bannerbannerbanner
Воспоминания о монастыре

Жозе Сарамаго
Воспоминания о монастыре

Полная версия

Однако от смеха недалеко до слез, от потехи рукой подать до тревоги, от безмятежности один шаг до испуга, так живут и люди, и целые королевства, вот и рассказывает Жуан Элвас Балтазару Семь Солнц о славном ратном деле, о том, как изготовился к бою флот лиссабонский от Белена до Шабрегаса, двое суток стоял наготове, а на суше к бою изготовились пехотные полки и конница, потому как разнесся слух, что французский флот на подходе, завоевать нас желают, а при этаком предположении среди дворян ли, среди простолюдинов, но нашелся бы кто-нибудь на роль нового Дуарте Пашеко Феррейры[30], а Лиссабон превратился бы в Диу, да только на поверку флот захватчиков оказался рыбацким и груженным треской, которой как раз не хватало, а потому и стрескали ее так, что за ушами трещало. Министры приняли известие с кривой улыбочкой, солдаты составили ружья в пирамиды с косой ухмылочкой, зато простонародье хохотало, глотки драло, все-таки расплата за немалое число обид. Да, в конце концов, уж лучше стыд принять, ждать француза, а дождаться трески, чем рассчитывать на треску, а тут француз нагрянет.

Семь Солнц того же мнения, но он представляет себя на месте солдат, изготовившихся к бою, знает, как в те часы колотится сердце, что со мною станется, буду ли я еще живой через какой-то невеликий срок, приводит человек свою душу в порядок перед лицом возможной смерти, а тут ему сообщают, мол, треску разгружают на пристани Рибейра-Нова, проведали бы французы, еще пуще бы над нами смеялись. Чуть было не затосковал Балтазар снова по ратному делу, да вспоминает про Блимунду, и хочется ему выяснить, какого же цвета у нее глаза, и тут уж приходится потрудиться его памяти, то один цвет представится, то другой, его собственным глазам и то не разобрать, какого цвета глаза у Блимунды, даже когда глядит он на нее. Таким образом, тоска, чуть было им не завладевшая, сразу забылась, и отвечает он Жуану Элвасу, Надо бы найти какой-то верный способ разузнавать, кто на подходе, с каким грузом и намерениями, чайки, что на мачты садятся, все это знают, а нам и важно бы узнать, да никак, и старый солдат ответил, У чаек есть крылья, и есть они у ангелов, но чайки не владеют речью, а ангелов я сроду не видывал.

Проходил по Террейро-до-Пасо отец Бартоломеу Лоуренсо, возвращался из дворца, куда ходил по просьбе Балтазара Семь Солнц, который хотел выяснить, будет ли ему пенсия, стоит ли таких денег всего лишь левая рука, и когда Жуан Элвас, не все знавший о жизни Балтазара, увидел священника, он сказал, продолжая беседу, Вон идет отец Бартоломеу Лоуренсо, его прозвали Летатель, но у Летателя крылышки коротки оказались, вот и не можем мы летать и разузнавать, что за флот к нам близится, с какими умыслами и с какими товарами. Семь Солнц не смог ответить, потому что священник, остановившись поодаль, сделал ему знак подойти, и Жуан Элвас был немало изумлен, увидев, что оказался друг его под сенью Двора и Церкви, и стал он размышлять, какая от этого может выйти польза беглому солдату. А чтобы не терять времени даром, протянул он руку за милостыней и сунулся сперва к какому-то дворянину, который был в духе и расщедрился, а потом, по рассеянности, к монаху нищенствующего ордена, который шел со святым образом и подставлял его всем для благочестивого лобызания, вот и пришлось Жуану Элвасу расстаться с тем, что получил, Разрази меня гром, может, и грешно браниться, зато легче становится.

Молвил отец Бартоломеу Лоуренсо Балтазару Семь Солнц, Беседовал я с судейскими, сказали мне, что будет рассмотрено твое дело, поглядят, стоит ли тебе подавать прошение, затем дадут мне ответ, А когда это будет, отче, осведомился Балтазар, простодушное любопытство новичка, только что прибывшего в столицу и не ведающего здешних обычаев, Не сумею тебе ответить, но по прошествии времени, может, и удастся мне замолвить за тебя словечко его величеству, король отличает меня своим благоволением и покровительством, Вы можете говорить с самим королем, изумился Балтазар и добавил, Вы можете говорить с самим королем, а знались с матерью Блимунды, осужденной Инквизицией, что же это за священник такой, последние слова Балтазар вслух не произнес, должно быть, только про себя подумал. Бартоломеу Лоуренсо ничего не ответил солдату, только посмотрел ему в глаза, они стояли друг против друга, священник пониже ростом будет и кажется моложе, но они одногодки, обоим по двадцать шесть, про Балтазара-то мы уже знаем, но жизнь у них разная, у Балтазара работа и война, война для него уже кончилась, за работу снова придется браться, у Бартоломеу Лоуренсо, родившегося в Бразилии и приехавшего в Португалию юнцом, годы учения, и так много он учился, такая была у него память, что уже в пятнадцать лет он не только обещал многое, но многое из обещанного уже содеял, мог читать наизусть всего Вергилия, Горация, Овидия, Квинта Курция, Светония, Мецената и Сенеку[31] с какого угодно места, хоть с начала, хоть с конца, откуда покажут, и мог перечислить названия всех басен, какие только написаны, и сказать, с какой целью написали их римские и греческие язычники, и мог назвать авторов всех книг в стихах, древних и нынешних, вплоть до самого тысяча двухсотого года, и если кто прочтет ему стихотворение, он тут же весьма к месту скажет в ответ десятистишие собственного сочинения, которое сразу же сложит, и можно было ожидать, что ему по плечу и по силам вся философия и самые сложные ее закавыки, и что объяснит он Аристотелеву систему, хотя она такая обширная и запутанная, и разрешит все загадки Священного Писания, и Ветхого Завета, и Нового, ведь он мог сказать наизусть, хоть подряд, хоть кусками, все четыре Евангелья, и послания святого Павла и святого Иеронима, и мог сказать, сколько годов отделяло одного пророка от другого и сколько лет жизни каждому из них выпало, и то же самое знал про всех царей из Писания, и знал вдоль и поперек и Псалтирь, и Песнь Песней, и Книгу Исхода, и все Книги Царств, и даже неканонические знал книги, обе Книги Ездры, они кажутся не очень-то каноническими, в сущности, между нами будь сказано, даже если не проявлять чрезмерной подозрительности, не очень-то каноническими кажутся и сей возвышенный склад ума, сия памятливость, сии дарования, рожденные и возросшие в Бразилии, в стране, от которой мы требовали и требуем лишь золота и алмазов, табака и сахара и лесных богатств, вот максимум того, что можно там обрести, это же другой мир, ныне и присно и во веки веков, и, само собой, нужно нести слово Христово индейцам тапуйа[32], одного этого довольно, чтобы обрели мы жизнь вечную.

Сказал мне только что мой друг Жуан Элвас, что прозвали вас Летателем, отче, почему дали вам такое прозвище, спросил Балтазар. Бартоломеу Лоуренсо быстро зашагал прочь, солдат пошел следом за ним, на расстоянии двух шагов друг от друга миновали они арсенал, что на набережной Рибейра-дас-Наус, Королевский дворец, и там, где площадь выходит к реке, священник сел на камень, знаком предложил Балтазару примоститься рядом и, наконец, ответил, словно только что услышал вопрос, Потому что я летал, и сказал Балтазар в сомнении, Уж простите за недоверие, но летают только птицы да ангелы, а люди разве что во сне, но сны все равно что дым, Ты раньше не жил в Лиссабоне, я никогда тебя здесь не видел, Я четыре года пробыл на войне, а сам из Мафры родом, Так вот, я летал два года назад, сперва один шар построил, он сгорел, потом построил другой, тот взлетел до потолка, дело было во дворце, а третий шар вылетел из окна Палаты Индий, и никто больше его не видел, Но вы самолично летали или только шары ваши, Летали шары, но это все равно как если бы летал я сам, Одно дело, когда летает шар, другое, когда человек, Человек сперва спотыкается, потом научается ходить, потом бегать, когда-нибудь научится летать, отвечал Бартоломеу Лоуренсо, но тут пришлось ему преклонить колена, ибо мимо следовало Тело Господне для какого-то недужного сановника, священника несли на крытых носилках шесть человек, впереди выступали трубачи, сзади шли монахи из духовного братства, все в алых плащах и с восковыми свечами, и еще тут были разные разности, потребные для того, чтобы дать святое причастие чьей-то душе, нетерпеливо рвущейся в полет, ожидающей лишь, чтобы разрешили ее от телесных уз, предали воле ветра, что дует с моря, или из вселенских далей, или с того света. Семь Солнц также преклонил колена, упершись в землю своим железным крюком, правою же рукой перекрестился.

 

Отец Бартоломеу Лоуренсо не вернулся к своему камню, пошел неспешно к берегу реки, Балтазар шел сзади, у берега стояла лодка, полная соломы, грузчики переносили ее на спине в больших мешках, пробегали по сходням, умудряясь держать равновесие, с другой стороны подходили две чернокожие рабыни, собирались опорожнить урыльники своих хозяев, все, что скопилось за день, а может, за неделю, пахло соломой, естественный запах, и испражнениями, тоже запах естественный, и сказал священник, Я был посмешищем столицы и поэтов, один из них, Томас Пинто Брандан[33], назвал мое изобретение игрушкой ветра, коей сужден недолгий срок, когда бы не покровительство короля, не знаю, что сталось бы со мной, но король поверил в мою машину и дозволил мне продолжать опыты в усадьбе герцога ди Авейро в Сан-Себастьян-да-Педрейра, тут наконец мне дали дышать посвободнее клеветники, они совсем распоясались, желали, чтобы я переломал себе кости, когда полечу из замка, но я никогда ничего подобного не обещал, это всем известно, они говорили, что мое изобретение из области, подвластной Святейшей Службе, а не законам геометрии, Отец Бартоломеу, я в этих вещах ничего не смыслю, был крестьянином, потом побывал в солдатах и не верю, что кто-то может летать без крыльев, кто будет с этим спорить, тот малоумный, Но вот на культе у тебя крюк, ты же не сам его изобрел, нужно было, чтобы у кого-то возникла необходимость, а кому-то пришла в голову мысль, ибо без одного не рождается другое, вот и соединились железный крюк и кожаные ремни, а вот видишь, корабли на реке, было время, когда люди парусов не знали, было время, когда измыслили они весла, и время, когда изобрели руль, и вот человек, земнородная тварь, из необходимости стал мореходом, из необходимости и летать научится, Но тот, кто ставит паруса, на воде пребывает и на воде остается, а летать значит оторваться от земли и оказаться в воздухе, где нет ничего, во что могли бы мы упереться ногами, А мы поступим как птицы, они и летать могут, и опускаются на землю, Стало быть, вы и с матерью Блимунды свели знакомство, потому как хотите летать и слышали, что она знает толк в ведовстве, Я прослышал, что бывают у нее виденья и видятся ей люди, летающие на матерчатых крыльях, по правде сказать, в этих краях хватает людей, утверждающих, что им являются виденья, но уж очень правдоподобно было то, что мне рассказывали, вот я и наведался к ней однажды без лишнего шума, а потом и сдружился с нею, И удалось вам узнать то, что вы хотели, Нет, не удалось, я понял, ее знание, если она и вправду владела знанием, не то, которое мне потребно, и я должен бороться с собственным неведением без посторонней помощи, лишь бы мне не ошибиться, Сдается мне, недалеки от истины те, кто говорят, что это самое искусство летать больше из ведения Святейшей Службы, чем из ведения геометрии, будь я на вашем месте, удвоил бы осторожность, глядите, ведь за такие предерзостные помыслы расплачиваются тюрьмою, ссылкой, а то и костром, но об этом священник больше знает, чем солдат, Я осторожен, и покровителей у меня довольно, Что ж, может, и наступит ваш день.

Они вернулись обратно, поднялись на площадь. Семь Солнц хотел было что-то сказать, но замялся, священник заметил его нерешительность, Ты хочешь сказать мне что-то, Хотел бы я знать, отец Бартоломеу, почему Блимунда, прежде чем открыть глаза утром, всегда ест хлеб, Ты спал с нею, Я там живу, Заметь, вы состоите в незаконном сожительстве, лучше бы вам пожениться, Она не хочет, да и я не знаю, хочу ли, а вдруг решу вернуться в родные края, а она предпочтет остаться в Лиссабоне, чего ради жениться, так как же с тем, про что я спросил, Про то, почему Блимунда, прежде чем открыть глаза утром, ест хлеб, Вот именно, Если ты узнаешь когда-нибудь, то от нее, не от меня, Но вы знаете причину, Знаю, И не хотите сказать мне, Скажу тебе только, что это великая тайна, Балтазар, летать нехитрое дело по сравнению с тайной Блимунды.

Беседуя, подошли они к наемной конюшне, что у ворот Тела Господня. Священник взял внаем мула, сел в седло, Я еду в Сан-Себастьян-да-Педрейра поглядеть на мою машину, хочешь, поедем со мною, мул свезет двоих, Я готов, но пойду пешком, так привычнее пехотинцу, Ты человек природы, не нужны тебе ни копыта мула, ни крылья пассаролы, Вы называете так свою машину, спросил Балтазар, и священник сказал в ответ, Так люди назвали ее из презрения.

Они поднялись на холм Святого Роха, а затем, обогнув высокий холм Тайпас, по Праса-ди-Алегрия спустились к Валверде. Балтазар без труда шагал вровень с мулом, только на плоских участках пути отставал малость, но сразу нагонял, когда начинался спуск либо подъем. Хотя с самого апреля не выпало ни капли дождя, а прошло уже четыре месяца, поля над Валверде буйно зеленели, ибо там били из земли во множестве неиссякающие родники, и потому выращивались овощи и близ городских ворот имелись изобильные огороды. За монастырем Святой Марты и перед монастырем Святой Иоанны Королевны виднелись оливковые рощи, но и в тех местах возделывали землю под овощи, и хотя не было там естественных родников, воду из колодцев подавали «журавли», выбрасывая вверх свои долгие шеи, и ходили по кругу ослы при водокачках, глаза их были завязаны, чтобы казалось им, будто идут они вперед, и не ведали ослы, как не ведали их владельцы, что если пойдут они и в самом деле вперед, то в конце концов придут на то же место, ибо мир наш все равно что водокачка, толкают его и приводят в движение люди, что по его поверхности двигаются. Даже и в отсутствие Себастьяны-Марии ди Жезус, которая могла бы помочь нам разобраться в этой тайне, легко увидеть, что, если не будет людей, мир остановится.

Вот прибыли они к воротам усадьбы, нет здесь ни герцога, ни челядинцев, поскольку имения его были конфискованы короной, а теперь идут тяжбы на предмет возвращения оных дому Авейро, хоть юстиция и медлительна, и тогда возвратится герцог из Испании, где живет он, там он тоже герцог, но герцог де Баньос, стало быть, прибыли они, как уже было сказано, священник спешился, достал из кармана ключ и открыл ворота, словно был у себя дома. Ввел во двор мула, поставил его в тени, сунул под морду большую плетенку с соломой и бобовыми стручками и оставил там, и мул отдыхал от ноши, отгоняя пышным хвостом слепней и мух, разохотившихся при виде корма, что прибыл к ним из города.

Все окна и двери дворца были закрыты, земли заброшены, не возделаны. С одной стороны просторного двора находился то ли амбар, то ли конюшня, то ли винный погреб, но строение пустовало, а потому невозможно было узнать, для каких служб оно предназначено, ибо для амбара не хватало ему закромов, если это конюшня, то где же кольца коновязи, и не бывает винного погреба без бочек. На дверях строения висел замок, открывался он с помощью ключа, изогнутого прихотливо, точно буква арабского алфавита. Священник отодвинул засов, толкнул дверь, нет, большое помещение вовсе не пустовало, были здесь свертки парусины, бруски, мотки проволоки, листы железа, и все было сложено в превеликом порядке, а посередине, на свободном месте, виднелось нечто, похожее на огромную раковину, отовсюду из нее торчали проволоки, точь-в-точь как прутья из недоплетенной корзины.

Балтазар вошел вслед за священником, с любопытством огляделся вокруг, не понимая, что же такое он видит, может, ожидал он увидеть шар, или воробьиные крылья, но только огромной величины, или мешок с перьями, его разбирало сомнение, Так это и есть оно самое, и отец Бартоломеу Лоуренсо ответил, Будет когда-нибудь, и, открыв ларец, достал бумажный свиток, развернул его, там была изображена диковинная птица, может, эта самая пассарола, уж такое-то Балтазар мог различить, и, поскольку перед глазами у него было изображение птицы, поверил он, что все эти вещи, собранные здесь и разложенные подобающим образом, обладают свойством летать. Скорее для себя самого, чем для Балтазара Семь Солнц, который на изображении видел лишь подобие птицы и этого ему было довольно, священник стал объяснять сначала спокойным тоном, затем все более и более возбуждаясь, Это вот паруса, они нужны, чтобы противостоять силе ветра, ими пользуются по надобности, а вот руль, с его помощью будут управлять кораблем не по воле случая, но по воле и разуму кормчего, а это корпус воздушного корабля, с носом и кормой, у него форма морской раковины, здесь разместятся мехи на тот случай, если ветра не будет, как нередко случается в море, а это крылья, как без них уравновесить летучую лодку, а об этих округлых сосудах я с тобой говорить не буду, это моя тайна, скажу только, без того, что будет у них внутри, лодка не полетит, но тут я еще не разобрался толком, а к этому проволочному потолку мы подвесим янтарные шары, потому что янтарь очень хорошо вбирает тепло солнечных лучей, а мне того и надобно, а это буссоль, без нее никуда не доберешься, а это блоки, чтобы поднимать и опускать паруса, как на морских кораблях. Он помолчал несколько мгновений и прибавил, А когда все будет собрано и слажено, я полечу. Рисунок убеждал Балтазара, ему больше не требовалось объяснений по той простой причине, что, не видя внутреннего устройства птицы, мы не знаем, отчего летает она, но все же летает, поскольку она и с виду птица, проще ничего быть не может. Вот Балтазар и ограничился вопросом, Когда, Еще не знаю, отвечал священник, мне не хватает помощника, один я не все могу сделать, и есть работа, для которой моих сил недостаточно. Он помолчал и вдруг спросил, Хочешь быть моим помощником. Балтазар в изумлении отступил на шаг, Я ничего не умею, занимался земледелием, потом выучили меня убивать, а теперь, с этой рукой, С этой рукой и с этим крюком ты сможешь делать все, что захочешь, и есть работа, с которой крюк лучше справится, чем рука, крюк не чувствует боли, когда нужно натянуть проволоку или крепко ухватить кусок железа, его нельзя ни обжечь, ни порезать, и скажу я тебе, что сам Господь Бог однорук, а сотворил мир.

Балтазар попятился в ужасе, быстро перекрестился, словно для того, чтобы дьявол не успел завершить свое дело, Что вы говорите, отец Бартоломеу, где написано, что Господь Бог однорук, Никто этого не писал, нигде это не написано, да только я говорю, нет у Господа шуйцы, потому что избранные воссядут одесную от Него, по правую Его руку, никто не упоминает никогда о левой руке Господа, ни Священное Писание, ни доктора церкви, ошую Господа никто не воссядет, там пустота, небытие, стало быть, Бог однорук. Глубоко вздохнул священник и договорил, Нет у Него левой руки.

Семь Солнц выслушал его внимательно. Поглядел на рисунок, на материалы, разложенные по полу, на раковину, покуда бесформенную, улыбнулся и, подняв руку свою и крюк, молвил, Если Господь однорук и создал мир, то вот этот человек может сладить проволоку с парусами, чтобы машина взлетела.

Но всему свое время. Покамест, поскольку нет у отца Бартоломеу Лоуренсо денег на покупку магнитов, которые, по замыслу его, должны поднять в воздух пассаролу, а их вдобавок придется выписывать из-за границы, нанялся Балтазар Семь Солнц в мясную лавку, что на Террейро-до-Пасо, попечениями все того же священника, перетаскивает он на своем горбу разные туши, говядину четвертями, молочных поросят дюжинами, барашков парами, с его крюка переходят они на крюки, что торчат из стены, оставляя попутно пятна крови на рогоже, прикрывающей Балтазару голову и спину, работа грязная, да зато перепадают ему остаточки, свиная нога, шмат рубца, а если Богу угодно будет и мясник раздобрится, то и обрезок огузка, рульки или ссека, завернутый в капустный лист, а потому Блимунда и Балтазар кормятся получше, чем прочий люд, не зря говорится, кто держит ложку да вершит дележку, тот наполнит плошку, хоть прямого отношения к дележке Балтазар и не имеет.

А вот для доны Марии-Аны срок подоспел. Животу уже расти некуда, вся кожа натянулась, огромный шар, прямо тебе корабль из Индии, бразильский флот, время от времени король посылает узнать, как идет плавание инфанта, виднеется ли он вдалеке, попутный ли дует ему ветер или попадает он в передряги вроде тех, которые приключаются с нашими эскадрами, вот и теперь близ островов захватили французы шесть наших торговых судов да одно военное, чего, а может, худшего, и надобно было ожидать от наших военачальников и от порядка, в коем следуют наши караваны, а теперь похоже, что означенные французы собираются подстеречь остальные наши суда близ Пернамбуко и Байи, если уже не стоят там, поджидая флот, который должен выйти из Рио-де-Жанейро. Столько мы открытий содеяли в пору, когда было что открывать, а теперь другие дразнят нас плащом, как быка-простака, что и бодаться-то не может, разве случайно. До королевы доны Марии-Аны также доходят дурные эти вести, но говорят ей, что это было месяц назад или два, когда инфант у нее во чреве был еще студенистой капелькой, головастиком, зародышем, диковинно, как из всего этого получается мужчина или женщина, там, в материнской утробе, им нипочем внешний мир, а ведь с этим самым миром придется им иметь дело, в обличье короля или солдата, монаха или убийцы, англичанки, сосланной на Барбадосские острова, или португалки, сожженной на площади Россио, кем-нибудь да придется стать, как говорится, не бывает так, чтоб никак. Потому что, в конечном счете, от всего и ото всех можем мы уйти, да только не от самих себя.

 

Однако же не все португальские морские походы кончаются столь плачевно. Вот несколько дней назад прибыло из Макао долгожданное судно, отплыло оно туда двадцать месяцев назад, Балтазар Семь Солнц в ту пору еще воевал, и плавание удалось, хоть было долгое, ибо Макао находится куда дальше, чем Гоа, земля бесчисленных удач, Макао это Китай, страна, превосходящая все прочие богатством и изобилием, и товары там дешевле некуда, а к тому же климат такой благоприятный и здоровый, что про хвори и недуги там слыхом не слыхали, а потому нету там ни лекарей, ни хирургов, умирают люди только от старости да от немилости природы, не может же она потакать нам вечно. В Китае принял корабль богатый и драгоценный груз, взял курс на Бразилию, там принял на борт сахар и табак, и золота немало, за два-то с половиной месяца, что простоял он в Рио и в Байе, а потом всего за пятьдесят шесть дней дошел оттуда сюда, и чудом можно счесть, что за столь долгое и опасное странствие никто из экипажа не захворал и не умер, видно, пошла на пользу месса, которую служили ежедневно на борту, дабы Богоматерь Милосердная, Стигматам Состраждущая, помогла путешествующим, и кормчий не сбился с пути, хоть и не ведал оного, вот как на свете бывает, потому и говорят люди, что дела с Китаем дела хорошие. Но, поскольку нет совершенства в этом мире, пришла весть, что между Пернамбуко и Ресифе разгорелась вражда[34], что ни день идут битвы, иногда весьма кровавые, до того дошло дело, подожгли плантации, сгорел весь табак и весь сахарный тростник, отчего королю убыток, и немалый.

И эти, и прочие вести сообщаются при случае Марии-Ане, но она в оцепенении беременности словно отрешилась от окружающего мира, сказали, умолчали, не все ли равно, даже восторг, который она первоначально испытывала оттого, что наконец-то понесла, превратился всего лишь в полустершееся воспоминание, слабое дуновение ветра гордости, завладевавшего ею в первые дни, когда она ощущала себя как бы одной из тех статуй, что установлены на носу корабля, не они видят дальше всех, на то есть подзорная труба и марсовой, но они видят глубже всех. У беременной женщины, хоть у королевы, хоть у простолюдинки, есть в жизни мгновенье, когда она ощущает себя мудрой всей мудростью мира, пусть и не находящей выражения в словах, но затем, по мере того, как разрастается живот и начинают донимать прочие телесные докуки, все ее мысли обращаются к одному только дню, дню, когда разрешится она от бремени, и мысли эти не всегда радостны, порою омрачены предчувствиями, но в этом случае помощь, и немалую, окажет орден францисканцев, не терять же обещанный монастырь. Во все колокола трезвонят конгрегации Аррабидской провинции, тут и мессы, и девятидневные стояния, и молебны за благополучный исход в целом и в подробностях, прямо и косвенно, чтоб инфант родился легко и в добрый час, чтобы не было у него зримых и незримых изъянов, чтобы был мужеска пола, в этом случае какое-то пятнышко простительно, даже можно усмотреть в нем особое знамение Божье. Но главное, инфант мужеска пола больше обрадует короля.

Придется дону Жуану V удовольствоваться девочкой. Не всегда получаешь все, сколько раз бывало, просишь одного, дается другое, тем и таинственны молитвы, мы возносим их в воздух с каким-то умыслом, но они избирают свой собственный путь, медлят, пропуская вперед другие, посланные позже, а зачастую спознаются друг с другом, и рождаются от того молитвы-полукровки либо мулатки, неизвестно, кто им отец, кто мать, бывает, и ссорятся между собою, останавливаются в пути и вступают в пререкания, и по этой причине, если и появилась на свет девочка, хоть просили мальчика, зато она здоровенькая и крепенькая, и легкие хоть куда, по крику слышно. Но королевство пребывает во славе и в блаженстве, не только потому, что родился наследник короны, и не только из-за объявленных по этому случаю трехдневных празднеств с потешными огнями, но и потому, что всегда приходится принимать в расчет побочные действия, оказываемые молитвами на силы природы, иной раз случаются длительные засухи, взять хоть недавнюю, восемь месяцев длилась, а причина одна может быть, молитвы, никакой другой быть не могло, кончились молитвы и начались дожди, однако, уже говорилось, рождение инфанты оказалось счастливым предзнаменованием, сейчас такие дожди льют, сразу видно, по веленью Господа, пославшего их Себе в облегчение, чтобы мы Ему перестали докучать. И земледельцы уже приступили к работе, прямо под дождем выходят на поля, влажная земля преображается в пашню, что рождается, словно младенец, а так как, в отличие от младенцев, голосом не обладает, то вздыхает под плугом, распростертая, поблескивающая, вбирающая воду, что все падает и падает, но теперь очень медленно, в виде почти неощутимой пыли, чтобы не повредить земле, приемлющей семена. Роды эти дело нехитрое, но ничего не выйдет, если нет силы и семени, как и при королевиных. В этом деле все мужчины короли, королевы все женщины, а за принцев общий труд.

Не будем, однако же, упускать из виду различий, а их немало. Крестины принцессы были назначены на день Богоматери Вздохов, день на удивление противоречивый, ибо королева уже избавилась от своей полноты, и сразу становится заметно, что и среди принцев не все друг другу ровня, о чем весьма красноречиво глаголет роскошь и торжественность, сопровождающие обряд крещения этого принца, вернее, этой принцессы, весь дворец и королевская часовня разукрашены златоткаными завесами, все придворные вырядились в пух и прах, лиц и фигур не разглядишь за пышными уборами щеголих и франтов. Направилась в церковь свита королевы, миновала зал Германцев, за нею следует герцог ди Кадавал, длинный плащ волочится по полу, герцог восседает на носилках под балдахином, носилки несут, высокая честь, знатнейшие из титулованных вельмож и государственные советники, а кто же это на руках у герцога, на руках у герцога принцесса, запеленутая в лен, перевязанная лентами, изукрашенная бантами, а за носилками выступает назначенная королем нянюшка, старая графиня ди Санта-Круз, и все придворные дамы, красивые и не очень, а сзади с полдюжины маркизов и сын герцога ди Кадавала, несут кто полотенце, кто солонку, кто елей и все прочее, для всех хватило.

Семь епископов окрестили инфанту, и были они словно семь солнц, серебряных и золотых, на ступеньках главного алтаря, и нарекли ее Мария-Ксавьер-Франсиска-Леонор-Барбара, и, разумеется, титулование «дона» перед всем этим, хоть она еще такая крошка, грудная, слюни пускает, и дона, что же будет, когда вырастет, а для начала уже носит брильянтовый крест, подарок крестного отца и дядюшки, инфанта дона Франсиско, крест обошелся в пять тысяч крузадо, и тот же дон Франсиско послал куме своей королеве плюмаж для шляпы, из галантности, надо думать, и брильянтовые серьги, эти-то действительно ценность, и немалая, тысяч двадцать пять в тех же крузадо, вещь, что называется, работа ведь французская.

Ради такого дня поступился король своим величием и царственностью и присутствовал при церемонии, не сидя наособицу за решеткою, но на виду у всех, и не на своем балконе, а на королевином, в знак великого почтения, коего она удостоилась, и, таким образом, восседала счастливая мать подле счастливого отца, хоть и в кресле пониже, а когда стемнело, стали пускать потешные огни. Балтазар Семь Солнц с Блимундою спустились с замкового холма поглядеть на фейерверк и на праздничное убранство столицы, на увешанный дорогими полотнищами дворец, на арки, которые приказано было воздвигнуть всем цехам. Сегодня Балтазар устал больше обычного, может, потому что перетаскал столько мяса для пиршеств, коими отпраздновано было рождение и будут отпразднованы крестины. У него ноет левая рука, столько пришлось толкать, волочить и поднимать. Крюк отдыхает в суме. Блимунда держит Балтазара за правую руку.

В один из минувших месяцев умер святою смертью брат Антонио ди Сан-Жозе. Уже не сможет напомнить королю о его обете, разве что явится монарху во сне, но не будем тревожиться, как говорится, не давай взаймы бедному, не одалживай у богатого, не обещай монаху, а дон Жуан V хозяин своему слову. Будет у нас монастырь.

Спит Балтазар с правой стороны тюфяка, спит там с первой ночи, потому что правая рука у него невредима, и если повернется он к Блимунде, может обнять ее, прижать к себе, пробежаться пальцами от затылка ее до пояса, а то и ниже, если чувства обоих пробудились от сонного тепла и сонных видений, либо дали о себе знать самым живым образом, когда они ложились, ведь чета эта, незаконная по собственной воле, не освященная в церкви, мало заботится о соблюдении правил и предписаний, и если женщина возжелала, возжелает мужчина, а если мужчина захотел, захочет и женщина. Может статься, действует тут сила другого таинства, более тайного, крестного знамения и креста, который был начертан кровью порушенной девственности в тот час, когда под желтым огоньком свечи лежали они на спине, отдыхая, и оба были наги, как мать родила, первое нарушение обычаев, и Блимунда увлажнила палец кровью, пролившейся на тюфяк, и таким образом причастились они, но, может, ересь это, употребить для такого дела такое слово, и еще большая ересь свершить его. Много месяцев сменилось с тех пор, пришел и другой год, дождь стучит по крыше, ярые ветры дуют над рекой и в устье, и хоть рассвет совсем близок, ночь кажется непроглядной. Может, кто другой и ошибся бы, но уж никак не Балтазар, он всегда просыпается в один и тот же час, задолго до рассвета, беспокойная солдатская привычка, и не смыкает глаз, покуда медленно рассеивается тьма над предметами и людьми, и чувствует он то великое облегчение, от которого свободнее дышит грудь и которое не что иное, как вздох наступающего дня, пробивающегося сквозь щели, первый свет дня, мутный и сероватый, будит Блимунду, и тогда слышатся новые звуки, слышатся некоторое время и неизменно, это Блимунда ест свой хлеб, а съев, открывает глаза, поворачивается к Балтазару и кладет голову ему на плечо, а левую руку прижимает к его левой руке, накрывая ладонью то место, где должна была бы лежать левая ладонь Балтазара, рука к руке, запястье к запястью, это жизнь, по мере сил восполняющая то, что отнято смертью. Но сегодня так не будет. Не раз спрашивал Балтазар Блимунду, почему каждое утро, прежде чем открыть глаза, ест она хлеб, спросил он и отца Бартоломеу Лоуренсо, что это за тайна, она ответила как-то раз, что приобрела такую привычку еще девочкой, священник же ответил, что это великая тайна, столь великая, что по сравнению с нею и искусство летать пустяки. Сегодня Балтазар узнает эту тайну.

30Дуарте Пашеко Феррейра – известный португальский мореплаватель конца XV – начала XVI века; в 1503 г. был назначен главным флотоводцем военно-морских сил Португалии в Индии. В 1508 г. португальский флот под его командованием одержал победу над флотом египетского султана у берегов Индии около Диу, что на некоторое время обеспечило Португалии господство в Индийском океане.
31…Вергилия, Горация, Овидия, Квинта Курция, Светония, Мецената и Сенеку… – Марон Публий Вергилий (70–19 до н. э.) – римский эпический поэт, автор «Буколик», «Георгик», «Энеиды». Квинт Гораций Флакк (65–8 до н. э.) – римский лирический поэт, автор од, посланий, сатир, трактата «Искусство поэзии». Квинт Курций Руф (первая половина I столетия до н. э.) – римский историк при императоре Клавдии (54–41 до н. э.), автор «Деяний Александра Великого». Гай Транквилл Светоний (ок. 70–140) – римский историк и писатель, главное сочинение – «О жизни двенадцати цезарей». Гай Цильний Меценат (между 74 и 64–8 до н. э.) – приближенный императора Августа, покровитель Вергилия, Горация и других поэтов; никаких трудов не оставил. Луций Анней Сенека (ок. 4 до н. э. – 65 н. э.) – римский политический деятель, философ и писатель, представитель стоицизма.
32Индейцы племени тапуйа составляли многочисленную группу коренного населения Бразилии.
33Томас Пинто Брандан (1664–1743) – португальский поэт-сатирик.
34…между Пернамбуко и Ресифе разгорелась вражда… – Пернамбуко – в настоящее время штат со столицей Ресифе. В описываемую эпоху Ресифе был районом города Пернамбуко. Столкновение коммерческих интересов не раз приводило к конфликтам между жителями этого района и других частей города.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 

Другие книги автора

Все книги автора
Рейтинг@Mail.ru