, вспомнив посреди летней жары о пылающих огнях, вокруг которых топчутся на снегу квендели, потягивая пунш со специями.
– Согласен, – кивнул Звентибольд и потянулся за ежевикой. – Полуночные костры – это неплохо, но остальная чехарда… Я предпочитаю мир и покой в родных четырех стенах. – Он прожевал одну ягоду и сорвал вторую. – Карнавал в Баумельбурге – куда лучше, чем вся эта суматоха до самого рассвета! – вернулся он к любимой теме.
Звентибольд очень гордился тем, что его пригласили в совет устроителей празднества. Из каждой деревни присылали от одного до трех представителей. Все они съезжались в Баумельбург, где раз в год благотворители Холмогорья обсуждали необходимые приготовления. Двоюродный брат Бульриха занимал ответственный пост уже много лет, но, похоже, до сих пор получал от этого удовольствие и не уставал рассказывать любому встречному-поперечному все, что знал о Празднике Масок. Вот и сейчас он завел длинную речь, и Бульрих беспокойно заерзал.
Солнце медленно клонилось к западу, и кромка леса лежала в уютном сиянии. «Самое время, чтобы погрузиться в лесной мрак», – подумал Бульрих.
Однако Звентибольд все говорил и говорил. Он переходил от одного праздника к другому, хотя, конечно, речь его крутилась вокруг большого события в конце осени. Бульрих попыхивал трубкой короткими, недовольными затяжками. Время шло. Кузен Биттерлинг как раз начал рассказывать о диковинных масках изобретательного семейства Моттифордов, когда Бульриху пришла, как ему сначала показалось, блестящая идея.
– Как глава семьи, добряк Гизил мог бы и в самом деле уделять чуть больше внимания форме, – как раз говорил Звентибольд. – Моттифорды уже по меньшей мере пять маскарадов напяливают на свои толстые холеные физиономии эту новую дрянь! Как будто старые фамильные маски не годятся для этих чванливых серых поганок! Но ты знаешь: фальшивая шляпа не бывает хорошей! Это относится и к Моттифордам, которые теперь и в самом деле…
– Именно так всегда говорит наша добрая Гортензия, – поспешно вмешался Бульрих, слегка покраснев от очевидной лжи. Гортензия восхищалась Моттифордами и Краппом, их грандиозным поместьем с большим парком на дальнем берегу Сверлянки. Гортензия, разумеется, не стала бы уничижительно отзываться о столь уважаемом старинном семействе, ведь Самтфус-Кремплинги, как известно, держатся за положение и родословную.
Однако Звентибольд, похоже, об этом не знал, поскольку и в самом деле прервал словесный поток, наконец-то отдышался и с любопытством взглянул в лицо Бульриха, который покраснел еще сильнее оттого, что в этой щекотливой ситуации ему пришлось к первой лжи добавить вторую. Возможно, идея была не такой уж блестящей. Но ничего не поделаешь, если он хочет сегодня попасть в Сумрачный лес, поэтому он продолжил:
– О да, Гортензия уже давно подумывает о том, чтобы войти в совет карнавала. То есть, если бы ее пригласили, я думаю, она бы не отказалась. По крайней мере, так говорит моя невестка Бедда, а уж она-то знает…
Бульрих вспотел, понимая, что несет ерунду. Вряд ли его слова прозвучали убедительно. Однако Звентибольд, похоже, ничего не заподозрил; во всяком случае, не стал прерывать кузена. Бульрих торопился, мучительно стараясь добраться до самого главного – приманки, на которую собеседник мог бы клюнуть.
– Гортензия происходит из прекрасной семьи. Она очень любит традиции и старинные обычаи. Только на днях я слышал, как она говорила Бедде: «Клянусь всеми трюфелями леса, эти Моттифорды превращают наш прекрасный праздник-карнавал в настоящий фарс! Пора вернуться к прежним традициям маскарада. Нужно обратиться в совет!»
Бульрих закрыл рот и замолчал. Трубка его погасла.
– Ну надо же… – искренне удивился Звентибольд. – А я думал, что наша милая Гортензия посещает только элегантные дамские приемы. Моя Тильда уже несколько лет надеется на приглашение… Но она, несомненно, обогатила бы совет устроителей. Я имею в виду Гортензию… С ее вкусом, прекрасными манерами и прочим… И она, конечно, внесла бы большой вклад. Знаешь, – он доверительно подмигнул кузену, – Самтфус-Кремплинги весьма неохотно жертвуют угощение из своих легендарных кладовых.
