Алексей Александрович Калугин Планета смертной тени

Сама по себе технология, кстати, далеко не нова. Ее разработали и эффективно применяли еще в двадцатом веке. Если вы читали Фромма… Вижу, что не читали. Или не помните, что читали. Но это не важно.

Нас было сорок два человека. Или, если вам будет угодно, сорок два воскрешенных мертвеца. Ничего не знающих друг о друге. Ничего не помнящих о прошлой жизни. И не имеющих никаких перспектив на будущее.

Нам нужно было построить поселок, и мы принялись за дело. Мы работали не потому, что боялись наказания. Нет. Мертвого трудно чем-то напугать. Работа стала для нас своего рода наркотиком, позволяющим обо всем забыть… Нет, не забыть, а всего лишь не думать. Мысли о прошлом возвращались, стоило только присесть и задуматься о чем-то, не имеющем отношения к перетаскиванию бревен, вязке снопов соломы, замешиванию глины.

Сам я часто задумывался не столько о морально-нравственном аспекте того, что с нами сделали, а о том, насколько это может изменить само наше представление о природе человека. Дело в том, что какого бы мировоззрения ни придерживались те или иные мыслители, все они сходились во мнении, что в каждом человеке содержится некая нематериальная суть, делающая его уникальной и неповторимой личностью. Душа, сознание, искра божья, экзистенция, частица вселенского разума, импульс Му – названий множество, но суть одна. Тело – это всего лишь оболочка или, если угодно, временный носитель информации. Когда мы умираем, тело превращается в комок мертвой материи, в который уже невозможно вдохнуть жизнь. То есть чисто механически можно поддерживать жизненно важные процессы. Тело не будет подвергаться разложению, но при этом и по-настоящему живым оно снова не станет. Так мы думали раньше. Теперь же оказывается, что при определенных условиях можно запустить процесс вспять. И все станет как прежде. К однажды умершему человеку вновь вернется способность мыслить и должным образом воспринимать окружающий мир. Значит, наше сознание, наш разум, наша индивидуальность, та частица вселенского разума, что, как мы до сих пор полагали, в нас заключена, на самом-то деле всего лишь определенная последовательность химических реакций, протекающих в клетках мозга? А может даже и не в мозгу, а в печени? Или – в селезенке?..

Вам становится жутко?.. Мне – нет.

Мне стало страшно, когда я понял, что этот ужас псевдобытия уже навсегда. Что в моей жизни уже ничего не изменится. Что впереди у меня только еще одна смерть.

Я очень хорошо помню тот момент, когда мне стало ясно, что к прошлому я уже не вернусь никогда. Внутри у меня будто лопнула струна, которую безнадежно перетянули. И тогда я придумал себе новое имя – Юрий Стоевский. Я не знаю, почему я взял себе это имя. В связи с ним у меня не возникало никаких ассоциаций. В нужный момент оно само собой всплыло в памяти. А мне, собственно, было все равно. Мне нужно было имя, чтобы продолжать жить.

В колонии началась истинная вакханалия придумывания новых имен. Кто-то брал себе совершенно невообразимые имена, вроде Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Почему именно Второй, спрашивали у него. Потому что я не страдаю манией величия, отвечал тот, кто называл себя Бен’Аб-Эль-Кахар-Мунид’Даг Второй. Другие меняли имена чуть ли не каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Каждому из них казалось, что он не может отыскать то единственно правильное имя, которое отражает его истинную суть.

Очень скоро многие начали верить в то, что имена, которые они себе взяли, на самом деле всегда им принадлежали, что они не придумали их, а только вспомнили. Отталкиваясь от нового имени, каждый пытался воссоздать свое прошлое. Которым тут же спешил со всеми поделиться. А порой возникали конфликты, доходящие до драк, когда кто-то, осознанно или нет, приписывал себе чужие воспоминания.

Если в самом начале наша колония представляла собой некое единство сущностей, каждая из которых ничего собой не представляет, то теперь этому пришел конец. Началось противостояние индивидуальностей. Едва ли не каждый пытался доказать всем вокруг и в первую очередь, себе самому, что он не похож на остальных. Проще всего это было сделать, продемонстрировав собственное превосходство над кем-то другим.

Наша колония превратилась в мир бредовых кошмаров, в котором каждый кроил прошлое и будущее по собственным лекалам. Вскоре обозначились три противостоящие друг другу группировки. Первые были уверены в том, что мы достаточно сильны и умелы для того, чтобы напасть на немногочисленную группу военных, которые раз в месяц привозили нам пищевую смесь, захватить корабль и покинуть планету. Вторые полагали, что мы и здесь можем неплохо устроиться, если только военные оставят нас в покое. Третьи, в принципе, были согласны со вторыми, но, в отличие от них, считали, что договориться с теми, кто их сюда прислал, не удастся, а восстание, о котором все чаще говорили первые, обречено на неудачу. И, что самое ужасное, у нас не было ни малейшего шанса договориться. Мы говорили на одном языке, но при этом жили в разных мирах, порожденных собственной фантазией. Поэтому то, что казалось очевидным для одних, рисовалось чистым бредом другим.

Неизбежность трагической развязки становилась все явственнее с каждым днем. Но при этом лично у меня складывалось впечатление, быть может, обманчивое, что вижу это только я один.

Еще бы!

Нереальное, вымышленное прошлое придавило меня, как тяжелая могильная плита.

Я не хотел умирать…

Грех меня раздери…

Я не хотел умирать!..

Но я уже был мертв. Как и те, кто меня окружал.

Для того чтобы хоть попытаться вернуться в реальность, нужно было покинуть колонию.

Дальнейшее было похоже на бред. Я договорился с тремя колонистами о том, что после очередной инспекции, получив инъекцию иммунной сыворотки, мы заберем свою часть пищевой смеси и отправимся в экспедицию. Так мы это называли. На самом же деле у нас не было ни мало-мальски обдуманного плана действий, ни определенного маршрута. Мы всего лишь хотели несколько расширить свои представления о мире, в котором нам приходилось жить. А заодно и отдохнуть от бесконечных стычек и разборок между колонистами… Мы даже решили, что пойдем на запад, в том направлении, где сейчас находится ваша колония. Так было бы проще найти обратный путь – мы ведь собирались вернуться к следующей инспекции.

Пока мы обсуждали план предстоящего похода, в жизни колонии происходили перемены, на которые следовало бы обратить внимание. Но мы были всецело заняты лишь своими… мечтами. А тем временем группировка, выступавшая за бегство с планеты, сумела договориться с теми, кто хотел остаться. Аргументация был простой – вместе перебьем тюремщиков, после чего одни улетят, а другие – останутся. Вообще, все мы вели себя тогда, как полные идиоты. Не знаю, что уж тому было виной. Или причиной. Ведь никто из этих горе-героев не подумал о том, что для того, чтобы улететь, нужно как минимум уметь управлять кораблем. А для того, чтобы остаться, нужно обеспечить себя запасом пищевой смеси и иммунной сыворотки.

С другой стороны, допустим, я бы знал о готовящемся заговоре. Смог бы я тогда хоть что-нибудь изменить? Скорее всего, нет. Одного из представителей умеренной группировки, выступавшей за сотрудничество с тюремщиками, нашли как-то в кустах с перерезанным горлом. И случилось это как раз на следующий день после того, как он при всех заявил, что непременно расскажет сержанту о планах мятежников. Совпадение?.. Едва ли. Однако списана эта смерть была на самоубийство.

Посадочный модуль приземлился неподалеку от барака, входить в который нам было запрещено. Из модуля вышли сержант, врач и двое солдат. Все происходило, как всегда. По четко отработанной схеме. Один солдат встал слева от трапа. Другой задействовал подъемник. Из чрева посадочного модуля выползла платформа с синими пластиковыми ящиками, в которых находился месячный запас пищевой смеси.

– Забирайте! – скомандовал сержант, пнув ногой один из ящиков.

Четверо колонистов направились к ящикам.

Врач и сержант тем временем подошли к двери, ведущей в барак.

Если бы я только знал, что должно было произойти…

Один из колонистов, называвший себя Свеном Свенсоном, споткнулся возле ящика, который должен был нести. Чтобы не упасть, Свенсон сделал три быстрых шага вперед, по направлению к военному. Солдат стоял, выпрямив спину, сцепив руки за спиной. На губах его блуждала усмешка – он был счастлив, осознавая свое превосходство над местным сбродом. Внезапно в руке Свенсона блеснула полоска стали. Солдат, наверное, не успел понять, что произошло, когда остро заточенный нож Свенсона рассек ему горло. Еще стоя на ногах, солдат захрипел, забулькал кровью, страшно вытаращил глаза и обеими руками попытался зажать рану. Кровь, брызнув меж пальцев, окропила лицо и серую робу Свенсона. А он, похоже, и сам не сразу понял, что же сотворил. Сначала он замер, как истукан. А затем, когда тело солдата стало заваливаться на него, испуганно отпрыгнул в сторону. И вдруг – вскинул над головой руку с окровавленным ножом и дико заорал. Что должен был выражать сей крик, испуг или торжество, я до сих пор не пойму.

Двое колонистов кинулись на другого солдата. И им даже удалась повалить его на землю. Но, в отличие от убитого, этот боец успел среагировать. Он пнул одного из нападавших ногой, другого ударил кулаком в висок и одним рывком вскочил на ноги. Мне кажется, я слышал хруст позвонков, когда он, схватив за челюсть, резко дернул в сторону голову напавшего на него колониста. Ногой выбив нож из руки второго, солдат чуть наклонился и коротко ткнул его согнутым пальцем в шею, после чего колонист больше не двигался.

Тем временем самая большая группа мятежников накинулась на врача и сержанта. Но и тут их ожидало полное фиаско. Сержант крутанул на пальце стоппер. Но не стал нажимать на нем кнопки. Вместо этого он сделал знак рукой оставшемуся в живых солдату. Тот усмехнулся, выдернул из-за спины трассер, надавил большим пальцем на пусковую кнопку и, не целясь, от бедра дал длинную очередь по толпе мятежников.

– Что вы делаете! – возмущенно закричал врач. – Это же государственная собственность!

– Эта государственная собственность только что убила одного из моих бойцов, – спокойно ответил сержант. – Не думаешь же ты, что я оставлю это без последствий.

– У вас есть стоппер!

– Какой, грех тебя забери, стоппер! – Сержант кинул пластиковую коробку стоппера на землю и раздавил ее каблуком. – Если у кого-то из них в голове появилась мысль, что на нас можно поднять руку, значит, голову эту нужно отсечь.

Из кобуры на поясе сержант достал пистолет, аккуратно перещелкнул затворную планку, перехватил рукоятку обеими руками, тщательно прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. У стоявшего рядом со мной человека голова будто взорвалась. Что-то мягкое и теплое шлепнулось мне на щеку и прилипло.

Должно быть, именно это вывело меня из состояния ступора. Я понял, что сержант не собирается вершить суд. Он не станет выяснять, кто причастен к попытке мятежа, а кто случайно оказался рядом. Он убьет всех. Чтобы случайно не отпустить виновного.

Я сорвался с места и побежал со всех ног, сам не зная, куда и зачем. Следом за мной рванулись еще четверо. Двоих уложили пули. Но двое других успели нырнуть в кусты следом за мной. Мы поползли на четвереньках, не выбирая направления. Лишь бы только подальше от места, где нас должны были убить.

Сердце колотило по ребрам, будто вознамерилось сломать их и выскочить из клетки; стекавший со лба пот заливал глаза; сухой, шершавый, как наждак, язык не умещался во рту. Я полз, не чувствуя саднящую боль в сбитых коленях и до крови изрезанных острой травой руках. Полз, пока не упал, обессилев.

Наверное, на какое-то время я утратил способность воспринимать окружающую действительность. Страх ли тому был причиной или чрезмерная усталость – какая разница. Я очнулся, лежа на земле, уткнувшись лицом в сухую, свалявшуюся траву. Не двигаясь, я прислушался. До моего слуха доносился только шелест волнуемой ветром травы да отрывистые всхлипывания птицы. Я перевернулся на спину. Птица кружила надо мной в бездонном небе и будто оплакивала мою жизнь. В которой больше не оставалось места ни смыслу, ни надежде, ни любви.

Не помню, какие мысли роились в тот момент у меня в голове, но почти уверен, что среди них не было ни одной хотя бы мало-мальски оптимистичной. Жизнеутверждающей. Все катилось в тартарары. И этот мир, и я вместе с ним. Хотелось вот так и лежать, глядя в небо. До тех пор, пока не наступит конец. Он ведь должен был когда-то наступить. Без воды человек может протянуть не более трех суток. А я уже страшно хотел пить.

И вдруг в какой-то момент я понял, что страдания доставляют мне радость. Потому что, пока я испытывал муки, я знал, что еще жив. Вот такая, понимаете ли, извращенная логика…

Не знаю, сколько бы я так пролежал, если бы не услышал шелест травы справа от себя. Это был уже не ветер. Я быстро перевернулся на бок. Раздвинув траву, на меня посмотрел один из тех, кто бежал вместе со мной. У него были маленькие черные глазки и старый шрам над правой бровью. Рядом находился и второй беглец.

– Живой? – шепотом спросил меня первый.

– Уже полгода, как труп, – ответил я.

– Шутник, – осклабился второй. – Что делать-то будем?

– Надо уходить.

– Куда?

– Не знаю… Все равно куда, лишь бы подальше… Когда местность прочесывать начнут…

– Не начнут.

– Почему?

– Ты что, спал?

– Ну-у… Вроде того.

– Челнок улетел.

Я посмотрел на небо, как будто надеялся увидеть там след улетающего челнока.

– Давно?

– С полчаса назад.

– Надо вернуться в поселок.

– Сдурел!

– Может, там кто живой остался.

– Ну и что? Нам сейчас о своих шкурах думать надо.

– И о своих тоже. Ты знаешь, где тут ближайшая река или озеро? Нет? Вот то-то и оно. Значит, куда бы мы ни пошли, нужно хотя бы водой запастись.

– Точно, – поддержал меня второй. – Может, они и ящики с пищевой смесью бросили. Тогда и еды прихватим.

– А еще инструменты. Что-то сгодится как оружие.

– Ну, ладно, – вынужден был согласиться первый. – Только быстро. Заберем все, что нужно, и сразу сматываемся. Кто их знает, – он многозначительно посмотрел на небо. – Может, прилетят еще.

– Непременно, – кивнул я. – Хотя бы для того, чтобы порядок навести.

На самом деле я уже тогда был уверен, что на наше место непременно привезут новых живых мертвецов. Вот только ошибся, полагая, что вас высадят там же, где мы свой поселок строили.

Ну, да ладно…

Итак, мы втроем осторожно поползли назад, к поселку. Кто знает, может, кто-то из солдат остался. Они ведь, наверное, пересчитали трупы и поняли, что некоторым удалось скрыться. Быть может, не нам одним.