Карин Кнайсль
Реквием по Европе
Европейцы за пределами Европы и колониализм
«Европа» – замечательное слово. В Восточном Средиземноморье оно звучит как обещание. Для ливанца, который эмигрирует, потому что такова традиция, и содержит на свои денежные переводы большую семью, Европа почти всегда – Франция или Германия. О культурных противоречиях и падении уровня жизни даже ливанский средний класс не знает практически ничего. Точно так же дела обстоят и в Северной Африке.
Колонизировать мир начали европейцы, а последствия этого и по сей день ощущаются в жизни всех порабощенных ими народов. Историки вновь и вновь задаются вопросом, как такие маленькие страны – Англия, Португалия, Голландия – смогли присвоить полмира? Это было рискованное многоцелевое предприятие, преследовавшее просветительские, коммерческие – жажда золота и серебра – и прежде всего политические цели. А кроме того, они были одержимы покорением морей.
Историки часто вспоминают легендарное уничтожение китайского военного флота под командованием адмирала Чжэн Хэ, когда при императоре Юнлэ великолепные мощные корабли были затоплены или брошены гнить в ветшающих гаванях. Отвлекся ли Пекин на другие войны, или то было сознательное неприятие Срединной империей всего остального мира? Незадолго до того, как Китай отказался от океанских плаваний, моря стали осваивать немногочисленные мореходы из итальянских городов-государств наподобие Генуи или Венеции или из крохотных стран вроде Португалии и Голландии. Отныне мир принадлежал им. Английский мореплаватель и политик Уолтер Рэли (1552–1618) одним из первых сформулировал новую доктрину: «Кто владеет морем, владеет торговлей, а тот, кто правит мировой торговлей, у того все богатства мира, а следовательно, и весь мир» («…whosoever commands the sea commands the trade, whosoever commands the trade of the world commands the riches of the world, and consequently the world itself»). И речь тут не только о военных кораблях. Контейнеровозы, которые первыми стали использовать европейские и американские фирмы, заложили в 1960-е гг. основу современной глобализации. А теперь они принадлежат китайским компаниям, которые контролируют порядка 90 процентов рынка контейнерных перевозок.
До этого мировую торговлю и центры влияния определяло военно-морское превосходство европейцев. Германия опоздала к началу гонки за ресурсами и включилась в нее лишь с 1870-х гг., но после поражения в 1918 г. была вынуждена снова из нее выйти. Раздробленная Германия, образованная по федеративному принципу, никогда не имела глобального влияния. Мировое лидерство в экспорте – просто цифры, с 1945 г. она не могла конкурировать за идеи с другими действительно влиятельными странами. Из-за отсутствия дипломатических традиций в Германии всегда преобладало провинциальное мышление. Эталоном национальной идентичности стала немецкая марка. Она стала проводником влияния, поскольку марка была параллельной валютой в бывшей Югославии, а после ее распада способствовала поддержанию идентичности, ведь немецкий язык и литература уже давно утратили эту функцию. Германия не была культурной державой, сопоставимой с Францией, и не располагала внушающим восхищение наследием; напротив, после 1945 г. сознание многих немцев рухнуло под бременем истории.
Благодаря колониализму другие страны, например, маленькие соседки Германии Голландия и Бельгия, завоевали уважение во всем мире и уверенно участвовали в решении глобальных политических вопросов; в советах ЕС это чувствуется и сегодня. Немцы эмигрировали или восстанавливали разрушенную родину, такие выдающиеся личности, как Ганс-Дитрих Геншер или Гельмут Шмидт, сидели за одним столом с великими современниками. В остальном же Германия была занята главным образом собой. В условиях коллективного страха перед изменением климата все большую популярность приобретают концепции полного самоограничения. Отгородившись иллюзорным забором из солнечных батарей на крыше, велосипедами и экологически чистыми овощами, миллионы немцев и австрийцев верят, что самообеспечение возможно. Они намеренно не замечают, что киберпространство также требует надежного энергоснабжения и что электрические велосипеды делают из материалов, которые в Германии не производятся. Общества во Франции и Великобритании совершенно иные. Они по-разному относятся к техническим достижениям, например, к атомной энергии. Колониальное наследие играет в этом не меньшую роль, чем многие другие главы истории.
Колониализм стал господствующей в мире формой цивилизации. Термин «цивилизация» используется исключительно в единственном числе, поскольку за покоренными «варварами» не признавалось права ни на человечность, ни на культуру. В некотором смысле скандальное эссе Самюэля Хантингтона, опубликованное летом 1993 г. в специализированном издании «Foreign Affairs» («Иностранные дела») под названием «Столкновение цивилизаций», стало шагом вперед: термин использовался во множественном числе, так как теперь обсуждалось столкновение нескольких равноправных цивилизаций. До этого стандарт миру задавала единственная подлинная европейская цивилизация английских, французских или испанских оккупантов. Термин «Европа» касался исключительно военно-морских и, соответственно, колониальных держав. Таким образом, существовала только одна высшая цивилизация, остальной же мир следовало покорить, его следовало «цивилизовать». Под этим понимались извращаемое долгие годы христианство и новая европейская рациональность.
В Латинской Америке, где началась эта великодержавно-политическая авантюра, первые захватчики считали себя прежде всего стоящими на высшей ступени христианами, получившими законное право подчинять местное население и лишать его чести и достоинства. Волны иммиграции в последующие века превратили европейцев в диаспору перемещенных лиц, которые образовывали зачастую очень сегрегированные сообщества по причине бегства от насилия (например, евреи и политические беженцы 1930-х гг.) или в поисках лучших угодий (в случае с многочисленными немецкими фермерами). Если вы вхожи в круги художественной интеллигенции Чили или Аргентины, вы, вероятно, сталкивались с прекрасно сохранившимся европейским культурным наследием – пианино и комодами, библиотеками и посудой. Мебель совершила нелегкий переезд на новый континент и стала не только утварью, но и напоминанием об утраченной Европе. Музей иммигрантов, который я однажды посетила на юге Чили, произвел на меня глубокое впечатление. Чего только ни брали с собой люди, чтобы начать новую жизнь в пампасах! Они хотели научить своих детей играть на фортепиано, заниматься народными танцами и жить в маленькой Европе. Родной язык тоже сохранялся и передавался по наследству, в отличие от других стран, куда устремлялись потоки эмигрантов, таких как Канада, США или Австралия.
Особый духовный аспект глубинных переплетений истории Латинской Америки и истории европейских стран, родом из которых были переселенцы, отразился в юриспруденции, особенно в международном праве. В Международный суд, входящий в систему Организации Объединенных Наций, регулярно поступали обращения по поводу разрешения территориальных конфликтов между латиноамериканскими государствами. Если вы ищете серьезную литературу по международному праву, рекомендую вам авторов из этих стран, потому что в пору нестроений именно юриспруденция сумела сохранить хрупкую государственную структуру. Я убедилась в этом на примерах Колумбии и Эквадора: с юристами из этих стран я дружу уже несколько десятков лет.
Что касается коренного населения, то социальный и экономический разрыв был и остается значительным. Однако ассимиляция и даже перевоспитание первых иммигрантов после разрушительных столкновений на начальном этапе не проходили по схеме, которую церковные и светские власти разработали на севере континента: там коренное население было либо уничтожено, либо заперто в резервациях. К тому же на севере существовало рабство, с ним американцы расстались с трудом. Для этого потребовалась кровопролитная война.
Просвещение ознаменовало начало переосмысления колониализма и рабства. Одним из первых был философ Мишель де Монтень, основатель критического мышления, скептик по определению. О нем говорят: какое горе, что в Германии не было Монтеня, и какое счастье, что он стоял у истоков французского Нового времени. Это меткое описание глубокого интеллектуального разрыва, который всегда существовал между Германией и Францией. Именно Монтень в своем эссе «Каннибалы» (1580) осудил и заклеймил европейских колонизаторов. Подобная свобода мысли 650 лет спустя никак не вписывается в рамки политкорректного мышления.
Таким образом, европейские державы импортировали сырье и рабов и экспортировали излишки озлобленной молодежи, покидавшей свои страны по политическим или экономическим причинам. Колонии позволяли правительствам европейских стран избавиться от части своего населения, так сказать, упорядоченным способом. Тот, кто вступил в конфликт с законом на родине, делал карьеру за границей, пользуясь своей пассионарностью. В книге «Тестостерон. Политика. Власть» я написала о роли тестостерона в политических потрясениях, основываясь на беспорядках 2011 г. в арабском мире[12]. Опираясь на исследования в области эндокринологии и исторические факты, я объяснила, каким образом уровень тестостерона влияет на поведение человека и его способность правильно оценивать опасность своего участия в таких событиях, как восстание, крестовый поход или война. Юноши хватаются за оружие, а женщины даже в юном возрасте задумываются о возможных последствиях и избегают лишней опасности.
Эти разгневанные молодые люди, безусловно, сыграли свою роль в колониальной истории Европы. «Сорок восьмые», то есть революционеры 1848 г., стали скандально знаменитыми. За поражением общеевропейских буржуазных революций, в которых участвовали также рабочие и крестьяне, последовала массовая эмиграция в Северную Америку. В основном то были революционеры-одиночки, они стали печально известны в США как «сорок восьмые», поскольку использовали свою решительность и боевой опыт в американской Гражданской войне начиная с 1861 г. Избыток разгневанных молодых мужчин в США, стране иммигрантов, превратил Дикий Запад в далеко не самое романтичное место.
С учетом миграционных потоков с юга на север начиная с 1980-х гг. лента истории определенным образом перематывается в обратную сторону. Молодые люди, которым из-за безработицы нечего ждать на родине, ищут свою судьбу в Европе и готовы преодолевать любые препятствия. Миграционный вопрос регулярно раздирает ЕС на части вот уже почти 30 лет. Начиная с так называемого Барселонского процесса в декабре 1995 г. европейские правительства пытались отгородиться от потенциальных иммигрантов. Эти усилия провалились задолго до первого крупного кризиса беженцев в 2015 г. Но насколько перспективна такая Европа, если государство всеобщего благосостояния больше не работает, а свободы, на которые мы уповали, исчезают?
Общество, в котором нет согласия
С 1970-х гг. «банлье», как называют французские пригороды, регулярно «вспыхивают». Особенно ожесточенным было насилие осенью 2005 г., а спустя почти двадцать лет все, и полиция, и молодежь, стали еще более агрессивны. Несмотря на то, что из-за волнений Франция регулярно попадает в заголовки международной прессы, в подобных беспорядках виноваты не только власти. Это глубинное противоречие, которое потрясает французское общество до самых его основ. И все же миграция и интеграция регулируются во Франции лучше, чем в Германии или Австрии.
Франция практикует модель ассимиляции, то есть абсолютной адаптации к республиканской модели жизни. Она работает в случае поколений иммигрантов как с Востока, например, русских и поляков, так и с Запада, например, испанцев и португальцев. Стать французом относительно просто: нужно говорить по-французски и быть приверженным идеалам Республики, таким как четкое разграничение политики и религии (например, запрет на ношение головного платка в общественных местах). В государственных учреждениях или больницах Франции вы никогда не увидите табличек ни на каких языках, кроме французского. Языковой проблемы, которая так затрудняет интеграцию, особенно в Германии и Австрии, во Франции не существует. Иммиграционные центры от Вены до Берлина финансируют переводчиков, тем не менее в венских больницах все объявления продублированы на арабском, турецком и других языках. Коммуникация ущербна уже на языковом уровне, чего нельзя сказать о Франции. Полицейские и участники уличных беспорядков орут друг на друга по-французски, здесь нет той безъязыкости, которая грозит подорвать социальную политику и национальную безопасность в Швеции или Германии.
Большинство иммигрантов во Франции – выходцы из бывших колоний на Африканском континенте, там люди говорят по-французски. Алжир был французской территорией вплоть до 1961 г. Миграция во Францию шла волнами. Важным этапом стала Алжирская война, когда сотни тысяч арабов бежали после обретения страной независимости, например, потому что сотрудничали с французскими властями. Политическая эмиграция поэтов и интеллектуалов в 1970-х и 1980-х гг. все больше превращалась в экономическую миграцию, подпитываемую демографическим давлением и контрабандой в Средиземноморском регионе.
При помощи так называемого Барселонского процесса в 1995 г. Франция, в частности, хотела положить конец неконтролируемой иммиграции и вместе с Италией и Испанией инициировала ряд соглашений об ассоциации между ЕС и странами Южного и Восточного Средиземноморья, чтобы инвестициями удержать людей на родине. Эти программы провалились, а в некоторых случаях даже привели к росту социального неравенства. Арабские беспорядки 2011 г. вызвали новые волны миграции, особенно после того, как бывшие «партнеры» по контролю над путями бегства из Северной Африки, такие как ливийский лидер Муаммар Каддафи, были уничтожены французскими военными из соображений якобы гуманности.
Несмотря на все проблемы, с которыми сталкиваются третье и четвертое поколения иммигрантов, французское государство всеобщего благосостояния дает им возможность социального роста. Уровень государственного образования лучше, чем в немецкоязычных странах, где в городских начальных школах родной язык для более чем 90 процентов детей – не немецкий. Я сама получала высшее образование во Франции и познакомилась с меритократической системой образования и управления, которой в Австрии нет. Продвижение по карьерной лестнице возможно, потому что система по-прежнему основана больше на способностях, чем на знаниях. Австрия и Ливан похожи в том, что касается непрозрачных тендерных процедур и связей между администрацией и определенными влиятельными группировками. Я допускаю такую параллель, поскольку знакома с обеими административными системами.
В абсолютном выражении ситуация во Франции также лучше, чем, например, в Австрии. Доля людей, не родившихся во Франции, уже много лет держится на уровне 10 процентов. В Австрии этот показатель вырос с 13 процентов в 2015-м до более чем 20 процентов на сегодняшний день. Мощная волна иммиграции 2015–2016 гг. затронула Германию, скандинавские страны и Австрию из-за их систем социального обеспечения, а Франция в ту пору страной массовой иммиграции не являлась.
Террористические атаки, особенно в 2013 г. («Батаклан» в Париже) и 2016 г. (Ницца), привели к серьезным потрясениям. Было объявлено чрезвычайное положение, которое продлилось несколько лет. Однако ни терроризм, ни массовые изнасилования, ни нападения с ножом на младенцев в колясках, как, например, в Анси в мае 2023 г., никогда не приводили к восстанию французов против своих новых соотечественников-иммигрантов.
Летом 2023 г. почти по тому же сценарию прокатилась еще одна волна насилия, направленная против учреждений Республики, от школ до муниципальных организаций. Поводом вновь послужила конфронтация между французскими полицейскими и молодыми людьми арабского происхождения. Не в первый и не в последний раз во Франции в течение нескольких дней поджигали автомобили и магазины. Средний возраст арестованных в июне 2023 г. составлял от 13 до 17 лет. Уровень мародерства был близок к тому вандализму, которому неделями предавалась протестующая молодежь осенью 2005 г. Теперь же подобное было устроено новым поколением ожесточенных молодых людей, которых побудили к этому жесткие ковидные органичения и последствия экономического кризиса. Их перспективы еще менее отрадны, чем у демонстрантов двадцать лет назад.
И все же Франция справляется с интеграцией миллионов иммигрантов из своих бывших колоний гораздо лучше, чем Германия, Скандинавия или Австрия, потому что язык, о котором много говорят как о критерии интеграции, во Франции – не главная проблема. В то же время это показывает, что владение языком не решает многих проблем, от которых страдает общество в ЕС.
Швейцарский писатель Макс Фриш сказал в 1965 г., когда произошли первые воссоединения семей: «Мы звали рабочих, а пришли люди». Следующие поколения приживались по-разному. Хотя о Франции говорят больше всего, Германии, Швеции и Австрии придется намного тяжелее из-за того, что происходит с их демографией.
И речь здесь не только об уличном насилии, особенно о нападениях на женщин, так называемых убийствах чести, которые происходят почти еженедельно. Демографические изменения в обществе, о которых часто говорят сторонники неконтролируемой иммиграции, выдавая их за многообразие и культурное обогащение, приводят к социально-политическим сдвигам. После достижения критической массы интеграция утрачивает важность. Начиная с детского сада и заканчивая супермаркетом и медицинским обслуживанием, люди могут существовать изолированно в рамках соответствующей диаспоры и не участвовать в общественной жизни. Как обществу в широком смысле слова сосуществовать с параллельными сообществами? В исключительной ситуации, если, например, рухнет снабжение основными товарами и услугами, все ли добровольно сплотятся в подобных крайне уязвимых обществах? Или же те, кто живет большими семьями, будут иметь преимущество перед множеством одиночек, не обязательно пожилого возраста?
Демография неизменна точно так же, как география. Политические и экономические системы можно легко изменить в течение одного дня. А вот структура населения – совсем иное дело. И демография – одна из многих причин раскола, потому что речь уже давно не о пенсионном обеспечении и необходимости иммиграции. Речь – о сплоченности общества и о том, как оно живет со своим европейским наследием.
За 17 месяцев, проведенных в Ливане, я успела соскучиться по Европе. Для меня Европа – это поход на концерт, прогулка по парку и интересная беседа. Все это я вновь обрела в Санкт-Петербурге, где есть и Париж, и Венеция, и Амстердам, и русское приволье. Это чудо архитектуры и воли к жизни – один из самых красивых мегаполисов Европы. Сколько всего пережил этот город! Самая мрачная глава – это, несомненно, блокада Ленинграда, когда солдаты немецкого вермахта почти на 1000 дней отрезали город от снабжения, и не менее миллиона жителей умерли страшной смертью. Те, кто не умер, выживали, питаясь крысами, а то и человечиной. Это был ад на земле. Один из выживших – 91-летний дирижер Владимир Федосеев, много лет дирижировавший Венским симфоническим оркестром. Но теперь ему это запрещено, так как он продолжает давать концерты в России. Из-за войны на Украине Австрия замалчивает все прошлые преступления против деятелей искусства и просто людей и не стыдится запрещать русских – даже тех, кому много лет назад пришлось заплатить кровью за чужие военные преступления.
За всю свою жизнь в Австрии я лишь однажды видела по телевидению документальную передачу о блокаде Ленинграда; ни в школе, ни после нее я не слышала об этом преступлении гитлеровского вермахта. Иначе дело обстоит с не менее страшными событиями Холокоста или восстания в варшавском гетто. Победа над национал-социализмом преподносилась нам в школе как победа армии США. Роль Советского Союза преуменьшалась, особенно в Австрии, из-за множества личных переживаний во время оккупации союзниками в 1945–1955 гг. У каждой семьи была своя история, передаваемая из поколения в поколение. Я родилась в 1965 г. и выросла на таких рассказах.
Похоже, что европейская история цинично переписывается, на этот раз – в контексте противостояния с Россией. Грозный Восток был для Европы постоянным врагом со времени войн греческих полисов с персами. За несколько недель весной 2022 г. «европейский мирный проект», то есть ЕС, превратился в противоборствующую сторону, в центр так называемых круговых поставок оружия на Украину. Всякий, осмелившийся выступить в защиту дипломатии в атмосфере новой милитаристской истерики, в которую, судя по всему, особенно часто впадают немцы и австрийцы, тут же становился «безродным пацифистом». Европа официально распрощалась с соблюдением договоров, о чем свидетельствует отказ от контрактов на поставки российского сырья, а правительства стран ЕС, за исключением венгерского и словацкого, хором надрываются: «Россию следует разгромить любой ценой!» Таким образом, налицо забвение Европой собственного не столь уж давнего прошлого. «Русский – плохой парень» по определению, все культурные и академические отношения с Россией разорваны ЕС. Многие обстоятельства, которые, возможно, лишь маскировались ради больших объемов торговли на протяжении ряда лет, вновь вышли на свет. Для меня абсолютно неприемлема опрометчивость Запада, прекратившего академическое взаимодействие в любых формах. Даже на самых сложных этапах холодной войны не было разрушено столько, сколько весной 2022 г. На семинар в Петербурге можно пригласить немецких или французских коллег – но не наоборот. Трусость способствует и тому, что подавляющее большинство европейцев молча соглашается с политической «сплошной вырубкой» и не ропщет. Даже профессора в отставке не решаются сотрудничать с российскими коллегами и студентами, опасаясь репрессий в отношении своих семей. Меня восхищает и в то же время пугает то, что за сто лет менталитет не изменился. Все трусливо поддерживают всё, а те, кто бессовестно наживался на клиентах из России, теперь, заботясь о своей репутации, и знать их не хотят.
Как и в эпоху глобализации до 1914 г., оказалось, что тесные торговые отношения не гарантируют длительной политической стабильности. Другими словами, произошло обратное тому, чему нас учили. Ubi commercium, ibi ius – принцип, согласно которому торговля ведет к установлению прав и обязанностей и, следовательно, к миру, отражен в соглашении о создании Всемирной торговой организации (ВТО), вступившем в силу в 1995 г. Созданию ВТО были посвящены многосторонние масштабные конференции, но довольно часто договаривающиеся стороны нарушали выработанные ими же самими нормы, и мир не становился стабильнее, несмотря на интенсивные торговые отношения.
Если несколько десятилетий назад дискуссии по разным вопросам в Европе все еще характеризовались приверженностью нормам и пониманием нюансов, то ныне утвердилось черно-белое мышление, которое противоречит основным принципам конституций. Разрушаются дружеские связи, разваливаются семьи. Это началось не позднее неконтролируемой миграции осенью 2015 г., обострилось с пандемией и превратилось в разделение на добро и зло с началом СВО на Украине в конце февраля 2022 г.
Новое ожесточенное военное столкновение между израильтянами и палестинцами осенью 2023 г. с еще большей очевидностью обнаружило, насколько многие европейские политики позабыли историю. В их понимании конфликт между израильтянами и палестинцами начался 7 октября 2023 г., а не с провозглашения государства Израиль в мае 1948 г. Речь идет не о недостатке исторических знаний, а о принципиально антиисторической позиции европейских руководителей. Незнание исторического контекста не только ухудшает отношения между ЕС и третьими странами, такими как Россия или арабский мир, но и усиливает раскол внутри союза, где практически нет общего языка, кроме согласованных меморандумов. Разброд начался несколько лет назад, когда дискуссии, на которые дипломаты и правительственные чиновники когда-то находили время, превратились в изложение позиций, исключающее любые контакты на персональном уровне. На мой взгляд, упадок дипломатии во многом связан с утратой уважительного общения и хороших манер. Здесь уместно привести высказывание бывшего главы югославского государства Иосипа Броз Тито, переданное его немецким переводчиком: «Самая лучшая дипломатическая школа не заменит правильного воспитания в детстве»[13]. Результат утраты манер проявляется сегодня и в большом, и в малом. Выхолощенное общение свелось к пустым фразам. В конце концов мы вообще окажемся не в состоянии говорить ни на какие темы.
Европа медленно предает саму себя. Экономические кризисы заканчиваются, дефицит энергии можно преодолеть, но за последние два десятилетия Европа утратила суть того, что для меня всегда олицетворяло европейское мышление и образ действий: свободу как основополагающую идею и примат закона.
Это поистине трагедия. Я решила написать реквием, потому что Европа хоронит себя уже довольно долго. Это не будет «pompe funèbre», как когда-то называли помпезные похороны в Вене с ее особыми традициями культуры погребения. Скорее, это будет смерть в рассрочку, которая тянется уже много лет. Европейцы предают европейскую цивилизацию. Это настоящая трагедия, которая не впервые началась с Германии.