Кристофер Джон Сэнсом
Каменное сердце
– Ей станет хуже. Но можно ей вообще ничего не говорить… Или, быть может, вы просто боитесь решительных действий?
– Гибонс, не забывайтесь, – резким тоном оборвал я собеседника.
Тот пожал плечами:
– Ну, во всяком случае, могу сказать вам, что, если у наших подопечных в головах заводится навязчивая идейка, изгнать ее оттуда уже попросту невозможно. Поверьте мне, сэр, я провел здесь целых десять лет! И знаю, каковы они на самом деле.
Я отвернулся:
– Что ж, до встречи. Буду у вас примерно через неделю.
Хоб вновь пожал плечами:
– Вот и хорошо, надеюсь, это ее успокоит. Во всяком случае, пока.
Оставив кабинет, я вышел наружу через главную дверь, плотно прикрыв ее за собой. Приятно было оказаться вне стен этого заведения, уж больно затхлой и промозглой была там атмосфера. Я подумал, что правду об Эллен все равно необходимо выяснить, нужно только найти правильный способ.
Глава 3
Я вернулся домой, быстро переоделся в лучшую одежду и направился к причалу, чтобы найти лодку, которая доставит меня на десять миль вверх по реке, в Хэмптон-корт. Прилив помогал нам двигаться быстрее, однако знойное утро не сулило лодочнику ничего хорошего. За Вестминстером мы миновали множество спускавшихся вниз по течению барж, груженных всяческими припасами – тюками с одеждой, зерном из королевских запасов… На палубе одной из них я увидел сотни длинных луков. Обливавшийся потом лодочник не был склонен к разговорам, и я приглядывался к окрестным полям. Обыкновенно в эту пору колосья уже становились золотыми, однако сейчас были еще зелеными: сказывалась непогода последних недель.
Посещение Эллен оставило тяжелый след в моей памяти – в особенности слова Хоба о том, что у адвокатов есть собственные способы докапываться до истины. Мысль о том, что теперь придется действовать за ее спиной, была мне ненавистна, однако нужно же что-то сделать, рассудил я, дальше так продолжаться не может.
Наконец перед нами возникли высокие кирпичные башни Хэмптон-корта; поблескивавшие на солнце вызолоченные фигуры львов и разных мифических тварей венчали печные трубы. Я высадился на пристани, где несли караул вооруженные алебардами солдаты. С тяжелым сердцем я посмотрел вдоль широкой лужайки на бывший дворец опального кардинала Томаса Уолси – дворец, который Генрих VIII сделал собственной резиденцией, а затем показал свое письмо одному из караульных. Низко поклонившись, он подозвал к себе другого стражника и приказал проводить меня во дворец.
Я невольно поежился, припомнив единственный свой предыдущий визит в Хэмптон-корт к архиепископу Кранмеру[11] после того, как тот был по ложному обвинению заточен в Тауэр. Я слышал, что сейчас Кранмер находится в Дувре: рассказывали, якобы он принимал там парады, сидя в панцире верхом на коне. Удивительный поступок, впрочем ничуть не более странный, чем многое, что творится в наши дни. Сам король, как я узнал от стражника, пребывал в Уайтхолле, так что, по крайней мере, встреча с ним мне не грозила. Однажды вышло так, что я не угодил монарху, a Генрих такого не забывал. Оказавшись перед широким дубовым дверным проемом, я помолился Богу, в которого, можно сказать, уже и не верил, о том, чтобы королева не забыла о своем обещании и чтобы предмет нашей беседы, какие бы услуги ни потребовались от меня Екатерине, не оказался связанным с политикой.
По винтовой лестнице меня провели внутрь. Я откинул с лица капюшон, как только мы оказались в помещении, по которому деловито сновали туда-сюда слуги и сановники, по большей части с кокардой святой Екатерины на головных уборах. Мы миновали следующую комнату, а потом еще одну. По мере того как мы приближались к покоям королевы, во дворце становилось все спокойнее. Здесь видны были знаки недавнего ремонта – свежей краски на стенах и украшенных причудливыми карнизами потолках. Широкие гобелены так блистали яркими цветами, что глазам было почти больно. Укрывавший пол слой тростника был усыпан сверху свежими ветками и травами, и воздух наполняла смесь божественных ароматов: миндаля, лаванды, розы… Во второй комнате в просторных клетках перепархивали с места на место и чирикали попугаи. Еще в одной клетке содержалась обезьянка: она как раз карабкалась по прутьям, но замерла на месте, уставившись на меня огромными глазами на морщинистом старушечьем лице. Мы остановились перед очередной дверью, возле которой находилась стража. Над нею золотом был выложен девиз королевы: «Быть полезной в своих делах». Стражник отворил дверь, и я наконец попал в приемную.
Это было, так сказать, внешнее святилище – личные комнаты ее величества находились дальше, позади еще одной двери, охранявшейся солдатом с алебардой. После двух лет супружества королева Екатерина по-прежнему сохранила благоволение Генриха: отправившись в прошлом году во главе своих войск во Францию, он назначил ее регентшей. Тем не менее, памятуя о судьбе прежних жен монарха, я невольно подумал, что по первому его слову вся эта охрана может в любой момент превратиться в тюремщиков.
Стены приемной украшали новые обои с причудливыми гирляндами листьев на зеленом фоне. Комната была обставлена элегантно: столы с вазами, полными цветов, и кресла с высокими спинками. Здесь находилось всего два человека. Женщина в простом платье василькового цвета, чьи седеющие волосы прикрывал белый чепец, полупривстав в своем кресле, оделила меня опасливым взглядом. Разделявший ее общество высокий и худощавый мужчина в адвокатской мантии легким движением прикоснулся к плечу дамы, давая ей таким образом знак оставаться на месте. Мастер Роберт Уорнер, солиситор королевы, узкое лицо которого обрамляла длинная, уже начинавшая седеть борода, хотя он и был моим ровесником, подошел ко мне и подал руку:
– Брат Шардлейк, спасибо за то, что пришли.
Как будто я мог отказаться! Однако мне было приятно видеть его: Уорнер всегда держался со мной дружелюбно.
– Как поживаете? – поинтересовался он.
– Неплохо. A вы?
– Хорошо, вот только чрезвычайно занят в данный момент.
– A как обстоят дела у ее величества?
Я заметил, что седоволосая женщина внимательно смотрит на меня и при этом слегка дрожит.
– Прекрасно. Я проведу вас к ней. У королевы сейчас леди Елизавета.
В богато украшенном личном покое сидели четыре в пух и прах разодетые камеристки с кокардами королевы на капюшонах. Они устроились с шитьем у окна, за которым располагались дворцовые сады, образцовые цветочные клумбы, пруды с рыбами и изваяния геральдических животных. Все женщины поднялись и коротко кивнули мне, отвечая на мой приветственный поклон.
Королева Екатерина Парр восседала посреди комнаты в красном, крытом бархатом кресле под алым балдахином. Возле ее ног устроилась девочка лет одиннадцати, гладившая спаниеля. Бледное лицо этого ребенка обрамляли длинные темно-рыжие волосы, а ее платье зеленого шелка дополняла нитка жемчуга. Я понял, что это и есть леди Елизавета, младшая дочь короля от Анны Болейн. Мне было известно, что король восстановил Елизавету и ее сводную сестру Марию, дочь Екатерины Арагонской, в линии престолонаследования – причем, как утверждали, сделал сие по настоянию теперешней королевы. Однако обе девушки по-прежнему оставались в статусе бастардов и потому именовались просто леди, а не принцессами. Но если двадцатилетняя Мария, бывшая второй претенденткой на трон после молодого принца Эдуарда, уже являлась видной фигурой при дворе, то Елизавета, презираемая и отвергнутая отцом, редко появлялась на людях.
Мы с Уорнером низко поклонились. После недолгой паузы королева произнесла сочным и чистым голосом:
– Приветствую вас, добрые джентльмены!
Еще до брака с монархом Екатерина Парр всегда одевалась очень элегантно, но теперь она была просто великолепна в своем платье из серебряной и красно-коричневой ткани, расшитом золотыми прядями. На груди ее сверкала золотая брошь, усыпанная жемчугами. Лицо королевы, скорее просто привлекательное, чем хорошенькое, было слегка припудрено, а золотисто-рыжие волосы прятались под круглым французским капюшоном. Екатерина смотрела на нас приветливо и доброжелательно, а строгий с виду рот тем не менее производил такое впечатление, будто бы она может в любой момент улыбнуться или даже от души рассмеяться посреди всего этого чопорного великолепия.
Обратившись к Уорнеру, королева спросила:
– Она ждет снаружи?
– Да, ваше величество.
– Посидите с ней, я скоро ее призову. Она что, по-прежнему волнуется?
– Очень.
– Тогда, по возможности, успокойте ее.
Поклонившись, Уорнер покинул комнату. Я заметил, что девочка, не переставая гладить собаку, внимательно изучает меня. Королева посмотрела на нее и улыбнулась:
– Да, Елизавета, это и есть мастер Шардлейк. Задавай свой вопрос, а потом тебе следует вернуться к занятиям стрельбой из лука. Мастер Тимоти уже будет ждать тебя. – Королева пояснила мне со снисходительной улыбкой: – Леди Елизавета хочет кое-что узнать про адвокатов.
Я нерешительно повернулся к девочке. При таком длинном носе и подбородке ее трудно было назвать хорошенькой. Синие глаза смотрели пронзительно, как и у ее отца. Только, в отличие от Генриха, в глазах Елизаветы не угадывалось никакой жестокости, там сквозило лишь напряженное, пытливое любопытство. Пожалуй, смелый взгляд для ребенка, однако это дитя нельзя было назвать обыкновенным.
– Сэр, – произнесла девочка чистым и серьезным голосом, – я знаю, что вы являетесь адвокатом и что моя дорогая матушка считает вас хорошим человеком.
– Благодарю вас, – ответил я, удивившись про себя: «Надо же, Елизавета зовет нынешнюю королеву матерью!»
– Тем не менее я слышала, что адвокатов считают скверными людьми, не знающими нравственности, одинаково готовыми взяться за дело и плохого человека, и хорошего, – продолжил ребенок. – Говорят, что дома адвокатов построены на головах глупцов и что они используют путаные места закона как сеть, улавливая ею людей. Что вы скажете на это, сэр?
Серьезное выражение на лице девочки говорило, что она вовсе не собирается посмеяться надо мной, а действительно хочет услышать ответ. Я глубоко вздохнул:
– Миледи, меня учили тому, что адвокату положено, невзирая на лица, вести дело любого клиента. Адвокат обязан быть, так сказать, нейтральным, ибо любой человек, добрый или злой, имеет право на то, чтобы его дело было верно изложено в Королевском суде.
– Однако у адвоката должна быть совесть, сэр, ему положено знать в сердце своем, справедливо или нет дело той стороны, которую он защищает! – пылко воскликнула юная королевская дочь. – Если к вам придет некий человек и вы увидите, что он руководствовался в своих поступках злобой и недоброжелательством, вы ведь не станете действовать против его противника таким же образом, желая просто запутать несчастного в терновых объятиях закона ради получения вознаграждения?
– Мастер Шардлейк по большей части ведет дела бедняков, Елизавета, – мягко вступила в разговор королева. – В палате прошений.
– Но, мама, ведь дело бедного человека точно так же может оказаться несправедливым, как и дело богатого?
– Действительно, закон – вещь путаная, – признал я, – быть может, и в самом деле чересчур сложная для блага рода людского. Справедливо также, что некоторые мои коллеги покоряются жадности и думают об одних только деньгах. И все же долг требует от адвоката найти справедливые и разумные моменты в деле своего клиента, дабы он мог уверенно защищать его интересы. Таким образом, адвокат может успокоить свою совесть. A справедливое решение принимают судьи. И справедливость – это великая вещь.
Внезапно Елизавета победоносно улыбнулась:
– Благодарю вас за ответ, сэр, я обдумаю его. Я задала сей вопрос только потому, что хочу учиться. – Она помедлила. – И все же я полагаю, что найти правосудие непросто.
– В этом, миледи, я совершенно с вами согласен.
Екатерина прикоснулась к руке девочки:
– Теперь тебе надо идти, иначе мастер Тимоти возьмется за поиски. A мы с сержантом[12] Шардлейком займемся делом. Джейн, ты проводишь ее?
Елизавета кивнула и улыбнулась королеве, на мгновение превратившись в обыкновенного ребенка своих лет. Я вновь низко поклонился. Одна из камеристок подошла к девочке и проводила ее к двери. Юная леди шла неторопливым, сдержанным шагом. Собачка решила было последовать за ней, но королева велела животному остаться. Камеристка постучала в дверь, та открылась, и они с Елизаветой исчезли за ней.
После этого Екатерина повернулась ко мне и протянула узкую, в кольцах руку для поцелуя.
– Вы дали хороший ответ, – кивнула она, – однако, быть может, наделили своих собратьев-адвокатов слишком большой самостоятельностью.
– Да. Боюсь, я несколько все упростил, – не стал отрицать я. – Но леди Елизавета всего лишь дитя, хотя и воистину удивительное. Разговаривать с нею интереснее, чем со многими взрослыми.
Королева вдруг рассмеялась, блеснув ровными белыми зубами:
– В гневе она ругается, как солдат! На мой взгляд, этому содействует мастер Тимоти. Но согласна, Елизавета и вправду удивительный ребенок. Она очень наблюдательна. Мастер Гриндал, наставник принца Эдуарда, занимается также и с ней и говорит, что более смышленой ученицы у него никогда не было. А еще эта девочка столь же ловка в физических упражнениях, как и в науках. Она уже следует за охотой и читает новый трактат Роджера Аскэма о стрельбе из лука. Однако иной раз Елизавета сидит задумавшись, и вид у нее при этом такой несчастный и растерянный… – Королева печально посмотрела в сторону закрывшейся двери, и на мгновение я увидел знакомую мне Екатерину Парр: напряженную, испуганную, отчаянно стремящуюся поступить правильно. – Хотя, возможно, я просто сгущаю краски…
– Мир – опасное и ненадежное место, ваше величество, – проговорил я. – Здесь нельзя оказаться слишком бдительным.
– Вы правы. – Слова моей собеседницы сопровождала полная понимания улыбка. – И теперь вы боитесь того, что я вновь отправлю вас в самую гущу наихудших его опасностей. Это заметно невооруженным глазом. Но я никогда не нарушаю данных мною обещаний, мой добрый Мэтью. Я приготовила для вас дело, которое не имеет ничего общего с политикой.
Я склонил голову:
– Вы видите меня насквозь. Даже не знаю, что и сказать.
– Тогда не говорите ничего. Кстати, как обстоят ваши дела?
– Очень даже неплохо.
– Находите ли вы сейчас хоть немного времени для занятий живописью?
Я покачал головой:
– В прошлом году случалось, но теперь… – И, помолчав, я добавил: – Слишком многие заинтересованы в моих услугах.
– Я вижу следы забот на вашем лице.
Карие глаза королевы были столь же проницательны, как и взгляд Елизаветы.
– Это всего лишь те морщины, что приходят с возрастом. Впрочем, над вашим лицом он не властен, ваше величество.
– Если у вас когда-либо возникнут сложности, то я помогу всем, чем только возможно: вам прекрасно известно об этом.
– Меня тревожит одно небольшое дело личного характера…
– Сердечное, надо полагать?
Я посмотрел на сидевших возле окна дам, осознавая, что королева говорит достаточно громко для того, чтобы они могли ее слышать. Ни у одной из них не будет основания донести, что Екатерина Парр имела приватный разговор с неприятным Генриху человеком.
– Нет, ваше величество, – ответил я. – Речь идет совсем о другом.
Королева кивнула, на мгновение в задумчивости нахмурилась, а затем спросила:
– Мэтью, а вам случалось взаимодействовать с Сиротским судом?
Я с удивлением посмотрел на нее:
– Нет, ваше величество.
Суд по делам опеки был учрежден королем несколько лет назад для управления имуществом состоятельных сирот, подпадавших под его юрисдикцию. Не было судебной палаты более продажной и более далекой от всякого правосудия. Именно там, кстати, подумал я, должны находиться документы, удостоверяющие безумие Эллен, ибо опека короля распространялась также и на умалишенных.
– Ну, не важно. Для ведения дела, которое я хочу поручить вам, в первую очередь требуется честный человек, a вам известно, каковы адвокаты, специализирующиеся на опеке. – Ее величество наклонилась вперед. – Возьметесь ли вы за такое дело? Ради меня? Мне бы хотелось, чтобы им занялись именно вы, а не мастер Уорнер, потому что у вас больше опыта в защите простых людей.
– Мне придется освежить в памяти принятые там процедуры. Но впрочем, да, возьмусь.
Екатерина кивнула:
– Спасибо. Вы должны знать еще одну вещь, прежде чем я приглашу вашего нового клиента. Мастер Уорнер говорил мне, что при рассмотрении дел, связанных с опекой, адвокатам приходится путешествовать – ездить в те края, где живут юные подопечные, чтобы собрать… как это называется? Заявления?
– Показания. Это можно сказать о любом суде, ваше величество.
– Мальчик, о котором пойдет речь, живет в Хэмпшире, неподалеку от Портсмута.
Я подумал, что дорога туда из Лондона как раз проходит через Западный Сассекс, родные края Эллен.
Чуточку помедлив, королева продолжила, старательно подбирая слова:
– Окрестности Портсмута в ближайшие несколько недель могут оказаться не самым безопасным местом для путешествия.
– Из-за французов? Говорят, что они могут высадиться где угодно.
– У нас есть свои шпионы во Франции, и они утверждают, что вторжение готовится именно в Портсмуте. Скорее всего, хотя полной уверенности нет. Я не хочу поручать вам это дело, заранее не предупредив обо всем, ибо мастер Уорнер говорит, что показания в данном случае потребуются обязательно.
Я посмотрел на королеву, ощущая, насколько сильно она желает, чтобы именно я взялся за это дело. А если мне заодно удастся проехать через Рольфсвуд…
– Меня это не пугает, ваше величество, – сказал я Екатерине. – Всегда рад услужить вам.
– Спасибо. – Благодарно улыбнувшись мне, она повернулась к дамам. – Джейн, будьте любезны пригласить миссис Кафхилл. – Итак, – снова негромко обратилась ее величество ко мне, – Бесс Кафхилл, встреча с которой вам сейчас предстоит, была моей служанкой в прежние времена, когда я еще являлась леди Латимер. Она ведала одним из наших поместий: сперва на севере, а потом в Лондоне. Эта добрая и верная женщина недавно претерпела огромную утрату. Будьте с нею помягче. Если кто-то и заслуживает справедливости, так это Бесс.
Камеристка вернулась в обществе женщины, которую я видел в приемной. Невысокая и хрупкая на вид, она шла нервной походкой, крепко стиснув руки.
– Подойди сюда, добрая Бесс, – произнесла королева самым приветливым тоном. – Это мастер Шардлейк, опытный адвокат. Джейн, придвиньте, пожалуйста, кресло. И сержанту Шардлейку тоже.
Миссис Кафхилл опустилась в мягкое кресло, а я уселся напротив нее. Она обратила ко мне пристальный взгляд своих чистых серо-голубых глаз, блестящих на морщинистом несчастном лице, и нахмурилась на секунду, быть может заметив, что имеет дело с горбуном. Потом женщина перевела взгляд на королеву и явно смягчилась при виде собачки.
– Его зовут Риг, – проговорила Екатерина. – Правда, красавчик? Погладь-ка его, Бесс!
Неуверенным движением миссис Кафхилл протянула вперед руку и прикоснулась к животному. Песик немедленно завилял плоским хвостом.
– Бесс всегда любила собак, – обратилась ко мне королева, и я понял, что она придержала при себе Рига для того, чтобы помочь своей старой служанке расслабиться. – А теперь, Бесс, – продолжила Екатерина, – поведай сержанту Шардлейку все, что знаешь. И не бойся. Он будет твоим верным другом. Рассказывай ему так, как рассказывала мне.
Откинувшись назад, пожилая дама с тревогой посмотрела на меня.
– Я вдова, сэр, – начала она негромким голосом. – У меня был единственный сын Майкл, прекрасный и добрый мальчик.
Глаза ее наполнились слезами, однако она решительно смахнула их и продолжила:
– Он был очень умным и благодаря милости леди Латимер – прошу прощения, благодаря доброте королевы был принят в Кембридж. – В голосе ее прозвучала гордость. – Закончив учение, Майкл вернулся в Лондон и получил место наставника в семействе торговцев по фамилии Кертис. Они жили в доме у Болотных ворот.
– Вы должны были гордиться сыном, – заметил я.
– Я и гордилась им, сэр.
– Когда это было?
– Семь лет назад. Майкл был вполне счастлив. Мастер Кертис торговал тканями. Он и его жена оказались добрыми людьми, достаточно состоятельными. И, помимо своего лондонского дома, купили небольшой лес, ранее принадлежавший крохотному приорству в Хэмпшире, в сельской местности к северу от Портсмута. Это было как раз в ту пору, когда закрывались все монастыри.
– Я отлично помню то время.
– Майкл сказал, что монахини жили в роскоши на деньги от продажи леса. – Старая служанка нахмурилась и покачала головой. – Эти монахи и монахини были скверными людьми, как известно королеве.
Итак, Бесс Кафхилл очевидным образом принадлежит к сторонникам Реформации.
– Расскажи мастеру Шардлейку о детях, – напомнила Екатерина.
– У Кертисов было двое детей, Хью и Эмма. Девочке, если не ошибаюсь, тогда исполнилось двенадцать, Хью был на год моложе. Однажды Майкл привез их ко мне в гости, а потом я еще встречалась с ними, когда сама навещала сына. – Бесс ласково улыбнулась. – Такие хорошие ребятишки, брат и сестра. Оба высокие, со светло-каштановыми волосами, спокойные и милые. Отец их был добрым реформатором, человеком нового мышления. Он научил Эмму и Хью латыни и греческому языку, а также приобщил их к физическим упражнениям. Мой сын знал толк в стрельбе из лука и обучал ей обоих детей.
– Ваш сын любил их?
– Как своих собственных. Вы знаете, бывает, что в богатых домах испорченные дети могут превратить жизнь своих наставников в ад, однако Хью и Эмма обожали учиться. Майкл, во всяком случае, даже считал их слишком серьезными, но родители поощряли такое усердие: они хотели, чтобы наследники выросли образованными людьми. Мой сын полагал, что мастер Кертис и его жена были очень близки со своими детьми. Они так их любили. В общем, все было хорошо. И тут… – Бесс вдруг умолкла, уставившись на собственные колени.
– Что же случилось? – спросил я негромко.
Когда пожилая дама вновь посмотрела на меня, горе буквально опустошило ее глаза.
– На второе лето, когда Майкл был с ними в Лондоне, началось чумное поветрие. Кертисы решили отправиться в Хэмпшир, в собственное поместье. Ехать они собирались вместе с друзьями, еще одним семейством, которое приобрело здания старого монастыря и остаток земель. Их фамилия Хоббей. – Последнее слово она едва ли не выплюнула.
– И что же это были за люди? – спросил я.
– Николас Хоббей также торговал тканями. Он перестроил монастырь в жилой дом, и семья мастера Кертиса намеревалась некоторое время погостить у них. Майкл также собирался в Хэмпшир. Они уже паковали вещи в дорогу, когда мастер Кертис вдруг обнаружил у себя под мышкой чумные бубоны. Едва его уложили в постель, как свалилась и его жена. Через день оба скончались. Как и их управляющий, тоже очень хороший человек. – Миссис Кафхилл тяжело вздохнула. – Ну, да вы знаете, как это происходит.
– Да. Так случается не только с чумным поветрием, но со всякой болезнью, рожденной злыми гуморами Лондона. – Я вспомнил о Джоан.
– К счастью, Майкл и дети уцелели. Хью и Эмма были раздавлены горем и, постоянно пребывая в слезах, искали утешения друг у друга. Мой мальчик понятия не имел, что с ними станет: близких родственников у детей не было. – Миссис Кафхилл стиснула зубы. – И тут явился Николас Хоббей. Если бы не эта семейка, мой сын был бы до сих пор жив! – Она посмотрела на меня, и глаза ее внезапно наполнились яростью.
– А вы сами когда-либо встречались с мастером Хоббеем? – уточнил я.
– Нет. Я знаю лишь то, что рассказывал мне Майкл. Он сказал, что сначала мастер Кертис, желая выгодно вложить капитал, намеревался купить монастырь со всеми землями, однако потом решил, что это ему, пожалуй, не по карману. И позвал в долю мастера Хоббея, которого знал по гильдии торговцев тканями. Николас несколько раз приходил к обеду, чтобы обсудить, как лучше разделить земли между двумя семьями, и в результате Хоббей приобрел меньшую часть леса и здания монастыря, который собирался превратить в свой загородный дом. Мастер Кертис ограничился покупкой леса, взяв себе, однако, более обширную его часть. За это время Николас подружился с мастером Кертисом и его женой. Он показался Майклу двуличным человеком: из тех, что придерживаются реформистских взглядов в обществе богобоязненных людей, но в то же время способны вести торговые переговоры с папистами, перебирая четки. Что же касается его супруги, миссис Абигайль, то мой сын сказал, что эта женщина просто безумна.
Снова безумие!
– И в чем же это проявлялось? – поинтересовался я.
Моя собеседница покачала головой:
– Не знаю. Майкл не любил говорить со мной о подобных вещах. – Помедлив, она продолжила: – Мастер и миссис Кертис умерли слишком быстро и потому не успели составить завещание. Вот почему все сделалось таким неопределенным. Однако уже вскоре после их смерти мастер Хоббей явился с адвокатом и сказал моему сыну, что будущее детей устроено.
– Вам известно имя адвоката?
– Дирик. Винсент Дирик.
– Вы знаете его, Мэтью? – спросила меня королева.
– Немного знаю. Он барристер в Иннер-Темпл. И за прошедшие годы не раз представлял в судах интересы лендлордов в Суде палаты прошений, выступая моим противником. Хорош в споре, однако может быть излишне агрессивен. Я и не подозревал, что он также занимался опекой.
– Майкл опасался этого человека, – вставила миссис Кафхилл. – Вместе с викарием Кертисов мой сын пытался найти родственников Хью и Эммы, однако тут мастер Николас заявил, что купил опеку над детьми. Дом Кертисов был назначен к продаже, а брат с сестрой должны были перебраться в дом Хоббеев на Шу-лейн.
– Похоже, все было сделано слишком поспешно, – заметил я.
– Тут явно сыграли свою роль деньги, – прокомментировала королева.
– И сколько же там было земли? – задал я еще один вопрос.
– Всего, если не ошибаюсь, около двадцати квадратных миль. Доля детей составляла свыше двух третей, – ответила Бесс.
Солидный участок…
– А вам известно, сколько Хоббей заплатил за опеку? – продолжил я расспросы.
– Как будто бы восемьдесят фунтов.
Слишком дешево, на мой взгляд. Я подумал о том, что, выкупив опеку над Хью и Эммой, Хоббей получил право распоряжаться их долей леса. В Хэмпшире, вблизи Портсмута, существовала значительная потребность в корабельном лесе, да и вдобавок расширяющееся производство железа в Сассекской пуще тоже постоянно нуждалось в топливе.
Бесс между тем продолжала:
– Мастер Хоббей намеревался приставить к детям собственного учителя, однако Хью и Эмма очень привязались к моему сыну. Дети попросили нового опекуна оставить Майкла, и тот согласился.
Пожилая дама беспомощно всплеснула руками:
– Помимо меня, Кертисы были единственными близкими Майклу людьми. Мой мальчик был полон душевной щедрости: ему следовало бы жениться, однако по какой-то причине он этого не сделал. – Голос ее дрогнул.
Однако затем, снова овладев собою, миссис Кафхилл продолжила бесцветным тоном:
– В общем, детей перевезли к опекуну, a дом, в котором они прожили всю свою жизнь, продали. Надо думать, полученные деньги были переданы в Сиротский суд.
– Верно, это обычная в таких случаях процедура. Итак, миссис Кафхилл, ваш сын переехал вместе с детьми на Шу-лейн…
– Да. В доме Хоббеев ему не понравилось. Он оказался небольшим и темным. Кроме того, Майкл получил нового ученика. Отпрыска Хоббеев, Дэвида. – Моя собеседница глубоко вздохнула. – Сын говорил мне, что это был избалованный и испорченный ребенок, ровесник Эммы. Глупый и жестокий, он всегда придирался к Хью и Эмме, говорил, что чужих детей в этом доме терпят только из милости, что родители его совершенно их не любят. Надо думать, парень не врал. На мой взгляд, мастер Хоббей стал опекуном не по доброте душевной, а с корыстной целью, чтобы получать доходы с земель подопечных.
– Но, Мэтью, разве это законно? – спросила королева.
– Незаконно. Опекун обязан распоряжаться землями подопечного… содержать их в порядке. Но он не может извлекать из них выгоды. Хотя так бывает отнюдь не всегда. Кроме того, опекун получает право найти девушке мужа по собственному усмотрению, – добавил я задумчивым тоном.
Бесс опять взяла слово:
– Майкл не на шутку опасался, что Хоббеи захотят выдать Эмму за Дэвида, чтобы ее доля земли перешла к их семейству. Эти бедные дети, Хью и Эмма, всегда держались друг друга, ведь у них не было никого в целом свете, кроме моего сына, который искренне желал обоим добра. Майкл говорил мне, что Хью однажды подрался с Дэвидом, когда тот сказал его сестре нечто неподобающее. Ей исполнилось всего тринадцать лет. Дэвид был крепким мальчишкой, но Хью побил его. – Она вновь пристально посмотрела на меня. – Я сказала Майклу, что он слишком печется о Хью и Эмме и что он при всем желании не может заменить им отца и мать. А потом… – лицо ее вновь померкло, – потом дом Хоббеев посетила оспа.
Королева склонилась вперед и сочувственно накрыла ладонью руку своей бывшей служанки.
– Заболели все трое детей, – продолжила та каменным тоном. – Из страха перед заразой Майклу было запрещено посещать их комнаты. Ходить за Хью и Эммой было поручено слугам, однако за Дэвидом мать ухаживала сама: она постоянно рыдала и взывала к Богу, умоляя Его проявить милость к ее мальчику. Хотя… я и сама поступила бы так же, если бы речь шла о Майкле. – Помедлив, миссис Кафхилл полным ярости тоном проговорила: – В результате Дэвид выздоровел, даже ни единого следа не осталось! Хью тоже остался жить, однако его изрытое оспинами лицо потеряло прежнюю красоту. A вот маленькая Эмма умерла.
– Мне очень жаль, – заверил я пожилую даму.
– А затем, буквально через несколько дней, мастер Хоббей объявил моему сыну, что его жена более не желает жить в Лондоне. Они навсегда уезжают в свой дом в Хэмпшире, и в услугах его более не нуждаются. Майклу даже не удалось снова увидеть Хью – того вместе с Дэвидом все еще держали в карантине. Моему мальчику позволили лишь побывать на похоронах бедной Эммы. Увидев, как ее маленький гробик опустили в землю, Майкл уехал в тот же самый день. Он сказал, что слуги сожгли одежду Эммы в саду, на тот случай, если в ней сохранились опасные болезнетворные гуморы.
– Ужасная история, – осторожно произнес я. – Смерть, жадность… и жертвой их стали дети. Однако, миссис Кафхилл, ваш сын не мог ничего поделать в этой ситуации!
– Я знаю, – кивнула Бесс. – Мастер Хоббей дал Майклу хорошие рекомендации, и тот нашел себе в Лондоне новое место. Он написал Хью, однако получил только официальный ответ от Николаса, который извещал, что Хью в переписку с ним вступать не будет, так как они пытаются наладить для мальчика в Хэмпшире новую жизнь, а все былое оставить в прошлом. – Голос ее возвысился. – Какая жестокость после всего того, что Майкл сделал для этих детей!
