bannerbannerbanner
Воспоминания о монастыре

Жозе Сарамаго
Воспоминания о монастыре

Полная версия

Проснувшись, Блимунда протягивает руку к мешочку, где она обычно держит хлеб, мешочек висит у нее в изголовье, но сегодня его на месте нет. Она ощупывает пол, тюфяк, засовывает руку под подушку и тут слышит голос Балтазара, Не ищи зря, не найдешь, и она, прижав к глазам плотно сжатые кулаки, молит, Дай мне хлеб, Балтазар, дай мне хлеб, ради всего святого, Сначала скажешь мне, что это за тайны, Не могу, вскричала она и попыталась было соскользнуть с тюфяка, но Балтазар обхватил ее правой рукой за пояс, она яростно отбивалась, но он прижал ее ногой, и, освободив таким образом свою правую руку, попытался отвести сжатые кулаки Блимунды от глаз ее, но она снова закричала в ужасе, Не делай со мной этого, и таков был ее вопль, что Балтазар отпустил ее в страхе, почти раскаиваясь в том, что был с ней груб, Я не хочу делать тебе больно, хотел только знать, что это за тайны, Дай мне хлеб, и я тебе все скажу, Поклянись, На что нужны были бы клятвы, если б можно было довольствоваться словами «да» и «нет», Вот тебе, ешь, и Балтазар вытащил краюшку из котомки, которую клал себе под голову.

Прикрыв лицо рукою, Блимунда съела наконец хлеб. Жевала она медленно. Доев, глубоко вздохнула и открыла глаза. Сероватый свет, стоявший в каморке, поголубел от света ее глаз, подумал бы Балтазар, выучись он думать таким манером, но чем изощряться в тонкостях, годных для столичных передних да приемных женских монастырей, лучше уж чувствовать жар собственной крови, как почувствовал Балтазар, когда Блимунда повернулась к нему, и теперь глаза ее казались темными, а потом в них мелькнул зеленый огонек, на что теперь тайны, лучше снова познать то, что он уже знал, тело Блимунды, а тайну как-нибудь потом, при случае, ведь эта женщина если дала обещание, то выполнит его, и вот она говорит, Помнишь, в первый раз, когда ты спал со мной, ты сказал, что я заглянула тебе внутрь, Помню, Ты сам не знал, что говоришь, и не понял слов, которые сказала я тебе в ответ, что никогда не буду заглядывать тебе внутрь. Балтазар не успел ответить, еще доискивался до смысла этих слов, когда послышались слова совсем диковинные, Я могу заглядывать людям внутрь.

Семь Солнц приподнялся на тюфяке, полон недоверия и тревоги, Ты потешаешься надо мной, никто не может заглядывать людям внутрь, Я могу, Не верю, Сперва ты хотел дознаться, не мог успокоиться, пока не узнал, теперь знаешь и не веришь, лучше уж так, но впредь не прячь от меня хлеб, Поверю, если только ты скажешь, что сейчас происходит во мне, Я вижу только натощак и вдобавок обещала, что никогда не стану заглядывать тебе внутрь, Говорю снова, ты потешаешься надо мной, А я говорю снова, правда это, Как же мне удостовериться, Завтра я не буду есть, когда проснусь, потом выйдем из дому, и я расскажу тебе про все, что увижу, но ни разу не взгляну на тебя, и ты не становись передо мною, ладно, Ладно, отвечал Балтазар, но, если не обманываешь, скажи мне, что это за тайна, откуда у тебя этот дар. Завтра узнаешь, что я говорю правду, И ты не боишься Святейшей Службы, многим пришлось поплатиться за меньший грех. Мой дар не ересь, не волшебство, глаза мои таковы от природы, Но твоя мать была бита плетьми и сослана за видения и откровения, ты, видать, у нее выучилась, Это совсем другое, я вижу лишь то, что есть в этом мире, но ничего за его пределами, ни ада, ни рая, не произношу заклинаний, не возлагаю рук, только вижу, Но ты перекрестилась, увлажнив пальцы своей кровью, и начертала мне ею крест на груди, разве не колдовство это, Кровь девственности все равно что вода для крещения, я поняла это сразу, и, когда пролилась кровь, я угадала, что нужно сделать, Что же за дар у тебя, Я вижу то, что находится внутри тел, а иногда и то, что под землей, вижу то, что под кожей, а иногда и то, что под одеждой, но вижу только натощак и утрачиваю этот дар в каждое новолуние, но затем он снова возвращается, лучше бы его никогда не было у меня, Почему, Потому как нехорошо видеть то, что скрыто кожей, И даже душу, ты уже видела душу, Никогда не видела, А может, душа живет не внутри тела. Не знаю, я никогда ее не видела, Может, потому что она невидимая, Может, и так, а теперь отпусти меня, убери ногу, я хочу встать.

Весь день Балтазар сомневался, был ли тот разговор на самом деле или приснился ему, или сам он побывал во сне Блимунды. Он глядел на туши животных, свисавшие с железных крюков, напрягал глаза, но видел только мясо, непрозрачное, сочащееся кровью или бледное, и, когда мясник выкладывал большие и малые куски на прилавок или швырял на весы, Балтазар понимал, что дар Блимунды скорее наказание, нежели награда, потому что вид внутренностей животных не радует глаз, и, наверное, не порадовал бы глаз вид внутренностей тех людей, что приходят за мясом, и тех, кто продает его, рубит или подносит, как Балтазар. А впрочем, на войне видел он то, что видит здесь, ведь, чтобы выяснить, что внутри, не обойтись без ножа либо пушечного ядра, без топора либо меча, без кинжала либо пули, и вот разодрана непрочная кожа, эта плева, подобная девственной, но еще более страждущая, и становятся видны кости и потроха, но этой кровью не стоит чертить крест, знак благословения, ибо это кровь, вещающая не о жизни, а о смерти. Смутные мысли, их бы обтесать, привести в порядок, нет смысла спрашивать, О чем ты думаешь, Балтазар, потому что ответит он, полагая, что говорит правду, Ни о чем, а ведь он уже обо всем этом подумал, более того, ему вспомнились даже собственные кости, белевшие в ране, когда несли его в тыл, и вспомнил он, как упала наземь его рука и хирург оттолкнул ее в сторону носком сапога, Давайте следующего, а следующему, бедняге, пришлось еще хуже, если остался он в живых, отняли у него обе ноги. Хочет человек узнать тайное, а чего ради, следовало бы ему довольствоваться тем, что просыпается он утром и чувствует, подле него спит или уже проснулась женщина, ее привело к нему время, и время же, быть может, уведет ее завтра, может, спать ей в другой постели, на циновке, как эта, или на кровати с резьбой, инкрустациями и позолотой, есть и такие, сегодня одно, завтра другое, все изменчиво, лишь в порыве безумия или по наущению дьявола можно спрашивать, Почему ты ешь хлеб с закрытыми глазами, Блимунда, если ты не ешь хлеба, ты как слепая, не ешь, тогда не будешь видеть столько, ибо обладать таким зрением, как у тебя, Блимунда, величайшее горе, а может, это шестое чувство, с которым нам еще не сладить, А ты, Балтазар, о чем думаешь, Ни о чем, я ни о чем не думаю, и не знаю, думал ли когда-нибудь о чем-нибудь, А ну-ка, Семь Солнц, тащи сюда этот кус сала.

Она не спала, он не спал. Рассвело, а они все лежали, потом Балтазар встал, поел холодных шкварок, запил кружкой вина, снова лег, Блимунда лежала не шевелясь, с закрытыми глазами, растягивала пост, чтобы глаза стали острыми, как ланцеты, как два тончайших стилета, когда наконец они увидят солнечный свет, сегодня день, когда надобно видеть, а не глядеть, глядеть дело нехитрое, это могут и те, кто хоть и с глазами, но все равно что слепые. Миновало утро, пришло время полдневной трапезы, обеда, иными словами, и тогда только встает Блимунда, но век не поднимает, Балтазар снова подкрепляется, она не видит, как он ест, а ему все равно ни на сытый желудок, ни натощак не увидеть того, что увидит она, а затем они выходят из дому, день такой безмятежный, словно бы и неподходящий для чудес, Блимунда идет впереди, Балтазар сзади, чтобы она его не видела, а он со слов ее узнавал, что видит она.

И вот что говорит она, У женщины, что сидит там на пороге, во чреве ребенок, мальчик, но пуповина дважды обвивает его горло, то ли умрет, то ли выживет, это мне неведомо, а здесь, под нашими ногами, сверху красная глина, под ней белый песок, потом черный песок, потом гравий, а в самой глуби гранит, а в граните глубокая ямина с водой, и в ней скелет рыбы длиною с меня, больше даже, а вон старик бредет, у него тоже пустой желудок, как и у меня, но у него-то зрение от этого все хуже становится, а тот вон молодчик, что на меня поглядел, гниет от французской болезни и все же улыбается, все из мужского тщеславия, это оно заставляет его поглядывать на женщин и улыбаться им, дай Бог тебе, Балтазар, не ведать такого тщеславия и быть со мной в чистоте, а вон идет монах, в кишках у него засел солитер, и, чтобы прокормить его, приходится монаху есть за двоих, а то и за троих, да он и без того ел бы за двоих, а то и за троих, а вон, видишь, мужчины и женщины стоят на коленях перед нишей со статуей святого Криспина, ты видишь, как они крестятся, слышишь, как стучат себе в грудь и хлещут по щекам себя и друг друга в знак покаяния, но я-то вижу внутри оболочек дерьмо и червей, а у того вон мужчины в горле нарыв, сегодня он про то не знает, узнает завтра, да будет уже поздно, исцеления нет, А как я проверю, что все это правда, мне же не увидеть того, о чем ты рассказываешь, спросил Балтазар, и Блимунда отвечала, Вырой клинком ямку вот в этом месте, и найдешь серебряную монету, и Балтазар вырыл ямку и нашел, Ты ошиблась, Блимунда, монета золотая, Тем лучше для тебя, а мне не след было говорить, из чего она, вечно путаю серебро и золото, но угадала же я, что монета там лежит, и ценная, чего же тебе еще, тут тебе и доказательство истины, и прибыток, а пройди тут королева, я бы тебе сказала, что она снова забеременела, но покуда рано еще, не сказать, мальчика носит или девочку, не зря мать моя говаривала, что женскому чреву дай только один раз наполниться, потом уж оно на всю жизнь разохотится, а сейчас скажу тебе, что луна начала меняться, потому что глаза у меня горят, и желтые тени застят мне свет, словно большие вши ползут, лапками перебирают, желтые, кусают мне глаза, ради спасения души твоей, Балтазар, прошу тебя, отведи меня домой, накорми и ляг рядом со мною, когда ты идешь позади, я не могу тебя видеть и не хочу глядеть тебе внутрь, хочу глядеть на тебя, смуглое бородатое лицо, усталые глаза, а губы такие печальные, даже когда ты со мною и хочешь меня, отведи меня домой, я пойду следом за тобою, но с опущенными глазами, потому что дала клятву никогда не заглядывать тебе внутрь, да будет так и да буду я наказана, если когда-нибудь это сделаю.

 

А теперь давайте-ка мы сами поднимем глаза повыше, пора поглядеть нам, как инфант дон Франсиско, высунувшись в одно из дворцовых окон, палит из ружья в матросов, что карабкаются по мачтам судов, стоящих на приколе у берега Тежо, палит, просто чтобы доказать свою меткость, и, когда попадает, валятся они на палубу, все истекают кровью, есть и убитые, а случись инфанту промахнуться, отделаются сломанной рукой, инфант хлопает в ладоши в неудержимом веселье, покуда слуги перезаряжают ружья, может, вон тот слуга приходится братом вон тому матросу, но на этаком расстоянии голоса крови не услышишь, еще выстрел, еще вопль, еще одно тело упало, а боцман не осмеливается приказать матросам покинуть мачты, чтобы не прогневать его высочество, а потом служба есть служба, при всех потерях, и когда говорим мы, что он не осмеливается, мы проявляем простодушие, свойственное сторонним наблюдателям, ибо, скорее всего, ему в голову не приходит соображение простой человечности вроде следующего, Этот сукин сын расстреливает моих матросов, тех, кому идти в море, держать путь в Индию, нами проложенный, и в Бразилию, нами открытую, а вместо этого им приказано мыть палубу у него на мушке, да что толковать об этом предмете, все сведется к докучным повторениям, в конце концов, если матроса за пределами устья Тежо поджидает пуля французского корсара, уж лучше получить ее здесь, убитый или раненый, останется он все же у себя на родине, а поскольку помянули мы французского корсара, поглядим-ка подальше, на Рио-де-Жанейро, туда как раз приплыли суда этих наших недругов[35], и им не понадобилось стрелять, португальцы все отсыпались после обеда, и те, кто за главных на море, и те, кто за главных на суше, французы стали себе на якоря без помех и высадились на берег, словно у себя дома, и вот доказательство, губернатор строго-настрого приказал жителям ничего из домов не выносить, надо думать, были у него на то основания, или по крайней мере он из страха так поступил, а французы поступили по-своему, прибрали к рукам все, что нашли, а из награбленного то, что не погрузили на суда, распродали на площади, и многим горожанам пришлось купить то, что у них же отняли час назад, а потом французы подожгли здание налогового управления и отправились за город, где по доносу евреев выкопали золото, которое спрятал там кое-кто из городских заправил, а при этом французов-то было тысячи две-три, не больше, а наших десять тысяч, но губернатор состоял с французами в сговоре, тут и сомневаться нечего, среди португальцев предатели не редкость, хотя нельзя судить по одной только видимости, взять, к примеру, солдат из бейрских полков, мы говорили, они переметнулись к неприятелю, какое там переметнулись, просто пошли туда, где их хотя бы накормят, а прочие разбежались по домам, какое это предательство, самое обычное дело, кто посылает солдат на смерть, должен хотя бы кормить их и одевать, пока они живы, а то бродят разутые, не занятые маневрами, забывшие про дисциплину, охотнее своего капитана возьмут на прицел, чем калечить какого-то кастильца, а теперь, если захотим мы посмеяться тому, что видят наши глаза, ведь у Бога всего много, потолкуем-ка про три десятка французских кораблей, каковые, как уже говорилось, появились в виду Пенише, хотя хватало очевидцев, утверждавших, что видели их в Алгарве, тоже близко, и поскольку возникли такого рода подозрения, на всех башнях вдоль Тежо были выставлены дозоры и весь флот был приведен в боевую готовность до Санта-Аполлонии, словно французские суда могли спуститься откуда-то из верховий Тежо, из Сантарена либо Танкоса, хотя французы такой народ, с них все станется, а у нас с флотом дела обстоят плоховато, мы и попросили подмоги у англичан и голландцев, корабли которых также стоят в устье Тежо, они и выстроились там в боевом порядке в ожидании неприятеля, пребывающего где-то в области воображения, в недавние времена уже имела место знаменитая история с треской, а тут оказалось, что пришли корабли, принявшие на борт груз вин в Порто, и французы оказались на поверку английскими купцами, которые занимаются своим торговым делом, а заодно потешаются за наш счет, мы славная пожива для чужеземных любителей шуток, хотя имеются у нас и шутки местного изготовления, причем отменные, отчего не рассказать одну, все было при свете дня, любые глаза увидят, не только такие, как у Блимунды, а случай вышел вот какой, жил-был один священник, и привык он наведываться в такие дома, где женщины были охотницы ублажать себе утробу и еще кое-что, вот и ублажал он там свою плоть, и за столом, и еще кое-где, а мессу всегда служил исправно, но не упускал случая прибрать к рукам то, что плохо лежало, и так перестарался, что одна женщина, обиженная тем, что отдала ему больше, чем ей самой перепало, добилась приказа об его аресте, и по распоряжению коррежедора из ее квартала наряжены были схватить его приставы и судейские, и направились они в дом, где священник уже сожительствовал с другими невинными женщинами, вошли они туда, но дело свое делали так небрежно, что искали его не в той комнате, где лежал он в постели, а в другой, он и успел выскочить оттуда, скатился нагишом по лестнице, расчистил себе путь тычками и пинками, чернокожие полицейские вопили от боли, но все-таки, скуля, побежали за ним вдогонку, а священник-то, и тебе жеребец, и кулачный боец, дал тягу по улице Эспингардейрос, а было это в девятом часу утра, славно день начался, народ хохотал, глядя из окон и дверей, как священник улепетывает, точно заяц, а позади чернокожие, и спереди у него все что нужно, в лучшем виде, благослови его Боже, ведь для человека с такими достоинствами самое подходящее место службы не алтарь, а женские постели, и сие зрелище причинило великое волнение сеньорам, жительницам этой улицы, они, бедняжки, врасплох были захвачены, и еще врасплох были захвачены, а потому и в грехе неповинны, женщины, которые пришли помолиться в Старую церковь Непорочного Зачатия и вдруг видят, влетает туда, отдуваясь, священник в обличье Адама до грехопадения, но отягченный грехами, что тут было, одна углядела, две недоглядели, три проглядели, а он между тем изловчился проскочить в ризницу, где священники дали ему одежду и помогли удрать по кровлям, хотя чему тут дивиться, если францисканцы из Шабрегаса спускают из окон на канатах корзины и поднимают в них женщин к себе в кельи, где и тешатся с ними, а этот священник сам поднимался по лестнице к женщинам, жаждавшим святых его услуг, и, чтобы не нарушать нам обычая, все оставалось, как водится, в пределах от греха до покаяния, так бывает ведь не только во время великопостной процессии, когда свистят на улицах любострастные бичи, сколько грешных мыслей, о коих придется рассказать на исповеди, пришло на ум сеньорам жительницам нижнего Лиссабона и набожным прихожанкам Старой церкви, когда усладили они взор видом столь одаренного природою священника, а стражники-то сзади, Хватай, хватай, Вот бы мне схватить его, А зачем, Уж я знаю, десять раз «Отче наш», десять раз «Славься, Царица» и десять реалов милостыни заступнику нашему святому Антонию, и в виде покаяния пролежи, грешница, целый час ничком, сложив руки крестом, как положено, а коли навзничь ляжешь, то вкусишь небесные услады, но поднять повыше надо помыслы, а не юбки, юбки поднимешь, когда в следующий раз грешить будешь.

Всяк пользуется глазами своими, дабы видеть то, что может, или что ему дозволено, или всего лишь малую часть того, что желал бы видеть, но кое-что, бывает, увидишь и по случайности, как Балтазар, который, только потому что работает в лавке на Террейро-до-Пасо, вместе с другими грузчиками и рубщиками мяса вышел на площадь поглядеть на кардинала дона Нуно да Кунью, каковой прибыл, дабы получить из рук короля кардинальскую шляпу, кардинала сопровождает папский легат[36], они следуют вместе в носилках, обитых алым бархатом с золотыми позументами, с обеих сторон красуется богато вызолоченный кардинальский герб, сзади следует почетная карета, внутри никого, только почет, затем карета с жаровней, там едут стремянный, и личный секретарь, и капеллан, который несет за кардиналом мантию в тех случаях, когда кардиналу подобает являться в мантии, затем появляются два кастильских экипажа, битком набитые капелланами и пажами, а перед носилками двенадцать лакеев, если же прибавить всех кучеров да носильщиков, получится, что для услужения одному-единственному кардиналу нужна целая толпа, мы чуть было не забыли про слугу, выступающего впереди с серебряною булавой, хорошо, вовремя вспомнилось, счастлив не род, который может услаждать себе взор столь пышными зрелищами и высыпал на улицы, дабы лицезреть всю знать, каковая сперва проследовала в дом кардинала, а оттуда уж сопровождает его во дворец, куда Балтазар не вхож и глаза его не проникнут, но мы, поскольку ведаем об особых свойствах глаз Блимунды, вообразим, что и она тут, тогда мы увидим, как кардинал шествует по лестнице между двумя рядами гвардейцев, и король выходит ему навстречу, а кардинал осеняет его крестным знамением, омочив персты во святой воде, а потом король преклоняет колена на одной бархатной подушке, а кардинал на другой, немного позади, перед роскошно убранным алтарем, дворцовый капеллан служит мессу по всем правилам, а по окончании оной папский легат достает бреве[37] о назначении и вручает королю, король принимает и снова возвращает легату, дабы тот прочел бреве сам, только потому, что так велит протокол, ведь король тоже смыслит кое-что в латыни, после чего король принимает из рук легата кардинальскую шляпу и возлагает ее на голову кардинала, каковой исходит христианским смирением, еще бы, нелегко бедному человеку состоять в приближенных у Господа Бога, но церемонии на том не кончились, сперва кардинал сменил облачение и вот предстает перед нами в красном, как подобает его сану, снова беседует с королем, тот сидит под балдахином, кардинал дважды снимает и надевает свой головной убор, король дважды проделывает то же самое со своею шляпой, на третий раз встает и делает четыре шага навстречу кардиналу, наконец оба надевают свои головные уборы, садятся, один повыше, другой пониже, обмениваются несколькими словами, все уже сказано, пора прощаться, шляпу долой, шляпу на голову, но от короля кардинал переходит в покои королевы, там ритуал повторяется во всех подробностях, а в заключение спускается в часовню, где будут петь Те Deum laudamus[38], воздадим хвалу Господу, каковому приходится терпеть все эти штучки.

По возвращении домой Балтазар рассказывает Блимунде обо всем увиденном, и, так как объявили, что будет иллюминация, они после ужина спускаются на площадь Россио, но на сей раз факелов немного, а может, ветер их задул, главное, что кардинал получил свою шляпу, перед сном положит ее в изголовье, и, если среди ночи встанет с постели, дабы полюбоваться ею без свидетелей, не будем осуждать сего князя церкви, ибо все мы, люди-человеки, грешим по части гордыни, а кардинальский головной убор самим папой прислан из Рима и сделан по мерке, так что если не замешалось сюда хитроумное испытание скромности сильных мира сего, то в конечном счете это значит, что смирение их заслуживает полнейшего доверия, воистину смиренны они, если моют ноги беднякам, как делал и будет делать кардинал, как делали и будут делать король и королева, теперь у Балтазара драные подметки и грязные ступни, вот первое условие, необходимое для того, чтобы в один прекрасный день король или кардинал преклонили перед ним колени, вооружившись льняными полотенцами, серебряными тазами и розовой водой, но только при втором условии, а именно, Балтазар должен быть беднее, чем был до сих пор, и еще при третьем, что будет он избран за добродетельность и будет являть оную всем напоказ. О пенсии, которую просил он, ни слуху ни духу, мало проку было от хлопот отца Бартоломеу Лоуренсо, его заступника, из мясной лавки его в ближайшем времени выгонят под первым попавшимся предлогом, но в монастырских привратницких дают похлебку, духовные братства оделяют нищих милостыней, в Лиссабоне трудно умереть с голоду, а народ этот привык довольствоваться малым. Между тем родился инфант дон Педро, поскольку он не первенец, крестило его лишь четверо епископов, но он все равно остался в выигрыше, ибо в крестинах участвовал кардинал, каковой в пору крещения его сестрицы еще не был облечен сим саном, пришло известие, что близ Кампо Майор погибло много неприятельских солдат[39] и совсем мало наших, но, возможно, завтра станет известно, что погибло много наших и совсем мало неприятельских, либо так на так, все выяснится доподлинно, когда настанет конец света и будут подсчитаны потери, понесенные всеми сторонами. Балтазар рассказывает Блимунде истории про войну, в которой участвовал, и она держит его за крюк, что прикручен к обрубку, словно за живую руку, так он это и ощущает, память помогает ему ощутить тепло руки Блимунды.

 

Король отправился в Мафру выбрать место для будущего монастыря. Стоять монастырю на холме, прозванном Вела, отсюда видно море, здесь текут обильные и добрые на вкус воды для будущего огорода и плодового сада, здешние францисканцы не отстанут от цистерцианцев из Алкобасы по этой части, святой Франциск Ассизский[40], может, и довольствовался бы скитом, но ведь он же был святой и давно умер. Помолимся.

Еще один железный предмет позвякивает теперь в котомке Балтазара Семь Солнц, это ключ от усадьбы герцога Авейро, ибо отец Бартоломеу Лоуренсо уже получил упоминавшиеся нами магниты, хотя еще не располагает субстанциями, о коих умолчал, но теперь он может продолжать сооружение летательной машины и привести в исполнение договор, согласно каковому Балтазар Семь Солнц становился правою рукой Летателя, поскольку левая и не нужна, ибо нет ее у самого Бога, как объявил священник, а он изучал эти мало кому доступные материи и знает, что говорит. А поскольку Коста-до-Кастело, где стоит дом Блимунды, находится слишком далеко от предместья Сан-Себастьян-да-Педрейра, где усадьба герцога, и на дорогу туда да обратно уходило бы слишком много времени, решила Блимунда бросить дом, чтобы не расставаться с Балтазаром. Потеря была невелика, крыша да три шаткие стены, четвертая прочная из прочных, потому как служила ею стена замка, простоявшая века, и если не скажет какой-нибудь прохожий, Гляди-ка, пустой дом, и с этими словами не поселится в том доме, то года не пройдет, как обвалятся три стены и крыша и только несколько необожженных кирпичей, расколовшихся или распавшихся в прах, останется на том месте, где жила Себастьяна-Мария ди Жезус и где Блимунда впервые открыла глаза и увидела мир, ибо уста новорожденной еще не вкусили пищи.

Балтазар с Блимундой за один раз перенесли пожитки, всего-то и было, что узел да сверток с постелью, узел нес Балтазар на спине, сверток несла Блимунда на голове. По дороге передохнули разок-другой, во время отдыха молчат, говорить не о чем, бывает, и одно словцо лишним окажется, если наступает перемена в жизни, а сами мы изменились куда меньше. Что же касается малого груза, так и должно быть, пускай несут с собою мужчина и женщина то, чем владеют, и пускай помогают в пути друг другу, чтобы не вернуться на старые свои следы, ибо это пустая трата времени, и кончен разговор.

В углу сарая развернули они тюфяк и циновку, поставили рядом скамейку, а напротив сундук и тем как бы отграничили пределы нового жилья, протянули проволоку, подвесили к ней парусину, чтобы получился настоящий дом, чтобы могли мы чувствовать себя хозяевами, когда останемся одни. Когда придет отец Бартоломеу Лоуренсо, сможет Блимунда, если не нужно ей заниматься такими трудами, как стирка или стряпня, которые уведут ее к водоему либо задержат у очага, и если не предпочтет она помогать Балтазару, подавая ему молоток либо кусачки, виток проволоки либо связку прутьев, сможет Блимунда сидеть у себя дома в покое и безопасности, а этого хочется иногда самым завзятым любительницам приключений, даже когда приключения не из того разряда, к коему принадлежит то, которое здесь готовится. Парусина, свисающая с проволоки, годится и на случай исповеди, исповедник находится по одну сторону, исповедующиеся, поочередно, по другую, как раз там, где вершат оба постоянно блудный грех, состоя в незаконном сожительстве, а можно найти словцо и похуже для такого положения вещей, но отец Бартоломеу Лоуренсо отпускает им грехи с легкостью, ибо за самим собой знает грех потяжелее, грех гордыни и честолюбия, ведь он вознамерился поднять когда-нибудь в небо, куда доселе вознеслись лишь Иисус да Дева Мария, да несколько избранных святых, эти разрозненные части, которые собирает воедино Балтазар, в то время как Блимунда говорит из-за занавеса достаточно громко, чтобы расслышал ее Балтазар, Ни в чем не грешна, отец мой.

Что касается мессы, то поблизости церквей хватает, взять хоть ближайшую, церковь Босоногих августинцев, но если отца Бартоломеу Лоуренсо, как это порой случается, задерживают его священнические обязанности либо придворные церемонии, если они отнимают у него больше времени, чем обычно, и священник не приходит, дабы раздуть огонек в христианских душах, обитающих, без сомнения, в телах Блимунды и Балтазара, то, случается, оба забывают про долг служения Богу, он за возней со своими железками, она за возней у огня либо водоема, оба вместе в жарких объятиях друг друга, и не раскаиваются в своей забывчивости, в связи с чем позволено усомниться, подлинно ли христианские у обоих души, если таковые вообще есть. Они живут в сарае, выходят подышать воздухом, вокруг просторная заброшенная усадьба, плодовые деревья мало-помалу дичают, дорожки зарастают травами, огород зарос буйно кудрявящимися сорняками, но Балтазар серпом срезал вершки, а Блимунда мотыгой выкорчевала корешки, по прошествии времени земля эта еще воздаст им за труды. Но и досуга обоим хватает, а потому, когда зуд становится нестерпимым, Балтазар кладет голову на колени Блимунде, и она ищет насекомых, нечего дивиться, что водятся они у влюбленных и строителей воздушных кораблей, хотя вряд ли слова эти в ходу в описываемую пору, тогда ведь говорили на старинный лад, к примеру, замириться, а не заключить мир, как сейчас говорят. А вот у Блимунды в голове некому поискать. Балтазар старается как может, но если углядеть насекомое еще удается, то не хватает ему одной руки, чтобы удержать густые тяжелые волосы Блимунды темно-медового оттенка, только отведет прядь, а она уже легла на прежнее место, и добыча ускользнула. Всем хватит места в этом мире.

Работа не всегда спорится. Неправда, что без левой руки можно обойтись. Если Бог может жить без нее, на то Он и Бог, человеку нужны обе, рука руку моет, а обе вместе лицо, сколько раз Блимунде приходилось отмывать грязь, приставшую к тыльной стороне руки Балтазара, а иначе не очистить, таковы тяжкие последствия войны, это еще не самое худшее, ибо многие солдаты остались без обеих рук, или без обеих ног, или без мужских своих частей, и нет при них Блимунды, чтобы им помогать, или лишились они ее как раз по этой причине. Крюк отличная штука, когда нужно подцепить железный лист или согнуть прут, клинок не подведет, когда понадобится проделать дырки в парусине, но вещи плохо слушаются, когда не хватает им ласкового прикосновения человеческой кожи, вещи думают, что исчезли люди, к которым они привыкли, мир разладился. Поэтому на помощь приходит Блимунда, и с ее появлением бунт прекращается. Хорошо, что ты пришла, говорит Балтазар, а может, это вещи так чувствуют, точно неизвестно.

Время от времени Блимунда встает пораньше, еще не отведав ежеутреннего ломтя хлеба, и, скользнув вдоль стены, чтобы не глянуть ненароком на Балтазара, отодвигает полотнище и идет проверить выполненные работы, плотно ли спаяны куски металла, нет ли воздушного пузырька внутри железа, и по окончании осмотра жует свой хлеб и помаленьку становится столь же незрячей, как и прочие люди, видящие лишь то, что на виду. Когда она поступила так в первый раз и Балтазар сказал потом отцу Бартоломеу Лоуренсо, Эта железка не годится, у нее внутри трещинка, Откуда ты знаешь, Блимунда видела, священник повернулся к ней, улыбнулся, поглядел на него, на нее и объявил, Ты зовешься Семь Солнц, потому что видишь при свете, а ты будешь зваться Семь Лун, потому что видишь во тьме, итак, Блимунда, которая до этого, как и мать ее, звалась только ди Жезус, стала зваться Семь Лун, и была она окрещена по всем правилам, потому что прозвание сие дал ей священник, это не то что кличка, данная невесть кем. В ту ночь спали в обнимку солнца и луны, а светила той порою медленно проплывали по небу, Где ты, Луна, Куда ты, Солнце.

35…Рио-де-Жанейро, туда как раз приплыли суда этих наших недругов… – В 1710 г. в Рио-де-Жанейро высадился французский отряд под командованием капитана Дюклерка, а в 1711 г. город разграбили отряды адмирала Дюге-Труэна. Французам было выплачено 610 тысяч крузадо, передано 500 ящиков сахара, и вдобавок они были обеспечены провизией, необходимой для возвращения к берегам Франции.
36Папский легат – титул высших дипломатических представителей Ватикана.
37Бреве – краткое папское послание.
38Те Deum laudamus (лат.) – Тебя, Бога, хвалим.
39…близ Кампо Майор погибло много неприятельских солдат… – Сражение при Кампо Майор состоялось в 1712 г.
40Святой Франциск Ассизский – Джованни Бернардоне (ок. 1182–1226), уроженец Ассизи (Умбрия), итальянский проповедник, основатель ордена францисканцев, автор религиозных и поэтических сочинений.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 

Другие книги автора

Все книги автора
Рейтинг@Mail.ru