В. В. Каргалов
Святослав
Глава 6
А поход продолжался. От разоренного печенегами Итиля руссы пошли на юг, к древней столице Хазарии – Семендеру. Здесь, в предгорьях Северного Кавказа, жили оседлые люди, разводили сады и виноградники, сеяли хлеб. В Семендере был свой царь из арабского рода Кахвана, по имени Салифан, исповедовавший мусульманскую веру. Царь подчинялся хазарам, но у него были свои вельможи, свое войско и свои крепости, и хазары не входили в его владения, довольствуясь данью и покорностью.
Царь Салифан дерзнул встретить руссов с оружием в руках и потерпел сокрушительное поражение. Остатки его войска рассеялись по укрепленным поселкам; таких поселков, окруженных каменными стенами, здесь было много, потому что завоеватели множество раз приходили в эту страну. Беззащитный Семендер сдался на милость победителей.
Святославу этот город не понравился. Жалкие постройки в виде шатров из жердей, переплетенных камышом и обмазанных глиной… Хищные минареты мечетей… Бурые караван-сараи… Пыльные вихри на торговых площадях…
Душный зной и зловонье из переполненных нечистотами рвов… Бедно одетые, униженные люди…
Царь Салифан, вельможи и богатые горожане бежали в горы, увозя во вьюках и на двухколесных повозках, запряженных волами, все ценности.
Раздосадованный Святослав отдал Семендер печенегам.
Стремительно пролетали летние дни, но еще стремительнее было движение войска князя Святослава через земли аланов и косогов, жителей предгорий.
Взята копьем сильная крепость Семикара, построенная хазарами для защиты сухопутной дороги к устью реки Дона.
Вперед! Только вперед!
Остатки разгромленных аланских и косожских ратей добивали печенеги, которые шли за русским войском, как стая шакалов за львом.
Нечастые дневки на берегах речек и у степных колодцев почти не задерживали войско. Пока одни дружины отдыхали, другие продолжали двигаться вперед, расчищая путь мечами и захватывая свежих коней для обоза. Потом они останавливались на короткую дневку, а их сменяли отдохнувшие. Близился край коренных хазарских владений. Ночные ветры с закатной стороны уже приносили соленый запах моря.
Когда от жителей прибрежных городов Тмутаракани и Корчева приехали тайные послы, князь Святослав объявил своим воеводам:
– Война окончилась. Впереди земли, жители которых не хотят быть нашими врагами. Пора вложить мечи в ножны и проявить к людям милость…
И это была правда. Разноязыкое и разноплеменное население прибрежных городов лишь вынужденно терпело власть хазарского царя. Хазарские гарнизоны сидели за стенами цитаделей, окруженные морем ненависти. В князе Святославе горожане видели избавителя от хазарского ярма и были готовы подняться с оружием в руках на своих угнетателей. Печенеги, следовавшие за русским войском, превратились в опасную обузу. Пора было избавляться от временных союзников. Однако печенеги рвались к богатым приморским городам, которые, как казалось их вождям, были их законной добычей.
– Осталось всего два дня пути до моря, – настаивали вожди, явившись без зова в шатер Святослава. – Зачем прогоняешь нас? Мы пойдем за тобой, как раньше шли!
…Застыли в боевом строю русские дружины, повернувшись спиной к морю, а лицом к печенежским станам, которые черными островами стояли среди бурой степи и угрожающе гудели, готовые силой поддержать требования своих вождей…
Князь Святослав убеждал вождей повернуть коней на север, где в степях остались стада и табуны разбитых хазарских беков, где уже не нужно будет сражаться, но только брать добычу.
– Вы степные люди, и ваше место в степях, – говорил князь. – Оставайтесь мне друзьями и союзниками. Только в степях не пересекутся наши дороги, и будет между нами мир, как сейчас. По нраву ли степным наездникам штурмовать каменные крепости? Если хотите попробовать – берите Саркел, там хранятся богатства хазарского царя!
А русские дружины продолжали стоять под палящим солнцем, и воеводы только ждали знака, чтобы силой оружия разметать печенегов и вынудить их к отступлению. Грозная картина готового к битве войска убеждала печенежских вождей лучше, чем самые изощренные речи. В шатер вползали на коленях слуги вождей, что-то шептали, опасливо поглядывая на предводителей русского войска. И вожди смиряли свой задор, начинали говорить просительно, уже не настаивая на совместном походе к морю. Пусть только князь руссов справедливо разделит прежнюю добычу. Такой исход устраивал князя Святослава, и он согласился отдать печенегам треть коней и пленников.
Вожди посчитали это за удачу и разъехались по своим станам удовлетворенные.
Ночь после переговоров была тревожной. Дружинники не расседлывали коней и не снимали доспехов, готовые отразить нападение: от печенегов можно было ждать любого вероломства. Но когда над степью поднялось багровое солнце, на месте печенежских станов остались лишь черные пятна остывших кострищ да вытоптанная копытами трава. Печенеги ушли. Конные разъезды, поехавшие следом за ними, сообщали князю, что уже на два дня пути нет ни одного печенежского всадника.
А в городе Тмутаракани уже разгоралось пламя мятежа. По темным улицам, прячась от стражи, перебегали закутанные в плащи люди. Из-за саманных заборов слышался скрежет стали о точильные камни. В храм Иоанна Предтечи собрались городские старейшины – не только христиане, но и мусульмане, иудеи и люди совсем непонятных религий, которые они привезли из дальних стран вместе с товарами, краснолицыми рабами и диковинными животными. Ненависть к хазарам объединила всех. Приукрашенные щедрой людской молвой рассказы о непобедимости русского войска вселяли уверенность, а обнадеживающие слова тайных послов, возвратившихся от князя Святослава, порождали надежды на выгоды свободной торговли. Алчным огнем загорались глаза купцов, когда они узнали о намерении Святослава продать в Тмутаракани и Корчеве несметную добычу хазарского похода: степных скакунов, пленников, драгоценности Кагана и царя, меха и шелк из караван-сараев Итиля, аланское кованое серебро…
Тмутараканский тадун, извещенный соглядатаями о недовольстве горожан и напуганный приближением русского войска, решил покинуть город. Из цитадели выехали всадники с факелами в руках. Хазары швыряли факелы на крыши домов, убивали жителей, пытавшихся тушить пожары. Сплошное зарево поднялось над городом.
Навстречу русскому войску поскакали, загоняя насмерть коней, гонцы от старейшин гибнувшего города: "Спаси, князь! Поспеши к Тмутаракань!"
Но русское войско опоздало. Хазарский гарнизон успел погрузиться на суда и переправиться на другую сторону пролива, в город Корчев, где тоже была цитадель и тоже сидел хазарский тадун. Князя Святослава встретили толпы рыдающих тмутараканцев в прожженных одеждах, с набухшими от крови повязками на свежих ранах. Воздевая руки к небу, они проклинали хазар.
Многие изъявили желание тут же взяться за оружие и помочь руссам изгнать хазарского тадуна из Корчева.
Через пролив переправилась отборная дружина воеводы Свенельда, но и ей не пришлось участвовать в штурме. Вооруженные горожане со всех сторон окружили Корчев, привезли камнеметные машины и множество лестниц. С отчаянной храбростью горожане штурмовали цитадель и взяли ее. К вечеру ни одного живого хазарина не осталось в Корчеве. Не осталось и мертвых: тела хазар были сброшены в городской ров на съедение бродячим псам. Отрубленные головы двух хазарских тадунов – тмутараканского и корчевского – привезли князю Святославу…
Руссы, не приближаясь к огнедышащим стенам Тмутаракани, разбили свои станы в окрестных селеньях и в садах, которых много было возле города.
Омывали усталые, растертые кольчугами до кровавых ссадин тела в ласковых водах Сурожского моря. В огромных количествах поглощали вареную баранину и фрукты, принесенные благодарными тмутараканцами. Как будто не на чужбину, а в родную землю пришло войско. Наступило время отдохновения от ратных трудов, время пиров и мирной торговли. Тмутараканские и корчевские купцы, еще вчера с яростными воплями карабкавшиеся на стены цитадели, теперь звенели серебром в кожаных кошелях, раскидывали перед восхищенными дружинниками драгоценные греческие паволоки, щедро наливали в кубки темное вино из узкогорлых амфор.
Глава 7
Архонт руссов Святослав вышел к Босфору Киммерийскому, благоденствие херсонской фемы зависит лишь от его доброй воли!..
Железнобокая конница эмира северных народов Святослава в неделе пути от кавказских перевалов, и некому преградить ей дорогу в пределы халифата!..
Конунг Святослав собирает ладьи, и скоро все море станет опасным для варяжских торговых караванов!..
Святослав выбирает, на кого обрушить меч!..
Святослав, Святослав, Святослав…
Грозное имя русского князя звучало осенью 965 года на многих языках, его произносили то с тревогой и ненавистью, то с восхищением и надеждой, но никогда равнодушно. Князь Святослав казался живым воплощением могучей силы, которая разнесла вдребезги обветшавшее здание Хазарского каганата.
Вожди кочевых племен и наместники земледельческих областей, стратиги византийских фем и императорские сановники, мусульманские визири и прославленные полководцы арабского халифата ловили слухи о князе Святославе, подсылали соглядатаев, составляли про запас хитроумные посольские речи, готовили караваны с богатыми дарами на случай мира и войско на случай войны. Но больше всего их интересовал сам русский князь, неожиданно вознесшийся на вершину воинской славы. Они расспрашивали очевидцев хазарского похода о словах и делах Святослава, прикидывали, как использовать его возможные слабости, чтобы повернуть дело себе на пользу.
Даже за внешней простотой, которой, по слухам, отличался предводитель руссов, подозревали какой-то особый, пугающий своей непонятностью, скрытый смысл. Гадали, к какой религии склоняется князь, ибо не может правитель огромной страны довольствоваться никому не ведомыми языческими идолами.
Делали многозначительные выводы из милости князя к тмутараканским христианам, а потом недоумевали, почему купцы-мусульмане тоже хвалят Святослава. Казалось, все взяли на заметку и разложили в удобном для себя порядке многоопытные вершители государственных дел, даже то, что князь Святослав молод, очень молод – в лето хазарского похода ему исполнилось всего двадцать три года. А это возраст, когда чувства еще властвуют над разумом, когда не хочется терпеливо распутывать жизненные узлы и рука сама тянется к мечу, чтобы одним взмахом разрубить их, когда горячая голова подсказывает дерзкие и опрометчивые решения…
Представлялось вероятным, что юный предводитель руссов через Босфор Киммерийский войдет в сказочно богатую Таврику, где среди вечной зелени нежатся на берегу теплого моря белые города, где сады отяжелели от фруктов, а несчитанные отары овец сползают по горным склонам в долины.
Разве можно удержаться при виде такого незащищенного богатства? А то, что богатства Таврики сами упадут в руки князя Святослава, было ясно каждому.
Не херсонский же стратиг со своими обленившимися латниками может остановить неистовых руссов! Вот когда византийский император пришлет триеры с войском, тогда начнется настоящая война. Но произойдет это не скоро, вероятнее всего, после зимних штормов, и войско князя Святослава успеет насладиться благодатным покоем и щедрыми дарами Таврики. Способен ли юный правитель варварской страны заглянуть далеко вперед, чтобы уяснить грядущие опасности? Устоит ли перед опрометчивыми советами варягов, которых, по слухам, много в его войске и которые жаждут только добычи?
Таврический путь князя Святослава казался единственно возможным и даже неизбежным, как ливень, который следует за черной тучей…
Но они ошибались, эти многомудрые мужи, угадыватели чужих мыслей и похитители чужих тайн, и причина их ошибки коренилась в непонимании самой с у т и хазарского похода. К Босфору Киммерийскому пришел не лихой стяжатель военной добычи, но предводитель войска великой державы, и его стремительный бросок на Хазарию был лишь началом единого сабельного взмаха, который прочертит по карте Восточной Европы широкий полукруг от Каспия до Дуная. Князь Святослав мыслил иными масштабами, чем предводитель хвалынского похода Свенельд или его отец Игорь Старый, мечты которого не простирались дальше военной добычи, даров византийского императора и выгодного торгового договора. Не о сиюминутной выгоде думал Святослав, остановивший войско на пороге беззащитной Таврики, но о будущих великих походах.
Время воевать с византийским императором еще не пришло. Недавние завоевания требовали закрепления. Еще сидел за кирпичными стенами Саркела царь Иосиф, помышлявший сложить из обломков Хазарии новый каганат.
Ненадежны были вятичи, которым невредимый Саркел, они его называли Белая Вежа, по-прежнему казался символом хазарского могущества. Что были для вятичей победы князя Святослава под Итилем и в предгорьях Северного Кавказа? Даже эхо этих побед едва долетало до вятичских лесов. А Саркел был рядом и по-прежнему оставался хазарским. Князь Святослав понимал, что лишь падение Саркела развеяло бы последнюю веру вятичей в силу Хазарского каганата. Самому Святославу взятие Саркела не сулило ни достойной добычи, ни славы – что значило овладение крепостью, затерявшейся в глубине степей, по сравнению с недавними громкими победами! Но все-таки Саркел нужно было брать. И Святослав повернул войско на север.
Он уходил из Тмутаракани, оставляя позади себя не кровь, не дымы пожаров и проклятия, а благодарную память жителей. Добрые семена доверия и дружбы, посеянные им в тмутараканской земле, прорастут щедрой нивой.
Поднимется на берегу Сурожского моря еще одно русское княжество, и будут править там князья русского рода, пока не сметет их черное половецкое половодье…
Судовая рать князя Святослава подплыла к Саркелу по реке Дону.
Отдохнувшие в садах Тмутаракани воины были веселы и беспечны. Неистовым был их приступ. Вдребезги разлетелись под ударами таранов крепостные ворота Саркела, дружинная конница ворвалась за стены. Вскоре над высокой башней, которая стояла посередине крепости, взметнулся красный княжеский стяг. Саркел пал. Ничто больше не удерживало на Дону князя Святослава, и он поспешил в Киев с конной дружиной, предоставив заботы об остальном войске Свенельду и другим воеводам.
Бесконечно огромная, расстилалась вокруг степь, и под стать ей были планы князя Святослава. Неизведанные дали раскрывались перед его глазами, в степных миражах чудились сказочные города, жесткая степная трава склонялась к ногам коней, как толпы побежденных врагов, а неутомимые кони несли и несли витязей в остроконечных русских шлемах вдогонку за закатным солнцем, которое будто указывало дальнейший путь князя Святослава – на запад…
БОЛЬШАЯ ВОЙНА
Глава 1
Величественно и грозно плыл сквозь столетия корабль Византийской империи, направляемой опытными кормчими, поражающий воображение современников ослепительным блеском сказочного богатства.
Разное случалось на этом бесконечном пути.
Попутные ветры туго надували паруса, и тогда бег византийского корабля становился стремительным и неудержимым.
Налетали свирепые штормы, ломали весла и рвали снасти, несли корабль на острые тараны скал, и тогда только неистовые усилия корабельщиков спасали его от конечной гибели.
Мертвые штили останавливали корабль среди безжизненного пустынного моря, и он томился в неподвижности, сжигаемый немилосердным солнцем.
Как ревущее пламя под просмоленной палубой, вспыхивали мятежи, щедро лилась кровь, раскачивались на пеньковых веревках побежденные бунтовщики, и ополовиненная команда была уже не способна поднять разом все весла.
Незаметно для глаза начинали подгнивать и крошиться дубовые бревна шпангоутов, обрастало ракушками и зелеными бородами водорослей днище, и казалось – кораблю больше не выйти на морские просторы.
Но, отстоявшись в спокойных ковшах гаваней, наскоро обновленный и пополненный другими матросами, корабль Византийской империи снова бороздил неспокойное море истории, разбивая, как утлые челны, судьбы малых и больших народов, оказавшихся волей случая или злого рока на его смертоносном пути…
Шли столетия чередования удачных и неудачных времен, и постепенно люди стали замечать, что удачных для Византийской империи десятилетий становилось все меньше, а неудачных – больше. Труднее и труднее становилось держать в повиновении соседние народы. Если не удавалось повергнуть непокорных военной силой, на помощь приходила изощренная византийская дипломатия. Империя старалась побеждать одних варваров оружием других. Но это не всегда удавалось. Царь дунайских болгар Симеон угрожал даже Константинополю. Его сын Петр[22], по прозвищу Короткий, вялый и нерешительный правитель, заключил мир с империей, однако полностью восстановить власть византийского императора над его страной не удалось.
Император Никифор Фока несколько раз воевал с болгарами, но неудачно.
Нужно было искать сильных союзников. В Киев отправилось византийское посольство во главе с патрицием Калокиром, сыном херсонского протевона[23].
Русские вельможи-бояре оказались крайне недоверчивыми и скрытными людьми. По их бородатым лицам невозможно было определить, довольны ли они богатыми дарами византийского императора, не говоря уже о том, с пониманием или неодобрением они отнеслись к предложению о союзе против болгарского царя.
Архонтесса Ольга, которая после многократных просьб посла Калокира соизволила принять его в своем деревянном дворце, тоже не пожелала внести ясность. Она вежливо справилась о здоровье императора Никифора Фоки, выразила радость по поводу его побед в Сирии, показав тем самым осведомленность в византийских делах, и отпустила посла. Связки дорогих мехов, присланные в подарок Калокиру, явились слабым утешением. Калокир ждал безотлагательных действий. Промедление казалось ему чудовищной несправедливостью. Стоило ли так торопиться в Киев, чтобы долгие недели томиться в ожидании?!
Византийский посол приехал говорить с князем Святославом, но князя не было в Киеве. Прошлым летом он ушел с войском в землю вятичей, снова вознамерившихся отколоться от его державы, и будто растворился в лесах.
Потом бояре сказали Калокиру, что князь отправился в обычный зимний объезд своих владений, который у руссов называется "полюдье". Оставалось ждать, когда князь закончит свое путешествие или пожелает прервать его для встречи с послом. Но когда это будет?
Скучные зимние дни, когда за окнами просторного деревянного дома, отведенного греческому посольству, тихо пролетали крупные хлопья снега, скрашивались беседами с русскими воеводами Икмором и Сфенкелом, мужами, достойными уважения за военные подвиги, приличные манеры и знание греческого языка. Рекой лились хмельные русские меда, неторопливо текла под веселый треск поленьев в очаге беседа.
Калокира не смущало, что русские военачальники настойчиво расспрашивают его о войске императора Фоки, об укреплениях Константинополя и пограничных городов, об огненосном флоте. Наоборот, явный интерес руссов к военной силе Византии пробуждал надежды на успех посольства. Так подробно расспрашивают лишь о будущем союзнике. Или о будущем неприятеле.
Но и это не тревожило Калокира. Коварный херсонец возлагал собственные тайные надежды на посольство. Он мечтал в конечном итоге столкнуть лбами императора Фоку и князя Святослава, чтобы по дороге, расчищенной для него русскими мечами, взойти на византийский трон. А раз так, то почему бы не удовлетворить любопытство Икмора и Сфенкела?
Рассказать патриций Калокир мог многое. Византия была единственной страной того времени, где продолжали изучать военное искусство, стратегию и тактику войны, разработанные в прошлом великими полководцами Рима.
Византийская стратегия предпочитала медлительную войну, в которой все было предусмотрено заранее и не оставалось места для неожиданностей. В такой правильной войне византийское войско было неодолимо, как искусный фехтовальщик, против которого вышел с таким же оружием жалкий погонщик обозных мулов или изломанный непосильным трудом раб. Но если тот же погонщик отбросит непривычный для него меч стратиота[24] и возьмет в руки тяжелую дубину, исход схватки трудно предсказать…
К этой мысли неназойливо, но настойчиво подводил русских военачальников Калокир: с императором можно успешно воевать…
Калокир перечислял тяжелые кавалерийские полки императорской гвардии катафрактов: "схола", "эскувита", "арифма", "иканата". Говорил о раз навсегда установленной численности пехотной таксиархии: 500 тяжеловооруженных оплитов, 200 копейщиков, 300 стрелков. Предостерегал перед сокрушительной силой трехтысячной турмы, успевавшей сомкнуться в глубокую фалангу, но тут же добавлял, что пехота в императорском войске играет второстепенную роль, пехотинцами служит чернь.
– Конница! Конница катафрактов, у которой покрыты броней и всадники и кони! – воодушевленно восклицал Калокир. – Пешие воины лишь поддерживают конницу в бою, охраняют лагерь и стоят караулами в горных проходах. Так всегда было в империи, так всегда и будет!
Русские воеводы слушали с непроницаемыми лицами, и невозможно было понять, насколько интересны им рассказы византийского посла. Но Калокир был уверен, что русские варвары сделают надлежащие выводы из его слов.
Когда Калокир спохватывался, что рассказы о страшной силе конницы катафрактов могут запугать руссов и отвратить их от войны, он начинал едко высмеивать слухи о бесчисленности византийского войска. Под рукой у императора постоянно находятся лишь тагмы – отборные войска, расквартированные в столице и ее окрестностях, и император выводит в поход не более 16 таксиархий пехоты и 8 – 10 тысяч всадников. Остальные войска – фемные – разбросаны по всей обширной империи, и собрать их трудно, и не только из-за больших расстояний, но и из-за нежелания стратигов фем, полновластных правителей своих областей. Империю раздирают внутренние распри, стратиги поднимают мятежи, удачливые полководцы порой поворачивают свои полки на Константинополь, чтобы самим взойти на императорский престол.
– Так поступил нынешний император Никифор Фока, – доверительно шептал Калокир и с бесстыдством неверного слуги, обсуждающего за столом в харчевне неблаговидные поступки своего господина, делился интимными подробностями.
…Возвышение Никифора началось давно, еще при императоре Константине Багрянородном, когда его отец Варда Фока был назначен доместиком схол востока[25]. Никифор и его брат Лев прославились в битвах с арабами. При императоре Романе, безвольном и сластолюбивом, унизившем себя постыдной для венценосца женитьбой на дочери владельца трактира красавице Анастасии, принявшей новое имя Феофано, Никифор Фока сменил отца на посту доместика схол востока, а Лев Фока стал доместиком запада. В руках братьев оказалась большая часть войска империи, и поэтому, когда умер император Роман, оставив малолетных сыновей Василия и Константина, овдовевшая Феофано призвала всесильного доместика Никифора Фоку в столицу, наградила высшим воинским званием стратига-автократа и отдалась под его защиту. В августе 963 года стратиг-автократ и любимец войска Никифор Фока объявил себя императором, а спустя месяц женился на красавице Феофано, унаследовав таким образом и титул и жену покойного императора Романа.
Только слава полководца и верные войска привели Никифора Фоку на престол. Приняв корону императора, он остался полководцем. Воины стали получать повышенное жалованье. Катафракты и их родственники были освобождены от налогов, а на остальных подданных империи налоги были повышены. Военачальники были приближены к трону. Глухо роптала оттесненная от власти старая знать. Недовольно было духовенство, на богатства которого покусился новый император, чтобы изыскать деньги для регулярных выплат войску. Голод и дороговизна возбуждали ярость черни. Неустрашимый в битвах Никифор Фока растерялся.
Вскоре он понял, что лишь блестящие победы на войне и военная добыча могут заткнуть рот недовольным, и кинулся на поиски военного счастья.
Никифору Фоке удалось захватить остров Крит. Его любимец евнух Петр завоевал всю Киликию. Но нужны были новые победы – оглушительные, по возможности бескровные, приносящие добычу и славу, но не обрекающие народ на лишения и жертвы. Тогда был задуман болгарский поход…
Но полководец-император неожиданно споткнулся на болгарском пороге, не осмелившись углубиться в Гимейские горы[26], встретив в горных теснинах ожесточенное сопротивление болгар. Как канатоходец, замедливший движение посередине туго натянутого каната, Никифор Фока был готов ухватиться даже за воздух, чтобы сохранить равновесие. Одной из отчаянных попыток изменить соотношение сил в пользу императора было посольство Калокира в Киев…
О многих любопытных подробностях, касавшихся Никифора Фоки, мог бы порассказать Калокир. Например, о страшной давке на стадионе, которую вызвал император, неожиданно выведя на поле две фаланги стратиотов с обнаженными мечами. Люди приняли потешный бой за расправу и в панике бросились со стадиона. Или о не праведных делах императорского брата Льва Куропалата, скупавшего хлеб и перепродававшего по дорогой цене. Или о высокой стене, которую Никифор приказал строить вокруг дворца, чтобы чувствовать себя в безопасности. Или о шумных ссорах с Феофано, во время которых драгоценные вазы летали по комнате и разбивались о стены.
Однако по отчужденным лицам русских воевод Калокир понял, что их мало интересуют эти подробности, любопытные для любого придворного. Зато руссы оживлялись и охотно поднимали чаши за здоровье посла, когда он, разочарованно вздохнув, принимался рассказывать о новых больших военных кораблях – дромонах, способных вместить свыше 200 гребцов и 70 вооруженных стратиотов, о быстроходных тахидромах, стороживших дальние подступы к Босфору, о Манганском арсенале в Константинополе, где собраны на случай войны громадные запасы оружия и снаряжения.
Порой Калокир чувствовал себя обыкновенным перебежчиком, выбалтывающим из корысти военные тайны, и только подчеркнутая почтительность руссов и неоднократно произносимый ими титул патриция, который ласкал слух, помогали ему преодолеть минутное недовольство собой.
Калокир убеждал себя, что перед ним открывается путь, отличный от пути обреченного императора Фоки. Ради великой цели нужно идти на все. Кто останавливается на половине пути, всегда проигрывает…
Потом Икмор и Сфенкел куда-то уехали, а вместо них с послом беседовал старый почтенный воевода Свенельд, который носил на шее не серебряную цепь, а золотую, как сам князь, и пользовался у руссов огромным влиянием.
Как хотелось Калокиру быть полезным этому вельможе, советнику двух князей – Игоря Старого и Святослава! К сожалению, не получалось…
Правда, Свенельд интересовался Никифором Фокой, но исключительно как полководцем. Вопросы старого воеводы были точными и не допускали двусмысленных или неопределенных ответов. "Каким образом Никифор строит войско в походе?" "Какова длина его дневного перехода при быстром движении, без обозов и осадных орудий?" "Как он использует в бою тяжелую конницу?" "Какие караулы оставляет для охраны дорог?"
А что знал обо всем этом Калокир?
Херсонский патриций неоднократно видел императора и мог подробно описать его внешний облик. Лицо Никифора Фоки больше приближалось к черному, чем к белому; под густыми бровями горели черные глаза; волосы тоже были темными и густыми; нос слегка загнут; в бороде седина; стан плотный и круглый. Император весьма широк в плечах и груди и очень силен.
Однажды в сражении он так сильно ударил копьем неприятельского воина, что пробил насквозь щит и броню. Можно было еще добавить, что император всю жизнь сохранял воздержание, не вкушал вина, уклонялся от брачного союза и только в преклонном возрасте нарушил обет, женившись на Феофано…
Однако о Никифоре Фоке как о полководце Калокир не знал ничего, кроме перечисления его побед да неясной людской молвы о храбрости и воинском уменье в бытность его доместиком востока. Принадлежавший по рождению к придворным кругам, Калокир был глубоко убежден, что жизнь империи направляется не мечами полководцев, а хитроумными политическими комбинациями высших вельмож, заседавших во всесильном Синклите, капризами возведенных до положения соправителей любимцев императора – евнухов, интригами гинекеи[27], – и мало интересовался чисто военными делами, ограничившись обязательным для будущего стратига (а Калокир как самое малое рассчитывал на этот пост!) чтением сочинений древних и новых полководцев. Теперь оставалось только сожалеть. Он не сумел удовлетворить любопытство варвара с золотой цепью на шее, и тот больше не приходил, посеяв тягостные сомнения в душе Калокира.
Русская зима казалась Калокиру бесконечной. Вьюги сменялись ясными морозными днями, когда солнце ослепительно блестело и снег зло поскрипывал под сапогами. Потом снова начинались снегопады, обрушивавшие на город огромное количество снега. Сугробы поднялись до половины частокола, плоские кровли жилищ стонали под тяжестью снежных шапок. Посольские чиновники, переводчики и слуги отяжелели от безделья и обильной пищи, двигались раздражающе медлительно, вперевалку, выставив вперед тугие животы. Из Константинополя не приходило никаких вестей. То ли император Никифор Фока забыл о своем посольстве, то ли гонцы не могли преодолеть трудности зимнего пути. От столицы империи до устья Борисфена[28] 3800 стадий бурного моря, а дальше почти столько же сухопутной дороги по печенежским степям, не менее опасной.
Как-то неожиданно, сразу после мартовских снегопадов, пришла дружная весна. За окнами повисли сосульки. Звонко застучали по крышам капели. С глухим гулом и шорохом тронулся лед на Днепре. С первыми ладьями, приставшими к Подолу, пришла долгожданная весть: князь Святослав возвращается в Киев.
Наконец-то!
