Карина Китова
За запертой дверью
Глава 6. Просветлённые
Много сундуков стояло в кладовой, не сразу сосчитаешь. Но Серафим прислушался и безошибочно нашёл тот, за которым пищит мышь. Довольный собственной сноровкой, Серафим вытащил из-за сундука ловушку – деревянный ящичек с отверстиями. Давно бы можно проход хвостатым закрыть, да только вовремя не потрудился Серафим, а теперь радовался, когда находил в мышеловке маленькую гостью. Большого вреда нет, а всё не одинок Серафим: навещают его.
Открыв дверцу, Серафим ухватил зверька за хвост и вынул из ящика. Мышка извивалась, пищала, пучила от страха глаза – откуда ей знать, что не сделается ничего. Полюбуется Серафим, да отпустит.
Серафим задумался, до чего странно случай жертву выбирает. Чья вина, что этот, а никакой другой, зверёк оказался в мышеловке? И виновны ли тогда просветлённые, ежели случай, а не они, определяет, кто окажется в построенной ими ловушке? Опять же дурного ничего не будет с теми, кто попался. Отпустить только нельзя, как эту кроху. Но так ведь у каждого свой крест. От своего Серафим не отказался.
Недолго думая, Серафим вынес мышь в поле и, такие, видно, выдались деньки, вспомнил о поле другом.
Когда город ещё не разросся, со всех сторон окружала башню просветлённых непаханая земля. С одного только бока лес в бескрайний луг вторгался. А так, куда ни глянь, колышущиеся на ветру пожелтевшие травы да потемневшие головки цветов. А посередь дорога. Вот по этой дороге и шли Серафим с Оленкой. Оленка сетовала, что напрасно Серафим раньше не приехал: уж больно хорошо здесь летом, а теперь поздно, только следующего лета и ждать, а до него далеко. Серафим живо вообразил заставленные угощением свадебные столы, которые в будущем году велит выставить прямо здесь, среди трав, дабы Оленку порадовать. Дело-то с просветлёнными недурно шло, да и Оленка его вниманием не обижала.
В день, о котором в открытке говорилось, весь город на площади собрался. Тут тебе и желающие стать учениками, и зеваки, и немногочисленное начальство (многочисленным Имтум тогда ещё не обзавёлся). Серафим тогда припозднился чуток. Не сумел в первые ряды пробиться, но не растерялся. Заплатил продавцу кваса и на бочку его, что на телеге стояла, взобрался, дабы хорошенько колдунов разглядеть.
Как время подошло, вышли просветлённые из высоких дверей, и сразу толпа криком восторженным ахнула. «Точно царскую семью встречают», – подумал Серафим. А царственность в просветлённых была. Аккуратно причёсанные, с подстриженными бородами, в ладно сшитой одёжке. Золота и каменьев Серафим не разглядел, но по всему видно, что за наряды дорого уплачено. А стать-то, стать какая.
Один из просветлённых говорить взялся. Чернявый такой; кафтан на нём занятный был. Лиловый, тонкий, без рукавов, пуговиц и тесёмок нет, зато до пят. Так вот, как этот чернявый заговорил, на всю площадь его слышно стало. Голоса поутихли; почихивает, покашливать кто, а меж собой ни словечка – внемлют все.
Говорил кудесник недолго. Сказал лишь, что с сего дня поутру будут выходить просветлённые из башни и расспрашивать пришедших юношей. О чём, не сказал, это, видать, каждый сам узнать должен. Кто понравится, тем испытание назначат, а остальные могут домой возвращаться. В груди у Серафима запылало – а ну как недостоин окажется, вот сраму-то. Но предаваться слабостям и пустым думам Серафим не любил. Отогнал от себя боязнь и к Коротаю вернулся радостный, воображая, как так же будет являться пред народом.
Только в первую седмицу пробиться к просветлённым не вышло. Серафим бы сумел, да торопился не особо: предчувствие его терзало нехорошее. Приходил по утрам к башне, на просветлённых глядел, на юношей, что с ними разговор вели, а после к Коротаю возвращался.
Да только не всё же от страха своего зайцем бегать. И до Серафима черёд дошёл. Обратился к нему не тот чернявый, что улыбался много и говорил ладно, другой. Взгляд суровый, сухой, соломенная борода клином, сединой поблёскивает, а голос звучный, гулкий, эхом до самого сердца докатывается.
Вопросы просветлённый задавал разные: кто таков и откуда приехал, какому ремеслу обучен, много ли умеет, читать-писать знает ли как. Серафим не в шутку взволновался, но обманывать не посмел. Какого рода-племени сказал, как о просветлённых узнал, поведал, из ремёсел назвал скряжничество, да что обувку маленько шить обучился, упомянул, что на земле работник хороший, а вот с грамотностью беда. Сколько Серафим в просветлённого не вглядывался, ничего по его лицу прочитать не сумел. А как просветлённый последний вопрос задал, Серафима аж оторопь взяла. Что бы, мол, Серафим сделал, кабы Богу уподобился. Негоже это себя с Создателем сравнивать, только куда денешься, коли отвечать просят. «Ежели б я Богу мог уподобиться, то от воли Его не отступил». На том и закончили. Велел просветлённый ещё раз приходить, когда день большого испытания назначат.
Серафим тогда и не помнил, как до Коротаева дома дошёл. То радость его обуревала, то страх ледяной рукой за душу хватал. Справится ли, сумеет?
Серафим поймал себя на том, что стоит у окна, смотрит вдаль и улыбается. Солнце медленно выползало на небо, и пора было писать наставления для последователей. Уж коли решился память о себе оставить, нечего отступать да лени предаваться.
Глава 7. Жильцы с приветом
Отступать было некуда. Низ лестницы тонул в темноте, и только арка наверху приветливо светилась. Леся остановилась и осторожно посмотрела вниз. Лишённый света зал вместе с очертаниями потерял и очарование. Осталось лишь прежнее величие: зал казался бездонным и пугающим. Смелость, и без того изменявшая Лесе, окончательно исчезла. Хотелось бежать прочь. Но далеко ли убежишь по такой дороге?
– Долго будешь ещё там ты? – позвал уже знакомый весёлый голос.
«Сейчас. Только придумаю, как выбраться, не поломав шеи», – ответила про себя Леся и испугалась, вдруг просветлённые понимают человека без слов. К Лесиному облегчению, больше просветлённый ничего не сказал. «Хуже вряд ли станет», – преодолевая очередную ступень, попробовала подбодрить себя Леся и сама же невесело улыбнулась. В последнее время она часто думала, что хуже некуда, и всё-таки «хуже» не переставало её удивлять.
Остановившись на крохотной площадке перед аркой, Леся заглянула внутрь. За аркой начинался узкий проход, уводивших влево вдоль стены. «Откуда только у просветлённых такая любовь кругами водить?» – язвила про себя Леся, стремясь растормошить в душе храбрость.
Шагов через пятнадцать пугающая своей белизной и немыслимой высотой стен галерея завершилась приоткрытой дверью. Леся сразу приметила фигурную ручку из ярко-зелёного полупрозрачного камня. Вот теперь верилось, что за дверью обитали просветлённые. Леся слегка толкнула не до конца открытую дверь и шагнула… не сразу поняла куда. Мальчишка не старше её одноклассников выскочил навстречу. Всё, что Леся успела заметить, – это чёрный, спадающий на лоб чуб и красные языки пламени, нарисованные на широком лице.
– Указательный, пришла, наконец, ты! – воскликнул расписной. – Вблизи посмотреть не терпелось на тебя никак.
– Как будто не насмотришься, – проворчал девчачий голос откуда-то из-за спины расписного.
Леся, ошарашенно смотревшая на мальчишку, перевела взгляд и поискала обладательницу недовольного голоска. Быстро найти девочку не получилось. Справа от двери открывалось широкое пространство такого же, как внизу, круглого зала, только здесь всё пестрело мебелью и многочисленными вещами. Девочка обнаружилась у левой, ближней к Лесе, стены: сидела за широким столом, уставленным стопками книг, которые мешали разглядеть ворчунью как следует. Худые узкие плечики, маленький рост и русые волосы, собранные в две жидкие косы, создали в Лесином воображении образ слабого больного ребёнка.
– Проявить уважения больше к старшим могла бы, Мизинец, ты. Приветствовать выйди хоть, – обратился расписной к девочке.
– Не называй меня так! – взвизгнула девчонка и резко повернулась.
Леся беззвучно ахнула. Как она и предполагала, девочка оказалась сущим ребёнком, но какое-то подобие безжалостности уже залегло в её чертах, а вызов во взгляде леденил кровь. Впечатление было отталкивающим. Только тёмные круги у глаз и землянистый цвет лица смягчили Лесино сердце. Леся видела таких же заморённых и потемневших от тягот жизни детей у бродяг, появлявшихся иногда на улицах Имтума.
– И ты чтобы меня так не называла! – направила на Лесю тощий палец Малышка, как мгновенно нарекла девочку Леся. – Моё имя – Вера. Запомнила?
Выплюнув предупреждение, девчонка, не дожидаясь ответа, вновь спряталась за стопкой книг. Леся перевела удивлённый взгляд на расписного.
– Внимания не обращай, привыкает тяжело к людям новым она, – понизив голос, пояснил мальчишка.
Наконец, за ярким рисунком Леся разглядела того, кто позвал её наверх. Выше Леси на полголовы, широкоплечий, смуглый. Чёрные густые волосы слегка вьются, брови широкие, глаза живые тёмные, нос длинный и прямой, губы растянуты в настороженной улыбке.
– Ка̀ма я, – представился расписной.
Приложив руку к груди, он сдержанно поклонился. При этом его смеющиеся глаза смотрели прямо на Лесю, что показалось ей неприличным, и всё-таки она ответила:
– А я…
– Олесия, знаю. Но любишь не сильно, когда зовут так, просишь, Лесей звали чтоб.
Всё, начиная от внешнего вида, заканчивая поведением и словами, казалось Лесе насмешкой. Очевидно, заметив неудовольствие, Кама быстро сменил приветственную позу на более естественную и без улыбки шепнул:
– Не знать не могу я, выбрал сам же.
Голова у Леси шла кру́гом. Ещё вчера она не верила в существование просветлённых, но шар заставил её усомниться. И вот теперь, когда она пришла поговорить с колдунами, её встретила парочка странных детей. На мгновение Лесе подумалось, что ребята бездомные. Забрались в пустующую башню и живут здесь. Но неужели башня так запросто впустила их? Как и зачем?
Всё происходящее было столь необычным, что больше смахивало на сон. Леся постаралась не обращать внимания на то, что Кама стоит слишком близко и смотрит слишком пристально, и ещё раз пробежалась глазами по окружающему пространству. Просторная круглая комната явно повторяла очертания зала внизу. По стенам стояли столы, стулья, буфет, пара шкафов – все предметы украшены резьбой, но довольно простой, будто сделанной деревенским мастером. Высокие и удивительно широкие окна совсем не походили на бойницы. Они давали много света. Слишком много для раннего утра. В простенках между ними находились скрытые от глаз закутки, со всех сторон закрытые цветными занавесями выше человеческого роста. Леся насчитала таких потайных уголков пять. Центр зала оставался пустым и был украшен красным ковром внушительных размеров с вытканными деревьями, цветами и лесными животными. Леся подняла голову, ожидая увидеть не менее величавую люстру, густо утыканную свечами, но обнаружила огромное, как зимнее поле, пространство с мелкой и крупной лепниной на тему ягод и плодов.
Леся ещё раз посмотрела на ребят и окончательно решила, что черноволосый Кама и худощавая Вера – случайные гости в этом удивительном месте. Если зал дышал колдовством и загадками, то в ребятах ничего тайного, кроме их нахождения в башне, не находилось.
– Любовалась довольно? – обратился к Лесе Кама. – Интересное не самое здесь. Где чудеса настоящие, пойдём, покажу тебе, – то, насколько быстро и неверно мальчишка произносил слова, путало Лесю. Неприятно отяжелевшим умом она с трудом поспевала за речью расписного.
– Не надо, – вяло отозвалась Леся, когда сообразила, что её зовут осматривать башню. Общение с сумасшедшими к добру не приведёт, так можно и самой свихнуться. – Я принесла шар. Он из окна выпал, – объяснилась Леся, копаясь в сумке.
Кама засмеялся, выставляя напоказ крупные белые зубы:
– Выпал! Вылетел, так скажи. И к тебе прямо.
Леся не нашла ничего смешного в оговорке, но, чтобы не завязывать спор, быстро согласилась:
– Хорошо, вылетел. Вот он, – Леся вынула из сумки шар, вновь приятно холодивший и оттягивающий руку. – Возьмите. А мне на занятия нужно. Нельзя опаздывать.
– Не опоздаешь, – вновь подала голос девчонка, – теперь ты вообще никуда не опоздаешь.
«И эта туда же, – Леся внутренне съёжилась от издёвки, прозвучавшей в словах Малышки, но виду не подала. – Говорит какими-то загадками, как её брат». Хотя дети внешне не имели ничего общего, для удобства Леся окрестила их братом и сестрой. Очевидно, препираться с этими ребятами смысла не было, поэтому Леся прошла через зал, положила шар на длинный пустующий стол и направилась обратно к двери с зелёной ручкой. Ну его, это колдовство, и без него как-нибудь разобраться можно.
– Нет-нет, бери ты, – попытался остановить Лесю Кама, преграждая дорогу. – Шар твой это. Свои есть у нас. Смотри вот, – он вынул из кармана широких чёрных штанов ещё один шар.
На мгновение Леся растерялась, но быстро собралась с мыслями: «Не разговаривать, сделать как хотела. Шар оставила и ухожу». Она попыталась обогнуть расписного, закрывшего проход в галерею, но мальчишка так разволновался, что чуть не схватил Лесю за запястье. Леся вовремя отдёрнула руку и отошла на шаг назад. «Точно ненормальный. От таких, как эти двое, нужно держаться подальше, – злилась Леся. – Как выберусь, сообщу, куда нужно». Она ещё не знала, что предпримет, но готова была ко всему: понадобится, толкнёт расписного и сбежит. Нестройные мысли прервал ехидный голос Малышки:
– Матвей, твой выход.
– Нет-нет-нет, – затараторил Кама. Он смотрел на Лесю преданным, извиняющимся и даже умоляющим взглядом, будто от Леси зависело, что произойдёт дальше.
Страх, охвативший Каму, перекинулся на Лесю, и она резко развернулась, представляя, как на неё надвигается огромный пёс с раскрытой пастью и капающей с клыков слюной. У этих чокнутых хватит ума спустить собаку, чтобы их «игрушка» не сбежала.
Шорох послышался справа, где начинался выступ стены, очерчивающий галерею. Вылинялая жёлтая занавеска одного из дальних закутков качнулась. Леся забыла, как дышать. Занавеска отъехала в сторону, и вместо пса-великана из-за неё вынырнул юноша в белой рубахе и блёклых синих штанах. Леся сразу отметила, что юноша старше остальных. Это было видно и по росту, и по спокойствию, написанному на лице, и по неспешности, с которой Матвей шёл по залу. Имя как-то само вскочило в голову и сразу закрепилось. Леся неотрывно следила, как колышутся при каждом шаге льняные волосы, свободно спадающие ниже плеч.
– Доброе утро, – негромко поздоровался Матвей, после чего низко поклонился и добавил. – Добро пожаловать.
Леся замерла. Задумчивый взгляд и отдающийся в самих глубинах голос нехорошо подействовали на ней. «Вот и мой черёд», – поняла она. По рассказам девчонок, Леся знала, что чувствуешь, когда влюбляешься.
– Сожалею. Кама не сумел вызвать доверия, – сказал Матвей, подходя ближе. – Но ты должна увидеть.
Когда Матвей оказался рядом, вдоль спины у Леси побежали мурашки. Не отдавая себе отчёта, Леся последовала за новым знакомым. Он остановился у дверей. Ту, что вела в галерею, Леся знала, две другие располагались на внешней стене и были закрыты.
– Открой, Олесия, – Матвей указал на дверь с вырезанными на выпуклых вставках звёздами. – Поймёшь.
– Леся, – не задумываясь, поправила Леся. Она внимательно изучала тонко вырезанный по дереву рисунок неба и не могла оторваться.
Кама стоял за спиной и шипел как кот, которому отдавили хвост:
– Подарок это мой был. Но Большой ведь Большой у нас. На себя берёт всегда всё он.
Леся взглянула на Матвея. Он оставался спокоен, словно сказанное его не касалось. Матвей не смотрел на Лесю, его взгляд был направлен на дверь, и будто куда-то за неё. Полуулыбка, тронувшая уголки губ, послужила Лесе знаком. Леся сделала шаг к двери, крепко обхватила изогнутую ручку и потянула вниз и на себя.
Холодный порыв воздуха должен был ударить в грудь, а вид на Имтум с высоты – захватить дух. Но вместо имтумской площади перед Лесей предстала степь с мерно качающимися на ветру редкими колосками диких трав и дальние горы, загораживающие красную полосу рассвета.
– Входи, – подсказал Матвей. – Мы подождём.
Очарованная видом, Леся перешагнула через порог. Как только она оказалась внутри, солнце резво вскарабкалось на небо и принялось щедро разливать живительное тепло. Степь поросла густой сочной травой и деревьями с богатыми кронами. Ещё через несколько шагов их зелёные ветви, как в шали, укутались в белый цветочный покров – яблони зацвели. Леся шла по саду и сча́стливо улыбалась, прислушиваясь к щебету недавно проснувшихся птиц. Вскоре она заметила, что изменилась сама: серый салоп и синее школьное платье превратились в лёгкий светлый наряд, распущенные волосы заплелись в косу, лоскутная сумка стала корзинкой с цветами.
Леся обернулась. В дверном проёме по-прежнему стояли Матвей и Кама. Матвей смотрел одобряюще, Кама лучился радостью. Леся улыбнулась в ответ. Колдовство, без сомнения, колдовство. Она ошиблась. Просветлённые живы. Только почему они так молоды?
Нагулявшись по саду, Леся вернулась в зал. Платье, сумка и волосы сразу стали прежними. Леся повернулась, но чудесная дверь уже была закрыта.
– Что там? – спросила Леся, указывая на соседнюю.
– Обо всём по порядку, – сказал Матвей.
– Значит, вы просветлённые? – спросила Леся, ругая себя за глупость, ведь и так ясно.
– И да. И нет, – ответил Матвей.
Кама вытащил шар, прикрыл на мгновение глаза, и рисунок на его лице будто втянулся в кожу, зато голову украсил венок из ромашек. От удивления Леся приоткрыла рот. Заметив это, Кама белозубо улыбнулся.
– Теперь, Указательный, с нами будешь ты, – радостно произнёс он.
Леся заволновалась:
– Что ты хочешь сказать?
– Он хочет сказать, – влезла в разговор Малышка, – что теперь ты одна из нас. А по его теории Пятерни ты – Указательный палец.
– Пятерни, – бессмысленно повторила Леся звучное слово. Она не переставала поражаться нашедшему на неё тупоумию.
– Верно, нас пятеро, – пояснил Матвей. – Катарина, покажись уже, – обратился он к кому-то, глядя в противоположный конец зала.
Бордовая бархатная занавеска в среднем простенке отдёрнулась, пропуская в зал даму. Очень молодую, но всё-таки даму, здесь Леся ошибиться не могла. Строгая осанка, надменное выражение лица, богатое платье тёмного фиолетового цвета и мелкой бежевой вышивкой на рукавах, забранные наверх волосы с ниспадающими у висков туго закрученными локонами. Девушка слегка двинула уголком рта, изображая улыбку.
– Достаточно? – спросила незнакомка. На Лесю она даже не взглянула, говорила исключительно с Матвеем.
– Достаточно, – кивнул Матвей, и девушка скрылась за портьерой.
Леся приросла к полу. Избыток событий мешал соображать, и приходилось подхлёстывать себя, чтобы мыслить быстрее. Итак, башня заколдована и может меняться. Людей в ней вместе с Лесей пятеро. Своеобразный Кама дал им имена по названию пальцев руки. Девочки не горят желанием общаться и, кажется, предпочли бы, чтобы Леси здесь не было. Матвей бесподобен. Если судить по тому, что сотворил Кама, все эти люди – просветлённые. Но почему они считают, что Леся должна остаться с ними?
Дышать стало трудно. Нужно было остудить голову. На воздух, на холодный осенний воздух!
– Мне нужно выйти, – прошептала Леся и пошла к галерее, ведущей на лестницу.
– Отсюда нельзя выйти, – раздался из-за портьеры голос Катарины. – Пора сказать об этом.
– Не надо, Кат, – мягко оборвал Матвей.
Леся не стала ждать окончания разговора, проскользнула в галерею, и, не помня себя, уже бежала вниз по каменным ступеням в кромешной тьме. Одной рукой скользила по шершавой стене, другой крепко сжимала ручку сумки. Голова немного кружилась от волнения, темноты и быстрого бега. Но ни страх запнуться, ни недомогание не могли остановить Лесю. Она слышала, как спорят наверху голоса. «Дальше, дальше от них», – твердила Леся в такт собственным шагам.
Лестница никак не кончалась. Лесе стало казаться, что она заколдована. Что, если башня превратила спуск в лабиринт? Слуху стали мерещиться шорохи и протяжные вздохи. Но стоило ноге нащупать каменную плиту без выступа, как наваждение спало, и осталась только темнота. Поругав себя за трусость, Леся выставила руки вперёд и осторожно пошла по прямой, рассчитывая наткнуться на дверь.
Направление оказалось верным: пальцы коснулись деревянной поверхности, и на душе потеплело. Леся обшарила шов между створками в поисках засова, но ничего не нашла. Потом поводила руками, ища ручку. Её тоже не обнаружила. Разозлившись, Леся раз и другой толкнула дверь, хотя прекрасно помнила, что створки раскрываются внутрь. Дверь, как вчера, издала безразличный звук и смолкла. Лесю затрясло в ознобе: её не выпустят отсюда.
Увлечённая борьбой с дверьми, она не увидела появившийся у потолка огонёк, который, повторяя контур стен, плавно спустился и теперь трепетал у неё за спиной. Заметив, наконец, что стало светлее, Леся обернулась. Кама со свечой в руке сидел на нижней ступени и молча взирал на Лесины попытки пробить себе путь наружу. Прежняя весёлость расписного сменилась каким-то скорбным выражением. Хотя, наверное, так казалось из-за резких теней.
Леся подошла немного ближе и приказала дрожащим голосом:
– Выпусти меня немедля! Меня ждут в школе и дома. Если так нужно, я вернусь позже. А сейчас я хочу уйти. Я уже отдала вам шар. Выпусти меня, – Кама не торопился отвечать. – Разве я многого прошу? – почти всхлипнула Леся, чувствуя, что теряет самообладание.
– Невозможное просишь ты, – грустно ответил Кама.
– Я что, пленница? – голос вовсю звенел приближающимися рыданиями.
– Не ты только, Указательный. Пленники все мы. Наверх идём, темно очень, бывать не люблю здесь.
Кама встал и не спеша начал подниматься по ведущим вдоль стены ступеням. Леся беспомощно оглянулась на дверь без петель и ручек и, не позволяя отчаянию взять верх, покорно поплелась следом за огоньком, сулившим надежду.
