Сергей Каледин
Ку-ку

Полная версия

2

Живот у Виты побаливал давно, года три. Знала только Ира: «Не дури, Вита, надо обследоваться. Не хочешь на третий этаж, лежи у меня в кабинете». Вита морщилась – пройдет.

Не прошло, болело. Но так по-страшному – первый раз.

Она позвонила Грише Соколову. Гриша, ее однокурсник, пошел по гастроэнтерологии. Днем работа, а по ночам сшивал кишки покойникам. Теперь, ясное дело, профессор, главврач клиники.

– Гринь, у меня чего-то живот болит нехорошо, – сказала Вита.

– Заходи, поглядим, – ответил Гриша.

Вита зашла…

Сейчас они сидели у Гриши в кабинете. Гриша разливал коньяк.

– Я, Гринь, чего-то не хочу, – поморщилась Вита, и рука ее невзначай погладила живот.

Гриша выпил сам и закусил лимоном, обмакнутым в соль.

– Австрияки научили, – сказал он. – Значит, Вита, дело вот как обстоит. Чего у тебя – толком сказать не могу. Но резать надо – хуже не будет.

– А шрам через все брюхо? – невесело улыбнулась Вита. – Кавалеры разбегутся, а их и так-то: раз-два, и обчелся…

– Я тебя аккуратненько. И палату подберу. Сколько можно, подержу одну.

Про операцию Вита своим решила не говорить. Она бы сказала, но Людмила засуетится, взбудоражит отца, сообщит Лиде на С А та все бросит, примчится… А зачем? Ни к чему это. Юрка знает, Рост знает – достаточно. Там видно будет. И объявила, что едет в Прибалтику.

Резал ее Гриша четыре часа. Через день после операции она уже лежала в нормальной палате. Ничего не болело, хотя живот был распорот от и до, – колола себя обезболивающим, которого по совету Гриши принесла вдоволь. Вита лежала и отдыхала. Никогда еще в жни у нее не было столько свободного времени. Лежишь… Думаешь… Вспоминаешь… Даже в отпусках, куда она ездила всегда одна, без Сени, и то были какие-то постоянные докуки: очереди, место на пляже, выяснения отношений с кавалерами…

Сибаритка. Лежи себе… Лови балду, как говорит Юрка. Вита повертела по привычке перстень, вспомнила мужа.

«Здравствуйте, Валя, – сказал ей Сеня, углядев у нее на пальце татуировку «В». Это было на выставке трофейного вооружения, Сеня там после ранения заведовал артиллерией. – Пригласили бы в гости – ни одной знакомой в Москве». Слова вроде и нахальные, а сказал скромно. На следующий день он уже ел у них борщ… Правда, она проучила Сеню: не сказала, что зовут ее Вита. И он за столом, удивляя родителей и сестру, нежно называл ее «Валечкой».

Комната у них была проходная (сейчас таких коммуналок не отыщешь), и мимо стола время от времени деликатно прошмыгивали соседи. Последней прошла Роxа, замедленно, злостно шаркая, – хотела подробнее рассмотреть красивого «жениха» – капитана. Пришлось пригласить ее за стол. Вот тогда-то она и выдала знаменитое: «Таки мимо той станции не проедешь», подразумевая женитьбу.

Обручального кольца Сеня найти не сумел; уже за столом, на свадьбе поймал ее руку и насунул на палец старинный перстень с черным ъеденным каменным жуком. Да на указательный палец надел от волнения. До чего Сеня был красивый!

А ведь никто и по сей день не знает, что инфаркт у Сени случился на бегах.

Лида рыдала в маленькой комнате, а она сидела в ногах у Сени и смотрела, как меняется его лицо. Челюсть ему она подвязала своей косынкой, и казалось, что у Сени болят зубы…

Многие годы Вита ругала мужа, даже мать его Горького вызывала, а потом, когда поняла, что бега – болезнь, отступилась. Видит, что он ходит сам не свой, задавала один вопрос: «Сколько?» И работала в основном на это «сколько». А Сеня все мечтал, как выиграет много денег и все отдаст ей. Слава Богу, в больнице шли навстречу: и вторую ставку оформляли по чужой книжке, и дежурства, и консультации в психосоматике… Правда, в компенсацию за такую каторгу она менила взгляд на супружескую верность. А может, дело было и не во взгляде. Просто перестала любить Сеню. Или – уважать?.. Да она, пожалуй, и не любила его никогда по-настоящему…

…Как эта ненка, соседка по палате, на Полину похожа!.. Если Полина жива, она сейчас такая же – похожая на старого индейца… Если живая еще… То, что Полину удалось спасти тогда, чудо. Легкие были доверху залиты водой… Спасла Полину Вита тем самым методом, за который ее выгнали с работы в сорок девятом, чуть не лишив диплома. На свой страх и риск стала применять в клинике обезвоживание ртутным препаратом при безнадежных отеках легких. Не по инструкции. Нынешних мочегонных тогда еще не было. Больные стали оживать, она ходила счастливая. Пока один возвращенный ею с того света журналист не написал хвалебную статью. Вот тут и началось! Выяснилось, что препарат, содержащий ртуть, примененный врачом Вербицкой, при длительном употреблении оказывает отрицательное действие. С работы пришлось уволиться по собственному желанию. Да еще в этого дурня влюбилась – в журналиста, кончать надо было с этим.

Так они с Сеней оказались на Севере, на берегу Обской губы, в поселке Ныда.

Полина – это был ее первый выезд в стойбище. Ныда была закрыта погодой, добираться пришлось на оленях. Пурга мела, олени шли плохо. Жорка, Полинин сын, вce тыкал их хореем, пока не сломал его. Добрались только к вечеру. Коля Салиндер, отец Жорки, вышел чума: клетчатая рубаха, на ногах кисы – подвязаны к ремню, сбоку нож.

Поглядел на истрепанные хореем ляжки оленей. Потом достал – под шкуры на нартах карабин, воткнул его прикладом в снег. Она еще удивилась: не заржавеет ли… И дети могут… Уж потом поняла и не заржавеет, и дети не могут…

Полина задыхалась, могла только сидеть, булькала при каждом движении – запущенная водянка. Возле нее ползала девочка в грязном платьице и маленьких кисах. Вита, не раздумывая, поставила кипятить шприц. За ней поползла девочка, но на полдороге остановилась – она была перехвачена пояском, от пояска тянулась веревка, такой длины, чтобы девочка не дотянулась до печки. Выжила Полина. А ведь каждый день принимала то самое «вредительское» мочегонное. Да еще в каких дозах.

…В дверь постучали. Вошел Юрка в халате.

– Снег валит, – объявил он.

– А вот у ненцев к слову «снег» двадцать синонимов, – задумчиво сказала Вита.

– Куда такая пропасть? – спросил Юрка, убирая в тумбочку к Вита посмотрела в окно.

– Я в снегу один раз Новый год встречала. Там, под Ныдой. Мы тогда на Север уехали… А сперва думала отнимут диплом – пойду на водителя троллейбуса учиться.

– Почему троллейбуса?

– А я дорогу плохо запоминаю: на автобусе не смогла бы. Троллейбус хорошо: думать не надо – туда, не туда…

– Живот-то болит? – перебил ее Юрка.

– Поболит – перестанет, – отмахнулась Вита. – Так вот что сделай, – подумав, сказала она. – Сходи к моему лечащему врачу, не к Соколову, к лечащему, – он завтра будет дежурить, скажи, что ты мой сын, и узнай, что у меня. Мне-то Гриша сказал, полип… Сыну они обязаны сказать. Сходишь?

– Ладно, – Юрка поморщился. – Только не надо ничего выдумывать!

– Завтра узнай, а сейчас иди, Юрик, а я подремлю… Рост когда возвращается?

– Недели через две, не раньше… – Юрка виновато взглянул на нее. – А вы это… Балду ловите. Я завтра приду. Отпрошусь и приеду.

Юрка поставил чайник на плиту: воды – на одну чашку, и помешал макароны на сковороде.

– Опять макароны лупишь? – проворчал Михаил Васильевич. – Чистый яд и безо всякой пользы. Пузо вырастет, как у меня…

Михаил Васильевич еще поругал Юрку и заковылял в ванную:

– Кобеля покорми!

– Не успеваю, Михаил Васильевич, вы сами.

Котя, заслышав запах еды, приплелся на кухню и встал у плиты, склонив голову и пуская слюни.

– Пошел отсюда, – тихо, чтоб не слышал сосед, сказал ему Юрка. – Дед накормит.

Котя нервно зевнул и зашлепал к Михаилу Васильевичу. Было слышно, как он тяжело брякнулся на свое место. Жить Котя предпочитал почему-то у соседа.

– Пробка вот на исходе, – посетовал Михаил Васильевич, выходя ванной и вытирая лысую голову. – Мимо спортивного пойдешь – зайди. Была бы – сегодня башмаки кончил.

У Михаила Васильевича были скрюченные ступни с войны. И сколько Юрка его знает, почти три года, – как разменялся с Лидой, – все это время старик мастерил себе ортопедическую обувь. На персональную бесплатную он был не согласен, уверяя, что не то качество. С утра до ночи он сидел у открытого окна в ободранном тулупе и тюбетейке, клеил огромные замысловатые башмаки. Окно он открывал от вредного запаха. А Коте почему-то этот едкий запах нравился, и он ни в какую не хотел покидать комнату Михаила Васильевича. Зимой, в холод, только ворчал и туже сворачивался.

Все три года Михаил Васильевич каждое утро сообщал Юрке, что сегодня закончит башмаки. Сначала Юрка удивлялся, пытался его переубедить, но потом от участкового врача узнал, что сосед инвалид не только по ногам. И отступился. Теперь раз в месяц Юрка заходил в спортивный на проспекте Мира и покупал пробки для растирания лыжной мази.

– Деньги-то есть или дать? – крикнул своей комнаты Михаил Васильевич.

– Потом! – отозвался Юрка. – Я у вас заварки возьму!

– Бери-и! Ночевать сегодня вернешься?

– А куда же я денусь?

– А кто вас, молодых, знает, может, кралечка. Кобелю костей в кулинарии не забудь.

Котю Михаил Васильевич называл только кобелем – кличка ему не нравилась

– и очень заботился о псе. Даже ночью, если Коте снились страшные сны и он начинал повгивать, прикрывал его старым пиджаком. Юрка доскреб сковородку, залил водой.

– Побежал! – крикнул он соседу. Но не побежал, ждал, пока Михаил Васильевич выполнит утреннюю свою программу. Неужели забудет?

– С женой бы сошелся, – донеслось сквозь стук молотка. – Уж больно тещенька приглядная. Такую во щах не выловишь.

Юрка рассмеялся: не забыл. И выскочил квартиры.

– Шапку надень! – крикнул Юрке сосед, но тот уже хлопнул дверью.

…Юрка вбежал в КБ, когда начальник конструкторского отдела как раз протянул руку за амбарной книгой, где расписывались сотрудники. Юрка чиркнул закорючку в своей графе, под хмурым взглядом начальника прошел за кульман.

Главный конструктор проекта Вениамин Анатольевич, один немногих доброжелателей Роста, сидел на своем месте у окна и старательно ретушировал очередную карикатуру.

Рост в донкихотском обличье, спускаясь на парашюте, проламывал крышу КБ, а за ним, чуть приотстав, тоже на парашюте, оседлав Котю, спускался Санчо Панса – Юрка. Хотя Вениамин Анатольевич Котю ни разу не видел, образил его очень похоже.

– Хвост терьерам не положен по стандарту, – сказал за его плечом Юрка.

– Думаешь или знаешь? – не оборачиваясь, спросил Вениамин Анатольевич и протянул ему карикатуру. – На, прикалывай.

Юрка приколол карикатуру на кульман Роста. На кульмане у него уже висело четыре карикатуры, эта была пятая.

– Ты карточку заполнил? – раздался голос начальника отдела. – Конец месяца, а где листок?

– Все будет, все будет, – успокоил его Юрка, прикнопливая к кульману ватманский лист. – У кого штамп сборочный?

– Приветствую, – послышался знакомый гундосый голос.

– Опаздываете, Ростислав Михалыч. Рабочий день уже начался. Технический совет, а вас нет.

– Не будьте классной дамой, – сказал Рост, неторопливо распаковывая полевую сумку. Надел очки, внимательно рассмотрел карикатуру. – Вот, – совсем другое дело! Молодец, Веня. Спасибо.

– Стараемся.

– Как Вита, Юрик?

– Лучше. Ждет вас сегодня, – ответил Юрка. – Я там «Московскую правду» купил с кроссвордом.

Рост собрал со стола бумаги.

– Я – на техсовет, Вита позвонит, скажи, буду у нее после работы. Чего купить, спроси.

Рост вошел в шумный кабинет главного конструктора, и там сразу стало тихо.

В последней командировке Рост составил небывалый документ: перечень ошибок в конструкторской документации, выполненной в КБ. Перечень был длинный и очень явно попахивал прокуратурой. На девяносто процентов Рост занялся этим склочным делом деловых соображений, но была у него еще одна цель: отучить наконец начальство без конца гонять его по командировкам. Главное, держали его там без особой нужды, чтоб подальше от КБ, чтоб воду не мутил. А прогнать совсем не решались. Рост, посмеиваясь, сочувствовал начальству: «Проглотить – невкусно, и выплюнуть – жалко».

– …Разбиваются не всегда до смерти, иногда – до самой смерти, – говорил Рост за дверью своим обычным скучным голосом. – С вами именно так и случилось.

– Вы, Ростислав Михалыч, будете меня учить, когда станете начальником отдела!..

– Когда я стану начальником отдела, я вас учить не стану. Я вас уволю за несоответствие занимаемой должности.

– Ростислав Михалыч! Я прошу вас быть сдержанней, – умоляющим голосом сказал начальник отдела. – Нельзя же так.

– Можно, – не меняя ноты, сказал тот, – и, к сожалению, нужно. Благодарите Бога, Александр Львович, что вы завод витами не балуете, а то бы вам там работяги показали, с чего начинается родина.

…Дверь распахнулась, кабинета вышел Рост. В своей нижней, как он называл, кожаной куртке, верхняя, подлинней, висела на его кульмане.

Руки в карманы, голова прижата к плечу, как у боксера или кривобокого, глаза в пол. Снял очки.

– Ну чего, – спросил Юрка, – не зашугали?

Рост сложил бумаги в полевую сумку, запер ее в стол, потер челюсть.

– Нехороший вы человек, Ростислав Михалыч, – раздался за кульманом голос начальника отдела. – У Александра Львовича с сердцем – за вас плохо.

– Должности хорошего человека в штатном расписании нет, – не оборачиваясь, пронес Рост. – Он – констру Если ослабел, пусть устраивается дегустатором байховых чаев. КБ не филиал богадельни. Подавать хорошо своего кармана, а не казны. – Он снова потер челюсть и, глядя на Юрку, сказал: – Челюсть ноет, спасу нет. Это все протез, свои так не болели. И глазное, за ушами почему-то…

Конечно, Юрка проболтался. С испуга.

Лечащий врач сказал Юрке, когда тот представился «сыном», что, во-первых, сыновей у больной Вербицкой нет; во-вторых, еще не готовы результаты гистологии и вообще пока ничего конкретного он сказать не может.

Рост был еще в командировке, посоветоваться не с кем; и Юрка позвонил Людмиле Леонидовне. Сказал, что Вита не в Прибалтике, а в Москве, в больнице. Живот ей разрезали.

– Негодяй! – крикнула в телефон Людмила Леонидовна. – Как ты мог скрыть?!

И бросила трубку.

Два дня Юрка не решался показаться Вите на глаза. А сегодня купил цветов и в неурочное время проник в больницу замаливать грехи.

– Господи, – вздохнула Вита, подставившись под поцелуй. – Цветы-то зачем? У меня их и так будто на похоронах… Каешься?

– Так ведь врач не поверил, что сын, а я испугался: вдруг – рак.

Соседка по палате услышав страшное слово, в ужасе приподнялась на койке.

– Давай-ка мы лучше в коридор, – Вита кивнула на дверь. И в коридоре сказал: – Пугаться, Юрик, никогда и ничего не надо. Бессмысленно. Вот ты позвонил. Ну и что – шов у меня быстрее заживет? Теперь Лидка сорвется…

Юрка стоял, понурив голову, смотрел в окно.

– Ладно, что сделано – сделано, не исправишь. Ты вот что. Возьмешь у меня в секретере справку о состоянии здоровья. И отнесешь в «Интурист». Я тебе напишу – кому. У них через два месяца группа в ГДР: справка еще действительная. Поеду в Тетке в интурист захвати икры – пару баночек. Она у меня в тумбочке. Рост принес, дуралей… Сидит без копейки…

– Все сказали? – подражая Росту, холодно поинтересовался Юрка.

– А что такого? – встрепенулась Вита. – Выйду отсюда и поеду. Очень даже хорошо прокачусь.

– А вы знаете, о чем сейчас ваши толкуют? – Юрка большим пальцем ткнул назад, за плечо. – Кому с работы увольняться, чтоб вам судно подавать…

– Ну и пусть. А мы молчком, понял? Там видно будет.

– Вита покрутила в воздуху полной гладкой рукой с большим синяком на сгибе. – Главное, справку вези. Слушай-ка! – она хлопнула в ладоши. – Я тебе не сказала, что Рост отмочил? Башку покрасил.

Юрка постучал себе кулаком по лбу:

– Дает!.. То-то я смотрю, у него пролысь фиолетовая!..

– Нет, ты только подумай! – не унималась Вита. – Ну, что с ним делать? Брошу его к черту! Выйду отсюда и брошу.

– Вы сначала выйдите.

– Да было бы чего красить!.. Он же плешивый, твой Рост!

– Не мой, а ваш.

– Наш, – улыбнулась Вита. – Справку неси.

– Интересно, а что вы кушать там будете, у немцев?

– Господи! Да что мне – в Германии пары картошек вареных не найдется! Гебен за мир бите цвай… Как картошка будет?

– Черт ее знает, – пожал плечами Юрка. – Так и будет.

– А ключи взяли, – со значением пронесла соседка, у которой Вита на всякий случай оставляла вторые ключи. – Лидочка приехала.

Юрка обреченно вздохнул и позвонил в дверь напротив.

– Здравствуй, – печально-ласково сказала Лида, притянула Юрку к себе и поцеловала в лоб длинным родственным поцелуем. – Извини… – Она взяла с тумбочки телефонную трубку: – А как Любынька?..

Юрка сел в кресло ждать, пока Лида поговорит, – знал, что говорить она будет долго. – …Мишенька здоров, но сейчас ему, конечно, плохо. – Лида виновато улыбнулась невидимому собеседнику.

– Он так страдает, когда меня нет.

Юрка закряхтел и вдруг почувствовал, как у него скрючиваются пальцы на ногах. Так бывало и раньше. Стоило Лиде заговорить восторженно, Юрку начинало воротить. Еще до армии, когда они просто вместе учились в институте.

После армии он сунулся по привычке к Лиде в гости. Лида тогда глубоко переживала несостоявшийся роман, и Юрка подвернулся очень кстати. Жениться Юрку никто не принуждал, наоборот, Вита рекомендовала не спешить, пожить так, даже давала денег – снимать комнату. А потом кто-то ее больных предложил устроить кооператив. Юрка с Лидой зарегистрировались.

…На новой квартире Лида родила. Но к этому времени она поняла, что Юрка относится к ней без должного благоговения. И однажды, встав у открытого окна, Лида задумчиво пронесла, что Юрка не отец ребенка. Юрка просто не поверил, решил, блажит баба. Лида настояла на эксперте, и выяснилось, что Юркино отцовство абсолютно исключено.