K. Okner
Безысходность
ГЛАВА 4.
Рем уверенным шагом двигался по направлению к району малоэтажной застройки, чтобы обосноваться в одном из частных домов, наименее обветшалых от времени. С неба сыпалась легкая морось, осень с каждым днем вступала все больше и больше в свои права властительницы самого тоскливого сезона года. Его любимого сезона года. В юношеском возрасте Адремалеху всегда нравилось смотреть в окно на осыпающиеся листья огненных кленов, на царившие тишину и спокойствие, которые изредка нарушались лишь небольшими порывами ветра, подхватывавшими и кружившими их в воздухе. Картина по ту сторону стекла казалась ему столь чуждой собственной жизни в ослепительно белых стенах лаборатории, но такой желанной. Свобода за пределами золотой клетки. Медленно умирающий мир за окном напоминал ему о бесценности и быстротечности времени, но и, одновременно, давал надежду на возможность возрождения его потерянной души, также как природа, умирая, возрождается весной после зимней стужи. Надежда. Бывает, лишь одной ее достаточно, чтобы спасти от безумия человеческое сознание. Как бы он хотел еще хоть раз увидеть падающие осенние листья, а не ощущать лишь дыхание отчаяния, разносимое ветром.
Амелия следовала чуть позади, не желая прерывать его раздумья. Ей тоже нравилась осень. Но ее она любила за дождь, влажность и холодный отрезвляющий ветер, которые заглушали мысли в голове о свободе, неповиновении, справедливости и убивающей ее несгибаемости, как напоминание об истошном плаче собственной души, растерзанной и изнасилованной обязанностью быть человеком, которым она не являлась. Амелия любила осень за ее отчаяние и боль, что наполняют вместе с воздухом легкие при каждом вдохе, за возможность очнуться от кошмарного сна, в котором она пребывала всю свою жизнь. Осень значила для нее свободу. Здесь она надеялась найти истинную себя.
Они много петляли среди узких улочек, пока не дошли до неприметного небольшого домика, расположившегося в тупиковой части переулка. По дороге Амелия еще не раз задавала себе вопрос о том, как Рему удается так хорошо ориентироваться в городе, даже если учесть, что он заранее приметил этот дом. Картинка так и не складывалась до конца в ее голове. Она не знала, что Рем рассчитал всю дорогу по шагам, запомнил каждый поворот, и проделал этот путь не единожды, чтобы не ошибиться, когда придет нужное время. Как только они вышли из своего укрытия, он отсчитывал про себя каждый шаг, каждое движение, восстанавливая в памяти картинку маршрута. Тяжелый труд, невероятная внимательность и концентрация – и вот он результат. По этой же причине он не позволил бы Амелии обследовать территорию совместно. Но она на этом не настаивала, и таким решением он был удовлетворен, ведь в противном случае их пути разошлись бы гораздо раньше. Выходя за пределы основных улиц, он всегда и везде считал свои шаги, чтобы иметь возможность найти путь обратно. Он ощупывал стены зданий рукой, ходил от одной стороны улицы к другой, обследуя все в совершенно ином ключе, нежели посторонние могли себе представить. Жить без глаз крайне трудно. Остальные зачастую даже не задумываются об этом, не пытаются представить, сколько усилий уходит на достижение таких невероятных результатов владения своим телом. Но лучше быть калекой, которого таковым не считают, чем тем, в чьих слабостях уверены.
«А если он на самом деле видит? Он никогда не промахнется? Его невозможно победить?». Возможно. Но Рем предпочитал, чтобы остальные об этом не знали. Это облегчало жизнь. Причем, существенно.
– Проходи. В ближайшее время это будет нашим убежищем.
Амелия поднялась на крыльцо и зашла внутрь. Увиденное ее приятно удивило. Дом выглядел довольно мило и комфортно. Казалось, время здесь оставило свой отпечаток не так сильно, как во многих других зданиях, в которых она успела побывать. Да, конечно же, долгое отсутствие хозяев сказалось на обстановке не самым лучшим образом, на предметах скопился толстый слой пыли, по углам висела паутина, старые светлые обои с цветочками пожелтели, мебель обветшала, но в остальном все выглядело неплохо. В свои лучшие годы, этот дом был шикарен для его обладателей, нов, красив и ухожен. Сейчас же он послужит неплохим пристанищем для них.
– Хороший выбор. Пожалуй, стоит поискать ресурсы, пока еще не стемнело. Я начну со второго этажа.
Рем, как часто он любил это делать, не ответил ей, а остался стоять на крыльце, словно наслаждаясь прохладным вечерним ветерком. Амелия не придавала значения его привычке игнорировать других людей. Ее самолюбие это не задевало, ведь тогда, когда ее слова подразумевали необходимость реакции на них, он всегда ей отвечал.
Она неторопливо поднялась по лестнице и принялась обследовать две небольшие спальни, располагавшиеся друг напротив друга. Интерьер и обстановка напоминали стиль гостиной на первом этаже и находились в схожем техническом состоянии: те же пожелтевшие некогда светлые обои, пыльная мебель, оставленные нетронутыми старые вещи. В одной из прикроватных тумбочек Амелия нашла целую связку свечей и спички, чему несказанно обрадовалась, так как уже начинало темнеть. В это время года солнце вечером всегда быстро прячется за горизонт, погружая мир вокруг в сумрак и ночь. Более внимательное изучение этих комнат она решила оставить на следующий день и спустилась вниз.
Рем сидел на полу, облокотившись спиной о старый диван. За то время, пока Амелия находилась наверху, он успел быстро пройтись по комнатам нижнего этажа и запомнить расположение основных крупных предметов. Он не хотел, чтобы кто-либо посторонний видел, как это происходит, а потому терпеливо ждал на крыльце, когда Амелия уйдет наверх. Это доставляло ему определенные неудобства, но выгоды от целеустремленности и трудолюбия девушки он получал больше. Не говоря уже об одиночестве, в котором ему не хотелось пребывать, как бы он не старался убедить себя в обратном.
– Думаю, лучшим вариантом будет ночевать здесь, внизу. Меньше пространства держать одновременно под контролем, больше шансов услышать незваных гостей, – повернув голову в сторону Амелии, произнес Рем.
– Согласна. Тогда я подготовлю нам места здесь. А еще я успела найти для нас наверху свечи…, – сказав это, не подумав, она чуть не поперхнулась на последнем слове. Он так естественно держался, что ее подсознание отказывалось принимать факт его слепоты, будто он волшебным способом сумел обойти законы физиологии, ведь она в точности знала, что с ним сделали несколько лет назад.
Рем вновь промолчал, лишь едва насмешливо улыбнувшись ей, проходя мимо по направлению к душевой. Вот только от его улыбки ей стало тревожно.
В глубине души Рему хотелось, что бы хоть кто-то, кому он мог довериться, увидел, насколько ему тяжело и больно жить в этой кромешной тьме. Но он не мог позволить себе попросить о помощи, признаться в своей слабости.
«Кем я тогда буду без моей силы? Кем я стану, когда потеряю способность сражаться? Как я смогу прожить еще один день, осознавая, что больше не способен делать то единственное, ради чего был создан?».
Он стоял под ледяной водой, и даже она не могла унять его резко подступившую злость. На себя. На мир. На судьбу. Он устал. Он смертельно устал быть все время сильным, хотя большая часть этой силы давно похоронена в его прошлом вместе с его чудесными фиалковыми глазами. А еще больше он устал держать себя под контролем. И вновь опять все тот же замкнутый круг. Ему больно, его раздирает горькое отчаяние, которое накапливаясь, словно яд, перерастает в злость, так и не находящую выхода наружу. И все, что остается, это концентрироваться на холодных каплях воды, стараясь успокоить свое израненное сознание. Минута за минутой. Пока нахлынувшее чувство не утекает вместе с водой.
Тем временем, Амелия не стала растрачивать время впустую. Она зажгла несколько свечей, и в их свете начала понемногу изучать содержимое кухонных шкафчиков, и не безрезультатно.
«О да, а вот и мой шанс хорошенько поесть».
К тому моменту, как Рем вернулся в гостиную, она уже успела накрыть для них импровизированный ужин, состоявший из консервированных готовых бобов и гречи, которые она смогла найти.
– Рем. Присоединяйся, сегодня нам есть, чем поужинать.
– Какое везение, – без энтузиазма процедил сквозь зубы он, повернувшись в сторону Амелии. Гостиная и кухня в этом доме были объединены в единое пространство, условно разделяемое только барной стойкой, что создавало удобные условия для их взаимодействия.
– Мы уже два дня не ели ничего, кроме этих жутких на вкус черствых сухарей.
Рем подошел к столу и сел на приготовленное для него место.
– На запах, это не лучше тех сухарей.
– Ты ранил меня в самое сердце. Неужели тебе не нравится, как я готовлю еду столетней давности. Я этого не переживу.
– Только не выставляй свою смерть, как убийство. Этого уже не переживу я. Буквально.
– Зануда.
– Так меня еще точно не называли.
– Все когда-то бывает впервые, – она пожала плечами и начала есть, затем присоединился и Рем.
Завершив свою трапезу, Амелия вновь взяла на себя инициативу приготовить спальные места, а затем сама сходила в душ. Когда она вернулась в гостиную, Рем уже спал. Шесть бессонных ночей давали о себе знать, хотя он и никогда не признался бы в этом. Амелию радовало, что он наконец-то сможет нормально отдохнуть, и что решился на это в ее присутствии.
И среди ночи она поняла, почему он не позволял себе спать при других.
Рему снился сон. Один из многих кошмаров, что пришлось ему пережить в раннем возрасте. Прошлое никак не хотело отпускать, болезненные воспоминания впивались в его душу стальными когтями и каждый раз, когда он пытался вырваться, становилось только тяжелее. В конце концов, он позволил этим кошмарам жить дальше в его голове. И он привык. Привык вспоминать ночами пытки, привык проживать боль. Но приходили и сны другого сорта ужаса. Они приносили яркие вспышки всепоглощающего отчаяния и безысходности. Напоминали, что смысла в его жизни больше не осталось. И эти кошмары ощущались болезненней всего.
«Ночь. Рыжеволосый юноша лежит на своей кровати. В помещении тихо. Ему шестнадцать лет. Вокруг осталось только человек пятнадцать, не больше, из тех, кто выжил. Это считалось еще хорошим результатом. Сильный год получился. Крепкий, стойкий. А как иначе, если вместе с тобой обучение проходит сын главы твоей гильдии. Все пытались равняться на Адремалеха. Старались. Хотя и понимали, что такими как он, им не стать. Но приблизиться к идеалу желал каждый. Идеал. Но что это дало ему? Раньше он не задумывался над этим вопросом. Стать идеальным – это его смысл жизни? Их всех? В своем юном возрасте он в совершенстве владел всеми видами оружия, знал десять языков, преуспел во всех преподаваемых ему дисциплинах. Образец для подражания. Он знал это. Понимал это. Но ему было все равно. У него напрочь отсутствовали некоторые эмоции, как, например, честолюбие, жалость, удовлетворение. Странный набор, но для холодного расчетливого ума – вполне приемлемый.
Сегодня же он ощущал себя одиноко. Ему было так больно, словно все те чувства и эмоции, которые он вынужден был подавлять день ото дня, прятать глубоко в своей душе, разом накрыли его с головой. И он не знал, как со всем этим совладать сейчас.
«Ты машина. Ты монстр. Ты создан только, чтобы убивать и править. Ты чудовище, от которого невозможно спастись. Ты лучший. Так заткнись и, молча, делай свою работу. Терпи! Делай то, ради чего создан. Твоя жизнь ничего не значит. Не станет тебя, твое место займет кто-то другой. Тот, кто будет сильнее, бесстрастнее. Ты всего лишь механизм. Помни об этом» – повторял он сам себе снова и снова заученные слова, которые вложили ему в голову много лет назад, но которые так и не смогли до конца прижиться в сознании. «Не забывай, кто ты такой. Помни, ради чего ты существуешь».
Он все также тихо, не шевелясь, не издавая ни звука, лежал на кровати. Его бесстрастное лицо не выдавало никаких эмоций. Только открытые глаза, безумно глядящие в белый потолок.
Ему было больно. И он не понимал почему. Почему он не может просто слепо прислушаться к этим словам и спокойно продолжить жить. Он понимал, что создан лишь, чтобы заменить уже существующие элементы в этой жестокой машине государства. Ему предназначалось далеко не самое плохое место. Место руководителя. Власть. Но он не мог отпустить память о пытках, о том, как его тело терзали раз за разом, проверяя скорость регенерации, или даже просто приучая к ощущению боли. Он помнил, как его вены горели, как кровь плавила все внутри. Он помнил, как умирал и как возвращался к жизни. Он помнил каждый удар, нанесенный ему без тени жалости и сострадания. Он помнил, как выносят изувеченные трупы его братьев и сестер. Он все помнил. Он все чувствовал. Эту боль, это отчаяние, разъедающие изнутри. А он был всего лишь ребенком. Маленьким мальчиком, который лишь однажды видел своих родителей. И помнил: они смотрели, как он захлебывается собственной кровью, а на их лицах – ни одной эмоции. Он видел самого себя через двадцать лет. Кем он станет. Тогда ему еще хотелось их жалости и защиты. Сейчас эта потребность умерла вместе с частью его души, и это пресловутое чувство жалости стало вызывать лишь отвращение. Но от одиночества никуда не спрячешься. Оно напоминает о себе каждый свободный миг. С ним можно только научиться жить, победить его невозможно.
Сомнение. Да, еще сомнение. Сомнение в том, что та конечная цель действительно стоит всех тех страданий и жертв. Сейчас ему не было жалко ни себя, ни других. Ведь как-никак их методы работали, дали ему силу, сделали из него совершенное орудие смерти. Но он сомневался в справедливости всей той жестокости, которую к нему применяли. Сомневался, что это был единственный возможный вариант. Ведь их жестокость – чрезмерна. Эксперименты – беспощадны. Сомневался, действительно ли во внешнем мире есть такая необходимость постоянно вести войну. К чему им столько солдат.
Зависть? Да, даже зависть. День ото дня они видели молодых ученых, врачей, детей тех, кто истязал его, тех, кто убивал его. Они жили свободно, в отличие от них. Над ними никто не издевался так. Им позволяли создавать семью, жить спокойной жизнью, выбирать должность из целого спектра внутри касты по своим способностям, управлять своей судьбой. Он же был лишен всего этого. Лишен выбора. До совершеннолетия он должен был находиться в лаборатории по четким правилам и распорядку. После – идти на поле боя и выполнять задания. После – отдавать приказы самому. Так ему говорили, но спустя годы он узнает правду. А затем из его ДНК создадут новое поколение, которое будет вынуждено пройти тот же путь, что и он. А он уже по ту сторону стекла будет приходить и равнодушно смотреть на их страдания. И так пока его не заменят. Пока он не умрет. Ведь такие, как он, долго не живут. Грустная картина нелегкой судьбы. Он не мог сказать, что хотел другой жизни, но и не мог утверждать, что был доволен своей настолько, насколько этого требовалось и ожидалось от него.
И он начал понимать, что не идеален. Что он бракован изнутри. Его мысли и чувства, которых он не желал, но которые все равно были, не соответствовали цели его существования, не соответствовали позиции его касты. И от этого он ощущал себя еще более одиноко и обреченно.
По его щеке покатилась слеза. Единственная вырвавшаяся наружу эмоция. Он ее подавил. Закрыл глаза. И продолжил жить дальше. «Мне надо стать сильнее и жестче, тогда все встанет на свои места».
Рем проснулся в холодном липком поту, а потом начал истерически смеяться.
– Ну да как же. И к чему меня привело стремление к силе? Все к тому же исходу.
Боль раздирала его изнутри. По ночам его часто преследовали кошмары – воспоминания из прошлого, но не часто приносили столько отчаяния по пробуждению, что он даже не сразу понял, как произнес это вслух. И что в этот раз он не один.
– Ты в порядке? – сонным голосом спросила Амелия, – снова то место?
– Да.
Они оба допустили осечку, но не посчитали свои ошибки фатальными. Другого – он бы убил. Другого – она бы убила.
ГЛАВА 5.
Они проснулись практически одновременно. Рем вышел на крыльцо, чтобы оценить обстановку. За ним вяло поплелась Амелия.
– Тихо. Странно.
– Слишком.
Рем глубоко выдохнул:
– Нужно вернуться в город и узнать причину.
– Согласна. Но давай вначале выпьем кофе. Я нашла тут вчера пару баночек.
– Не откажусь.
Они зашли внутрь. Амелия заварила кофе, достала из пакета пару черствых пряников.
– Мда, – Рем постучал пряником об стол.
– Хоть что-то. Организаторы, видимо, решили, что лучше мы подохнем с голода. Хотя в этом нет смысла.
Рем поднял на нее взгляд. Почему-то ему хотелось сказать, что и он, и она знают, какая у организаторов главная цель, и он знает, что она это знает. Но не стал.
– Готова?
– Да, пойдем.
Они покинули дом, двинувшись в сторону их старого убежища. Тишина продолжала давить на сознание. На улицах все еще валялось множество трупов еще с первого дня. Их никто не спешил убирать, и вздувшиеся тела, медленно разлагаясь, наполняли город тошнотворным запахом смерти.
Приблизившись к одному из девятиэтажных домов, они оба заметили объявления от организаторов, пригвожденные стрелами к деревянным доскам.
«Поздравляем с началом игры!
Убийства разрешаются.
Свободное передвижение и выбор ночлега разрешаются.
Через семь дней состоится бал в Вашу честь. Явка обязательна. Во время бала убийства запрещаются, использование оружия запрещается. О его начале Вы будете заранее уведомлены.
Через три дня начнутся первые бои на аренах. Каждому один раз мы сами выберем соперника и назначим дату и время сражения. Можете считать это своеобразным посвящением. После – соперников будете выбирать сами.
Новая информация будет размещаться в Северной части города перед входом на главную арену.
На этом все».
– Интересно. Но не объясняет полное спокойствие и отсутствие людей.
Рем сорвал листок и перевернул его. Сзади кровавая надпись гласила: «Перемирие до бала. Кто нарушит, сдохнет сам».
– Это тоже все равно ничего не объясняет, – разочарованным голосом заметил Рем после того, как Амелия закончила ее зачитывать и небрежно отбросила листок в сторону.
– Давай спросим у очевидца. Если нет, убьем его.
– Как вариант.
Они зашли в здание, нашли первого зеваку, заворожено смотрящего на них двоих. Амелия узнала его. Юноша некогда был представителем касты лекарей. Пару лет назад ее вызвали в гильдию правосудия в качестве эксперта по уголовному делу о непреднамеренном убийстве. Только недавно выпустившийся из академии юнец неудачно провел операцию, и пациент погиб. Будь она главой того медицинского учреждения, то никогда не поручила бы подобную операцию неопытному подчиненному.
Амелия помнила, как сидела в сером мраморном зале с высокими колоннами, как трясся в наручниках этот паренек, ожидая свою судьбу, как судья задал ей всего один вопрос: «Виновен?», и как она холодно отчеканила: «Виновен. Халатность».
Зачем ее вызвали участвовать в процессе? В ее касте достаточно квалифицированных специалистов. Почему именно ее? Проверить, сможет ли она сказать правду и обречь человека на смерть? Оценить ее хладнокровную отрешенность? Да. Пожалуй, именно с этой целью.
Амелия опустилась на свое место. Она старалась не слушать дальше, пока председатель комиссии не дошел до оглашения судебного решения: «…приговаривается к наказанию в виде лишения свободы сроком десять лет для возвращения в доход государства денежных средств, затраченных на обучение. После выплаты компенсации – к наказанию в виде смертной казни. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Два ее слова разрушили человеку жизнь, путь по которой он только начал. И в конечном итоге они оба очутились здесь.
Рем без лишних слов и движений стремительным рывком оказался напротив парня и крепко сжал рукой его горло.
– Мы задаем вопросы. Если не ответишь – сверну шею сейчас. Если соврешь – найду и все равно сверну шею. Понятно?
Парень послушно кивнул.
– Что происходит? Почему так тихо, и где все?
– Послание сзади листовок – от организаторов. Все боятся нарушить их волю. Для любого каждый день, словно подарок судьбы, шанс прожить чуть дольше. Убивать то хочется, но не настолько, чтобы своими руками оборвать собственную жизнь. Все продолжают сидеть в отведенных с самого начала домах. Некоторые шепчутся, что семь дней ждать не станут, но ничего не делают. Даже не уходят отсюда, ведь понимают – не послушаешься, сразу убьют. Никому нет дела до никчемных смертников, до их желания просыпаться по утрам.
Рем разжал руку и медленно пошел к выходу.
– Возвращаемся? – не обращая внимания на кашляющего в стороне юношу, спросила Амелия.
– Тут делать нечего. И когда последние убийцы и преступники стали такими покладистыми. Хотя глупости им всегда было не занимать.
Они вернулись в свое убежище, по очереди освежились в душе, чтобы смыть трупный запах города и почувствовать себя хотя бы немного бодрее, но, в конечном счете, все равно уснули. Пока есть возможность спокойно отдохнуть, нужно ей пользоваться. В последующем подобной роскоши может и не представиться. На этот раз они оба провалились в мир грез довольно быстро. Так пролетел остаток дня. Обстановка вокруг продолжала оставаться такой же тихой и безмятежной, насколько это вообще возможно при сложившихся обстоятельствах.
Проснувшись, Амелия поняла, что Рем уже не спит, просто лежит рядом. Она хорошенько потянулась, чтобы размять затекшую спину и суставы от долгого нахождения в одном положении на твердом полу.
– Ты говорила, что находила сигареты. Они еще у тебя?
– Да. Не думала, что ты куришь.
– Я тоже раньше считал, что никогда не стану курить.
Амелия поднялась, еще раз потянулась, сходила в соседнюю комнату и принесла пачку сигарет со спичками. Рем уже, не торопясь, натягивал ботинки. Она протянула ему пачку сигарет. Секунда без реакции. Осеклась. Положила рядом с ним. Поняла, что он сразу не услышал, как она протянула ему руку.
– Я знал, что ты поднесла мне сигареты.
– Продолжать их держать, пока ты обуваешься, бессмысленно.
На самом деле Рем действительно задумался и не заметил, с какой стороны подошла Амелия, и с какой стороны она протягивала ему руку. Но внутри защемило от очевидности своей беспомощности. Он вытянул одну сигарету, поджег ее и вышел на крыльцо.
– Не против? – Амелия решила присоединиться к демону.
– Нет. Прикурить?
– Да, давай, не будем лишний раз тратить спички.
– Практично – Рем наклонился к Амелии и подкурил ей сигарету.
– Есть идеи, чем заняться?
– Нет. Но нам стоит отвлечься и просто отдохнуть.
– Не простая задачка. Людей убивать проще, чем остаться наедине со своими собственными мыслями.
Рем немного усмехнулся, докурил, затушил сигарету, бросил ее на дорогу и зашел в дом. Амелия, закончив со своей, тоже вскоре вернулась внутрь.
«Отвлечься? Чем же тут можно заняться?».
Девушка решила тщательнее осмотреть дом. Рем тем временем просто лежал на полу, устремив взгляд в потолок, изредка поворачивая голову в ее сторону.
Ее поиски не прошли безрезультатно, хотя чего-то по-настоящему полезного она так и не нашла. Зато в улове оказались: старый магнитофон, несколько кассет с музыкой, четыре бутылки пива и колода игральных карт.
– У меня есть две новости. Обе хорошие. У нас есть немного алкоголя и музыка. Вторая – из развлечений кроме карт в этом доме больше ничего нет. Рем ей не злобно, но с явным сарказмом похлопал, она с той же реакцией сделала ему реверанс, хотя он и не мог оценить этого жеста, как и перспективы переброситься в картишки. Осознав свою осечку, девушка на мгновение замерла, и веселая улыбка медленно сползла с ее лица.
«Я не хотела напоминать. Должно быть это больно. Почему меня вообще стало интересовать подобное?».
Ощутив повисшую неловкость, Рем рассмеялся. Весело. Не злобно. Желая вернуть вечер в прежнее русло. Ему не хотелось думать, что вызывает в ком-то жалость, не допуская даже мысли, что это может быть нечто большее.
– Вечер не обещает быть томным.
– Именно, – и Амелия протянула ему бутылку пива и совсем не грациозно упала рядом с ним на пол мимо одеял.
– Как неуклюже. В твоем духе, – улыбнулся Рем. За прошедшее время между ними сложились достаточно теплые приятельские, даже почти что семейные, насколько они могли себе их представить, взаимоотношения, будто они приходились друг другу братом и сестрой. Им было комфортно находиться рядом. Они понимали друг друга, хотя еще и не признавали этого.
– Эй. Кто-то просто забрал себе все одеяла, пока я бродила по дому.
В этот момент Амелии прилетело прямо в лицо одно из одеял. Несколько секунд они сидели, молча, удивившись и даже немного растерявшись. Потом девушка подняла рядом лежавшую подушку и тоже бросила Рему в лицо, схватила его за плечи и одним несильным толчком повалила на спину. Он скинул с себя подушку и схватил ее за запястья.
– Ты объявляешь мне войну? – ехидно улыбнулся Рем, резким и быстрым движением перевернул ее на спину и навис сверху, все еще держа ее запястья в своих руках. Его волосы красиво падали вдоль лица так, что Амелия невольно задержалась на них взглядом.
– Сдаюсь, сдаюсь – наигранно ответила девушка, после чего демон отпустил ее руки и повалился рядом на пол. Они оба захохотали.
Рем повернулся к ней и сказал:
– Ведешь себя, как ребенок.
Улыбка не сходила с его лица.
– А сам то! Не думала, что ты умеешь веселиться.
– Я же тоже был человеком с эмоциями. Когда-то. Очень давно.
Да, эти двое действительно позволили себе сейчас немного детского, наивного ребячества. Они одни. Снаружи тихо. Здесь пока что безопасно. Оба знают, что скоро умрут и не выйдут из этого города живыми, даже когда выиграют. Ведь эта игра создавалась для них. Для их унижения и ликвидации. А еще у таких лабораторных крыс, как они, никогда не было детства, как и возможности, играть со сверстниками, дурачиться и даже смеяться.
Немного повалявшись на полу, они все же сели друг напротив друга и открыли по первой бутылке пива.
– Стой! Не пей!
– Отравлено?
– Давай выпьем за что-то. Хотя бы первый тост. Так правильно.
– За мир во всем мире? – Рем пожал плечами и стукнул по бутылке Амелии.
– Лучше за встречу, – тихо произнесла она, ведь это был стандартный первый тост. Но внутри нее что-то смутилось. За их встречу ей действительно хотелось выпить. Вот только за какую? За первую или же здесь?
Первый глоток, второй, третий и по их телам разнеслось приятное тепло. На истощенный организм даже такой слабый алкоголь оказывал сильное действие. Они разговорились, хотя и на отвлеченные темы. Им было приятно находиться сейчас не в одиночестве, и что каждый, к тому же соблюдал условные границы их комфорта.
– Почему тебя прозвали огненным демоном? Почему именно демоном? Есть же много других названий, стереотипно отражающих силу.
– Мое полное имя Адремалех, как ты знаешь. В древней мифологии это имя принадлежит одному из самых сильных и могущественных демонов. А в остальном, думаю, и так понятно.
– Не думала, что каста солдат интересуется фольклором. Это так не научно.
– Моя гильдия? Нет. А вот я – да.
– Как ты выглядишь? Мы уже вторую неделю спим вместе, а я даже не знаю тебя в лицо. Мне интересно, – после небольшой паузы неожиданно спросил Рем.
– А ты совсем ничего не видишь? Даже размытой картинки?
– Совсем. Я слепой, а не близорукий. Картинка перед моими глазами всегда лишь одного цвета – черного.
– У меня специфическая внешность. Может лучше не иметь представления?
– Я же тебя не в любовницы беру.
– Смешно. Но верно. Сам напросился. Потом живи с этой картинкой в голове. Итак. У меня очень бледная и тонкая кожа, порой она даже слегка просвечивается и приобретает под глазами, на кистях, на грудной клетке синеватый оттенок из-за близкого расположения к коже сосудов. Зубы ровные, белые. Все на месте. Нос маленький. Острые скулы, слегка овальная форма лица. Четкий контур. Глаза желтые. Зрачок продольный, напоминает змеиный или кошачий. Волосы седые, пепельно-серые, если точнее. И да, мне всего двадцать шесть лет, но волосы седые. Полностью. Тонкие кисти, длинные пальцы. Телосложение – не знаю даже. Сейчас худое, истощенное тело. Волосы длинные, до поясницы. Грудь маленькая. Видны ребра. Руки в маленьких шрамах. На лице шрамов нет. Как-то так. Что думаешь?
– Звучит красиво. Болезненно красиво. Но картинка в голове все равно не сложится, пока не проведу пальцами по твоей коже. Так что не переживай.
Они еще немного поболтали на отвлеченные темы, посмеялись.
– Никогда бы не подумала, что огненный демон может быть таким простым и душевным парнем.
– Такое бывает не часто. Как-никак, у меня нет души. В основном я угрюмый монстр, от которого принято разбегаться в разные стороны.
– Они боятся твоей силы. Она невообразима для их жалкого скудного сознания. Зато тот, кто ее понимает, тебя не испугается.
Рем вопросительно поднял бровь и уголки губ, создавая еле уловимый образ хищного оскала.
– А что ты так смотришь? Ты рассудительный. Не безумный. Ты владеешь собой, довольно сдержан и практичен. Если не переходить тебе дорогу, не вредить, не угрожать, то смыла тебя бояться нет. А я предавать тебе не собираюсь. К тому же я не боюсь смерти. Это на крайний случай.
– Ты ошибаешься.
Он так и не пояснил, что конкретно имел ввиду, а их разговор постепенно сошел на нет, и они легли спать.