Жюль Верн
Михаил Строгов
Глава XIII. Царский курьер
Вошел человек. У него был усталый, истомленный вид. На нем была старая, изорванная, местами простреленная пулями крестьянская одежда. Широкий, еще не успевший зажить шрам рассекал надвое его бледное злое лицо. Этот человек, по-видимому, совершил долгое и трудное путешествие. Его пыльная, истрепанная обувь свидетельствовала, что он шел долгое время пешком.
– Его высочество, великий князь! – вскричал он, входя в комнату.
Великий князь подошел к нему.
– Ты царский курьер? – спросил он.
– Да, ваше высочество.
– Откуда ты приехал?..
– Из Москвы.
– Когда ты выехал из Москвы?..
– Пятнадцатого июля.
– И тебя зовут?..
– Михаилом Строговым.
Это был Иван Огарев. Он взял имя и звание того, про кого думал, что погубил навеки. Начиная с великого князя его никто не знал в Иркутске, ему даже не нужно было изменять черты своего лица. А так как он мог подтвердить свои слова еще вещественными доказательствами, то никто не мог и сомневаться в его личности. И вот, поддерживаемый своей железной волей, он явился сюда, чтобы обманом и убийством ускорить развязку войны.
После ответа Ивана Огарева великий князь дал знак своим офицерам, чтобы они удалились. Аже-Михаил Строгов и великий князь остались одни в зале.
Великий князь в продолжение нескольких минут пристально смотрел на Ивана Огарева.
– Ты был пятнадцатого июля в Москве? – спросил он его наконец.
– Да, ваше высочество, и в ночь от четырнадцатого на пятнадцатое я видел его величество государя императора в Кремлевском дворце.
– У тебя есть письмо от царя?
– Вот оно.
Огарев подал великому князю царское письмо, сложенное почти в микроскопические кусочки.
– Это письмо было отдано тебе в таком виде? – спросил великий князь.
– Нет, ваше высочество, я сам разорвал конверт, чтобы лучше спрятать письмо от татар.
– Разве ты был у них в плену?
– Да, ваше высочество, я был в плену несколько дней, – отвечал Иван Огарев. – Вот почему хотя я и вышел из Москвы пятнадцатого июля, как это сказано в письме, но в Иркутск попал только второго октября. Я был в дороге семьдесят девять суток.
Великий князь взял письмо. Он развернул его и увидел подпись царя и несколько слов, написанных его собственной рукою. Ни в подлинности этого письма, ни в подлинности самого курьера не могло быть больше никакого сомнения. Если зверское лицо этого последнего и возбудило вначале недоверие к нему великого князя, то теперь всякое недоверие должно было исчезнуть. Великий князь молчал. Он медленно читал письмо, как бы стараясь лучше проникнуть в его смысл.
– Михаил Строгов, – произнес он наконец, – ты знаешь содержание этого письма?
– Знаю, ваше высочество. Обстоятельства могли заставить меня уничтожить его, чтобы оно не попало в руки татарам, и тогда я должен был бы передать вашему высочеству его текст устно.
– Ты знаешь, что в этом письме нам приказывается скорее умереть в Иркутске, чем сдать его врагам?
– Я знаю это.
– А ты знаешь, что в этом письме имеются также распоряжения насчет наших войск, составленные с целью остановить движение татар?
– Да, ваше высочество, но эти распоряжения не имели успеха.
– Что хочешь ты этим сказать?
– Я хочу сказать, что Ишим, Омск и Томск, не говоря о других менее важных городах, один за другим были заняты солдатами Феофар-Хана.
– Но разве битва была? Разве наши казаки уже встречались с татарами?
– Несколько раз, ваше высочество.
– И их оттеснили?
– Их было недостаточное количество.
– Где произошли эти схватки, о которых ты говоришь?
– В Колывани, в Томске…
До сих пор Иван Огарев говорил только правду, но теперь, чтобы привести в замешательство осажденных города Иркутска, преувеличив победы, одержанные татарами над русскими, он прибавил:
– И третий раз под Красноярском.
– И эта последняя схватка?.. – спросил великий князь, стиснув зубы.
– Это была больше чем схватка, ваше высочество, – отвечал Огарев, – это была битва.
– Битва?!
– Двадцать тысяч русских, пришедших из пограничных губерний и из Тобольска, наткнулись на сто пятьдесят тысяч татар и, несмотря на свою храбрость, были истреблены.
– Ты лжешь! – вскричал великий князь, с трудом сдерживая свой гнев.
– Я говорю правду, ваше высочество, – холодно отвечал Иван Огарев.
– Я был очевидцем этой битвы при Красноярске, там меня и захватили в плен.
Великий князь успокоился и знаком дал понять Ивану Огареву, что он больше не сомневается в правдивости его слов.
– Какого числа была эта битва под Красноярском? – спросил он.
– Второго сентября.
– И теперь все татарские войска собрались вокруг Иркутска?
– Все.
– И сколько их будет, по-твоему?
– До четырехсот тысяч человек.
Это была новая выдумка Ивана Огарева, сказанная им с той же целью.
– Значит, я не могу ожидать никакой помощи с запада? – спросил великий князь.
– Никакой, ваше высочество, по крайней мере, до конца зимы.
– Итак, слушай же, что я скажу тебе, Михаил Строгов. Если б даже мне и совсем неоткуда было ждать помощи, ни с востока, ни с запада, а татар было бы хоть шестьсот тысяч человек, то и тогда я бы не отдал им Иркутск.
Иван Огарев прищурил слегка свои злые глаза, но промолчал.
– Ты знаешь, Михаил Строгов, что в этом письме упоминается об одном негодяе, которого мне надо остерегаться?
– Знаю, ваше высочество.
– Он должен пробраться в город переодетым, втереться ко мне в доверие и в конце концов выдать город врагам.
– Я все это знаю, ваше высочество, я знаю даже, что Иван Огарев поклялся лично отомстить брату государя.
– За что?
– Говорят, что этот офицер был разжалован великим князем в солдаты.
– Да… я вспоминаю теперь… Но он этого заслуживал! Это был негодяй, он потом изменил своему отечеству, он повел врагов на Россию!
– Его величество, государь император, – отвечал Иван Огарев, – заботится главным образом о том, чтобы вы были предупреждены против злодейских замыслов Ивана Огарева, направленных лично на особу вашего высочества.
– Да… в письме об этом говорится…
– Его величество сказали мне это лично, предупредив, чтобы и я во время своего путешествия по Сибири, остерегался бы этого мерзавца.
– Ты встречался с ним?
– Да, ваше высочество, после битвы под Красноярском. Если бы он мог заподозрить, что я несу письмо, адресованное вашему высочеству, где изобличаются все его замыслы, он не пощадил бы меня.
– Да, ты был в безвыходном положении! – отвечал великий князь. – Как же тебе удалось избежать с ним столкновения?
– Я бросился в Иртыш.
– А в Иркутск как ты попал?
– Благодаря вылазке. Это было сегодня вечером: наши хотели прогнать один татарский отряд. Я вмешался в толпу осажденных, затем сказал, кто я и откуда, и меня сейчас же привели во дворец к вашему высочеству.
– Хорошо, Михаил Строгов, – отвечал великий князь. – Ты выказал храбрость и усердие в этом, возложенном на тебя, поручении. Я не забуду тебя. Не имеешь ли ты какой особой просьбы до меня?
– Никакой, кроме той, чтобы вы дозволили мне сражаться рядом с вашим высочеством, – отвечал Иван Огарев.
– Хорошо, Михаил Строгов, с этого дня я прикомандировываю тебя к себе, и ты будешь жить со мной во дворце.
– А если, сообразно с намерением, приписываемым ему, Иван Огарев явится к вашему высочеству под ложным именем?
– Мы его разоблачим с помощью тебя и арестуем. Ступай.
Иван Огарев отдал по-военному честь великому князю, не забывая, что он носит на себе чин капитана и звание царского курьера, и удалился из залы.
Таким образом, Иван Огарев с успехом сыграл свою недостойную роль. Он приобрел полное доверие великого князя и мог злоупотреблять этим доверием, как ему было угодно. Он будет жить в этом самом дворце. Он узнает все тайны готовящегося к обороне города. Иркутск в его руках. Никто здесь его не знает, никто не сорвет с него маску Он решил действовать не откладывая.
Действительно, время не позволяло медлить. Надо было взять город до прихода русских войск, шедших с севера и запада, а их ждали в Иркутске через несколько дней. Но раз татары завладеют Иркутском, отнять его у них будет нелегко. Во всяком случае, если им придется потом оставить город, то не прежде, как они разрушат его до основания и голова великого князя скатится к ногам Феофар-Хана.
Иван Огарев, пользуясь своей безграничной свободой все видеть, все наблюдать, везде быть, на другой же день занялся осмотром укреплений. Повсюду встречал он дружеский прием от офицеров, солдат и горожан. Этот царский курьер был для них звеном, соединяющим их с государством. Иван Огарев с большим апломбом, ни разу не проговорившись, рассказывал им о всех перипетиях своего вымышленного путешествия. Затем без всяких предисловий он перешел к войне и стал говорить о безвыходном положении осажденных, преувеличивая военные успехи татар и силы, которыми они в настоящее время располагали, – одним словом, все то, что он говорил и великому князю. По словам его выходило, что ожидаемая помощь, даже если она и появится, настолько незначительна, что можно опасаться, как бы сражение под стенами Иркутска не имело такого же печального исхода, как сражения под Колыванью, Томском и Красноярском.
На подобные злые речи Огарев, что называется, не скупился. Он действовал очень ловко и осторожно, и все его слушатели мало-помалу прониклись его мрачными предположениями. Сам же он, казалось, говорил об этом с сожалением и нехотя.
– Во всяком случае, – прибавлял он, – надо защищаться до последней капли крови, и лучше взорвать город, чем сдать его врагам!
Случилось так, что с самого приезда Ивана Огарева в Иркутск между ним и одним из самых храбрых защитников города, Василием Федоровым, установились частые сношения. Несчастный отец страшно беспокоился о своей дочери. Если Надя выехала из России того числа, каким помечено ее последнее письмо, посланное из Риги, то что сталось с ней? Была ли она все еще в дороге, или татары взяли ее в плен? Василий Федоров чувствовал некоторое успокоение только тогда, когда ему приходилось биться с татарами, но такие случаи, на его несчастье, были слишком редки. Когда он узнал о неожиданном приезде царского курьера, то у него явилась надежда, что курьер этот может сообщить ему о его дочери. Это была, конечно, эфемерная надежда, но он ухватился за нее. Ведь этот курьер был в плену у татар, а разве Надя не могла быть взята также в плен?
Василий Федоров поехал в генерал-губернаторский дворец к Ивану Огареву, а тот ухватился за этот случай, чтобы войти с ним в ежедневные сношения. Думал ли ренегат воспользоваться этим обстоятельством? Судил ли он всех людей по себе? Думал ли он, что русский, даже политический изгнанник, мог быть настолько низким, чтобы предать свое отечество?
Как бы то ни было, Огарев отвечал на любезность Надиного отца такой же любезностью.
Василий Федоров рассказал ему, в силу каких обстоятельств его дочь, молоденькая девушка, должна была покинуть Европейскую Россию и как теперь его пугала эта неизвестность постигшей ее участи. Иван Огарев совсем не знал Нади, хотя и встретился с ней на станции в Ишиме в тот день, когда она там была с Михаилом Строговым. Поэтому он не мог сообщить ему ничего о его дочери.
– Но когда именно, – спросил Иван Огарев, – ваша дочь должна была выехать из России?
– Почти одновременно с вами, – отвечал Василий Федоров.
– Я выехал из Москвы пятнадцатого июля.
– И Надя должна была выехать из Москвы в этот же день, так, по крайней мере, говорилось в ее письме.
– Она была в Москве пятнадцатого июля? – спросил Огарев.
– Да, пятнадцатого июля.
– Ну, так… – начал Иван Огарев, но затем, как бы опомнившись, продолжал: – Но нет, я ошибаюсь… Я верно перепутал числа, – прибавил он. – К несчастью, очень возможно, что ваша дочь уже переехала границу. Единственно, на что вы еще можете надеяться, так это, что она, узнав о нашествии татар, не поехала дальше и вернулась назад!
Василий Федоров печально поник головою. Он знал Надю, и знал хорошо, что ничто не могло помешать ей уехать. Иван Огарев поступил действительно жестоко с бедным отцом. Он мог успокоить его одним словом. Хотя Надя и переехала сибирскую границу при обстоятельствах, уже известных читателю, но, сопоставив числа, когда дочь его находилась в Нижнем Новгороде и когда был издан указ, запрещающий выезжать из города, Василий Федоров мог бы вывести такое заключение: что Надя не могла подвергнуться опасностям войны, так как она помимо своего желания находилась еще в Европейской России. Иван Огарев мог сказать ему это, но он был из тех людей, кого не трогают страдания других, и потому он промолчал. Василий Федоров ушел от него с разбитым сердцем. После этого свидания исчезла его последняя надежда.
В последующие два дня, третьего и четвертого октября, великий князь несколько раз требовал к себе самозванца и заставлял его повторять все то, что тот слышал в кабинете императора в Кремлевском дворце. Иван Огарев, приготовивший заранее ответы на все эти вопросы, отвечал без запинки. Он не скрыл от великого князя, что русское правительство было крайне удивлено неожиданным вторжением татар, что восстание этих последних было подготовлено в большом секрете, что татары уже были хозяевами на Оби, когда о них узнали в Москве, и наконец, что в России еще ничего не было готово и она не могла сразу выставить войска, необходимого для защиты Сибири.
Затем пользуясь полной свободой, Иван Огарев начал изучать Иркутск, его укрепления, его слабые пункты, чтобы в скором времени суметь воспользоваться этими наблюдениями. Но подробнее всего он занялся изучением городских ворот на Большой улице, тех самых, через которые он собирался впустить неприятеля. Он приходил туда каждый вечер и гулял по откосу вала, не опасаясь попасть под пули осаждающих, хотя первые посты их и находились меньше чем в версте от города. Он знал, что в неприятельском лагере его узнали и что стрелять в него не станут.
Он видел какую-то тень, проскользнувшую под горой… Сангарра, рискуя своей жизнью, пробралась сюда, чтобы попробовать завести сношения с Иваном Огаревым.
И Иван Огарев не заставил себя долго ждать. В тот же вечер с высокого городского вала в руки Сангарры упала маленькая записка.
На следующий день, в ночь с 5 на 6 октября, в два часа утра Иван Огарев решил предать Иркутск.
Глава XIV. Ночь с 5 на 6 октября
План Ивана Огарева был так ловко составлен, все в нем было так обдумано и заранее предусмотрено, что, за исключением самых невероятных случайностей, он должен был увенчаться полным успехом.
Все заключалось в том, чтобы в ту минуту, как Огарев будет сдавать Иркутск татарам, большие ворота были бы свободны. Поэтому необходимо было в это время отвлечь внимание осажденных куда-нибудь в другое место, подальше от главных ворот. И вот по предварительному соглашению с эмиром Огарев решил устроить следующее. В то время как на правом берегу Ангары, со стороны предместья Иркутска, в двух различных пунктах произойдет серьезная атака, на левом берегу ее татары сделают попытку переправиться в город через реку; тогда весьма возможно, что ворота на Большой улице останутся без защиты, тем более что и татарские аванпосты, отодвинутые назад, будут казаться тоже снятыми. Было 5 октября. Через двадцать четыре часа столица Восточной Сибири должна быть в руках эмира, а великий князь во власти Огарева!
В этот день в неприятельском лагере происходило небывалое движение. Из окон дворца и других домов, стоящих на правом берегу, видно было ясно, что там делались какие-то важные приготовления. Многочисленные татарские отряды со всех сторон стекались в лагерь, усиливая с каждым часом войско эмира. Это была заранее решенная и совершенно открыто подготовляемая диверсия.
К тому же Иван Огарев нисколько не скрывал от великого князя, что в эту ночь им следовало опасаться неприятельской атаки.
– Я знаю, – говорил он, – что татары собираются штурмовать город с двух противоположных концов его, и потому советую укрепить эти оба пункта.
Сообщение, сделанное Иваном Огаревым, наблюдения над неприятельским лагерем – все это требовало серьезного внимания. Собравшийся во дворце военный совет решил, что для защиты правого берега необходимо сосредоточить там все главные силы. А этого только и добивался Иван Огарев. Он не рассчитывал на то, что Большие ворота останутся вовсе без охраны, но он надеялся, что охрана эта будет немногочисленна. К тому же на всякий случай у него была наготове еще одна, недостойная по своему замыслу, и верная по расчету, хитрость. Даже и в том случае, если бы Иркутску не грозила с трех сторон атака, этой хитрости было бы достаточно, чтобы привлечь всех защитников города туда, куда именно желал повести их Иван Огарев и где должна была произойти ужасная катастрофа. Таким образом, все шансы были за то, что Большие ворота, никем в известный час не защищаемые, будут свободны, и тысячи татар, скрывающихся в лесных чащах на востоке, войдут беспрепятственно в город.
Во весь этот день гарнизон и все население Иркутска были настороже. Все меры для отражения неизбежной атаки были приняты. Великий князь в сопровождении генерала Воронцова лично объехал все укрепленные по его приказанию посты. Отборное войско Василия Федорова занимало северную часть города, но оно готово было во всякую минуту броситься туда, где опасность была всего сильнее. С этими мерами, принятыми заблаговременно, благодаря совету Ивана Огарева, можно было надеяться, что подготовляемая татарами атака не удастся и что обескураженный неприятель отложит новую попытку завладеть городом еще на несколько дней, а тем временем ожидаемое с часу на час русское войско может подойти к ним на помощь. В общем же участь Иркутска держалась, что называется, на волоске.
В этот день солнце, взошедшее в шесть часов двадцать минут утра, зашло в пять часов сорок минут пополудни. Томительные осенние сумерки тянулись целых два часа! И вот наконец наступила холодная, непроглядная ночь.
Уже несколько дней как стояли довольно сильные морозы, первые предвестники суровой сибирской зимы; в этот же вечер было особенно холодно. Солдаты, стоявшие на постах вдоль правого берега Ангары, чтобы не выдать себя, не разводили костров; они жестоко страдали. Внизу, в нескольких футах от них, увлекаемые быстрым течением, с глухим шумом неслись, большие и малые, высокие и низкие, серые ледяные массы. Лед шел целый день. Великий князь, наблюдавший за состоянием реки, был крайне обрадован этим обстоятельством. Если Ангара будет загромождена плавучим льдом, то переправа через нее сделается не только опасна, но и невозможна. О плотах и о барках не могло быть и речи; если же допустить, что река в эту ночь встанет и что татары переправятся через нее по льду, то и это последнее предположение было неосновательно. Новый, еще не успевший окрепнуть лед не мог выдержать напора многотысячной татарской орды. Казалось бы, что это обстоятельство, так радовавшее всех русских во главе с великим князем, должно было огорчить Ивана Огарева? Ничуть не бывало! Дело в том, что изменник знал прекрасно, что татары даже и не думают переправляться через реку.
Но к десяти часам вечера, к великому удивлению и горю осажденных, Ангара вдруг совсем очистилась ото льда. Каких-нибудь пять или шесть льдин одиноко плыли по ее темно-свинцовым водам.
Офицеры, следившие за ледоходом, донесли об этом великому князю. По всей вероятности, где-нибудь выше Иркутска, в том месте, где русло Ангары суживается, льда нанесло так много, что образовался затор.
Так оно и было на самом деле.
И вот переправа через Ангару снова сделалась возможной. Русским приходилось теперь наблюдать за своими постами с большим вниманием, чем когда-либо.
Вплоть до полуночи не произошло ничего особенного. С востока, со стороны Больших ворот, – полная тишина.
В темной массе лесов, под низко нависшими облаками – ни одного огонька. В неприятельском лагере, напротив, довольно сильное оживление, там то и дело мелькали огни, слышался глухой шум, все доказывало, что татары были уже на ногах и ждали только сигнала…
Прошел еще час, но и этот час не принес ничего нового. На колокольне городского собора должно было пробить сейчас два часа утра, а неприятель все еще не трогался с места.
Великий князь и его офицеры невольно спрашивали самих себя: не введены ли они в заблуждение и действительно ли татары собираются штурмовать город?
Ни одна из предыдущих ночей не была так спокойна, как эта.
Как известно, Иван Огарев занимал одну из комнат во дворце. Это была довольно обширная зала в первом этаже. Окна ее выходили на широкую каменную террасу, спускающуюся к самой реке. В комнате царила глубокая темнота. Иван Огарев стоял у окна и ждал наступления заветного часа. Он подаст сигнал, войско и народ бросятся навстречу татарам, а он тем временем оставит дворец и покончит со своим делом…
И он ждал в темноте, как дикий зверь, готовый броситься на свою добычу.
Между тем за несколько минут до двух часов великий князь приказал позвать к себе Михаила Строгова – он мог назвать его только этим именем.
Один из адъютантов отправился в его комнату, но дверь была заперта. Он позвал его.
Огарев не отзывался.
Тогда великому князю донесли, что царского курьера нет во дворце.
Пробило два часа. Наступило время действовать. Иван Огарев открыл окно, перелез на террасу и встал в правом углу ее. Внизу, у его ног, текла Ангара, волны глухо шумели, разбиваясь о торчавшие из воды деревянные сваи. Он вытащил из кармана кусок пакли, зажег ее и бросил в воду.
Нефть на Ангаре была разлита по распоряжению Ивана Огарева. В то время между Иркутском и селом Поскавским разрабатывались нефтяные источники. Негодяй задумал воспользоваться этим обстоятельством, чтобы спалить Иркутск. Завладеть одним из громадных резервуаров, содержащих горючую жидкость, проломить в нем стену и пустить нефть по реке было нетрудно для этого человека. Вот как Иван Огарев понимал войну!
Перейдя на сторону татар, он действовал, как татарин. И против кого же? Против своих же соотечественников!
Кусок зажженной пакли упал в воду. В ту же минуту нефть вспыхнула, и пожар с быстротою электричества разлился вниз и вверх по реке. Голубоватое пламя вспыхивало и перебегало с одного берега на другой. Лед таял и трескался, и над всем этим стоял густой чад. Почти одновременно с пожаром, с двух противоположных концов города, с севера и с юга, послышалась стрельба. Татары тысячами бросились на городской вал. Деревянные дома, разбросанные по уступам гористого берега, загорелись со всех сторон. Яркий свет зарева рассеял ночную тьму.
– Наконец-то! – воскликнул Иван Огарев.
И он имел полное право гордиться своей изобретательностью! Придуманная им диверсия была ужасна.
Русские очутились между двух огней: с одной стороны – атакующий неприятель, с другой – пожар. На колокольнях забили в набат. Обезумевшие жители бросились тушить пожар, угрожавший всему городу. Большие ворота были почти свободны, там оставался только небольшой отряд из ссыльных.
Иван Огарев вернулся в свою комнату. Она вся была залита зловещим красным светом. Ему не сиделось. Он встал и опять направился к двери, но едва взялся он за ручку ее, как в комнату вбежала какая-то женщина в промокшей одежде, с растрепанными волосами.
– Сангарра! – вскричал Огарев.
Какая же другая женщина, кроме цыганки, могла явиться сюда?
Но то не была Сангарра, то была Надя.
Когда, лежа на льдине, молодая девушка вскрикнула от ужаса при виде пожара на реке, Михаил Строгов схватил ее на руки и бросился с ней в воду. Они были в каких-нибудь тридцати саженях от набережной Иркутска. Михаил Строгов добрался до города вплавь.
Наконец-то цель его была достигнута! Он был в Иркутске!
– В губернаторский дворец! – сказал он Наде.
Менее чем через десять минут они уже подходили к дворцу. Он был открыт для всех, и молодые люди вошли в него беспрепятственно. Среди общей сумятицы их никто не заметил, даже мокрые одежды их не обратили на себя ничьего внимания. Большая нижняя зала была наполнена офицерами и солдатами. Толпа разлучила их. Надя совсем растерялась, она бегала по всем залам и то громко звала Михаила, то просила провести себя к великому князю.
Вдруг перед ней открылась дверь в комнату, всю залитую огненным светом. Она вбежала и очутилась лицом к лицу с тем, кого видела сперва в Ишиме, потом в Томске, с тем, чья рука через минуту должна была предать город неприятелю.
– Иван Огарев! – вскричала она.
Услышав свое имя, негодяй задрожал. Если узнают, кто он – все планы его рушатся. Ему оставалось только одно: убить, кто бы он ни был, того, кто произнес его имя.
Иван Огарев бросился на Надю, но молодая девушка, выхватив нож, успела отскочить в сторону.
– Иван Огарев! – снова закричала она, зная прекрасно, что это ненавистное всем имя привлечет к ней на помощь людей.
