Сергей Каледин
Тахана мерказит [Главный автовокзал]

Полная версия

Но Петр Иванович не мог успокоиться.

– Выходит, театр разыгрываем под открытым небом непосредственно?! Кресты таскаем?! Может, еще разок распнем кого-нито для хохмы?!

– Может и распнем, – Мишка бубнил чего-то непонятное, Петр Иванович напрягся. – Если цивилации исключить художественную ложь, цивилация рухнет…

Вот те на-а! Петр Иванович лихорадочно припоминал нужные слова.

– Это знаешь, как называется?.. Это циньм называется!

А Мишку будто Подменили. Уже не балабон лысый, а прямо лектор политграмоты на их заводе:

– Тот, кто испытал на себе цинм в квадрате, имеет право на цинм в третьей степени.

Матушки ты мои, совсем рехнулся парень!..

Дальше, правда, Мишка серьезности не выдержал.

– Да черт с ними, Петр Иванович! А в остальном нормально сходили?

– Нормально.

Мири достала свой кулечек с подарком. Мишка повертел чашечку на свет.

– Плохи твои дела, Мири. Продам в гарем, когда с работы выгонят. Кстати, через год, наверное, наша лавочка закроется в университете. Чего тогда делать? Пускай Алка, падла, тогда кормит.

– А саму Алку кто покормит? – послышалось прихожей. Незаметно как и пришла.

– Мама! – вскричал Пашка. – Нам всем очень хочется кушать. Васин очень хочет. Он устал.

Ужинали под телев Телевор как раз показывал новости России – заседание в Думе. В Думе шла драка. Похабная, неумелая – один козел сдернул с попа крест, другой душил немолодую тетку. Отдушив, еще потаскал за волосы.

– Глаза б не смотрели! – сердился Петр Иванович, стыдясь за отечество. – Павел, переключи лучше на баб голых!

Пашка голых баб не нашел, зато накрутил какой-то сериал типа «Богатые тоже плачут». Индейский вроде.

– Сегодня заходил ко мне в лабораторию Наум, – сказала Алла. – Ему получше. Предлагает завтра поехать на Кинерет, дом Петру Ивановичу показать. Вот ключи. Вы езжайте с утра, он тоже подъедет. Его на денек отпустят больницы.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Петр Иванович. – А то знай, кресты таскаю без толку, а с человеком до сих пор не познакомился! А он мне родня непосредственно. Сват.

– Васин, возьми меня на Кинерет! – взмолился Пашка. – Я тебя очень прошу. Я прошу тебя как старшего друга и русского человека!

– Тебе же в армию завтра поутряку! – опешил Пет Иванович. – А самоволку я лично не одобряю…

– Мири, я запрещаю тебе раз и навсегда смотреть эти поганые сериалы! Сосульку эту стометровую! – Алка с хрустом выключила телев – А ты, Павел, не сходи с ума!

– Мама, папа! – не отступал Пашка, решив зайти другой стороны. – Кто поможет Васину завтра нести его тяжелые чемоданы? Больной старый человек Наум?

– Не суетись! – отрезал Петр Иванович. – Не возьму я никакие чемоданы. На кой они мне сейчас?

Мишка налил жене вина.

– Много работы было?

– Дури вашей еврейской много было! – раздраженно бросила Алка. – Шабат. Аналы-то шабат не отменяет, к аппаратуре я прикасаться не могу. Автоклав открыть не могу, препараты холодильника достать не могу, в гистологию звонить не могу… Полный идиотм, – Алка безнадежно махнула рукой. – Завязывать нужно с этим Израилем!

– Винца попей, винца, – Мишка подлил ей красненького.

– У нас начальник религиозник, не хуже этих, – объяснила Алка, кивнув на стену, за которой громко кончали субботу соседи.

– И как же ты управляешься? – спросил Петр Иванович, сочувственно взглянув на стену. Все у них не по-людски, все через хвост по-волчьи.

– Они араба на субботу берут, – пояснил Мишка. Он за ней как привязанный ходит: она велит – он делает.

– А сегодня его понос пробрал, – рассмеялась Алка,: То и дело убегал

– все аналы пропали. Пашка! Ладно, черт с тобой. Позвони своей командирше, пока спать не легла – скажи, на пару дней задержишься. Будут проблемы, дашь трубку мне. Если будут проблемы, – с нажимом добавила она и поднялась. – Устала я, как собака.

Через пять минут вопрос об увольнении Пашки на двое суток был решен положительно.

– По телефону? – не поверил Петр Иванович. – Баба – командир? Сколько же ей лет?

– Двадцать три.

Петр Иванович помотал головой, как мотал всегда, стряхивая похмелье. Но ни хмеля, ни похмелья не было, голова была ясной. Климат такой, курортный…

8

Воскресенье – рабочий день. Встали рано: Мишке в университет, Алке в больницу, Мири – в школу; Васин с Пашкой – на автовокзал. А дальше на Кинерет, то бишь на Тивериадское озеро. Куда Иордан впадает и откуда вытекает и течет дальше до самого Мертвого моря. И где Иисус Христос.

Утренние сборы шли споро, пока вдруг Пашка не забился в истерике. На этот раз, похоже, всерьез.

– Мама! – вопил он сиплым басом. – Подумай, мама! Твой сын Павел будет мучиться в военной тюрьме!..

Мири спрятала куда-то рожок с патронами от Пашкиной М-16. Это Пашка обнаружил, когда прятал винтовку подальше на время поездки.

– Прекрати, Павел! – Алка топнула ногой. – Мири, где патроны?

Мири молча собирала ранец.

– Мири, зачем ты это сделала?

Вместо ответа Мири по-прежнему молча принесла свинью-копилку. Донышко у нее было аккуратно выбито.

– Я не дам Пашке патроны. Пусть он идет лежать в военную турму. Ты будешь отдыхать два года. Папа будет отдыхать два года. Я буду отдыхать два года. И Васин будет отдыхать.

– Миша, – простонала Алка, – не пускай ее в школу! Накапай мне кардиамин. Пашка, сейчас же верни деньги!

– Нет, мама, – твердо сказал Пашка. – эти деньги мне нужны более. Ей их не надо. Сейчас я деньги не имею.

Мишка накапал жене лекарство. И встал на страже у двери.

– Что будем делать, сволочи? – проникновенно спросила Алка.

– Я иду в свою школу, – предложила Мири, – Пашка идет с Васиным смотреть дом. Потом Пашка идет лежать в военную турму. Два года.

Пашка рыдал, но за деньгами, гад, не шел.

– Пашка, не доводи мать, – не выдержал Петр Иванович. – Отдай бабки. Не отдашь, ей-Богу врежу. Непосредственно.

Пашка взвился. От такой несправедливости у него даже слезы высохли.

– Васин! – вскричал он. – Скажи мне, Васин. Я ношу тебе холодное биру на крышу? Соленые чипсы, горячий картофель и матрас с сигаретами? Я хочу сегодня носить для тебя тяжелые чемоданы. Я прошу тебя, Васин, не ходи в мою личную жнь!..

– Черт вас разберет… – Петр Иванович махнул рукой И побрел на кухню.

– Алка, – робко подал голос Мишка, – опоздаю, у меня сегодня кафедра.

– Мири, – тихо сказала Алка, – я могу умереть. Я не шучу. У меня нет больше сил вас разнимать.

Мири, демонстративно не слушая ее, окликнула Петра Ивановича:

– Васин! Я уезжаю с тобой в Москву. Я решиля, – и, обернувшись к матери, сообщила: – Патроны в помойке.

Пашка вывалил помойное ведро на каменный пол кухни: масло от шпрот, остатки соуса, окурки, недопитый йогурт… С урчанием он влек общей пакости магазин с патронами и, подвывая от счастья, стал бережно омывать его над раковиной.

– Ты забыл отдать сестре деньги, – Алка отобрала у него рожок, вытерла его вафельным полотенцем и машинально сунула в сушилку с тарелками.

– Деньги верни.

Пашка побрел к себе в комнату. Мири спокойно с ранцем за плечами ждала, когда он принесет награбленное, сресчитала деньги, открыла дверь и уже с лестничной клетки влепила Пашке ногой поддых. Пашка с воплем свалился на пол.

Петр Иванович, хотя и сидел перед открытым чемоданом, в зеркале углядел финал. И даже головой покачал.

– Надо же: третий год всего в каратэ, а наловчилась! Он перебирал инструменты. – Рубанок взял, зензюбель забыл. Ладно, прикупить придется. Ты, Павел, чем лежать вставай помаленьку. Ехать пора. И не вой, ты свое заработал по-честному, как коммунист. В чем поедешь, в военном или гражданке? Лучше военное, у вас вояк уважают.

Пашка кряхтя поднялся с пола. На шею повесил солдатский жетон, где, оказывается, вся о Пашке информация кто он; откуда, какая кровь. Такой же жетон Пашка сунул в правый башмак в специальный кармашек, Башка отлетит – по башмачному жетону найдут, нога с жетоне уйдет – на шеяке бирка. Все предусмотрено.

Воскресенье – ну, рабочий же день! – нет! евреи опять с книгами под мышкой. Напротив автобусной остановки группа хасидов читала в ожидании транспорта свои талмуды. Подошел специальный автобус, и без того уже набитый до отказа, местные погрузились, поехали.

– Куда опять? – Петр Иванович уныло проводил взглядом, – Чего дома-то не сидится?

– Учиться надо, – улыбнулся Пашка. – В иешиву поехали. Они всю жнь учатся. Это ж наши мудрецы, он хохотнул.

– Не обоссысь, – очень серьезно и задумчиво посоветовал Петр Иванович. – Куда ж их столько? Страна маленькая, я по карте глядел. Ископаемых нет. Вокруг арабы, того и гляди война. Парни, девки под ружьем. А эти… Кто ж их кормит?

– Америка. Она богатая.

Подошел еще автобус. Оказалось – их, годится. Доехали до центрального автовокзала, пошли по подземному переходу, чтобы пересесть на загородный. В переходе Петр Иванович еще далека заметил смуглую красавицу, которая шла навстречу. Шла, не меняя курса, шла рассеянно устало, но одновременно и томно, не забывая ни на секунду, что она красавица. Спешивший на работу люд расступался перед нею, мужики оборачивались, бабы фыркали. Когда она прошла, обернулся и Петр Иванович. Красавица, покачивая бедрами, удалялась на длиннейших ногах, воздетая дополнительно на огромные каблуки. В минимальной юбчонке, грудь, конечно, большая, как здесь на Востоке принято, но без прнаков лифчика. И с гаманком – кошельком на ремешке вокруг талии. Черные волосы распущены по спине до самой попы. Петр Иванович по мере удаления девушки все больше выкручивал голову, пока не врезался во встречного хасида. Тот уронил книгу, но ругаться не стал.

– Красавица, – пробормотал Петр Иванович, когда девушка скрылась вида.

– Проститутка, – согласился Пашка, кусая мороженное. – Марокканка. Пятьдесят шекелей. Я у нее был. Ты хочсшь, чтоб я с ней говорил для тебя? – Пашка собрался по дернуть вдогонку за девушкой, но Петр Иванович придержал его.

9

Автобус три часа катил меж полей. Один раз только речку переехали, выяснилось – Иордан. Иордан оказался маленьким, шустрым и коричневым на цвет. Никакой солидности в священной реке Петр Иванович не узрел.

Пейзаж походил на наш среднерусский. Даже, лесочки кое-где проносились мимо. Правда, приглядеться, лесочки все выровнены по струночке – посаженные лесочки. Так же пальмовые рощи: разбиты на квадраты, шашечками. Но поля-то, поля какие!.. Даже отсюда, окна видно, как кусты ломятся от помидоров. А вот людей не видать – не шибко корячатся.

А где поля нет, бедуины скот пасут. Где пасут, там и живут – в огромных драных шатрах, похожих на залатанные солдатские палатки. Жилища необихоженные, на живую нитку. Хотя антенны телевионные торчат над халабудами. И машины – иномарки. А рядом осел стоит, о бампер чешется. Грузовик без колес, раскуроченный вон загорает… Под него баба таза помои выплеснула…

У самого шоссе высокий дед в белом балахоне с белой обжатой обручем тряпицей на голове пас овец. Дед-пастух постоял, потом сел на бугорок, развернул газету. Что твой Иисус Христос. Поднял голову – и этот в очках! как сговорились! – проводил взглядом автобус и снова уткнулся в газету. Тут к шалашу их цыганскому подкатил желтый автобус, него россыпью прыснула пацанва с яркими ранцами за плечами, как у Мири…

Да-а… виллочка оказалась, как на картинке. Маленькая, одноэтажная, ощекатуренная розовой шершавой шубой.

По приметам, понятным только ему, опытному строителю, Петр Иванович, еще не заходя во двор, определил, что дом в идеальном порядке, ловить здесь нечего. Взять хотя бы оградку. Кованая, крученого квадрата. А цоколь! Без единой выбоинки, раковины. А черепичины на крыше: глянцевые, прямо пряники тульские глазированные…

Рядом с домом голубой бассейн в форме кляксы, вокруг него – гаревая площадочка, красные цветки по периметру, качалка под голубым навесом. Столик круглый пластмассовый, креслица… Тут не заработок ему, тут санатория!.. И прекрасно это Ирина Васильевна знала. Отправила она его, выходит, погулять в Израиль на свой кошт. Мир в семье закрепить. Сделать его вечным своим должником и в себя влюбить навсегда. Ох, хитрая баба! А он и не против. Он согласен.

Пашка открыл калитку, вошли за ограду. Под каждым кустом по выжженной каменистой земле змеились мокрые шланги, которых сочилась вода. Петр Иванович уже знал, что это не простая вода, а витаминированная, управляемая компьютером чуть ли не по всему Израилю, Знал, но уразуметь эту фантастику не мог.

Из соседней дачи с тряпкой в руках вылезла тетка. Без парика – растрепанная, нормальная. Пашка покричал ей, тетка улыбнулась, смахнула упадшую на лицо седую прядь, помахала рукой…

– Они нам в бассейн воды сделали, – перевел Пай-ка. – Можно плавать.

Вошли в дом; Пашка отпер двухстворчатую дверь, на которой вместо ручки была приделана бронзовая морда с кольцом в зубах, включил свет в передней. Потом – в салоне. Раздраил окна. Одно – огромное – выходило на Тивериадское озеро. По озеру порхали разноцветные бабочки – молодняк резвился на серфингах. Барышня без лифчика неслась вдоль берега на водных лыжах. Все, как у нас на Икшинском водохранилище. Только кроме лифчика, ну в смысле, с лифчиком. Картинка была так хороша, что даже сожженный катер, пришедший на память, ее не испортил.

Между ног белого рояля в корзине на искусственных яйцах сидела искусственная утка. На единственной без окон стене висел портрет Ирины Васильевны – молодой еще в полный рост. А напротив, в проеме между окон, – детская картинка в скромной рамочке: кривобокий гусь тащит мужика носатого с книгой под мышкой по желтому небу. Ущемил его клювом за ворот пиджака и прет по небесам. Машкина, скорей всего, работа. Такие точно рисовала она, когда шел дождь и нечем было заняться.

Рядом с музыкальным агрегатом – полочка, на полочке пластинки. Петр Иванович вытянул одну. Мерцалова. Все пластинки с Мерцаловой. Ишь ты, как ее еврей любит.

Тараканов он не обнаружил нигде. Почему-то именно они более всего беспокоили Петра Ивановича. Не мог он сопоставить вальяжную, белую, в драгоценностях Ирину Васильевну и здоровую усатую пакость, которая вдобавок еще и летает.

Пашка уже разделся и, тряся жирами, искал плавки. Плавки он, как выяснилось, забыл, а потому затрусил в бассейн в белых растянутых трусах.

– Слышь, Павел! – крикнул Петр Иванович. У вас в религии жертвоприношения есть?

– Раньше были. Авраам сына своего хотел принести…

– Принес?

– Бог передумал, сказал: не надо сына.

– Ясно. Я вот что подумал: может, Наум ей как приношение дом отписал?

Пашка согнулся на краю бассейна, намереваясь нырнуть, солдатский жетон на цепуре, раскачиваясь, хлопал его по сиське.

– Ох, Пашка, ты и жирен! К Рождеству колоть будем.

– Я пойду скоро жир срезать.

– Ты что! Я пошутил! Сойдет со временем, рассосется.

– Он ее любит! – крикнул Пашка, – Он скоро умрет! – и нырнул в бассейн. Вынырнул. – Она будет сюда приезжать! И ты будешь сюда приезжать! Васин, принеси, пожалуйста, покушать.

Петр Иванович взял холодильника ледяную биру для себя, Пашке воду коричневую, паштетик открыл индюшиный, сухарики достал, стружку эту ихнюю – чипсы, маслинку подцепил к пивку. Благодать!..

И пошел купаться.

Он долго сидел на дне бассейна, задержав дыхание сколько мог – охолождался. Когда воздух кончился, вынырнул, поплавал, снова нырнул. А когда вынырнул окончательно и открыл глаза, увидел, что от дома к бассейну мелкими шажками, опираясь на палочку, медленно движется крохотный старикан

– ну, прямо, гном машкиной сказки…

– Приветствую! – сказал Петр Иванович и полез на берег.

– Купайтесь, купайтесь на здоровье! – Наум Аронович замахал на него палкой, загоняя обратно в воду. – Мы никуда не спешим…

Но Петр Иванович вылез-таки и, слегка стряхнувшись направился к старичку здороваться. Тот протянул руку.

– С приездом вас, Петр Иванович! Рад познакомится. Вы уж вините, что так сразу: у Ирочки все в порядке?

– Нормально, Наум Аронович.

– Ну, и слава Богу. Присаживайтесь…

Они сидели с Наумом Ароновичем на краю голубого бассейна, отделанного мрамором, и вели неспешную беседу – два солидных, умудренных жнью человека. Пашка все еще бултыхался в бассейне. Наум Аронович уселся под грибком от солнца в удобном пластмассовом белом креслице, Петр Иванович расположился радом, только не под грибком, а на солнышке. На столике перед ними стояли пиво, орешки, еще какая-то дребедень. Как в кино. Благодать!..

– …Ну, какой я ей был муж, Петр Иванович, посудите сами?.. – продолжал Наум Аронович свой рассказ об ихней Ириной Васильевной молодости. Хороший старикан, это Петр Иванович сразу усек. А что разоткровенничался так сразу с незнакомым человеком, тоже понятно– Москвы человек, от Ирочки, с кем еще поделиться? Не с этими же, как их… хасидами. Да и осталось уж ему, видно, недолго…

– Я Ирочку-то практически и не видел: днем на работе, по ночам все сижу печатаю. Почерк у меня ужасный, машинистки не разбирали, приходилось самому, – пояснил Наум Аронович. – Допечатался до того, что пальцы стер до крови. Ходили с Ирочкой в «Галантерею», наперсток покупали. В наперстке и печатал. Какая ж это семейная жнь?.. – Старик вздохнул. – А потом она на гастроли уезжать стала…

Помолчали.

– А как у Ирочки с ногами? Когда сюда приезжала, я, заметил, бинтует?

– Бинтует, – подтвердил Петр Иванович. – На концертах стоять тяжело… Но не смертельно.

– Это у нее давно, еще после родов… А Наташенька, я слышал, второго ребенка ждет?.. Я еще и первого-то не видел, Машеньку… Как она?

– Красивая, – пробасил Петр Иванович. – В бабку. И на пацана похожа. Хомяк вот у нее п Я ей петуха подарил, правда. Достойного, не клювачего…

– Значит, в доме все более или менее?

– Нормально… А ведь мы с вами тоже, выходит, родня, Наум Аронович?

– Петр Иванович подмигнул старику. – Родственники непосредственно…

– Самые натуральные, – кивнул тот. – Сваты, – он прикрыл глаза. Долгая дорога сюда сильно, видать, его утомила. Хоть и ехал он не в автобусе, как они, а в такси. Прямо больницы. Самое главное – сидела в нем страшная болезнь, о которой он все знал по ихним раильским врачебным правилам. Скоро он, по всему видать, и правда то… С крыльца двинется… Да…

Петр Иванович поднялся, постоял, выпил пива. – Пойти что ли еще купнуться?.. – подумал он вслух негромка Но Наум Аронович услышал.

– Конечно, купайтесь, не обращайте на меня никакого внимания! – сказал он, открывая глаза. – Мне так приятно смотреть на вас с Павликом…

Петр Иванович поставил стакан на столик и присоединился к Павлу, который так и не вылезал бассейна. Не вылез и когда Петр Иванович, всласть накупавшись уже по второму разу, стал выбираться на берег, чтобы опять присоединиться к Науму Ароновичу. Неудобно все-таки.

Но тут он неожиданно столкнулся нос к носу с павлином, невесть откуда возникшим.

– Цып-цып… – Петр Иванович протянул нерусской куре сложенную в щепоть мокрую ладонь.

Павлин закричал благим матом, с негодованием отвергая такое обращение, и с легким шелковистым треском распустил хвост опахалом. Петр Иванович испуганно отдернул руку.

Старик в кресле согнулся пополам.

– Наум Аронович! – заорал Петр Иванович. – Плохо тебе? Лекарство?

Наум Аронович распрямился, лицо его было в слезах.

– Смешно, не могу!.. – дохохатывал он, по-стариковски мешая смех с кашлем.

– Ну ты, Ароныч, ей-Богу, – одним махом выдохнул испуг, Петр Иванович подошел к столику и налил себе ледяного пива. – Напугал.

– Вот так бы и помереть от смеха, – сказал старик. – Как вы говорите, непосредственно. Это же счастье.

Павлин тем временем наорался и важно отступил к забору, в колючие кусты. Петр Иванович за ним – посмотреть, – чего у него там, гнездо? Гнезда не было. Павлин не торопясь, сквозь решетку пролез на соседний участок; оставив на земле нежное волнистое перо. Петр Иванович подобрал его…

Петр Иванович стоял со стаканом ледяного пива в руках на краю голубого бассейна. Солнце палило вовсю, на небе не было ни облачка, вдали виднелся Кинерет. Пол– Евангелия, объяснили Петру Ивановичу, провел там, Иисус Христос…

– Хорошо здесь, – сказал он раздумчиво. – Лучше всякого Крыма.

– Да, это так, – откликнулся Наум Аронович. Он сидел в своем креслице, ковырял палочкой кирпичный песок. – Мы с Ирочкой и отдыхали-то один-единственный раз вместе в Пицунде, а я весь отпуск только и думал, как бы поработать… Так уж получилось, вечно времени не хватало. Так вот, были мы в Пицунде. Тридцать пять лет назад… Да, тридцать пять. Представляете себе Ирочку?