Каролина Дэй
Наш малыш соединит нас
Глава 5. Другой он
– То есть твой сводный брат сначала тебя спас, затем накричал, а теперь подвозит до университета и обратно? – спрашивает Алена, округлив темные глаза до невероятных размеров.
– Наверное, да, – отвечаю, глотнув немного какао из чашки.
Сегодня совсем нет ветра, но дождь время от времени накрывает пригород Москвы. Но мне не холодно, свет не давит на глаза, а здесь очень уютно, и подруга тоже оценила. Главное, чтобы мама не узнала, что я вожу сюда Алену, пока ее и Григория Викторовича нет дома. Я наказана, запрещено даже общение с подругой вне университетских стен.
– Обалдеть. Ну, ты и попала. Я давно говорила, что тебе пора найти работу и жить отдельно.
– Ален, кому я нужна? – устало спрашиваю подругу. – С моим «идеальным» зрением, светочувствительностью и отсутствием высшего образования, максимум, я могу рассчитывать на подработку курьером. И то не факт, что меня возьмут. Мама не позволит…
– Опять ты за свое! Всё жизнь себе портишь! Я бы давно сбежала.
Знаю, подруга, но ты не я.
Я никогда не стану тобой, никогда не смогу противостоять обществу, родным, близким. Не в силах. Не выходит. Каждый раз, когда я чувствую хоть какое-то напряжение и несправедливость, тут же пытаюсь рассмотреть ситуацию с другой стороны.
Может, мама специально отправила меня учиться на юриста, чтобы у меня была подушка безопасности в будущем?
Может, мама специально наказала меня, чтобы я не влипла в неприятности снова?
Может, мне так будет лучше?
Эти вопросы я задавала много раз, но приходила к одному и тому же выводу. Так. Будет. Лучше.
Честно сказать, перемены за последний месяц меня не особо впечатлили. Складывается ощущение, что жизнь специально дает мне пинок под зад и отказывается протянуть руку помощи, даже когда я нахожусь на грани падения в пропасть. Ладно, я утрирую. Это всего лишь временные трудности, не более того.
Белые стены, наглый сводный брат, наказание…
Когда этот кошмар закончится?
Однажды я попросила у мамы разрешения пожить в старой квартире. Все-таки я взрослая, самостоятельная. Сама могу ухаживать за собой: готовить еду, покупать одежду, убираться в доме. Раньше меня это не останавливало. Зачем мне жить с ней и ее новым мужем? Но я получила категоричный ответ:
– Эльза, мы семья, а семья должна быть всегда вместе! Не нужно разрушать нашу идиллию.
– Мне некомфортно здесь. Мне слишком светло.
– Тогда попроси у Риты найти темную комнату в доме.
– Но…
– Нет! – строго чеканит мама. – Никаких переездов. К тому же эта квартира скоро отойдет Данечке, ему она нужнее.
Если идиллия – это завтраки без меня, белые стены в моей комнате при светобоязни и полное игнорирование со стороны нового «папочки», то вряд ли данное слово подходит. Спорить не стала, даже выпрашивать другую комнату не увидела смысла. Они все белые как мел и давят на глаза сильнее, чем моя, а перекрашивать стены мне запрещено. Я нашла другой выход: попросила нашу домработницу Риту найти темные шторы. Она лишь вежливо улыбнулась и к вечеру того же дня выполнила мою просьбу без лишних вопросов. Наверное, это единственный человек в доме, который меня понимает.
Через час темные шторы прикрыли белые стены комнаты. И знаете, мне стало намного легче. Белый цвет теперь не давит на глаза, а я могу спокойно находиться здесь. Жалко, что в ванной так нельзя сделать, а в гардеробной я спокойно себя ощущаю в бежевых оттенках.
Говорят, перемены всегда к лучшему, но сейчас мне кажется, что это не всегда так.
Этого «лучшего» больше никогда не будет.
– Эльза, ты опять спишь? – звонкий голос подруги вытаскивает меня из воспоминаний последних дней.
– Ты что-то говорила?
– Мне идти надо. Ватрушкин пригласил на свидание, – она мечтательно закатывает глаза.
– Ты серьезно? – приподнимаю удивленно брови. – Ты – и пончик Ватрушкин?
– А что такого? Он приятный парень, в глубине души симпатичный.
Ключевое слово: в глубине души. Но я вежливо помалкиваю. Если подруга настроилась решительно, то вряд ли ее остановят мои слова о «привлекательности» бывшего одноклассника.
Мы допиваем какао, которое принесла нам Рита, и покидаем террасу. Надеюсь, никто не увидит подругу. Рита будет молчать, другие тоже не проболтаются, потому что авторитет Риты важен для всех работающих здесь. Но главное, чтобы нас не застал…
– Добрый день, Даниил Григорьевич, – официально здоровается Рита с моим братом, когда мы подходим к прихожей.
Вот дьявол!
– Добрый, Рита, – устало произносит «братец», в то время как я молюсь всем богам, чтобы он быстро взбежал по лестнице наверх, как делает это обычно. Но…
– Этот красавчик твой сводный брат? – удивленно интересуется подруга, причем настолько удивленно, что нас пронизывает взгляд зелено-серых глаз. Черт! Вот и застукали.
Даня внимательно окидывает взглядом сначала меня, затем подругу. В отличие от меня, Алена вовсе не напряжена. Блин, я же говорила ей, что лучше не привлекать внимание моей новой семьи, а она вместо того, чтобы тихо уйти, стоит на месте и улыбается как дурочка.
– Как ты думаешь, он свободен? – тихо шепчет она мне на ушко.
Но ответа не требуется: через пару секунд в дом заходит очаровательная брюнетка с яркими полными губами и хватает за руку «братика». Облом, Ален.
– Давно я не была у тебя дома, милый. – Она отдает Рите легкое пальто, затем целует Даню в щеку. По-собственнически, словно нас с подругой не существует. Однако взгляд Дани не отрывается от нас. От меня.
Самодовольное выражение его лица не исчезает. Он словно злорадствует, что вновь поймал меня с поличным и вот-вот сдаст родителям. Гад. Ему повезло, он имеет право спокойно гулять по улицам столицы, несмотря на непогоду, радоваться жизни, заниматься любимым футболом.
– Вы долго собираетесь тут торчать? – внезапно обрушивается на нас Даня.
– Она уже уходит, не переживай.
Подталкиваю подругу к выходу, но она почти не сдвигается с места. Только хорошие пинки помогают вытолкнуть Аленку из дома. Последнее, что я слышу от нее, это быстрый шепот:
– Он, конечно, красавчик, но козел тот еще.
И покидает наш дом, скрывшись за воротами особняка.
Не хочу поворачиваться лицом к Дане, который наверняка пронизывает меня своим сканирующим взглядом. Вдохнув побольше воздуха, я прохожу мимо брата и его подружки обратно на террасу. Лучше посижу немного там и дорисую портрет, который оставила, когда пришла Алена.
В спину не летят нелестные высказывания, угрозы пожаловаться родителям. Ничего из этого. Удивительно. Теперь можно выдохнуть.
Сегодня вновь нет солнца, дождь только что закончился. Я, укутавшись пледом, сижу с новой чашкой какао (спасибо Рите) и альбомом. Все курсовые готовы, домашнее задание не нужно делать, так что имею право расслабиться.
Единственное место в доме, где я могу чувствовать себя умиротворенно, где меня никто не беспокоит, не встревает, не мешает. Маме здесь холодно, Григорий Викторович почти всегда сидит в кабинете, а Даня просто не заходит.
Надо купить новый альбом. Осталось пара пустых страничек. Сегодня, может, что-то нарисую. К примеру, свою довольную подругу или новый дизайн маминого свадебного платья.
Или серо-зелёные глаза, которые периодически меняют цвет…
Да, их цвет зависит именно от настроения и присутствия злости. Я заметила это на неделе, когда Даня подвозил меня до университета как личный водитель. Вряд ли ему понравилась эта идея, да и у меня не было выбора. Сначала мы ссорились, затем ездили молча всю неделю. И меня эти поездки раздражали, как ничто на свете.
Если мама хотела таким образом меня проконтролировать, то попытка не удалась. Даня порой задерживался на своих тренировках или же вызывал такси и сажал меня, а сам уходил по своим делам. Каким? Мне плевать. Я уже говорила, как раньше уже не будет.
Может, в ближайшем будущем что-то изменится к лучшему?
Через несколько часов заглядываю в альбом. На одном рисунке черно-белый взгляд в карандаше, а на втором – профиль за рулем. То, как он хмурится, когда нас подрезают, сжимает руль, как красивый рисунок выпуклых вен украшает мужское предплечье.
Черт!
Почему на белых листах нарисован он? Почему Даня, а не кто-то другой? Я даже не задумывалась, когда наносила штрихи! Вдруг кто-то увидит? Что тогда подумают обо мне? Или…
– Данюша, тебе просто нужно согласиться! Зачем все портить? – слышу издалека тонкий женский голос. Кажется, он принадлежит той длинноногой брюнетке, с которой пришел мой братец.
– Я сказал – нет! Ни отец, ни ты не заставите меня подписаться на этот бред!
Черт, почему они подходят сюда? Или не подходят? Но их голоса слышны очень близко, словно они стоят в нескольких метрах от меня. Так оно и есть. Поворачиваю голову вправо и вижу, что на заднем дворе позади гаража стоит Даня вместе со своей девчонкой.
– Дань, ну что тебе стоит согласиться с отцом? – отчитывающим тоном произносит та самая брюнетка.
– То, что я не маленький мальчик! – выкрикивает Даня. Впервые слышу его голос таким дерзким, громким и наполненным яростью. – Я сделал прекрасную карьеру футболиста, иду в гору, приношу большие деньги и славу нашей стране! Меня не интересует этот гребаный бизнес! Пусть сами с ним разбираются.
– Но Даня… Ты расстраиваешь родителей.
– Марин, уходи!
– Даня, я…
– Оставь, я сказал!
Я вижу, как она пытается сделать шаг и приобнять его, но Даня тут же отходит назад. Эта игра не продолжается долго: она резко разворачивается и покидает «место происшествия». Едва слышный шум открывающихся ворот заглушает стук быстро бьющегося в груди сердца. Никогда не была сплетницей и чужие разговоры не подслушивала, но тут я невольно становлюсь свидетельницей выяснения отношений.
– Классные рисунки, – бархатистый голос, полный равнодушия, заставляет меня вздрогнуть.
Когда он успел сюда прийти? Я отвернулась всего на пару секунд, а Даня уже сидит передо мной на месте Алены с сигаретой в руках. Он выпускает дым из уст, глядя на меня так, словно впервые видит. Зачем он сидит здесь, если не выносит меня? Не хочу знать ответ на этот вопрос, мне нужно просто уйти. Просто сбежать, запереться в комнате с занавешенными стенами и в ближайшее время никого не видеть. Однако желание оказаться одной перебивает страшное понимание:
В альбоме он…
Черт!
Чувствую, как щеки наливаются краской.
– Скажи, твою мечту когда-нибудь рушили? – продолжает Дан, не дождавшись моего «спасибо». Стоит вообще сейчас что-то говорить? Наверное, да, учитывая, как выжидающе он глядит на меня.
– Нет.
– Ты все время сидишь здесь и рисуешь, но при этом учишься на юриста. Зачем тебе это?
Не знаю…
Я не особо люблю юриспруденцию, но мама сказала, что это очень перспективная профессия. Не скажу, что я скучаю на парах и терпеть не могу вуз, но и дикого восторга от обучения не получаю. Зарисовки фигур или абстракции в альбомах доставляют больше удовольствия.
– Я многогранная.
– Тогда бы ты помимо рисунков сидела с учебниками. Не думаю, что тебе нравится учеба.
Почему он делает такие выводы? Исходя из своего опыта? Он не видел меня в комнате, практически не заходит ко мне, как и я к нему. К чему эти слова? Мы совсем разные. Из разных миров, с разными интересами. Что у нас может быть общего?
– Какое тебе дело?
– Просто пытаюсь понять людей без мнения, – хмыкает он.
– У меня есть свое мнение!
– Но ты предпочитаешь следовать чужим правилам, а не гнуть свою линию.
В его словах я совсем не чувствую агрессии или злости. Они звучат как констатация факта. И, как бы я сейчас ни ненавидела его, вынуждена мысленно согласиться. Между нами впервые за все время знакомства сквозит спокойствие и умиротворение, он будто открыл часть души мне, малознакомой сводной сестре.
– К чему ты?
– Неважно.
Даня резко бросает недокуренную сигарету в пепельницу, тушит ее и покидает террасу. Почти покидает, нарушая устоявшийся баланс между нами.
– Мне жаль, что тебе приходится все это терпеть.
Мне тоже жаль…
Глава 6. Свадьба
– Милая, ну почему ты такая неуклюжая? Сколько можно? В красный чемодан нужно положить хрупкие вещи, а в белый – одежду! – вскрикивает мама, когда я пытаюсь закрыть чемодан.
– Какая разница?
– Что значит какая? Мы можем перепутать их и отправить в ресторан твое шмотье! Думаешь, гостям нужно его видеть?
О, нет! Избавьте меня от этого счастья. В этом случае я солидарна с мамой и не желаю больше спорить. Что ж, труды последнего часа летят к чертям, придется перекладывать вещи. Черт!
Эта свадьба когда-нибудь сведет меня с ума. То нужно помочь маме с выбором аксессуаров, то подобрать платье для подружек невесты, то магическим способом избавить от своего присутствия, чтобы не мешалась. В последнее время мы все отдаляемся и отдаляемся друг от друга, и чем больше времени мы проводим здесь, в этом чересчур светлом доме, тем более чужой я себя ощущаю. Меня не ждут, не спрашивают, как прошел день, не интересуются табелем успеваемости, как раньше.
Я сваливаю все на подготовку. Свадьба через неделю, сегодня мы должны улететь на Мальдивы всей семьей на частном самолете. Остается собрать вещи, закончить с приглашениями и дождаться, когда Даня отыграет последний матч сезона перед каникулами. Родители спланировали все заранее, я договорилась с деканом о двухнедельном «окне», пообещав, что быстро догоню группу. Странно, что он согласился без тени сомнения, но у меня складывается ощущение, что с ним заранее побеседовала мама.
– Марта, Эльза! Вы здесь? – кричит у дверей моей комнаты Григорий Викторович, но его статную фигуру я не вижу.
– Да, Гришенька! – выкрикивает мама, и мужчина проходит к нам, в гардеробную, где я аккуратно вытаскиваю из одного чемодана коробки с хрусталем и перекладываю в другой. Строгий взгляд окидывает нас с мамой. Точнее, маму, меня лишь мельком оглядывают, не обращая почти никакого внимания. – Я бьюсь над неуклюжестью своего ребенка! В кого я ее родила…
– Успокойся, дорогая. У нас полно времени. – Мужчина обнимает со спины мою миниатюрную маму и оставляет целомудренный поцелуй на ее макушке. Впервые я вижу их такими домашними, спокойными, впервые замечаю проявление ласки со стороны Григория Дмитриевича. Обычно он очень сдержан.
Или они так же милуются за завтраком в столовой без меня?
– Ага, полно. Самолет готовят?
– Да. Игорь уже проверяет джет.
– Отлично! Это будут лучшие дни в моей жизни.
Это буду самые худшие дни в моей жизни…
Много солнца, много белого песка, много крема с защитой не менее пятидесяти и постоянное ношение солнцезащитных очков. Головная боль всех альбиносов. Я хотела сказать маме, что такой климат повлияет на меня не очень хорошо, но не хотела расстраивать ее. Она так ждала свадьбу, планировала все до мелочей самостоятельно, без помощниц, я не могу лишить ее этой радости.
Я как-нибудь переживу эти дни в закрытом помещении…
Крем на месте, две пары очков тоже, длинные туники и платья в пол, в которых не будет жарко, но которые спасут меня от палящего солнца, лежат на своих местах. Хрупкие коробки переместила в другой чемодан, теперь можно ехать. Матч у Дани скоро должен закончиться, его привезут сразу в аэропорт.
– Эльза, ты готова? – строго спрашивает мама.
– Да. Сейчас только вещи спущу.
– Ага… – и покидает комнату. Я думала, она или Григорий Викторович помогут спустить два чемодана, полтора из которых не мои, но приходится справляться самой: остальные заняты родительским багажом.
В машину мы рассаживаемся быстро, прислуга погружает чемоданы, но я не успеваю залезть в салон, потому что…
– Да! – рявкает неподалеку от меня Григорий Викторович, когда ему звонят на мобильный. – Что значит в больнице? Какая, к черту, больница? У меня самолет через час!
Внимательно вслушиваюсь в разговор, стоя перед открытой задней дверцей. Сердце замирает в ожидании последующего ответа мужчины и окончательно готово остановиться, когда он произносит, глядя на меня:
– Эльза, ты поедешь в больницу с Анатолием.
– Что? – удивленно смотрю на хмурое лицо будущего отчима.
– Даниил в больнице. Тебе нужно его проведать.
Эм… почему я? Мы не кровные родственники, не родные люди и даже не друзья. Один серьезный разговор пару недель назад ничего не изменил в наших отношениях. Если мы прекратили ссориться и мысленно ненавидеть друг друга, это не значит, что я буду лететь к своему «братику» на всех парах.
– Почему я? Думаю, ему хочется увидеть своего…
– Эльза, ты слышала, что тебе сказали? – встревает мама, из ее глаз на меня смотрит заостренная сталь. – Садись к Анатолию и езжай в больницу! Нас ждет самолет! Мы не можем отменить рейс!
Вы можете позвонить пилоту и сказать, что не полетите…
– Когда выйдете из больницы, позвони нам, мы пришлем за вами самолет.
С этими словами родители садятся в загруженную машину и отъезжают. Мы остаемся во дворе с Анатолием, который глядит на меня сочувствующе, будто понимает, что я ощущаю сейчас. Я не смотрю вслед уезжающей машине родителей, не пытаюсь анализировать такой расклад событий. Мне остается только подчиниться и поехать в больницу через московские пробки.
Как ни странно, волнение не охватывает меня по пути, слезы обиды не скатываются по щекам, а грудь не сдавливает прессом. Ведь в этом есть и нечто положительное: я проведу на солнце на один день меньше.
– Здравствуйте, – здороваюсь с медсестрой из регистратуры частной клиники, куда меня привез Анатолий. – К вам сегодня поступил Даниил Богатов. Он…
– А, наш футболист? Он на операции, вам лучше подождать.
– На какой операции? – спрашиваю, недоуменно уставившись на девушку, которая очень неохотно отрывается от телефона и глядит на меня сквозь наращенные ресницы.
– У Богатова сложный перелом ноги. Осколков много. Вы что, трансляцию не смотрели? Там повтор показывали раз десять.
– Я…
– Ой, ясно. Операция сложная, закончится нескоро, к пациенту можно будет зайти только завтра. Езжайте домой и выспитесь. С ним все будет хорошо.
Зато со мной все будет плохо…
Глава 7. Дан
Никогда не думал, что смогу так сильно напиться. До головной боли, до ломоты в костях, до тошноты. Не представляю, как я мог опуститься до этого! У меня завтра матч, нужно быть собранным и трезвым, а я…
Едва открываю глаза, преодолевая непомерную тяжесть век, и понимаю, что нахожусь не в своей комнате с темным зеркальным потолком. Справа от меня не светит солнце, окна балкона не открыты настежь, как я люблю. Белый цвет помещения ослепляет, а пикающие приборы заставляют напрячь слух. Я в больнице? Что я здесь делаю? Вряд ли напился до беспамятства.
Воспоминания важного матча отдельными картинками мелькают в голове. Вот мы выбегаем на поле, знакомимся с соперниками, затем окидываем фанатов взглядом, а на пятнадцатой минуте кто-то отнимает у меня мяч, сильно ударив по ноге. Единственное, что я помню, это дикая боль, от которой появляются огненные пятна перед глазами.
После меня поглотила темнота, из которой, казалось, я никогда не выйду…
– Милый, ты проснулся? – чересчур громко спрашивает знакомый женский голос. Пытаюсь сфокусироваться на темном пятне надо мной, получается не сразу. Первыми появляются четкие полные губы, затем обеспокоенные глаза.
– И тебе привет, Мариш, – растягиваю губы в улыбке, насколько позволяют силы. – Что со мной произошло?
– Тебя сильно ударили по ноге, сделали сложную операцию.
– Операцию? – удивленно смотрю на девушку.
Марина ничего не говорит, просто кивает головой и переводит испуганный взгляд на правую ногу. Перевожу глаза туда же и…
Кажется, я попал.
На ноге стоит какая-то железная штука. Она охватывает голень, а в кожу воткнуты какие-то иглы. Черт возьми, что со мной произошло?
– Это просто п-перелом, дорогой, – произносит Марина, чуть заикаясь.
Не могу ничего сказать в ответ. Слова застревают в горле, слабость не позволяет четко сформулировать мысль. Не позволяет осознать реальность происходящего. Если перелом настолько серьезен, что на меня надели какую-то штуку вместо гипса, то мне придется бросить футбол на полгода как минимум! Черт!
Кому я сделал больно, что судьба наказывает меня так жестоко?
– Ты все выдержишь, я верю в тебя.
– Ага.
– Я позову доктора, милый. Мне пора уходить, – она разворачивается ко мне спиной, только сейчас замечаю небольшую дорожную сумку в ее руках.
– Куда?
– У меня самолет через два часа. Я улетаю в Милан на шопинг.
– На шопинг?
– Ну да. Я не могу его отменить! Прости, дорогой. Я приеду через две недели и привезу тебе много красивых футболок. Вот увидишь, они тебе понравятся. – Девушка подходит ко мне, оставляет поцелуй на лбу и покидает палату. Говорят, в лоб целуют покойников, именно им я ощущаю себя сейчас.
Мертвецом, которому суждено лежать всю жизнь…
После ухода Марины я ощущаю лишь пустоту. Даже аромат ее духов выветривается вслед за хозяйкой, остается только запах медикаментов. Он проникает внутрь меня, окончательно пробуждает своей резкостью и моей ненавистью к лекарствам. Я ненавижу больницы, ненавижу места, где тебе сообщают о неполноценности и тыкают этим в лицо.
– Доброе утро, Даниил, – в палату заходит женщина в маске и белом халате, в руках у неё планшет. – Как себя чувствуете?
– Прекрасно!
– Жаль. Сегодня я испорчу вам настроение, – улыбается женщина сквозь маску.
– Я пару месяцев не смогу играть за нашу сборную. Спасибо, утешили.
Женщина какое-то время глядит сначала в планшет, затем на меня, будто я соврал ей. Но Марина сказала, что мне сделали операцию на ноге. Учитывая больничный, восстановление, физиотерапию и ускоренную реабилитацию, я застряну в этих стенах от силы на полгода.
– Мне жаль, Даниил, но ты никогда не сможешь играть в футбол.
– Что? – спрашиваю, удивленно уставившись на врача. Если бы она стояла ближе, а у меня оказалось побольше силёнок, то я бы схватил ее за шкирку и попросил рассказать в подробностях. Силой. Чтобы не смела врать или оправдываться.
– У вас осколочный перелом голеностопа и голени. Вам придется пройти длительное восстановление и забыть о спорте. Вы можете поддерживать форму, ходить в спортзал, когда восстановитесь, но о футболе можете забыть.
Слова доктора больше похожи на приговор. Последняя надежда, за которую я держался, сгорает в адском пламени, тонет в Мертвом море.
Я мечтал о футболе с самого детства. Ходил во все секции, куда меня водила мама, был лучшим в команде. Я хотел стать тем, кем являлся до травмы, всю жизнь стремился к этому, а сейчас лишился в один миг.
Девушка бросила, от футбола я вынужден отказаться. Класс. Еще родители черт знает где. Наверное, отец сейчас зайдет и тут же начнёт говорить о том, что мне нужно возглавить компанию. Он не скажет ничего о травме, наймёт лучших врачей, если ещё этого не сделал, поставит на ноги и введёт в курс дела уже на следующей неделе, когда я перестану чувствовать себя овощем.
Он не станет сочувствовать мне, как мама…
– Мы введем обезболивающее, вам станет легче. Если появится сонливость – не пугайтесь. Поправляйтесь.
Не знаю, когда и кто вводит мне лекарство, но боль так и не проходит. Она связана отнюдь не с травмой, как многие могут подумать, а с эмоциональным состоянием. Хотя мне кажется, что они срослись воедино, когда врач поставила диагноз, вынесла приговор, который я буду переживать всю оставшуюся жизнь.
Двадцать пять лет я стремился к успеху, а потерял все в один день.
– Дан…
Словно издалека до меня доносится аккуратный ангельский голос. Я еще не хочу спать, пытаюсь сфокусироваться на обладательнице голоса, но мне это не нужно: я узнаю его, несмотря на то, что слышу так редко.
Эльза осторожно садится неподалеку на стул, прищуривается. Не хочу спрашивать, что она здесь забыла с сочувствием на лице. Она не смотрит на меня, не смотрит на ногу, обколотую спицами. Зачем тогда пришла? Родители послали? Наверное. Вряд ли она пришла бы по своей воле.
– Как ты себя чувствуешь? – деликатно спрашивает она, подняв прозрачно-небесные глаза на меня.
– Мне сломали голеностоп, поставили крест на карьере футболиста, а девушка уехала на шопинг на целый месяц. Как ты думаешь, как я себя чувствую? – сквозь усталость из моих уст звучит резкость.
Черт возьми, не смотри на меня так испуганно! Я имею полное право злиться на эту чертову несправедливость! Я шел к своей мечте столько лет, а ее оборвали на одном поганом матче! Я не смогу выйти на поле! Никогда! А ты смотришь на меня снисходительно-испуганно, будто кричишь, что я это заслужил, но боишься сказать вслух!
– Мне жаль…
– Что тебе жаль? Что я лежу в больнице? Что на меня нацепили эту хрень? – показываю на аппарат на ноге. – Или что я лишился мечты? Да хватит уже щуриться! – выкрикиваю внезапно. Только кому? Ей или себе?
– Я не могу на тебя смотреть, – вздрогнув, отвечает девчонка.
– Что, настолько страшный?
– Нет, ты лежишь в белой палате и на белом постельном белье. Мне больно смотреть на белый цвет.
Почему больно? Как может быть больно смотреть на стены или на постельное белье? Ничего не понимаю. Однако мозг постепенно расслабляется, а веки начинают тяжелеть. Доктор сказала, что обезболивающее скоро подействует, и я захочу спать. В глубине души мне хочется надеяться, что эта ситуация – плохой сон, а я проснусь завтра и выйду на поле за свою страну. Самообман никогда не помогал мне. Но может, сейчас самое время?
– Мне правда жаль, Дан…
Это последнее, что я слышу перед тем, как погрузиться в царство Морфея. А последнее, о чем я задумываюсь, что этот нежный голосок, полный сожаления и боли, впервые зовет меня Даном.
Как я когда-то попросил…
