Камилла Лэкберг
Запах соли, крики птиц
Однако, невзирая на все приготовления, Мельберг не питал особых надежд, когда переступил порог большого зала, где танцы уже были в полном разгаре. И, конечно, его опасения подтвердились – куда ни глянь, одни тетки его возраста. Он полностью разделял мнение Уффе Лунделя[5]: кому, черт побери, нужно в постели старое, морщинистое, дряблое тело, когда за ее пределами имеется столько упругих, прекрасных и молодых. Правда, Мельберг вынужден был признать, что успехи Уффе Лунделя на данном фронте несколько превосходили его собственные – и все благодаря шумихе, поднятой вокруг рок-звезды. Проклятая несправедливость.
Он как раз собирался пойти еще немного поддать, но тут услышал, как к нему кто-то обращается:
– Что за место! Стоишь и чувствуешь себя старухой.
– Да, я здесь оказался не по доброй воле, – ответил Мельберг, устремив взгляд на остановившуюся возле него женщину.
– Я тоже. Меня притащила сюда Будиль, – сообщила женщина, указывая на одну из дам, уже обливавшихся потом на танцплощадке.
– А меня Стен, – пояснил Мельберг, тоже показав на танцплощадку.
– Меня зовут Роз-Мари, – представилась она и протянула руку.
– Бертиль, – ответил Мельберг.
И стоило его руке коснуться ее ладони, как жизнь его в ту же секунду переменилась. За свои шестьдесят три года он, случалось, испытывал по отношению к попадавшимся на пути женщинам желание, похоть и жажду обладания. Но влюбляться ему прежде не доводилось, что сделало удар еще более сокрушительным. Мельберг стал с изумлением разглядывать ее. Его объективное «я» отмечало женщину лет шестидесяти, примерно метр шестьдесят ростом, чуть полноватую, с короткими, выкрашенными в ярко-рыжий цвет волосами и веселой улыбкой. А субъективное «я» видело только ее глаза – голубые, рассматривающие его пристально и с любопытством. Он почувствовал, что тонет в них, как обычно пишется в плохих бульварных романах.
Остаток вечера пролетел чересчур быстро. Они танцевали и разговаривали, он принес ей попить и пододвинул стул – подобные действия были отнюдь не в его привычках, но в тот вечер все выходило за рамки обычного.
Когда они расстались, Мельберг сразу ощутил растерянность и опустошенность. Ему требовалось снова с ней встретиться. И вот, в понедельник утром, он сидел на работе, чувствуя себя как школьник. На письменном столе перед ним лежал листок бумаги с ее именем и приписанным снизу номером телефона.
Мельберг посмотрел на листок, глубоко вздохнул и набрал номер.
* * *
Они вновь поругались. В который по счету раз, она даже не знала. Слишком часто ссоры выливались у них в словесные перепалки. Каждая, как всегда, отстаивала свою позицию: Керстин считала, что им следует открыться, Марит хотела и дальше сохранять все в тайне.
– Ты стыдишься меня… нас? – кричала Керстин.
Марит же в очередной раз отводила взгляд, стараясь не смотреть ей в глаза, поскольку в этом-то и заключалась проблема: их связывали любовные отношения, и Марит этого стыдилась.
Поначалу Керстин убедила себя в том, что ей все равно – главное, что они встретились. После того как обеих изрядно побила жизнь и люди основательно изранили их души, им все-таки удалось обрести друг друга, а в таком случае какую роль может играть пол любимого человека? Какая разница, что говорят и думают окружающие? Но Марит смотрела на это по-другому. Она была не готова выслушивать предвзятые суждения посторонних и хотела, чтобы все оставалось так же, как в последние четыре года – чтобы они продолжали заниматься любовью, делая вид, будто являются просто подругами, которым по материальным соображениям удобнее жить в одной квартире.
– Как ты можешь придавать такое значение тому, что говорят люди? – добивалась Керстин во время вчерашней ссоры.
Марит плакала, как и всегда во время стычек. И гнев Керстин, как обычно, только нарастал – слезы действовали как своего рода горючее для злости, примостившейся за стеной, которую возвела тайна. Керстин ненавидела то, что ей приходится заставлять Марит плакать, что окружающий мир и обстоятельства вынуждают ее ранить самого любимого человека на свете.
– Представь, каково придется Софи, если все выйдет наружу!
– Софи куда сильнее, чем ты думаешь! Нечего прикрывать ею собственную трусость!
– Какая же, по-твоему, требуется сила, когда тебе пятнадцать лет, а тебя дразнят тем, что твоя мать лесбиянка? Ты хоть понимаешь, какой ад у нее начнется в школе? Я не могу ее так подставить! – Лицо Марит скривилось, превратившись от слез в уродливую маску.
– Неужели ты и вправду думаешь, что Софи до сих пор ничего не поняла? Неужели ты действительно считаешь, что нам удается провести ее тем, что ты переезжаешь в гостиную на те недели, когда она живет у нас и мы разыгрываем перед ней какой-то спектакль? Послушай, Софи давным-давно в курсе! И, будь я на ее месте, я бы больше стыдилась мамаши, которая готова жить в этом проклятом вранье только ради того, чтобы «люди» не стали говорить! Вот чего я бы стыдилась!
К этому времени Керстин кричала уже так громко, что сама слышала, как у нее срывается голос. Марит смотрела на нее с обиженным выражением лица, которое Керстин с годами научилась ненавидеть, по опыту зная, что последует дальше. И действительно, Марит вскочила из-за стола и, всхлипывая, надела куртку.
– Ну и отправляйся к черту! Ты же всякий раз сбегаешь! Вали! И на этот раз можешь не возвращаться!
Когда дверь за Марит захлопнулась, Керстин опустилась за кухонный стол. Она глубоко и тяжело дышала, словно после бега. В каком-то смысле так оно и было – после погони за жизнью, о которой она для них мечтала, но которая из-за трусости Марит оказывалась недостижимой. И впервые Керстин произнесла последние слова на полном серьезе. Что-то изнутри подсказывало, что ее терпение на исходе.
Однако утром следующего дня это чувство сменилось глубокой и мучительной тревогой. Она не спала всю ночь. Ждала, что дверь откроется, надеялась услышать звук знакомых шагов, мечтала обнять, утешить и попросить прощения. Но Марит домой не вернулась. Ключей от машины на месте не было – это Керстин проверила еще ночью. Куда она, черт возьми, подевалась? Что-то случилось? Может, поехала домой, к бывшему мужу – отцу Софи? Или взяла и рванула к матери в Осло?
Дрожащей рукой Керстин подняла трубку, чтобы начать всех обзванивать.
* * *
– Какое, вы полагаете, значение это будет иметь для развития туристической отрасли в регионе Танума? – Репортер из местной газеты стоял с ручкой и блокнотом наготове, собираясь записывать ответы.
– Колоссальное. Просто-напросто колоссальное. В течение пяти недель по телевидению отсюда, из Танумсхеде, будут ежедневно передаваться получасовые серии – такого маркетинга наш край еще не видывал! – Эрлинг довольно улыбался.
В ожидании автобуса с участниками перед зданием старого краевого клуба собралось много народа – в основном тинейджеры, которые едва могли стоять спокойно, сгорая от нетерпения наконец увидеть своих идолов живьем.
– А не может ли получиться обратный эффект? Я хочу сказать, что в прошлые сезоны все это вылилось скорее в драки, секс и пьянство, а такое ведь едва ли может служить рекламой и приманкой для туристов?
Эрлинг взглянул на репортера с некоторым раздражением. Почему людям вечно надо выискивать всякую грязь? Он уже получил свою порцию от чиновников, а теперь еще местная пресса начинает гундосить на ту же тему.
– Да, но вы, вероятно, слышали выражение «черный пиар – тоже пиар». По правде говоря, ведь Танумсхеде влачит довольно жалкое существование – в масштабах страны. Теперь же благодаря шоу «Покажи мне Танум» все изменится.
– Разумеется, – начал репортер, но Эрлинг, уже теряющий терпение, не дал ему договорить.
– Для дальнейших комментариев у меня сейчас, к сожалению, нет времени, я должен приветствовать гостей. – Он развернулся и направился в сторону как раз подъехавшего автобуса.
Молодежь в нетерпении столпилась перед дверью, с горящими взорами ожидая, пока она откроется. Эрлингу было достаточно взглянуть на них, чтобы утвердиться во мнении, что его краю именно этого и недоставало. Теперь Танумсхеде наверняка получит широкую известность.
Когда дверь автобуса с шипением отъехала в сторону, первым из нее вышел мужчина лет сорока. Разочарованные взгляды тинейджеров свидетельствовали о том, что он не из числа участников. Эрлинг не смотрел ни одного реалити-шоу, а потому не имел ни малейшего представления, кого или чего ему следовало ждать.
– Эрлинг В. Ларсон, – представился он и протянул руку, одновременно включая самую обаятельную улыбку. Фотоаппараты защелкали.
– Фредрик Рен, – ответил мужчина, хватаясь за протянутую ладонь. – Мы общались по телефону. Я продюсер этого цирка. – Теперь они улыбались уже оба.
– Добро пожаловать в Танумсхеде! Я хочу от имени края сказать, что мы очень счастливы и горды тем, что принимаем вас у себя, и надеемся на очень увлекательный сезон.
– Большое спасибо. Да, у нас немалые надежды. После двух успешных сезонов мы чувствуем себя очень уверенно, мы знаем, что это перспективный формат, и надеемся на плодотворное сотрудничество. Однако, думаю, нам не следует дольше томить молодежь, – сказал Фредрик, улыбаясь разгоряченной публике широкой и белоснежной улыбкой. – Вот они. Действующие лица шоу «Покажи мне Танум»: Барби из «Большого Брата», Йонна – «Большой Брат», Калле – «Робинзон», Тина – «Бар», Уффе – «Робинзон» и последний по очереди, но не по значению Мехмет из «Фермы».
Участники стали один за другим выскакивать из автобуса, и началась истерия. Люди кричали, показывали пальцами и пробивались вперед, чтобы прикоснуться к ним или попросить автограф. Операторы уже полностью включились в работу и усердно снимали. Эрлинг с удовлетворением, но несколько озадаченно наблюдал за восторженной реакцией, которую вызвало прибытие участников, невольно задумавшись над тем, что же представляет собой нынешняя молодежь. Почему это сборище сопляков и оборванцев вызывает такой ажиотаж? Впрочем, ему незачем в этом разбираться, главное – максимально использовать внимание, которое программа привлечет к Танумсхеде. Если потом, когда успех станет фактом, он предстанет великим благодетелем края, то это, разумеется, будет приятным побочным эффектом.
– Ну-ну, пора заканчивать. Вам еще представится много возможностей пообщаться с участниками – они ведь проведут здесь пять недель. – Фредрик принялся разгонять по-прежнему толпившуюся вокруг автобуса молодежь. – Участникам надо дать время устроиться и немного отдохнуть. Но вы ведь включите телевизор на следующей неделе? Понедельник, девятнадцать ноль-ноль, тогда все и начнется! – Он поднял вверх оба больших пальца и выдал еще одну неестественную улыбку.
Молодежь стала неохотно расходиться: большинство – по направлению к школе, а небольшая компания явно посчитала это прекрасным поводом наплевать на занятия и двинулась в сторону местного супермаркета.
– Ну, начало явно предвещает успех, – сказал Фредрик, приобняв за плечи Барби и Йонну. – Что скажете, детки, вы готовы к старту?
– Абсолютно, – отозвалась Барби, сверкнув глазами. Шумиха всегда подбрасывала ей адреналина, и она даже немного подпрыгивала.
– А ты, Йонна, как себя ощущаешь?
– Нормально, – пробормотала та. – Хорошо бы все-таки распаковать вещи.
– Это мы сейчас устроим, деточка, – пообещал Фредрик, еще сильнее сжав ее плечо. – Главное, знаешь ли, чтобы вы себя хорошо чувствовали. – Он обратился к Эрлингу: – Жилье готово?
– Ну разумеется. – Эрлинг указал на довольно старое красное здание всего в пятидесяти метрах от того места, где они находились. – Они будут жить в краевом клубе. Мы установили там кровати и все такое, и, думаю, вам там понравится.
– Наплевать, главное, чтоб выпивка имелась, а спать, блин, можно где угодно, – высказался Мехмет, и за его комментарием последовали фырканье и согласные кивки остальных. Бесплатное спиртное ставилось условием их участия в программе. Помимо этого, все возможности для секса, к которому располагала их популярность.
– Успокойся, Мехмет, – с улыбкой сказал Фредрик. – У нас имеется основательный бар на все вкусы. Кроме того, пара ящиков пива, а если закончится, подвезут еще. Ты же знаешь, что мы о вас заботимся.
Он уже намеревался на этот раз обнять за плечи Мехмета и Уффе, но те увернулись. Они почти сразу наделили продюсера определением «отъявленный гомосек» и не имели ни малейшего желания нежничать с гомиком, пусть зарубит себе на носу. Правда, им следовало проявлять осторожность – с продюсером, как советовали участники предыдущих сезонов, надо быть в хороших отношениях. От него зависело, кто получит больше эфирного времени, а кто меньше, а засчитывалось только время, проведенное на экране. Будешь ты там блевать, или писать на пол, или оскандалишься каким-нибудь другим способом – никакого значения не имело.
Эрлинг о таком даже не подозревал. Он слыхом не слыхивал о разогреве звезд или о тяжелой работе во имя свинства, которое требовалась для того, чтобы удержаться в лучах рампы в качестве звезды реалити-шоу. Нет, его интересовал только будущий расцвет Танума. А также чтобы о нем говорили как о человеке, который способствовал этому расцвету.
* * *
Когда Анна спустилась из спальни, Эрика уже успела пообедать. Но хотя часы показывали начало второго, выглядела Анна так, будто не смыкала глаз. Она всегда была стройной, но теперь настолько исхудала, что Эрике иногда с трудом удавалось не ахать при виде ее.
– Который час? – спросила Анна слегка дрожащим голосом. Она села за стол и взяла протянутую Эрикой чашку с кофе.
– Четверть второго.
– Та-та, – произнесла Майя и радостно помахала Анне рукой, пытаясь привлечь ее внимание, но та даже не заметила.
– Черт, неужели я проспала до начала второго? Почему ты меня не разбудила? – спросила она, маленькими глотками отпивая горячий кофе.
– Ну, я не знала, надо ли. Мне казалось, тебе стоит поспать, – осторожно ответила Эрика, тоже усаживаясь за кухонный стол.
Их отношения уже давно сложились таким образом, что Эрике всегда приходилось следить за своим языком, и произошедшее с Лукасом ничего в лучшую сторону не изменило. Сам факт, что они с Анной вновь оказались под одной крышей, постепенно вернул их к старой модели взаимоотношений, от которой они обе так старательно пытались уйти. Эрика автоматически опять стала играть по отношению к сестре привычную роль матери, а Анна, казалось, разрывалась между желанием, чтобы о ней заботились, и стремлением против этого восставать. В последние месяцы в доме царила гнетущая атмосфера, многое оставалось невысказанным и висело в воздухе в ожидании подходящего случая. Однако поскольку Анна по-прежнему пребывала в шоковом состоянии, из которого, похоже, никак не могла выбраться, Эрика ходила вокруг нее на цыпочках, смертельно боясь сделать или сказать что-нибудь не то.
– А дети? Они отправились в садик вовремя?
– Да, конечно, без проблем, – ответила Эрика, умышленно умолчав о маленьком демарше Адриана.
На детей у Анны теперь не хватало терпения. Большинство практических забот упало на Эрику, и стоило детям начать хоть слегка ссориться, как Анна устранялась, предоставляя разбираться с ними сестре. Она бессильно бродила по дому, похожая на выжатый лимон, и пыталась отыскать то, что когда-то держало ее на плаву. Эрика безумно за нее волновалась.
– Анна, постарайся успокоиться. Может быть, тебе с кем-нибудь поговорить? Нам порекомендовали психолога, который считается просто великолепным, и я думаю, что тебе…
Анна резко оборвала ее.
– Говорю тебе, нет. Я должна справиться сама. Это моя вина, я убила человека. Я не могу изливать душу постороннему, мне необходимо разобраться своими силами. – Рука, державшая чашку, сдавила ее с такой силой, что косточки пальцев побелели.
– Анна, я знаю, что мы говорили об этом уже тысячу раз, но я повторяю: ты не совершала убийства, это была самооборона. И ты защищала не только себя, но и детей. Никто в этом не усомнился, ведь тебя полностью оправдали. Лукас убил бы тебя, вопрос стоял так: либо ты, либо он.
От слов Эрики лицо Анны слегка задергалось, а сидевшая в детском стульчике Майя почувствовала напряжение в воздухе и захныкала.
– Я… не… в… силах… говорить… об… этом, – сжав зубы, произнесла Анна. – Я пойду обратно наверх и лягу. Ты заберешь детей? – Она встала и оставила Эрику на кухне в одиночестве.
– Конечно, заберу, – ответила Эрика, чувствуя, как подступают слезы. Ей уже едва хватало сил. Кто-то должен что-либо предпринять.
Потом ей пришла в голову мысль. Она подняла трубку и по памяти набрала номер. Стоило хотя бы попробовать.
* * *
Ханна отправилась прямо в свой новый кабинет и начала обустраиваться. Патрик же дошел до каморки Мартина Мулина и осторожно постучал в дверь.
– Войдите.
Патрик зашел и привычно уселся на стул перед столом Мартина. Они много работали вместе и нередко сиживали друг у друга на стульях для посетителей.
– Я слышал, что вы выезжали на место ДТП. Жертвы есть?
– Да, водитель. Там разбилась одна машина. Жертву я опознал. Это Марит, хозяйка магазинчика на Афферсвеген.
– Вот дьявол, – вздохнул Мартин. – Какая нелепость. Она пыталась увернуться от косули или что-то в этом роде?
Патрик засомневался.
– На месте работали техники, и их отчет вместе с отчетом патологоанатомов, вероятно, даст окончательный ответ. Но вся машина буквально провоняла водкой.
– Вот дьявол, – повторил Мартин. – Иными словами, села за руль пьяной. Хотя мне кажется, что она в таком уличена еще не была. Возможно, поехала пьяной впервые или просто раньше не попадалась.
– Да-а, – медленно произнес Патрик. – Может, и так.
– Но? – сцепив руки за головой, спросил Мартин. На фоне белых ладоней его рыжие волосы казались особенно яркими. – По голосу слышу, ты чем-то смущен. Я тебя уже достаточно хорошо знаю, чтобы чувствовать, когда что-то не так.
– Эх, не знаю, – ответил Патрик. – У меня нет ничего конкретного. Просто что-то показалось мне… неправильным, но я толком не могу понять, что именно.
– Чутье тебя обычно не подводит, – озабоченно сказал Мартин, раскачиваясь на стуле. – Однако, пожалуй, нам лучше подождать результатов экспертизы. Как только техники и патологоанатом разберутся, мы будем знать больше. Может, им удастся найти объяснение тому, что показалось странным.
– Да, ты прав, – откликнулся Патрик, задумчиво почесывая голову. – Но… нет, ты прав, пока мы не узнаем побольше, строить предположения бессмысленно. Надо сконцентрироваться на том, что в наших силах. К сожалению, это означает, что сейчас надо ехать, извещать родных Марит. Ты не знаешь, у нее есть семья?
Мартин наморщил лоб.
– Насколько мне известно, у нее есть дочка подросткового возраста, а живет Марит с подругой. Об их совместном проживании немного шептались, но я не знаю…
Патрик вздохнул.
– Придется поехать к ней домой и разобраться.
Заглянув в телефонный справочник, они узнали, что Марит живет в высотном доме в нескольких сотнях метров от здания полиции, и через десять минут уже звонили в дверь квартиры. Оба тяжело дышали. Им предстояло выполнить самое ненавистное для полицейского задание. Только услышав за дверью шаги, они сообразили, что в такое время дня дома вполне могло никого и не оказаться.
Открывшая дверь женщина сразу поняла цель их визита: Мартин с Патриком увидели это по ее резко побледневшему лицу и по тому, как обреченно поникли у нее плечи.
– Ведь вы по поводу Марит, да? Что-то случилось? – Голос у нее дрожал, но она отступила в сторону, пропуская посетителей в прихожую.
– Да, к сожалению, у нас печальные новости. Марит Касперсен разбилась на машине. Она… погибла, – тихо сказал Патрик.
Женщина перед ними замерла на месте, словно ее сковало морозом и мозг не в силах посылать сигналы к мускулам. Ее сознание явно пыталось переварить полученную информацию.
– Хотите кофе? – наконец спросила она и, не дожидаясь ответа, двинулась подобно роботу в сторону кухни.
– Может, кому-нибудь позвонить? – спросил Мартин.
Женщина явно находилась в шоковом состоянии. Ее каштановые волосы были практично пострижены под пажа, и она непрерывно заправляла их за уши. Она была очень худенькой, одетой в джинсы и вязаную кофту типично норвежской модели, с красивым сложным узором и большими серебряными застежками с орнаментом.
Керстин помотала головой.
– Нет, у меня никого нет. Никого, кроме… Марит. И, естественно, Софи. Но она у отца.
– Софи – это дочь Марит? – уточнил Патрик и знаком отказался, когда Керстин, налив в три чашки кофе, вопросительно подняла пакет молока.
– Да, ей пятнадцать лет. Сейчас неделя Улы. Софи живет неделю у нас с Марит, а неделю у Улы во Фьельбаке.
– Вы с Марит были близкими подругами? – Патрик чувствовал некоторую неловкость, задавая такой вопрос, но не знал, как лучше подойти к нужной теме. В ожидании ответа он глотнул кофе: тот оказался хорошим, крепким, как раз в его вкусе.
Кривая усмешка на лице Керстин показывала: она понимает, что его интересует. Когда она заговорила, глаза у нее наполнились слезами.
– Мы были подругами в те недели, когда Софи жила здесь, и любовницами, когда она жила у Улы. Из-за этого мы… – Ее голос оборвался, по щекам потекли слезы. Она немного поплакала, а затем волевым усилием вновь заставила голос подчиняться и продолжила: – Из-за этого мы и поссорились вчера вечером. В сотый раз. Марит хотела сохранить наши отношения в тайне, а я задыхалась и хотела открытости. Она ссылалась на Софи, но это было лишь отговоркой. Она сама была не готова к косым взглядам и пересудам. Я пыталась объяснить ей, что от этого все равно не уйти, ведь на нас уже и так косятся и сплетничают. Заяви мы открыто о наших отношениях, народ поначалу, конечно, немного бы посудачил, но я твердо уверена, что постепенно все бы улеглось. Но Марит не решалась прислушаться ко мне. Она много лет прожила как самая обычная шведка – с мужем и ребенком, собственным домом, поездками в отпуск на машине с автоприцепом и так далее, – и мысль о том, что она может испытывать чувства к женщинам, загонялась ею в самые потайные уголки души. Но когда мы встретились, ей показалось, что все встало на свои места. Во всяком случае, Марит описывала мне это именно так. Она смирилась с последствиями, оставила Улу и переехала ко мне. Однако отстаивать свою позицию не отваживалась. Из-за этого мы вчера и поругались. – Керстин потянулась за салфеткой и громко высморкалась.
– В котором часу она ушла? – спросил Патрик.
– Около восьми. Думаю, в четверть девятого. Я поняла, что с ней что-то произошло. Она не могла исчезнуть на всю ночь. Но звонок в полицию ведь всегда оттягиваешь. Я думала, она поехала к кому-нибудь или просто бродила всю ночь, или нет, я даже не знаю, что на самом деле и думала. Когда вы пришли, я как раз собиралась начать обзванивать больницы и, если бы не обнаружила ее там, позвонила бы вам.
От слез у нее снова потекло из носа, и ей опять пришлось сморкаться. Патрик видел, как к горю и боли у женщины примешивается самобичевание, и ему хотелось сказать что-нибудь такое, что избавило бы ее хотя бы от упреков по отношению к себе. Но вместо этого ему приходилось все только усугублять.
– Мы… – Он поколебался, откашлялся и продолжил: – …мы подозреваем, что во время аварии она находилась под сильным воздействием алкоголя. У нее были… с этим проблемы?
Он отпил еще один глоток кофе, и на секунду ему захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда, от этой кухни с такими вопросами и горем. Керстин посмотрела на него с удивлением.
– Марит вообще не пила спиртного. Во всяком случае, с момента нашего знакомства, а это более четырех лет. Ей не нравился сам вкус алкоголя, она не пила даже сидра.
Патрик многозначительно посмотрел на Мартина. Еще одна странная деталь добавилась к тому неуловимому, что не давало ему покоя с тех пор, как он несколькими часами раньше осматривал место аварии.
– Вы совершенно уверены? – Вопрос прозвучал глупо, она ведь уже на него ответила, но нельзя было оставлять никаких неясностей.
– Да, абсолютно! Я никогда, никогда не видела, чтобы она пила водку, или вино, или пиво, или что-нибудь подобное, а представить, чтобы она выпила водки, а потом села за руль… нет, такого просто быть не может. Я не понимаю… – Керстин растерянно переводила взгляд с Патрика на Мартина. Сказанное ими было лишено всякого смысла – Марит не пила, и все тут.
– Где мы можем найти ее дочь? У вас есть адрес бывшего мужа Марит? – спросил Мартин, вынимая блокнот и ручку.
– Он живет во Фьельбаке, в районе Кулленомродет. Здесь у меня имеется точный адрес. – Она сняла с доски на стене листочек и протянула Мартину. Вид у нее по-прежнему был растерянный, и от удивления слезы на некоторое время прекратились.
– Вы точно не хотите, чтобы мы кому-нибудь позвонили? – спросил Патрик, поднимаясь из-за стола.
– Нет. Я… мне больше всего хочется побыть одной.
– Хорошо. Но если что, звоните. – Патрик оставил ей свою карточку.
Перед тем как вслед за Мартином покинуть квартиру и захлопнуть входную дверь, он обернулся. Керстин по-прежнему сидела за кухонным столом. Совершенно неподвижно.
* * *
– Анника! Новая девица уже появилась? – проревел Мельберг на весь коридор.
– Да! – откликнулась Анника, не покидая секретарского места.
– Где же она? – продолжил перекрикиваться Мельберг.
– Здесь, – ответил женский голос, и через секунду в коридоре появилась Ханна.
– Вот, значит, как, ну, если ты не слишком занята, может, у тебя есть желание зайти, представиться, – язвительным тоном сказал он. – Вообще-то принято заходить к новому начальнику и знакомиться. Обычно это первое, что делают на новом рабочем месте.
– Прошу прощения, – серьезно сказала Ханна, подходя к Мельбергу и протягивая руку. – Когда я пришла, Патрик Хедстрём сразу взял меня с собой на срочный выезд, и я только что вернулась. Разумеется, я как раз собиралась к вам зайти. Первым делом хочу сказать, что слышала чрезвычайно хорошие отзывы о работе вашего подразделения. В последние годы вы с таким успехом раскрываете убийства, и ходит много разговоров о том, какое тут, вероятно, прекрасное руководство, раз такое маленькое отделение сумело провести расследования столь идеальным образом.
Она крепко пожала ему руку, и Мельберг посмотрел на нее с подозрением, пытаясь определить, присутствует ли в сказанном какая-нибудь доля иронии. Однако взгляд у Ханны был серьезным, и он быстро решил проглотить похвалу целиком. Может, и неплохо, что у них появится женщина в форме. Да и выглядит она приятно. Немного худовата, на его вкус, но недурна, совсем недурна. Правда, после состоявшегося утром разговора со столь удачным исходом Мельберг вынужден был признать, что уже не испытывал прежнего волнения в груди при виде привлекательной женщины. К своему большому удивлению, он мысленно все время возвращался к теплому голосу Роз-Мари и радости, с которой та откликнулась на его приглашение поужинать вместе.
– Ладно, что же мы встали посреди коридора, – произнес он, нехотя отвлекаясь от мыслей о приятном телефонном разговоре. – Давай-ка зайдем ко мне в кабинет и немного побеседуем.
Ханна проследовала за ним и села на стул напротив кресла Мельберга.
– Значит, ты уже успела окунуться в работу?
– Да, комиссар Хедстрём, как я уже говорила, взял меня с собой на место ДТП. Там разбилась одна машина. К сожалению, со смертельным исходом.
– Да, такое иногда случается.
– По нашей предварительной оценке, там еще замешан алкоголь. От водителя буквально несло водкой.
– Вот черт. Патрик не говорил тебе, погиб кто-то из тех, с кем нам уже доводилось общаться по этому поводу?
– Кажется, нет. Правда, жертву он узнал. Какая-то женщина, владевшая магазином на Афферсвеген. По-моему, он назвал ее Марит.
– Вот как… – произнес Мельберг, задумчиво запустив руку в волосы, аккуратно зачесанные на лысину. – Марит? Вот бы никогда не подумал. – Он кашлянул. – Но тебя в первый рабочий день, надеюсь, хотя бы избавили от встречи с ее родственниками?
– Да. – Ханна опустила взгляд на туфли. – Туда отправились Патрик и еще один рыжеволосый парень помоложе.
– Это Мартин Мулин, – уточнил Бертиль. – Патрик тебя с ним не познакомил?
– Нет, вероятно, забыл. Подозреваю, что его мысли были заняты предстоящим делом.
– Хм, – отозвался Мельберг.
Повисла долгая пауза. Потом он кашлянул.
– Ну хорошо. Добро пожаловать в отделение полиции Танумсхеде. Надеюсь, тебе у нас понравится. Кстати, как ты устроилась с жильем?
– Мы, то есть я и мой муж Ларс, снимаем дом в квартале напротив церкви. Мы переехали неделю назад и по мере сил стараемся обустроиться. Уже взяли напрокат мебель, но нам хочется, чтобы у нас было по-настоящему уютно.
– И муж? А он чем занимается? Тоже нашел здесь работу?
– Пока нет, – ответила Ханна, опустив взгляд. Ее лежавшие на коленях руки нервно задвигались.
Мельберг усмехнулся про себя. Значит, вот за каким типом она замужем – за безработным дерьмом, допускающим, чтобы его содержала баба. Ну-ну, некоторые умеют устраиваться.
– Ларс – психолог, – пояснила Ханна, словно услышав мысли Мельберга. – Он ищет работу, но тут в окрестностях его профессия не слишком востребована. Пока ничего не подвернулось, он пишет книгу. По специальности. А еще будет работать по несколько часов в неделю в качестве психолога для участников шоу «Покажи мне Танум».
– Вот как, – повторил Мельберг, и его тон ясно показывал, что он уже утратил интерес к роду деятельности ее мужа. – Ну, еще раз хочу сказать: добро пожаловать! – Он встал, подчеркивая, что формальные любезности соблюдены и она может удалиться.
– Спасибо, – сказала Ханна.
– Закрой за собой дверь, – попросил Мельберг.
На мгновение ему показалось, что на ее губах мелькнула усмешка, однако он, вероятно, ошибся. Похоже, она испытывает уважение к нему и его работе. Она ведь, в общем-то, так и сказала, а он, с его умением разбираться в людях, легко определял, откровенны они или нет. Ханна явно говорила откровенно.
– Ну как все прошло? – шепотом спросила Анника, зайдя через несколько секунд в кабинет Ханны.
– Нормально, – ответила та именно с такой усмешкой, какая привиделась Мельбергу. – Настоящий… характер, – добавила она и покачала головой.
– Характер. Пожалуй, можно это назвать и так, – со смехом сказала Анника. – Похоже, у тебя получается с ним управляться. Советую не обращать внимания на его дурацкие указания. Если он решит, что может тобой помыкать, ты пропала.
– Мне уже доводилось встречать таких Мельбергов, так что я знаю, как с ним надо общаться, – ответила Ханна, и Анника сразу поверила, что так оно и есть. – Немного лести, притвориться, будто в точности выполняешь его указания, и действовать, как находишь нужным сама. Если результат окажется удачным, он потом сделает вид, что идея изначально принадлежала ему. Я права?
