Жюль Верн
Михаил Строгов
– Что с тобой, Надя? – спросил он.
– Те двое, что ехали тогда с нами вместе.
– Этот француз и англичанин, с которыми мы встретились на Урале?
– Да.
Михаил испугался. Его тайна могла быть нарушена.
Действительно, для них он был уже не Николаем Корпановым, а Михаилом Строговым, настоящим царским курьером. С тех пор как они расстались в Ишиме, журналисты встречались с ним уже два раза. Первый – в Забедьеро, когда он хлестнул кнутом по лицу Ивана Огарева, второй – в Томске, когда его судил Феофар-Хан.
– Надя, – обратился Михаил к молодой девушке, – как только иностранцы сойдут на плот, попроси их прийти ко мне.
Это были действительно Гарри Блэнт и Альсид Жоливе.
Не простая случайность, а серьезные обстоятельства заставили их явиться сюда.
Читатель помнит, что они присутствовали при въезде татарских войск в Томск и во время празднества находились в толпе любопытных, но, не дождавшись конца жестокой казни Михаила Строгова, уехали. Они не сомневались, что он будет убит, и никак не ожидали, что эмир приказал его только ослепить. Раздобыв себе лошадей, они в тот же вечер выехали из Томска с твердым намерением записывать с этих пор в своих хрониках все подробно о Восточной Сибири и нравах сибиряков. Альсид Жоливе и Гарри Блэнт отправились форсированным маршем прямо в Иркутск. Они надеялись опередить Феофара-Хана, и, конечно, это удалось бы им, если бы не неожиданное появление этой третьей колонны, пришедшей с низовьев реки Енисея. Так же как и Михаил Строгов, они были отрезаны от прямой дороги, не успев даже доехать и до Динки. Им пришлось спуститься до самого озера Байкал. Когда они приехали в Лиственничную, то поселок был уже пуст. Три дня находились они в таком затруднительном положении, и вот наконец явился паром.
Беглецы сообщили им свои планы. Разумеется, были шансы на то, что, оставаясь, благодаря ночной темноте, незамеченными, они могли проникнуть в Иркутск, и иностранцы решили попробовать счастья. Альсид Жоливе немедленно вступил в переговоры со стариком матросом, предлагая ему от себя и от товарища большие деньги за перевоз.
– Здесь не платят, – с важностью отвечал старик, – здесь рискуют своей жизнью, вот и все!
Журналисты вошли на паром, и Надя видела, как они поместились впереди, рядом со странниками, монахами и священником. Блэнт был все тот же невозмутимый и хладнокровный англичанин, едва удостоивший ее своим разговором во время перехода через Урал.
Жоливе казался немного серьезнее обыкновенного. Почувствовав, что кто-то дотронулся до его руки, он быстро обернулся и узнал Надю, сестру царского курьера Михаила Строгова.
Он чуть было не вскрикнул от изумления, но молодая девушка знаком попросила его молчать.
– Подите сюда, – сказала ему Надя.
Француз молча подозвал к себе англичанина, и оба последовали за ней.
Увидев Михаила живым и, по-видимому, невредимым, они пришли в еще большее удивление.
Но когда они подошли к нему, Михаил даже не пошевелился.
Жоливе обернулся в сторону молодой девушки.
– Он вас не видит, господа, – сказала Надя, – татары выжгли ему глаза. Мой бедный брат ослеп!
Чувство живого сострадания изобразилось на лицах обоих иностранцев. Минуту спустя они уже сидели около Михаила Строгова, жали ему руки и с нетерпением ждали, чтоб он объяснил им, зачем тот их позвал.
– Господа, – сказал Михаил тихим голосом, – вы не должны знать, кто я и зачем пришел в Сибирь. Я прошу вас поддержать мою тайну. Обещаете ли вы мне это?
– Даю честное слово, – отвечал Альсид Жоливе.
– Клянусь честью джентльмена, – прибавил Блэнт.
– Благодарю вас, господа.
– Не можем ли мы быть вам в чем-нибудь полезны? – спросил Блэнт. – Не помочь ли вам в вашем деле?
– Нет, благодарю вас, я предпочитаю действовать сам лично, – отвечал Михаил.
– Но эти мерзавцы испортили вам зрение? – сказал Жоливе.
– Со мной Надя, ее глаза заменяют мне мои!
Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, обещав Михаилу Строгову хранить его тайну, продолжали сидеть рядом с ним и разговаривать. Беседа велась с полчаса. Никто из них не сомневался, что все три колонны татарских войск уже соединились в одну и под предводительством эмира и Ивана Огарева подступили к Иркутску.
Но к чему эта поспешность со стороны Михаила Строгова теперь, когда царское письмо уже не могло быть передано лично им в руки великому князю, когда он даже не знал и содержания-то этого письма? Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, так же как и Надя, не могли этого понять. К тому же они избегали говорить о прошедших событиях. Один только Жоливе счел своим долгом сказать Михаилу, что они оба с товарищем крайне сожалеют о том, что, перед тем как расстаться с ним на Ишимской станции, они не могли пожать ему руку.
– Что вы, – отвечал Михаил, – вы имели полное право счесть меня за подлеца!
– Во всяком случае, – прибавил Альсид Жоливе, – вы великолепно отхлестали этого негодяя! Я думаю, у него надолго останутся ваши знаки!
– Нет, я думаю, что ненадолго, – просто отвечал Михаил Строгов.
Окруженный льдинами, паром быстро несся вниз по реке. Как роскошная, движущаяся панорама, скользили мимо них живописные берега ее. Тут – высокие гранитные утесы причудливой формы, там – дикое ущелье с пробивающейся сквозь него бурной речкой. Порою вдруг открывалась широкая лощина с дымившейся еще деревней или густые, сосновые леса, объятые красным пламенем. Но хотя повсюду и видны были следы татарского нашествия, все же их самих еще не было видно.
В это время странники продолжали распевать свои псалмы, а старик матрос, поминутно отталкивая наскакивающие на паром льдины, старался направлять его по самой середине быстрого течения Ангары.
Глава XI. Между двух берегов
В восемь часов вечера, как и надо было ожидать, судя по состоянию неба днем, глубокая тьма окутала всю окрестность. Молодой месяц еще не показывался. С середины реки берега не были видны. Их скалы сливались вместе с тяжелыми, низкими облаками, почти неподвижно висевшими над рекой. По временам с востока потягивал ветерок, но здесь, в этой узкой долине Ангары, все было тихо.
Разумеется, темнота как нельзя более благоприятствовала планам наших беглецов. Действительно, если татарские разведчики и разъезжали в эту пору по берегам Ангары, то паром, плывший по середине реки, мог легко остаться ими незамеченным. Также маловероятно было и то, чтобы татары заперли вход в Иркутск со стороны реки.
Они прекрасно знали, что русским нечего ждать помощи с юга, к тому же очень скоро и сама природа устроила бы с этой стороны преграду, сплотив морозом все эти льды между обоих берегов. На пароме царила теперь полная тишина.
С тех пор как они плыли вниз по реке, голоса странников совсем замолкли. Они продолжали еще молиться, но это был уже шепот, не достигавший берегов. Все лежали, и их растянувшиеся на плоту тела приходились почти вровень с горизонтальной линией воды.
Старик матрос, лежа теперь впереди помогавших ему мужиков, бесшумно отталкивался шестом от льдин. Этот плавучий лед был также большим удобством для наших беглецов. (К несчастью, ему впоследствии суждено было превратиться в непреодолимое препятствие на пути парома.) Плывя наряду с этими ледяными массами всех величин и всех форм, паром с толпою людей издали, да еще в темную ночь, мог сойти за одну из этих ледяных масс. Шум же, происходивший от столкновения льдин между собою, совершенно заглушал собой всякий посторонний звук.
Острый, пронизывающий насквозь холод заставлял жестоко страдать несчастных беглецов, не имеющих для защиты от него ничего, кроме нескольких веток березы. Они жались друг к другу, стараясь согреться и поддержать теплоту своего тела, чтобы потом легче перенести десятиградусный ночной мороз. Небольшой ветерок, начинавший дуть с гор, уже покрытых снегом, сделался вдруг резким и колючим.
Михаил Строгов и Надя, лежа позади всех, без жалоб переносили все эти страдания. Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, поместившиеся около них, также довольно терпеливо разделяли со всеми общую печальную участь.
Ни те, ни другие не разговаривали теперь даже вполголоса. Все были поглощены переживаемыми минутами. Каждую секунду могло произойти какое-нибудь несчастье, какая-нибудь катастрофа, каждую секунду им грозила гибель и смерть.
Для человека, близкого к осуществлению своей цели, Михаил Строгов казался как-то странно спокоен. Он уже мечтал о той блаженной минуте, когда ему позволено будет наконец думать о матери, Наде, о себе самом! Он опасался только одного: чтобы под Иркутском их плот не затерло льдом, но и в этом случае он твердо решил действовать со свойственной ему смелостью и бесстрашием.
Надя, отдохнувшая после нескольких часов сна, тоже думала о том, что, что бы Михаил ни придумал для достижения своей цели, она заранее готова во всем помогать ему. Мысль об Иркутске вызывала в ней воспоминание об отце, и отец как живой восставал в ее памяти. Она представляла себе его в этом осажденном городе, вдали от любящих его близких людей, но, так как она в этом не сомневалась, воюющим с врагами со всем увлечением своего патриотизма. Через несколько часов, с Божьей помощью, она будет в его объятиях, она передаст ему последние слова покойной матери, и их ничто уже не разлучит. Если даже Василия Федорова не вернуть из ссылки, то дочь останется при нем. Затем мысль ее переходила к тому, кому обязана она будет встречей с отцом, к своему доброму, великодушному спутнику, к «брату», который по окончании войны уедет в Москву и которого она, быть может, никогда больше не увидит!..
Что же касается Гарри Блэнта и Альсида Жоливе, то оба они думали об одном и том же: что, во-первых, положение их было в высшей степени драматично, а во-вторых, что если бы все это в подробностях описать, то вышла бы замечательно интересная хроника. Англичанин, конечно, вспоминал при этом о читателях «Ежедневного Телеграфа», француз – о своей кузине Мадлене. В сущности же, оба страшно волновались и тревожились.
«Э, тем лучше! – рассуждал Альсид Жоливе. – Чтобы суметь заставить волноваться других, надо прежде самому все перечувствовать! Мне кажется, что по поводу этого существует какое-то знаменитое изречение, но, черт возьми, если я знаю его».
И своими зоркими глазами он старался проникнуть в густую темь, окутывающую всю окрестность.
Порою, однако, яркий вспыхивающий свет прорезывал ночную мглу и на минуту освещал скалистые берега Ангары, принимавшие тогда какие-то странные фантастические формы. То был лесной пожар или какая-нибудь догоравшая деревушка – зрелище, казавшееся еще более зловещим ночью, чем днем. Вся Ангара тогда, от одной горы до другой, со всем плывущим по ней льдом, освещалась красным заревом. Но опасность заключалась еще не в этом.
Несчастье другого рода грозило нашим беглецам. Они не могли предвидеть этого несчастья, главное, не могли спастись от него. Альсид Жоливе узнал о нем случайно и вот при каких обстоятельствах.
Лежа на самом краю парома, он нечаянно опустил руку в воду и вдруг ощущение чего-то липкого заставило его мгновенно отдернуть ее назад. Он поднес ее к лицу, понюхал и убедился, что вся рука была выпачкана в нефти. Да, положительно, на воде лежал целый слой нефти, и эта нефть плыла вместе с течением Ангары в Иркутск. Так неужели же и паром плыл по нефти, по этой горючей, так легко воспламеняющейся жидкости? Откуда же взялась эта нефть? Было ли это просто случайное явление природы или заранее подстроенная татарами хитрость? Неужели они собирались поджечь Иркутск, пользуясь такими средствами, которые между цивилизованными нациями даже не разрешаются законами войны? Задавая себе эти вопросы, Альсид Жоливе решил поделиться своим неожиданным открытием с англичанином, и оба согласились с тем, что лучше совсем умолчать об этой новой опасности, чем пугать и без того напуганных женщин и детей.
Известно, что почва Средней Азии, как губка, пропитана жидким светильным газом. В порту Баку, на границе Персии, на Апшеронском полуострове, в Малой Азии, в Китае, в Бирме существуют целые миллионы нефтяных источников. Это поистине страна масел, с которой в настоящее время может сравниться одна только Северная Америка.
В дни религиозных праздников, преимущественно в порту Баку, туземцы-огнепоклонники выливают в море нефть, которая, будучи легче воды, остается на ее поверхности. С наступлением ночи они зажигают светильный газ и любуются необыкновенным зрелищем огненного океана, то потухающего, то разгорающегося под порывами ветерка. Но что в Баку составляет одно только удовольствие, то на водах Ангары могло принести лишь несчастье.
Малейший недосмотр, малейшая неосторожность с огнем, и пожар во мгновение ока разлился бы по всей реке, до самого Иркутска. Собственно, на плоту неосторожности с огнем, конечно, нечего было бояться. Вся опасность заключалась в пожарах по берегам Ангары. Одной головешки, даже искорки, упавшей в воду, достаточно было, чтобы загорелась вся плывшая по реке нефть.
Тем временем паром быстро скользил среди льдин, все более и более сплачивающихся между собой.
До сих пор на берегах Ангары не показывался еще ни один татарский отряд; паром, как видно, еще не поравнялся с их аванпостами.
Но вот в десять часов вечера англичанину показалось, как будто по льдинам двигалась целая масса черных тел. Эти прыгающие тени быстро приближались к ним.
«Татары!» – подумал он.
И, проскользнув вперед, где лежал старик матрос, он указал ему на подозрительное явление.
– Это волки, – сказал тот. – По-моему, это лучше, чем татары! Но защищаться все-таки придется, а главное, защищаться без шуму!
В самом деле, беглецам приходилось бороться против этих диких хищников, загнанных сюда голодом и морозом. Волки почуяли добычу и атаковали паром. Битва казалась неизбежной. Женщины и дети собрались посредине парома, мужчины же, вооруженные кто шестом, кто ножом, кто просто дубиной, встали по краям, чтобы не подпускать близко зверя. Ни одного человеческого крика не было слышно, только вой волков оглашал воздух. Михаил Строгов, не желая оставаться без дела, взял также свой нож и, растянувшись на самом краю плота, стал, в свою очередь, бить волков куда попало. Журналисты не отставали от других. Защита велась храбро и неутомимо. Но главное, – все совершалось в глубоком молчании, несмотря на то что многие из мужчин были серьезно ранены. Между тем битва обещала еще не скоро кончиться. Волки все прибывали да прибывали, правый берег Ангары, должно быть, был весь покрыт ими.
– Да этому конца не будет! – говорил Альсид Жоливе, то и дело отмахиваясь своим окровавленным кинжалом.
Уже полчаса, как продолжалась битва, а волки все еще бежали целыми сотнями к плоту.
Беглецы, утомленные, обессиленные, стали, видимо, ослабевать. Успех битвы склонялся не в их сторону. В эту минуту с десяток волков, громадных размеров, разъяренных голодом и гневом, с горящими как уголья глазами, ворвались на паром. Альсид Жоливе и Гарри Блэнт бросились в середину их, как вдруг все переменилось. В несколько секунд волки покинули не только паром, но и лед, плывший по реке.
Дело в том, что вся Ангара осветилась вдруг таким ярким огнем, что на плоту сделалось светло как днем. То было зарево от громадного пожарища. Горело все село Позкавское. На этот раз там действовали сами татары. С этого пункта они занимали оба берега вплоть до Иркутска.
Итак, беглецы достигли наконец самого опасного места в своем путешествии, а до столицы Сибири между тем оставалось еще целых тридцать верст! Было одиннадцать с половиною часов вечера.
Паром продолжал скользить в тени между льдин, оставаясь по-прежнему незаметным, но длинные, огненные языки бросали иногда свой яркий свет и на него. Поэтому беглецы, лежа на плоту, старались не двигаться, чтобы не выдать себя. Пожар в селе распространялся с необыкновенной яростью. Деревянные дома, построенные большей частью из сосны, горели как солома. Их было там сто восемьдесят, и они горели все сразу. Треск от рушившихся зданий смешивался с диким ревом татар.
Старик матрос оттолкнул паром ближе к правому берегу. Их разделяло теперь пространство в триста-четыреста футов.
Но можно представить себе, что чувствовал Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, вспоминая, что ведь они плывут по нефти! Из пылающих домов то и дело вылетали снопы искр. Огненные головни летали на высоте пятьсот-шестьсот футов в воздухе. К счастью, однако, ветер дул в противоположную сторону от плота и можно было надеяться, что беглецы избегнут этой новой для них опасности.
И действительно, горевшее село скоро осталось позади. Мало-помалу зарево побледнело, шум затих, и наконец за крутым поворотом реки скрылся и последний зловещий отблеск. Было около полуночи.
Сгустившаяся темнота снова успокоила наших беглецов.
Татары были близко, они разъезжали взад и вперед по обоим берегам. Их не было видно, но зато было слышно. Постовые огни сверкали повсюду.
Между тем лед продолжал сплачиваться, и необходимость заставляла маневрировать с особенною осторожностью.
Старик матрос встал, мужики опять взялись за шесты. Все работали усердно, плот же подвигался вперед с большим трудом. Русло реки, видимо, суживалось.
Михаил Строгов пробрался вперед. Альсид Жоливе последовал за ним. Оба стояли и слушали, что говорили старик матрос и толпившиеся около него люди.
– Смотри направо!
– Вот налево несет льдины!
– Отталкивайся, отталкивайся шестом!
– И часу не пройдет, как мы станем…
– На все воля Божья! – отвечал старик. – Против Его воли ничего не поделаешь!
– Вы слышали, что они говорят? – спросил Жоливе.
– Да, – отвечал Михаил, – но Господь не оставит нас!
Положение между тем становилось все серьезнее.
Если плот остановится, то беглецы не только не попадут в Иркутск, но еще принуждены будут оставить свой плавучий дом, так как его затрет льдинами и он потонет. Несчастные очутятся прямо на льду. Настанет день, татары увидят их и перебьют. Михаил вернулся назад к ожидавшей его Наде. Он подошел к молодой девушке, взял ее за руку и спросил:
– Надя, готова ли ты?
– Да, я готова, – отвечала она.
Они проехали еще несколько верст, лавируя между плавучими льдинами. Но что, если Ангара замерзнет и плыть по течению будет невозможно? Уж и теперь они двигаются гораздо медленнее, чем час тому назад. Ежеминутные толчки, повороты, объезды, в конце концов, постоянные задержки – все это приводило их в нетерпение и тревогу. Действительно, утро было уже недалеко. Если они не приедут в Иркутск до пяти часов утра, то они никогда не попадут туда.
И вот в половине второго часа ночи, несмотря на все усилия, плот натолкнулся на громадную льдину и окончательно застрял на одном месте. Плывшие позади льдины с шумом налетели на него и прижали к ледяной горе.
Если бы они могли прорубить это ледяное поле, то, быть может, время и не было бы для них потеряно? Но у них не было ни пилы, ни топора – ничего, чем бы можно было пробить эту ледяную кору, крепкую, как гранит. Что делать, что предпринять?
В эту минуту с правого берега Ангары раздались выстрелы. Целый дождь пуль посыпался на плот. Несчастных, значит, заметили? Разумеется, так как и с левого берега начались такие же выстрелы. Беглецы, попавшие между двух огней, сделались мишенью татарских стрелков. Некоторые были ранены, несмотря на то что татары в темноте стреляли наудачу.
– Идем, Надя, – шепнул Михаил Строгов на ухо молодой девушке.
Безмолвно, готовая на все, Надя взяла за руку Михаила.
– Мы должны перейти через лед, – сказал он ей тихо. – Веди меня, но сделай так, чтобы никто не видел, что мы уходим с плота.
Надя повиновалась. Они быстро проскользнули на лед. Надя шла впереди. Пули свистели над их головами. Цепляясь за неровный, колючий лед, они изранили себе руки до крови, но ничто не пугало их, и они шли бодро вперед. Десять минут спустя ледяное поле было пройдено. Впереди открывалась Ангара, холодная, бурная и снова свободная. Некоторые льдины понемножку отделялись от ледяного поля, и их несло вместе с течением вниз к городу.
Надя угадала мысль своего товарища. Она сразу заметила одну большую льдину, державшуюся на узеньком языке.
– Идем, – сказала Надя.
И оба легли на этот кусок льда и стали ждать. Течением оторвало льдину, и они поплыли. Русло реки становилось все шире и шире, дорога делалась свободнее.
Михаил и Надя молча прислушивались к выстрелам, к крикам отчаяния, к вою татар… Мало-помалу все смолкло.
– Бедные! – прошептала Надя.
Прошло полчаса, как они плыли таким образом. Течение несло их очень быстро, но они каждую минуту опасались, чтоб лед не растаял под ними.
Михаил Строгов, со стиснутыми зубами, напряженно прислушиваясь, молчал. Никогда не был он так близок к своей цели! Он чувствовал, что достигнет ее.
Около двух часов утра двойной ряд огней осветил темный горизонт с исчезавшими в нем берегами Ангары.
Направо были огни Иркутска, налево – татарского лагеря. Они были только в полуверсте от города.
– Наконец-то! – прошептал он.
Но вдруг Надя вскрикнула. При этом крике Михаил выпрямился во весь рост на покачнувшейся льдине. Он протянул руку вперед. Его лицо все освещенное голубоватым отсветом береговых огней, сделалось ужасным. Глаза, казалось, прозрели.
– Ах! – вскричал он. – Сам Бог против нас!
