Коллет Пикар
Карфаген. Летопись легендарного города-государства с основания до гибели

Религия

Тирийские переселенцы, обосновавшиеся в Карфагене, принесли с собой и своих богов, которым продолжали поклоняться и за пределами своей родины. О первых годах существования колонии не осталось никаких записей, но начиная с текстов IV века до н. э. и до падения Карфагена мы имеем свидетельства того, что жители этого города поклонялись тирийским богам. Скорее всего, так оно и было, пока не появилась письменность. Впрочем, с течением времени характер и атрибуты богов несколько изменились. В семитской религии Эл, отец богов, постепенно лишился власти, которая перешла к его сыновьям, и удалился в отдаленную часть своего небесного дома. В Карфагене же он снова возглавил пантеон и приобрел таинственный титул Баал Хаммона. Происхождение слова «хаммон» неизвестно. Возможно, это было производное от корня хмн (нагревать или сжигать), и тогда имя бога можно перевести как «Бог кадильниц фимиама (хммн)» или «Бог Печи» – такое толкование совсем недавно предложил Феврия. Кроме того, ХМН – это географическое название – так именовали пригород Тира, где стояло святилище бога Мелгарта.

В Карфагене, по-видимому, богине плодородия Ашерат, которая в Финикии была женой Эла, не поклонялись. Но быть может, здесь она носила другое имя. Как мы увидим ниже, супругу Баал Хаммона, наследника Эла, звали Танит, или Таннит; вероятно, это был один из титулов Ашерат. Второстепенных богов звали: Баал Шамим, повелитель небес; Решеф, бог плодородия и подземного мира; Мелгарт и его супруга Астарта, Дии Патрии Тира и Эшмун, бог растительности, который умирал и возрождался в соответствии с временами года.

Карфагеняне приносили в жертву Баал Хаммону своих детей. Этот обычай в Финикии исчез, но в Северо-Африканской колонии возродился и приводил в ужас персов, греков и римлян, как и нас с вами. Согласно письменным источникам, детям, обреченным на смерть, давали имя МЛХ; их приносили в жертву во времена большой опасности: «Более того, финикийцы в трудные времена – во времена войны, сильной засухи или нашествия саранчи – приносили в жертву самого любимого ребенка, которого выбирали для этой цели. Финикийская история также изобилует примерами человеческих жертвоприношений. Эта история была написана Санхониато на финикийском языке и переведена на греческий в 8 книгах Фило Библиусом». Подобные жертвоприношения, по-видимому, были весьма многочисленными: во время раскопок были найдены тысячи останков этих жертв, которые грудами лежали на освященной огороженной территории тофета в Саламбо, расположенного у ворот города, неподалеку от внутренних гаваней. Вокруг и поверх часовни Кинтаса были обнаружены урны с обгоревшими костями младенцев и детей, небольших животных и собак – все они были преданы огню одновременно. Самые древние были засыпаны небольшими пирамидами из камней, но более поздние урны составлены вместе и увенчаны резной стелой, сооруженной по обету. Описания Исаии, Плутарха и, особенно, Диодора Сицилийского позволили Феврии воссоздать эти мрачные церемонии.

Действие происходило ночью, при свете луны. В огороженном святилище, тофете стояла бронзовая статуя бога, у ног которой была выкопана яма, где зажигали огонь. Статую окружали помощники и родители жертв, а также музыканты и танцоры. Жрец приносил тело уже убитого в соответствии с «тайными ритуалами» ребенка, которого «посвящали» богу. Жрец клал его на руки статуи, откуда оно соскальзывало в огонь. После этого музыканты начинали играть на флейтах, тамбуринах и лирах, заглушая крики родителей, а танцоры пускались в дикий пляс. Помощникам запрещалось на все это смотреть, выкрикивать или слушать, поскольку считалось, что тело ребенка охватывает сверхъестественное пламя, зажженное от божественного дыхания, и нельзя привлекать внимания «ужасных демонов мщения». В могилах были обнаружены терракотовые маски ужасных гримасничающих демонов, а поскольку они были посвящены богу тофета, эти маски, скорее всего, были копиями тех, что надевали на себя танцоры во время молоховых церемоний.

Количество урн и их расположение в тофете говорит о том, что такие церемонии проводились довольно часто. Диодор Сицилийский утверждает, что, по обычаю, сыновья самых знатных семей регулярно приносились в жертву Баал Хаммону. Во времена, когда городу угрожала опасность, бог должен был получить особую жертву; так произошло тогда, когда на Кап-Боне высадился Агафокл, намереваясь захватить Карфаген.

Мифическая история о смерти Дидоны представляет собой попытку Юстина объяснить и оправдать ритуал Молоха с помощью исторического факта. Как мы уже рассказывали, царица велела соорудить погребальный костер рядом со своим дворцом и сожгла себя, чтобы уберечь город от гибели и сохранить верность своему мужу Ацербу, ибо она не желала выходить замуж за ливийского царя Иарбаса. После этого она была причислена к лику богов, и ее культ отправлялся на этом самом месте до тех пор, пока Карфаген не был захвачен римлянами. Согласно Юстину (или скорее традиции, существовавшей во время его жизни), Молох возник одновременно с городом и был связан с погребальными ритуалами, посвященными древним царям. Часовня Кинтаса, как мы уже видели, является самой древней ракой в тофете Саламбо, и автор этой книги выяснил, что она очень похожа на огороженные участки, которые обнаружил в царском некрополе в городе Угарит Клод Шеффер. Поэтому нет никаких сомнений, что часовня входила в состав погребального комплекса, созданного в честь погибшего здесь человека его сторонниками. Кинтас обнаружил следы охлаждающих ритуалов, а также отверстия в каменных плитах, куда вливали жидкости, которые, как считалось, должны были помочь умершему в загробной жизни. Хешас обнаружил также тофетовую стелу с изображением жрицы, которая вливает жидкость в священную могилу. Более того, до VI века до н. э. святилище, вероятно, напоминало место захоронения погребальных урн, в которых находились останки принесенных в жертву детей. Под ними либо сооружали пирамиду из камней и покрывали ее землей, либо ставили эти урны в небольшие саркофаги. На могилах детей, которые были «посвящены богу», проводились те же самые ритуалы, что и на захоронениях финикийских царей в Угарите.

Юстин сообщает нам о последствиях таких жертвоприношений: мощь и процветание города было гарантировано, как и после жертвы Дидоны. Фрейзер изучил и описал ритуал (часто встречающийся у примитивных сообществ), во время которого царя, олицетворявшего жизненную силу своего народа, предавали смерти, когда силы начинали ему изменять. В более развитом обществе для царя находили заместителя, который должен был погибнуть вместо него, и им чаще всего становился его сын, как самый близкий к нему человек. Тогда жертвоприношение не теряло своей силы. Связь между приношением в жертву царя и Молохом демонстрирует нам история, записанная Фило из Библоса. В ней Эл-Кронос (Баал Хаммон карфагенян) принес в жертву своему отцу Урану собственного сына. Мы увидим ниже, что в истории Карфагена было много случаев, когда его правители приносились в жертву богу. Это доказывает, что история Дидоны была основана не на историческом факте, а на царском обычае.

Трудно понять, по каким причинам был возрожден столь примитивный обычай. Скорее можно ожидать человеческих жертв у дикарей, чем у жителей цивилизованной колонии, метрополия которой давно уже отказалась от этого ритуала. Быть может, основатели Карфагена думали, что они разгневали богов и спаслись от мести царя, как утверждают Тимей, Юстин и Иосиф Флавий. Культ тофета в Саламбо возник в последнюю четверть VIII века до и. э., то есть примерно через сто лет после основания города, когда погребальная часовня, несомненно сооруженная на могиле царя, уже обветшала и превратилась в руины. Современники этих царей, причисленных к лику богов, уже давно умерли, и прошло достаточное количество времени, чтобы развился культ героев.

Для умерших не существовало особого погребального культа, и, хотя их не причисляли к лику богов, люди считали, что они должны получать удовольствие от своей жизни в гробницах, которые назывались «залами вечности». Карфагеняне предпринимали все, чтобы сделать загробную жизнь своих родственников приятной. Древнейшие гробницы, возникшие около 700 года до и. э., были еще бедными и примитивными, фактически представляли собой простые ямы. В ту пору умерших предпочитали кремировать, тогда как в самой Финикии и позже в Карфагене их зарывали в землю. Вскоре на могилы стали класть каменные плиты, а тело укладывали в каменные или, возможно, деревянные саркофаги. (Ученые обнаружили медные ручки от этих саркофагов.) Могилы становились все глубже и глубже, и попасть в них можно было через вертикальную шахту, которую закрывали сразу же после похорон. Начиная с VI века до н. э. богатые люди стали сооружать для себя «залы вечности» из хорошо обработанного камня, не скрепленного известковым раствором. Часто гробница имела потолок из кедрового дерева и островерхую крышу, сложенную из каменных плит, чтобы она могла выдержать вес земли. Внутренние стены покрывались штукатуркой, а под потолком порой сооружали лепной карниз. Умерший брал с собой в иной мир керамические изделия, состав которых был постоянен; начиная с VI века до н. э. в него входили следующие предметы: лампа на блюдце, два кувшина и амфора. Иногда небольшой алтарь указывал, где находится голова, и именно на него во время похорон ставили подарки. Покойного хоронили с украшениями, которые свидетельствовали о его положении в жизни и богатстве; туалетные принадлежности клали рядом с ним – несомненно, ради ритуальных целей. Они состояли из зеркала, бритвы в форме топорика и коробочки с косметикой. Завершали убранство гробницы бесчисленные талисманы, в состав которых входили: скарабеи, страусиные яйца, раковины каури, египетский анх – символ вечной жизни, терракотовые маски, медные колокольчики, цимбалы, египетские амулеты – все это должно было защищать умершего и отгонять злых духов. На многих телах заметны следы бальзамирования, сделанного поверхностно с помощью смолы; некоторые, по ливийскому обычаю, были покрыты красным веществом. Особых правил для расположения тела и погребальных вещей не существовало; вполне вероятно, что у разных классов и кланов были свои ритуалы. В тот период в могилах не было ни статуй, ни настенной живописи.

Древний Карфаген, как мы убедились, был очень тесно связан с метрополией: экономическая зависимость от Тира также означала, что между городами существуют и мощные политические связи. Однако нет сомнений, что, когда Магониды захватили власть, Карфаген уже добился определенной автономии от метрополии. Очень хочется представить себе не маленькую промежуточную гавань, а большой торговый порт, где корабли, пришедшие с Востока, разгружают свои товары и принимают на борт руду, чтобы отвезти ее на Восток, а карфагенские торговые суда уходят в Таршиш, где продают товары из метрополии, Греции и Египта, чтобы купить эту самую руду. Иными словами, Карфаген играл в ту пору роль перевалочного пункта.

Приложение I
«Часовня Кинтаса» и погребальный характер ритуалов в тофете в честь жертв, приносимых Молоху

На этой и соседних страницах изображены планы и разрезы раскопок в «часовне Кинтаса».

Небольшое сооружение, которое Кинтас обнаружил на скале в тофете в Саламбо, можно, как мы уже видели, разделить на три части:

а) Комната, площадью примерно 2 м², стены которой сложены из камня без скрепляющего раствора, перекрытая сводом на консолях. Пяты этого свода сохранились до сих пор. В комнату входили через дверь высотой 60 см. Сюда, в углубление в скале, в двух разных случаях были помещены следующие предметы: сначала – греческие и финикийские изделия из керамики, а потом – амфора, содержащая прах жертвы, принесенной Молоху, и небольшие предметы, положенные сюда в конце VII века до н. э.

в) Дворики и проходы. Дворик, расположенный к востоку от комнаты, служил передним двором. Он был замощен плоскими камнями, на которых остались осколки ламп. Севернее комнаты располагалось огороженное место, где находился алтарь, построенный у разделительной стены. Следов жертвоприношений здесь нет; по-видимому, этим алтарем никогда не пользовались. Проходы, расположенные к северу и югу, вели во дворик и в огороженное для алтаря место. Отложения фундамента позволили датировать этот комплекс временем первого захоронения керамики в комнате.

с) В северном углу комплекса, между огороженным алтарем и проходом, ведущим к нему, сохранились остатки трех концентрических оград, что говорит о том, что здесь было место, окруженное тройной стеной. Кинтас предположил, что это миниатюрный лабиринт, и он, вероятно, прав.

Руины здания были засыпаны землей, в которой сохранились останки вотивных жертвоприношений (сделанных по обету). Некоторые из них были даже помещены в небольшие ниши, устроенные в развалившейся стене.

Вот как Кинтас интерпретирует события:

1. Перед сооружением этого комплекса здесь находилось углубление в скале.

2. Это углубление расширили, чтобы положить сюда первую партию керамики; эту жертву, по его мнению, принесли первые переселенцы из Тира, которые хотели тем самым закрепить за собой эти земли. Кинтас полагает, что, судя по греческой керамике, это событие произошло в начале IX века до н. э.

3. После того как первые переселенцы ушли отсюда, сооружение было заброшено и превратилось в руины.

4. Финикийцы, которые в конце концов осели в Карфагене, выбрали место этого древнего почитаемого святилища для создания своего тофета. Сюда они приносили свои жертвы. Эту четвертую фазу следует датировать последними годами IX века до н. э. или самым началом VIII века до н. э. После публикации отчета Кинтаса ученые, изучавшие историю эллинского периода, показали, что древнейшая греческая керамика в святилище, вместе с керамикой в нише фундамента, которая и позволила датировать этот комплекс, не могла быть сюда положена ранее 740–725 годов до н. э. Таким образом, предположение Кинтаса, которое очень хотелось бы принять, противоречит авторитетному мнению этих ученых. Ясно, что самые древние вотивные жертвоприношения появились почти одновременно с керамическими изделиями в нише фундамента. Если же эта глубоко почитаемая рака была создана после основания Карфагена в центре святилища, в котором постоянно приносились жертвы, то как же тогда объяснить тот факт, что она была заброшена и превратилась в руины?

Первый этап: перед созданием тофета

Второй этап: сооружения докарфагенского периода

Третий этап: сооружения в руинах

Четвертый этап: первое пуническое поселение, уровень А святилища Танит и Баал Хаммона

Обозначение разрезов

1. Подстилающие породы

2. Естественное углубление в скале

3. Террасы, сооруженные из мелких камней

4. Внешние стены

5. Небольшой дворик

6. Центральная сводчатая комната

7. Побелка

8. Каменные плиты

9. Святая святых

10. Погребальные предметы

11. Хранилище в фундаменте

12. Крышка «гира»

13. Частично разрушенное помещение

14. Упавшие стены

15. Что осталось от крышки после вторичного использования гробницы

16. Новые погребальные предметы

17. Плита, запиравшая комнату (вторично использованная)

18. Пуническая керамика вокруг раки

19. Предметы, лежавшие поверх стены

20. Повторное использование старой стены (на боковых краях лоджии, содержавшей урну в старой стене)

21. Разлом в стене, позволивший создать место для погребальных предметов

22. Более раннее обрушение было расчищено, чтобы освободить место для погребальных предметов на подстилающей породе

23. Уровень А святилища

Автор этой книги считает, что у него есть объяснение этому. По его мнению, сразу после того, как в нишу была положена дорогая керамика, все это сооружение было засыпано землей, и над ним был создан могильный холм или курган. Рака была построена неудачно и под тяжестью земли быстро развалилась. С тех пор появился обычай насыпать над жертвоприношениями курган, который становился священным, как и находившееся под ним сооружение. Впрочем, курган насыпали обычно поверх захоронения, и «часовня Кинтаса» имеет все признаки погребальной камеры. Ее главная черта – комната со сводом на консолях, которая является полной миниатюрной копией критских гробниц. Замечательные образцы этих гробниц обнаружил на сирийском побережье Клод Шеффер; они были сооружены в середине второго тысячелетия до н. э. К началу первого тысячелетия эта форма захоронения в Финикии исчезла, но сохранилась на Кипре, например в Ксилотимбу. Здесь, как и в пунической часовне, гробницы были засыпаны землей, образуя курган. Лабиринт в двориках и проходы, окружавшие погребальную камеру, воспроизводят в Карфагене в сильно уменьшенном виде план восточных рак, на что указывал Кинтас. В Угарите в могильных плитах были проделаны отверстия для вливания жидкости, как и в могилах микенских времен. Есть несколько признаков того, что эту же практику применяли и в тофете Саламбо. Автор этой книги опубликовал фотографию плиты с отверстием для вливания воды, а также дно бассейна с проложенными в нем каналами. На стеле из музея Бардо изображена стоящая на коленях жрица, вливающая при свете факела воду в могилу, а на стеле из музея Карфагена видим кувшин, из которого вытекает струя воды. Поэтому вполне справедливо было бы предположить, что алтарь, построенный рядом с камерой, имеющей хранилище для керамики, тоже мог получать воду, которую вливали в него сверху. Это свидетельствует о погребальном характере камеры, а также объясняет наличие лабиринта и кургана. Весь этот комплекс представляет собой могилу ребенка, сожженного на погребальном костре в качестве жертвы богу, которого люди, поклонявшиеся ему, считали бессмертным.

Следует отметить, что руины, окружающие часовню Кинтаса, тоже относятся к погребальным сооружениям. Весь нижний уровень тофета состоит из урн, в которых находится прах жертв, принесенных Молоху; их ставили в углубления в скале и защищали пирамидой из камней или миниатюрным дольменом, а поверх насыпали курган. Таким образом, это святилище практически ничем не отличается от некрополей железного века, разве что в нем погребен не прах кремированных покойников, а останки детей, принесенных в жертву Молоху. Например, в Хаме в Сирии Риис раскопал одно из таких кладбищ, где рядом с урнами клали небольшие предметы и керамические изделия, очень похожие на те, что были найдены в самом нижнем слое тофета Саламбо, а поверх насыпали невысокий курган. В Карфагене иногда на вершину кургана клали большой камень, стелу грубой формы или бетил.

Этиологический рассказ, который записал Юстин и который объясняет, как возник обычай приносить жертвы Молоху, описывает погребальные практики, применявшиеся в тофете Саламбо. Юстин пишет, что после смерти Дидоны обожествленную царицу почитали на том самом месте, где она принесла себя в жертву, и так продолжалось до падения Карфагена.

Если принять подобное толкование за истинное, то «часовню Кинтаса» нельзя считать самым древним финикийским сооружением в Тунисе, появившимся после того, как тирийцы впервые высадились на Карфагенской земле. Эта теория, как мы уже убедились, сильно усложнила решение вопроса о дате основания Карфагена, которую отодвинули в глубь веков, в VIII век до н. э., что противоречит литературной традиции. Приводимую Тимеем дату (IX век до н. э.) можно было бы полностью подтвердить, если бы эта часовня была необычно крупным вотивным памятником VIII века до н. э. и совсем небольшой частью святилища, которое ученые только начали изучать. Вполне возможно, и даже вероятно, что в один прекрасный день здесь будут найдены другие, более древние памятники.

Глава 2
Магониды: 550–396 годы до н. э

История Карфагена до середины VI века до н. э. окутана мраком. С середины же этого века греческие историки регулярно сообщают нам об отношениях – обычно очень натянутых – между своей страной и финикийцами, обосновавшимися на западе. В ряде случаев до нас дошли оригинальные труды греческих ученых, но чаще всего мы пользуемся их изложением, которое сделал Помпей Трог, или сокращенной версией его работ, созданной Юстином. Дополняют картину редкие эпиграммы той поры и археологические данные. По крайней мере, теперь мы будем говорить о реальных людях и событиях.

Малхус

Первого руководителя Карфагенского государства после Дидоны, имя которого дошло до нас, звали Малеус, Масеус или Мазеус (именно так называет его в своих манускриптах Юстин). Воссий предложил называть его Малхусом, и с тех пор это имя прижилось. Впрочем, мы не знаем, являлось ли это слово именем собственным семитского происхождения или, что кажется нам более вероятным, это был титул^[5].

Согласно Юстину, Малхус был генералом (дуком), который одержал много побед на Сицилии, но на острове Сардинии оказался менее удачливым. В качестве наказания за поражение его приговорили к ссылке вместе со всей армией. Изгнанные не смогли добиться помилования и осадили город. Тем временем сын Малхуса, Карфало, служивший в Мелгарте жрецом, был отправлен в Тир с десятой частью сицилийской добычи. Когда он возвратился в Африку, отец стал убеждать его присоединиться к мятежникам. Сначала Карфало отказался и приступил к выполнению своих религиозных обязанностей, но, добившись согласия народа, вернулся к отцу. Тот, однако, обвинил его в том, что он приехал, чтобы оскорблять и насмехаться над ссыльными, и велел распять на виду у всего города, прямо в жреческом облачении. Вскоре после этого Карфаген был захвачен, но Малхус проявил благоразумие и казнил всего лишь десять сенаторов. Через некоторое время его самого обвинили в тирании и казнили.

Впрочем, Малхуса упоминает только Юстин^[6]. Геродот и Диодор, описывая греческо-финикийскую борьбу за главенство на Сицилии, ничего не говорят об этом карфагенском генерале, который, предположительно, сумел захватить большую часть острова. Если не считать первых четырех глав и последнего предложения, касающегося Маго (к которому мы еще вернемся), XVIII книга Юстина посвящена историям Дидоны и Малхуса. Правда, между ними вставлен небольшой абзац, рассказывающий о человеческих жертвах, которые приносились для того, чтобы остановить распространение эпидемий (конец VI главы). У всех этих трех разделов есть одно общее – они рассказывают о человеческих жертвах того или иного рода. История Дидоны, как мы еще увидим, объясняет ритуальное самоубийство царя.

Рассказ о Малхусе – это попытка оправдать распятие царского сына; в Карфагене таких случаев больше не было, а вот Библия приводит нам еще один пример. Раздел между двумя этими историями рассказывает о принесении в жертву простых людей; их смерть не имела никакого политического значения. Книга в целом посвящена религиозной тематике. Между правлением Дидоны и Малхуса никакие политические вопросы, связанные с внутренней или внешней политикой, не обсуждаются. Не упоминается и о карфагенской колонизации Ивисы, хотя Диодор сообщает, что это случилось, вероятно, в середине VII века до и. э. или, что более вероятно, в начале VI века до и. э.

Поэтому напрашивается вывод, что Помпей Трог взял сведения для этой части своей книги из трактата о человеческих жертвоприношениях в Карфагене, а не из какого-то исторического источника. Автор трактата, вероятно, пытался объяснить этот варварский обычай мнимым историческим событием, связанным с какой-то выдающейся политической фигурой, совсем как Лукиан, который в своей книге о сирийской богине или в рассказе о Комбабе дает объяснение кастрации Галла. Семитские мифы переставляли, рационализировали и риторически совершенствовали, чтобы сделать более сентиментальными.

Имя Малхус – если принять точку зрения Воссия – это не что иное, как титул МЛК, семитский эквивалент «царя». Вполне возможно, что это не конкретная историческая личность, а «царь» как понятие. Распятие Карфало в его жреческом облачении носит все признаки жертвоприношения. Даже в III веке и. э. жертвы, приносимые Баал Хаммону, или, в его латинском эквиваленте, Сатурну, облачались в одежды жрецов Сатурна. Эта одежда символизировала принадлежность к этому богу и его право требовать, чтобы жертва отдала ему свою жизнь. Поэтому распятие Карфало, царского сына, можно рассматривать как пример «царской жертвы», чье имя идентично Малхусу. В отличие от нее жертвы Молоху – другая форма царского жертвоприношения, практиковавшаяся Дидоной и подтвержденная историками и археологами, – подвергались не распятию, а сожжению на тофете. Библия сохранила для нас пример принесения в жертву царских сыновей путем повешения или распятия, в обстоятельствах, которые, по-видимому, очень похожи на те, что приводятся в рассказе о Малхусе. Чтобы положить конец трехлетнему голоду, Давид отдал Гидеонитам семь сыновей Саула, «и они повесили их на холме перед Госиодом; и все семь упали одновременно и были преданы смерти в дни сбора урожая, в самые первые дни, в начале сбора ячменя» (2, Самуил, XXI. 7–9). Жертвоприношения в форме повешения встречались и среди других народов, например у германцев.

Если принять эту гипотезу, то историческая часть рассказа Юстина теряет свое значение. Нам кажется, что эту историю придумал сам Помпей Трог, задумавший преобразовать трактат о «религиозном жертвоприношении», на который он опирался, в трактат по политической истории, в особенности истории Карфагена III и II веков до н. э. Мы видим, как геронты – иными словами, сенаторы – изгоняют побежденного генерала и его армию; зато люди даруют Карфало неприкосновенность, что напоминает нам об адейе классического закона; наконец, Малхус сообщает правительству о своих планах на заседании Народного собрания. Здесь впервые, как отмечал Гсел, мы находим упоминание о Народном собрании в Карфагене, и в те далекие времена оно, по-видимому, играло такую важную роль, которая была немыслима даже во времена Аристотеля и которую оно снова стало играть при Баркидах.

Рассказ о военных подвигах Малхуса тоже, вероятно, сильно преувеличен. Несмотря на победы, которые он, как нам сообщают, одержал над Ливией, три или четыре поколения жителей Карфагена по-прежнему должны были платить ей дань. На Сицилии финикийцы отошли в западную часть острова и вступили в союз с элимийцами^[7], с которыми они около 580 года до н. э. воевали против греческой колонии Пентафла, попытавшейся создать свою колонию на земле Лилибея (совр. Марсала). Вполне возможно, что Малхус тоже принимал участие в этой войне, но Диодор приводит «Тимееву» версию развития событий, в которой ничего не говорится о том, что карфагеняне там воевали. Он утверждает, что Пентафл был разгромлен соединенными силами элимийцев и финикийцев. Последние на Сицилии жили автономно, что подтвердили раскопки в Мотье. Археологические находки здесь коренным образом отличаются от находок в Карфагене, из которых самые ранние датируются 550 годом до н. э. Самые первые следы карфагенской интервенции в центральной и западной части острова появляются лишь после конца VI века до н. э.

Единственное заключение, которое мы можем сделать из легенды о Малхусе, – это то, что в первой половине VI века до н. э. в Карфагене продолжали существовать цари-жрецы.