bannerbannerbanner
Дитя эпохи

Александр Житинский
Дитя эпохи

Полная версия

Заткни фонтан!

Я уже собирался впасть в тоску и идти к профессору с жалобами на заказчика, но Чемогуров посоветовал мне этого не делать. Он сказал, что заказчики развязали нам руки, и я могу рассчитывать что угодно. Он набросал мне несколько эскизов характерных конструкций и сказал, чтобы я занимался ими. Попутно он порекомендовал использовать метод интегральных уравнений. Оказалось, что Чемогуров может не только паять.

Я засел за интегральные уравнения и приближенные методы. К следующему приходу профессора у меня была готова расчетная схема по первой конструкции. Конструкция представляла собой тонкую пластинку металла, к которой под углом была припаяна другая пластинка. Путем хитрых расчетов я определял, где можно резать одну пластинку, чтобы вторая не отвалилась.

Юрий Тимофеевич выслушал меня с огромным удовольствием. Так мне показалось. Я тоже был рад, что оправдываю его надежды, хотя до сих пор не знал, почему он возложил их именно на меня.

– А что, получится неплохая работа… – задумчиво сказал он. – Практическое внедрение обеспечено… Кстати, где они используют эту конструкцию?

– В лампах бегущей волны, – сказал из закутка Чемогуров, прежде чем я успел во всем сознаться.

Профессор удивленно поднял брови и покосился на интегратор.

– Я показывал техническое задание Евгению Васильевичу, – промямлил я.

– Ах, вот как!… Ну что ж, он у нас главный специалист по электронике… Евгений Васильевич, вы не возражаете, если мы впишем вас консультантом по теме Петра Николаевича? – обратился он в пространство.

– Ради Бога, – сказал Чемогуров.

Тут я понял, что это у меня с профессором предпоследний разговор. Последний будет, когда я ему принесу диплом на подпись. К сожалению, я ошибся, как это потом будет видно.

Юрий Тимофеевич порекомендовал мне провести численные расчеты на ЭВМ и ушел, дружески пожав руку.

– А если потом выяснится, что я липу считал? – подумал я вслух для Чемогурова.

– Не понимают люди своего счастья… – ответил он.

– Кстати, у профессора есть дочка? – спросил я.

– Хорошенькое «кстати», – проворчал Чемогуров. – Кажется, есть.

– Сколько ей лет?

– Что-то около двадцати.

Я подошел к окну и стал рассматривать свое бледное отражение в стекле. Я пытался отгадать, что в моей внешности могло понравиться профессору. Нет, вообще-то я ничего себе. Без особенных уродств… Глаза вдумчивые, брови просто красивые. Рот, правда, никуда не годится. А главное, я женат…

– А зачем тебе его дочка? – лениво поинтересовался Чемогуров.

Я не успел ответить, потому что щелкнул замок с шифром, и в дверях показался Крылов. С Крыловым в последние дни стало твориться что-то странное. Во-первых, он выдал Мих-Миху какую-то идею, от которой доцент пришел не то в ужас, не то в восторг. Эту идею Славка предварительно опробовал на мне. Я ничего не понял. Мих-Мих, видимо, понял больше, и стал приходить каждый день к нам в комнату. Но тут Крылов повел себя странно. Это и было во-вторых.

Он стал пропадать. Без всяких объяснений не являлся на работу. Уходил вдруг среди дня. Появлялся вечером и сидел один в комнате допоздна. Утром я находил на его столе чайник Чемогурова и куски сахара. Один раз он ушел посреди разговора с Мих-Михом. Посмотрел вдруг на часы, застенчиво улыбнулся и ушел. Мих-Мих даже обидеться не успел. Если бы не гениальная идея, с которой возился Крылов, Мих-Мих его бы приструнил. Но сейчас Славке все прощалось.

– Ты где был? – спросил я Славку.

Он только загадочно улыбнулся.

– Тебе звонил Мих-Мих. Спрашивал, когда мы сможешь его принять.

Теперь Крылов улыбнулся смущенно. Но все равно ничего не сказал, сел за стол и мечтательно уставился в стенку.

– Ты что, совсем офонарел? – спросил я. – Он ждет звонка в первом корпусе. На кафедре вычислительной математики.

– Сейчас позвоню, – сказал Крылов и попытался сделать озабоченное лицо. У него ничего не вышло.

Он сладко потянулся, рассеянно переложил листки на столе, раскопал телефон кафедры вычислительной математики и промурлыкал:

– Сорок два, восемь шесть, восемь два…

После этого Крылов ушел звонить Мих-Миху.

– Одним теплом сыт не будешь, – сказал Чемогуров.

– Вы думаете, он влюбился? – спросил я, догадавшись.

– Ясно и ежу, – сказал Чемогуров.

Он вышел из-за интегратора и стал ходить по комнате. Время от времени он поглядывал на пустой Славкин стул, на листочки, разбросанные по столу, на стакан Славки с присохшими ко дну чаинками. Было видно, что Чемогуров думает о чем-то своем.

– Когда-то давно в этой комнате, за этим столом, произошло обыкновенное чаепитие, – начал Чемогуров. – Лет пятнадцать назад. Результатом его явилось то, что один молодой аспирант не защитил диссертацию. Не говоря уже о других важных для него вещах… Трое молодых людей попили чайку с сахаром, потолковали о жизни… Интеллигентно, не впрямую. И один из них понял, что он лишний. Он допил свой чаек и ушел. А те двое остались…

Я слушал с большим вниманием, потому что Чемогуров еще так со мной не говорил. Обычно он изображал циника. Сама история никакого интереса не представляла. Мало ли кто с кем не пил чаю, молока или там шампанского. И не вел разных разговоров… Но чувствовалось, что Чемогуров слишком хорошо все помнит.

В коридоре послышался стук каблуков. Я уже научился его узнавать. Так энергично и целеустремленно ходил только Мих-Мих.

– Женя, привет! – сказал он, вбегая в комнату с Крыловым.

– Здорово, – сказал Чемогуров, протягивая ему руку.

Доцент пожал руку и мне, спросил, как мои дела. Я сказал, что нормально. Мих-Мих весело взглянул на Чемогурова и сказал:

– Женька, а ведь вроде бы совсем недавно мы здесь просиживали штаны? А?

– Я только что об этом рассказывал, – тихо сказал Чемогуров, надел плащ и вышел.

– Мы с ним вместе писали здесь дипломы, – сказал ему вслед Мих-Мих, – и кандидатские тоже… – начал он, но осекся, видимо, вспомнив, что писали вместе, а написал один. – Он замечательный человек, – закончил Мих-Мих.

Тут какая-то тень пробежала по его лицу. Мелькнуло какое-то воспоминание, но Мих-Мих отогнал его, и они с Крыловым опять устроили диспут часа на два.

Чемогуров до конца рабочего дня больше не появлялся. На следующее утро он был мрачнее обычного, и мешки под глазами выступали резче.

Впрочем, у меня не было времени следить за настроениями Чемогурова. С самого утра к нам завалился Борька Сметанин. Крылов опять отсутствовал.

Сметанин зашел осторожно. Вид у него был такой, будто он принюхивается. Он о чем-то потрепался, рассказал, как он пишет диплом, но я видел, что Сметанину что-то надо. Вместо того, чтобы прямо перейти к делу, он начал рассказывать о своей руководительнице. Сметанин пошел на диплом к молодой аспирантке, видимо, имея в виду свои неотразимые внешние данные. Он у нас был первым человеком в группе по этой части. Сметанин жил в общежитии, но родители хорошо снабжали его с юга. И деньгами, и продуктами, и тряпками. Сметанин одевался лучше всех в группе, что никак не влияло на умственные способности. Кое-как он дотянул до диплома, и теперь из него вынуждены были делать инженера.

Надо сказать, что аспирантка здорово его запрягла. Сметанин называл ее старой научной девой и всячески ругался, потому что она не обращала внимания на его шмотки, а требовала результатов измерений. Сметанин измерял параметры полупроводниковых материалов.

– Ну ладно. Чего тебе нужно? – спросил я, когда Сметанин меня утомил.

– Петя, вы со Славкой поступаете не по-товарищески, – сказал он. – Вы сидите под боком у начальства. Ты с профессором на дружеской ноге…

– Скажешь тоже! – возразил я.

– Закройся! Я все знаю. Ты затыкаешь своим телом грузинский договор. Тебе профессор будет обязан по гроб жизни.

– Кто тебе сказал? – спросил я.

– Да все говорят. Моя селедка говорила… Ей проф предлагал этим заняться. Она отказалась.

Селедкой у него была теперь аспирантка. Когда он к ней подъезжал на распределении тем, она была рыбкой получше.

– Ну, и что дальше?

– На кафедру пришли заявки из министерства. Нужно узнать, какие есть места для иногородних. Вам-то со Славкой хорошо. Вас все равно в Ленинграде оставят… Так что давайте! Ты сейчас один можешь это сделать. Славке не до этого.

– Почему? – автоматически спросил я, раздумывая над поручением Сметанина.

Сметанин посмотрел на меня с удивлением. Потом он терпеливо объяснил, что у Крылова сейчас роман, о чем все, кроме меня, знают. У него роман с Викой Одинцовой из нашей группы. Может быть, они даже поженятся. По мнению Сметанина, я должен был чуть-чуть больше соображать, что к чему. Если они поженятся, то Одинцова, у которой средний бал оставляет желать лучшего, пойдет при распределении впереди как семейная. Это и волновало Сметанина.

«Господи, какие тонкости!» – подумал я.

– И вообще, Петя, ты совсем отошел от группы. Славка ладно, он выдающийся человек, у него все равно башка не тем забита. Но ты мог бы быть к нам поближе…

Ага, вот как он заговорил! Он заговорил от лица общественности. Я был жалким отщепенцем, пригревшимся под крылышком профессора, погрязшим в семейных делах и своем грузинском дипломе. Группа прислала мне своего представителя. Представитель уличил меня в индивидуализме.

Сметанин ушел, а у меня на душе стало совсем худо. А что, если наша Викочка, наша серенькая птичка, незаметная и тихая, окрутила Славку только из-за лучшего распределения? Вот к чему ведут разговоры с такими типами, как Сметанин. Начинаешь хуже относиться к людям.

Эта Вика никогда ничем не выделялась. Скромно училась, скромно сдавала, скромно пользовалась шпаргалками, скромно одевалась и скромно ждала своего часа. Я вдруг подумал, что ничего не могу о ней сказать. Мы проучились рядом пять лет, скоро расстанемся и вряд ли вспомним друг друга. Это тоже говорило о моем индивидуализме. И я стал бичевать себя с новой силой, вспоминая разные факты из жизни группы, когда я оказывался в стороне. Такие вещи прощают талантливым, на них смотрят снизу вверх, как на Славку. Во мне же не было ничего такого. Сметанин правильно сказал. Я просто обязан был жить с ними заодно, волноваться, подсчитывать шансы при распределении и следить за романом Славки Крылова.

 

Мой индивидуализм был лишен законных оснований.

Когда пришел Славка, от меня осталась горстка пепла. Я сжег себя дотла.

– А что Вика? – спросил я его.

Славка очумело посмотрел на меня. Я понял, что до него не доходят звуки моего голоса. У него было лицо лунатика, которого внезапно разбудили, когда он прогуливался по карнизу.

– Чего-чего?… – спросил он.

– Как дела? Ты ей напишешь диплом?

– Петя, заткни фонтан! – угрожающе произнес из-за интегратора Чемогуров.

Славка вдруг затрясся от хохота, упал на стул и продолжал смеяться в течение десяти минут. Я засек по часам. Потом он погрозил мне кулаком.

– Не твое дело! – сказал он.

Кутырьма

Несколько дней я убил на дурацкое поручение Сметанина. Я стал подъезжать к Зое Давыдовне, которая сидела в «конторе», как мы ее называли, за пишущей машинкой. Зое Давыдовне было лет двадцать восемь. Она была маленькой, круглой и симпатичной. Пишущая машинка была марки «Оптима».

Сначала я заходил просто так. Потолковать о погоде. А потом напросился перепечатать три странички отчета, который я готовил заказчикам. Постановка задачи и метод решения.

Я печатал медленно, одним пальцем, а Зоя подшивала бумаги, регистрировала письма и заполняла какие-то бланки. Краем глаза я следил за бумагами.

Медленно, но неуклонно между нами завязывалась беседа.

– Скоро кончим уже… – вздохнул я.

– Да… – охотно вздохнула Зоя. – И не говорите! Каждый год студенты уходят. Не успеешь привыкнуть, а их уже нет.

Я вздохнул в квадрате, если можно так выразиться.

– И главное, неизвестно куда попадешь, – сказал я.

Зоя не отреагировала на мой намек.

– Если бы не семья, было бы все равно… – продолжал я.

– Петя, вы женаты? – изумилась Зоя.

– Уже четвертый год, – мрачно подтвердил я.

– И дети есть?

– Угу.

– Ну, тогда вам бояться нечего. Вы на распределении пойдете в первую очередь.

– Хотелось бы знать, куда.

– Да я сейчас не помню… – рассеянно сказала Зоя. – Места все хорошие.

– А можно посмотреть? – спросил я.

– Вообще-то, пока нельзя… – неуверенно сказала Зоя.

Ее неуверенность придала мне сил. Я почувствовал, что нужно сменить тему и подождать, пока плод сам упадет в руки.

– У вас всегда потрясающая прическа, – сказал я примитивно и нагло.

– Да? – сказала Зоя, заливаясь румянцем. Она несколько заволновалась, встала с места и подошла к зеркалу. Прическа, и в правду, была в порядке.

– Как вы этого добиваетесь? Скажите, я научу жену.

– У меня есть фен, – скромно сказала Зоя.

– Приятно, когда женщина так за собой следит, – сказал я, чувствуя непереносимый стыд. Но странное дело – Зое все это нравилось!

– Скажете тоже, Петя… – возразила она смущенно.

– Все, я кончил. Спасибо! – твердо сказал я, вынимая листок из машинки. Это был гениальный ход с моей стороны. Я его не продумывал, он пришел по наитию. По лицу Зои я понял, что ей не хочется прерывать столь удачно начавшийся разговор.

– Так вас действительно интересуют места? – спросила она.

– Ну, не так, чтобы очень… – начал ломаться я.

– Можете посмотреть, – сказала она, доставая из шкафа папку с надписью «Распределение».

– Зоинька, вы добрая фея! – воскликнул я как можно более натурально. В глубине души я чувствовал себя Сметаниным.

Мы уселись рядышком и принялись изучать заявки. Я выписывал места распределения на листок. Зоя комментировала, если место было ей знакомо. Для ленинградцев я выписал пару известных НИИ, штук семь почтовых ящиков, пяток заводов. На оборотной стороне листа я стал выписывать другие города. Новосибирск, Тула, Саратов, Рязань…

– Петя, вас же в другой город не пошлют. Ленинградцев мы распределяем в Ленинграде, – сказала Зоя.

– Мало ли что, – уклончиво сказал я. – Возможно, меня позовет романтика.

И я продолжал писать: Новгород, Углич, Кутырьма…

– Что это за Кутырьма? – спросил я.

– Понятия не имею. Кутырьма у нас впервые, – сказала Зоя. – Вот Новгород знаю. Там большое КБ акустических приборов.

На отдельном листке в папке «Распределение» был список нашей группы. Мы были расставлены по среднему баллу. Первым стоял Крылов со средним баллом 5,000. Это выглядело вызывающе. Я помещался где-то в первой трети. Мой балл был 4,587. Сметанин замыкал список. Против его фамилии значилось 3,075. Это был самый краткий и выразительный итог нашего пребывания в ВУЗе.

После этой акции мой авторитет в группе очень вырос. В течение нескольких дней вся группа побывала в нашей комнате. Приводил их Сметанин, который неустанно подчеркивал свою инициативу. Места распределения обсуждались тщательно, в особенности Кутырьма. Кутырьму никто не мог найти на карте. Сметанин полагал, и не без основания, что Кутырьма достанется ему.

– Меня может спасти только одна вещь… – сказал он.

– Какая? – спросила Вика. Разговор был при ней. Крылов тоже сидел в комнате, но делал вид, что распределение и Вика его не касаются.

– Женитьба! – многозначительно сказал Сметанин.

Вика почему-то покраснела. А Сметанин достал записную книжку и долго листал ее, шевеля губами. Потом он захлопнул книжку, решительно запахнулся в свой длинный плащ, намотал шарф на горло и ушел. Вика тоже исчезла. Только она ушла, смылся Крылов. Чемогуров вышел ко мне. Он был чем-то недоволен.

– Ты занимаешься ерундой, – сказал он. – Вот возьми параметры материалов и размеры конструкций. Нужно это сосчитать.

Он протянул мне листок бумаги. Откуда он брал эти цифры, ума не приложу. Я покорно взял листок и принялся писать программу для машины. Машина у нас была на кафедре вычислительной математики. Называлась она «М-222». Я уже договорился, чтобы мне давали машинное время.

Однако история с Кутырьмой на этом не закончилась. Не успел я первый раз выйти на машину, как снова явился Сметанин.

– Петя, ты мне нужен сегодня вечером, – сказал он. – Приходи в общежитие к семи.

– Зачем? – спросил я.

– Ну, я тебя прошу, старик! Очень нужно! – сказал Сметанин, но объяснять ничего не стал.

Я отличаюсь тем, что не умею отказываться. Если меня настойчиво просят, я соглашаюсь, чтобы сэкономить нервы. На самом деле, нервы я этим не экономлю, потому что потом ругаю себя за то, что согласился.

Вечером я пришел в общежитие к Сметанину. Он был один в своей комнате. На Сметанине была эффектная рубашка с немыслимым воротничком и новенькие синие джинсы. На джинсах было килограмма полтора заклепок. Сметанин стоял у окна и увлеченно тер себе задницу наждачной бумагой.

– Ну как? – спросил он, показывая результаты работы.

– А что должно быть? Дыра? – спросил я.

– Потертость, – сказал Сметанин. – Купил совсем новые джинсы, а нужны потертые. В потертых самый хип. Коленки я уже сделал.

Я посмотрел на его коленки. Они были такими потертыми, будто Сметанин совершал на них паломничество к святым местам. Он довел до такого же состояния задницу и стал готов к мероприятию.

– Пошли, – скомандовал он.

Мы вышли на улицу и куда-то поехали. Троллейбус привез нас на Невский. По Невскому шли нарядные прохожие. Сметанин привел меня к стеклянным дверям, в которые втекала тонкая струйка очереди. Это был коктейль-бар. Очередь состояла из молодых людей, одетых как Сметанин и еще лучше. Сметанин что-то сказал швейцару, и нас пропустили.

В коктейль-баре было темно и накурено. За стойкой возвышалась фигура бармена в белой рубашке и при бабочке. Сметанин помахал ему рукой и пошел в угол, где за столиком сидела девушка.

– Знакомьтесь, – сказал он. – Это Мила.

Мила встала и протянула мне руку. В темноте я разглядел только глаза, которые занимали почти все лицо. Собственно, ничего кроме глаз и не было. Мила напоминала соломинку, из которой она тянула коктейль. На ней был бархатный комбинезончик с вырезом на животе. Вырез имел форму сердечка. В центре выреза размещался аккуратный маленький пупок.

– Петя, – сказал я, стараясь не смотреть на пупок.

Сметанин принес еще три коктейля, и мы стали ловить кайф. Так выразился Сметанин.

Я еще никогда не ловил кайф. Я даже не знаю, как это толком делается. Дело в том, что я женился после второго курса, и мне просто некогда было ловить кайф. У нас родилась дочка, мы с женой ее прогуливали, купали, по очереди не спали ночью, когда она болела, и тому подобное. Кроме того, я подрабатывал, чтобы у семьи были деньги. Я чертил листы первокурсникам, которым не давалось черчение. Моя аккуратность приносила меня десятку за каждый лист большого формата. Так что с кайфом у меня обстояло туго.

Я судорожно ловил кайф, соображая, зачем Сметанин привел меня сюда. Неужели он не мог посидеть с девушкой наедине?

Постепенно выяснилось, что Мила учится в Университете. Она социальный психолог. Специальность у нее была такая же модная, как комбинезончик.

– Я испытываю интерес к асоциальным личностям, – сказала Мила. – Здесь я их изучаю.

– Борька, тогда ты зря меня привел, – сказал я. – Я плохой экспонат. Я еще не дорос до асоциальной личности.

Заревела музыка, и на стенке бара зажглись разноцветные огни, которые дрожали и переливались в такт музыке. Сметанин и Мила поднялись, обхватили друг друга руками и застыли рядом со столиком. Они простояли минуты три, пока играла музыка, не шевелясь. Многие юноши и девушки поблизости делали то же самое.

Я понял, что безнадежно отстал и устарел морально.

Они сели, и разговор продолжился. Мила говорила о Фрейде, экзистенциализме и каких-то мотивациях. Еще она говорила слово «ремиссия», которое я постарался запомнить. Каким образом в разговоре участвовал Сметанин, для меня осталось загадкой. Но он тоже что-то произносил близкое к социальной психологии. В самый разгар экзистенциализма Милу пригласил танцевать молодой человек в звериной шкуре, которая свисала с него живописными лохмотьями. На этот раз танец был другим. Они вышли на свободное место перед стойкой и стали прыгать. Молодой человек в шкуре потрясал кулаками, а лохмотья яростно развивались.

– Ну как? – спросил Сметанин.

– Недурно, – сказал я.

– Значит, так. Я на ней женюсь. Ты будешь свидетелем…

– Почему я?

– Тебе что, трудно? Так надо… Это будет фиктивный брак, – прошептал Сметанин таинственно.

Я совсем обалдел от коктейля и непонимающе уставился на Сметанина.

– Фиктивный брак, – повторил он. – Это значит, что мы распишемся, я получу ленинградскую прописку, меня распределят здесь, а потом мы разведемся. Она согласна.

– Мне не хочется, – сказал я. – Это нечестно.

– А честно загонять человека в Кутырьму?! А честно писать липовый диплом для грузин?! – завопил Сметанин.

Этим он меня убил. На соседних столиках с интересом посматривали на нас, ожидая инцидента. Мила подошла к нам после танца и сказала:

– Мальчики, у вас наедине психологическая несовместимость. Я сяду между вами.

И мы продолжали ловить кайф втроем, правда, он никак не ловился. У меня в голове вертелось это дурацкое слово: Кутырьма, Кутырьма, Кутырьма. Оно очень подходило к окружающей обстановке.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30 
Рейтинг@Mail.ru