Женя Юркина
Безлюди. Одноглазый дом
Не дожидаясь, когда шкаф выкинет что похлеще, Офелия бросилась за Дартом. Но его нигде не было, и на крик он не отозвался. Она могла бы постучать к нему, да не знала, какая из десятка дверей в длинном коридоре ей нужна. Входить без спроса в другие комнаты безлюдь не разрешал. Смирившись с правилами, Офелия вернулась и с удивлением обнаружила, что дверь в спальню заперта. Дернула за ручку раз, другой – не поддается. Попробовала толкнуть плечом, но это не принесло ничего, кроме болезненного ушиба.
Стены гулко задрожали, разномастные картины, висевшие над лестницей, тревожно зазвенели стеклами. Звук напомнил о рухнувшем буфете с посудой. Охваченная тревогой, Офелия спряталась на кухне. Вряд ли это могло остановить издевательскую игру безлюдя, зато здесь не было шкафа с живыми платьями и нашелся плед – уже достаточно, чтобы переждать беспокойную ночь.
Мостясь на стуле, Офелия собиралась бодрствовать до самого утра, но вскоре задремала.
Ее разбудил едкий запах гари. Виновник случившегося обнаружился сразу. Дарт швырнул сковороду в раковину и выругался:
– Завтрак отменяется. Эта зараза спалила яичницу.
Осталось неясным, кого обвиняет Дарт: печь или сковороду. Сегодня он выглядел неопрятно и дико, будто только что вернулся домой после долгих скитаний.
Офелия предложила приготовить что-нибудь другое, памятуя, что вчера Дарт показал себя прекрасным поваром. От одних воспоминаний о сырных кренделях ее желудок заурчал.
– Можешь готовить что угодно, – бросил Дарт, усаживаясь за стол. – Я голодный, как стая волков.
Он изобразил звериный оскал. Офелия осторожно выскользнула из-за стола, стараясь держаться подальше от Дарта, и оглядела запасы продуктов на кухне: скисшее молоко, горстка муки и последнее куриное яйцо, уцелевшее после яичницы. Не теряя времени на проверку кладовой, Офелия приготовила омлет. Стряпня выглядела неважно, хотя на вкус получилась сносной.
Уверенности в ней поубавилось, когда Дарт скривился при виде блюда.
– Это рыбьи потроха?
Краснея от стыда, Офелия замерла, ожидая, что содержимое тарелки отправится в мусорное ведро. Вместо этого Дарт жадно набросился на завтрак и стал поглощать его с невиданной скоростью.
– А с чего вдруг ты спала тут? – Он ткнул вилкой в воздух.
Офелия испуганно вздрогнула, но столовый прибор не полетел в нее, а продолжил терзать остатки омлета на тарелке.
Услышав историю о громыхающем шкафе и запертых дверях, Дарт захохотал во весь голос, запрокинув голову назад, как будто в ее рассказе и впрямь было что-то забавное. Не в силах больше терпеть его выходки, Офелия сбежала наверх.
Дверь в комнату была открыта, словно запертые замки померещились ей спросонок. На полу, устроившись в гнезде из упавшего одеяла, дремал Бо. Она присела рядом и пробормотала:
– Ты тоже не выносишь такого Дарта?
В ответ пес положил морду ей на колено и блаженно прикрыл глаза, когда ему почесали за ухом. Он так и лежал, пока их не потревожил звонок, прозвучавший как десятки колокольчиков. Бо подорвался, а Офелия поспешила следом, уже зная, кто пришел. Пока они спускались, Дарт открыл дверь.
На пороге, окутанная утренним светом, стояла Флори. В лучах солнца ее темно-русые волосы, собранные в легкую прическу, отливали бронзой. Несмотря на изнурительную дорогу, сестра выглядела великолепно в платье с цветочной вышивкой и коричневой шляпке, сдвинутой на затылок. В руках она держала дорожный чемодан и смятый лист с нарисованной картой, что привела ее сюда.
– Здравствуйте, я ищу свою сестру. – Флори кротко улыбнулась.
Дарт оглядел ее с головы до ног и присвистнул. А потом тягуче произнес:
– О, так вы госпожа… как вас там…
– Флориана, – мягко напомнила она и тут же изменилась в лице от внезапного заявления:
– Стало быть, цветочек? Из какой клумбы пожаловали?
Он снова зашелся в нехорошем, громком смехе. Флори кашлянула.
– А вы, стало быть, Дарт?
– Для вас Даэртон, – бросил он небрежно.
– Очень… приятно, – любезно выдавила она.
– И это я еще одет.
Пытаясь скрыть неловкость, Флори отвела взгляд и заметила Офелию, застывшую на лестнице. Губы сестры тронула слабая улыбка облегчения. Должно быть, письмо сильно встревожило ее. Офелия бросилась к Флори с объятиями и поспешила заверить, что все в порядке.
Их теплое приветствие нарушил нарочито громкий зевок. Дарт, как неблагодарный зритель, был утомлен скучным зрелищем. И откуда в нем столько черствости? Сохраняя удивительную для такого случая вежливость, Флори сказала:
– Спасибо за помощь, господин Даэртон.
– Не стоит благодарности, госпожа… как вас там… Ботаника?
– Ее зовут Флориана. – Офелия повернулась, чтобы смерить Дарта обиженным взглядом. Она столько рассказывала ему о сестре, что он не мог забыть имя. Просто дразнил ради забавы.
– Да-да, именно это я имел в виду, – отмахнулся он и добавил напоследок: – Заходите на чаек в какой-нибудь… никогда.
Не успели сестры что-то ответить, как дверь захлопнулась перед ними, оставляя на пороге в полной растерянности.
– Кажется, нам пора, – заключила Флори.
Офелия поспешила за ней и не сразу осознала, что шлепает по пыльной дороге босиком. Поведение Дарта поразило их обеих: этот несносный грубиян совсем не подходил под описание «доброго и отзывчивого хозяина», каким его представили в письме.
– Не стоило оставаться у него, – рассуждала Флори, шагая впереди. – Постучала бы к соседям или к господину Лаберу, к кому-нибудь, кого мы знаем.
– Ну уж нет. Все в округе сидели по домам, пока я звала на помощь. И только Дарт откликнулся!
После этого сестра должна была проникнуться его героической натурой, но тут ей на глаза попались босые ноги Офелии, и Флори озадачилась вопросом, куда подевалась обувь. Рассказ о грабителях она слушала внимательно, стараясь скрыть тревогу под маской серьезности. Офелия упомянула о падении буфета, позволившем ей сбежать, а вот о том, что дом Дарта – настоящий безлюдь, решила пока умолчать. Лучше выждать время, когда Флори успокоится и согласится наведаться к нему.
Пока в голове Офелии зрел план, они прошли фермерские амбары и добрались до улиц – не таких пустых и безмолвных, как в ночь погони, когда весь квартал притворился спящим и глухим.
Увидев издалека знакомую крышу, увенчанную сломанным флюгером, Офелия поежилась от мысли, что скоро вновь окажется там, где едва не погибла.
Дом, унылый и неприглядный, выражал полное безразличие. Входная дверь оказалась наглухо заперта, хотя Офелия впопыхах даже не прикрыла ее, и вряд ли это предусмотрительно сделали грабители. Возможно, они возвращались сюда позже или здесь хозяйничал сквозняк.
Флори открыла замок своим ключом, и сестры вошли, опасливо озираясь по сторонам. Свет в холл почти не попадал, а серая штукатурка на стенах только добавляла комнате туманной мрачности. Когда Флори зажгла лампу, тусклое желтоватое пятно легло на пол, оставив углы темными. Дом встретил их, будто ничего не случилось. Буфет стоял на том же месте, что обычно, в первозданном виде: стекла и дверцы целы, посуда аккуратно расставлена по полочкам. Офелия растерянно скользнула взглядом по доскам на полу, где должны были остаться следы крови, однако ничего не нашла, словно дом тщательно убрали и отмыли.
Флори осмотрела буфет: провела рукой по дереву, простучала стекла на дверцах, а потом проверила посуду. Ни скола, ни царапинки.
– Ты ничего не напутала? – Сестра старалась сохранить в голосе мягкость, и все же в нем звучала сдержанная строгость, точь-в-точь как у мамы. – Может, это был ночной кошмар?
– Нет! – В доказательство Офелия показала синяки на руках и ногах, не уточняя, что следы на запястьях оставили живые платья. Уж этому Флори точно не поверит. – Спроси у Дарта, он тоже видел грабителей. Они ему окно разбили!
– О, милая, я хочу тебе верить, но… – Сестра попыталась обнять ее.
Офелия обиженно отпрянула:
– А если бы Дарт тогда не поверил мне? Моя смерть тебя бы убедила?
Не в силах больше сдерживаться, она заплакала и, утирая хлынувшие к уголкам губ слезы, умчалась на кухню. Вспоминая события той ночи, Офелия толкнула дверь, ведущую на задний двор. Заперто. Даже ее любимая тарелка из глазури, разбитая грабителем, сейчас целехонькая стояла на столе.
Офелия опустилась на пол и зарыдала еще горше. За всхлипами она не услышала шаги за спиной, только почувствовала, как рядом присела сестра. Осторожно, словно боясь обжечься, Флори успокаивающе погладила ее по волосам и прошептала:
– Недоверие значит нелюбовь. А я люблю тебя всем сердцем.
Глава 2
Дом в квартале Опаленных
Ночью Флориане мерещились то шаги на чердаке, то скрип дверных петель. От каждого шороха она тревожно вздрагивала в кровати, долго вглядывалась в полумрак и вставала проверить, как там сестра. Если удавалось задремать, беспокойный разум рисовал уродливые, чудовищные образы: не людей, не животных, а странных существ – они рычали скрипуче, как ржавые петли, и, запертые на чердаке, ходили из угла в угол. Один и тот же сон возвращался всякий раз, когда она закрывала глаза.
Не выдержав, Флори встала, расправила сбившиеся простыни и решила обойти дом. Ее тревожило, что мотивы грабителей оставались неясны: они ничего не украли и не тронули ни одной вещи. По рассказам Офелии, это были отнюдь не добряки, которые просто ошиблись дверью. Возможно, они искали не что-то, а кого-то. Ведь ее предупреждали, что упрямая борьба за дом в Лиме до добра не доведет…
Гоня прочь дурные мысли, она проверила спальню, коридор и заглянула в комнату к сестре. Офелия крепко спала, положив ладони под щеку и тихонько посапывая. В волнах ее темных волос тонуло перышко из подушки.
Флориана винила себя за то, что бросила сестру в такое сложное время. Дело не терпело отлагательства, и она уехала, как только накопила достаточно денег. Поездка не принесла ничего, кроме разочарования. Ее предложение обменять фамильный дом в Пьер-э-Метале на тот, где они жили прежде, отклонили: «Городская собственность не наследуется и не может быть обменяна на дом чужегородных земель».
С каждым прошедшим днем ее надежды вернуться в Лим таяли. И сейчас, обойдя весь дом, который даже при свете фонаря выглядел удручающе, Флори заключила, что никто не купит такую развалину.
Убедившись, что все двери и окна заперты, она вернулась наверх и помедлила у хлипкой лестницы, ведущей на чердак. Офелия уверяла, что слышала голоса призраков, обитавших под крышей. Флори не воспринимала игру воображения всерьез, но заглядывать на чердак не желала. Он и безо всяких потусторонних сил был ужасным местом – местом, где погибли родители. Стоило ей подумать об этом, наверху что-то громыхнуло. Флори вздрогнула и едва не выронила из рук фонарь. Она попыталась убедить себя, что всему виной особенности постройки: раскаленная за день крыша остывала, издавая резкие хлопающие звуки; неправильно сложенная вентиляция гудела от потоков воздуха; а шорох издавали птицы, свившие гнездо на чердаке.
В этом доме всегда было серо и промозгло, точно в осеннем тумане. Флори продрогла и с упоением забралась под теплое одеяло, хотя не надеялась, что уснет.
Всю оставшуюся ночь она провела, размышляя о том, как быть дальше. Она чувствовала себя потерянной и бессильной – с того самого дня, когда пришла весть: их родители погибли, а дом в Лиме полагается немедленно освободить. Отец, Стэнли Гордер, заняв должность главного архитектора, получил жилье от города. Много лет этот уютный дом служил семье. Там сестры провели счастливое детство, и оттуда же их выгнали в момент, когда они сильнее всего нуждались в убежище. В официальных бумагах о выселении указали, что «Стэнли Гордер по причине внезапной смерти не может продолжать работу в городском управлении архитектуры и пользоваться служебными привилегиями».
Сестры покинули Лим, и улица Чайных Роз, где они жили, сменилась мрачным видом на квартал Опаленных, названный в честь тех, кто тушил здесь крупный пожар. Давным-давно, в одно засушливое лето, трава вспыхнула, будто от спички. Ветер быстро пригнал огонь с окраин на ближайшие дома. Дядюшка Джо, упокой Хранитель его душу, рассказывал об этом как очевидец.
От печальных мыслей в груди появился стылый комок, будто слезы заледенели и тяжелой глыбой застряли меж ребер. Вот что бывает, если не позволять себе плакать. Флори помнила мамины слова о том, что слезы похожи на морскую воду: щиплют, попадая в глаза, и делают их тусклыми. Мама оказалась права. Флори достаточно посмотреть в зеркало, чтобы убедиться: цвет ее глаз и впрямь потускнел, став как выгоревшая на солнце листва, а на лице еще отчетливее нарисовались веснушки, похожие на ржавчину, словно проступили там, где раньше были слезы.
Да, не стоило ей плакать, поэтому Флори взяла себя в руки и решительно шагнула в новый день.
Утро выдалось солнечным и жарким. В воздухе пахло сладко, будто в него подмешали сахар, и Флори казалось, что пить хочется не из-за быстрого шага, а от вдохов с приторным послевкусием. Она утерла пот со лба и переложила плетеную корзину в другую руку.
Офелия бодро шагала рядом, глазея на дома вокруг и не замечая, как стремительно улица набирает высоту. Прилсы жили на Зеленых холмах, и восхождение от квартала бедняков к роскошным особнякам было символичным.
Сестры договорились не оставаться дома поодиночке и теперь, будто связанные незримыми нитями, следовали друг за другом. Офелия считала это интересной прогулкой, Флори – изматывающей рутиной.
Она преподавала рисование дочери Прилсов и не то чтобы довольствовалась своей работой, просто в нужде выбирать не приходилось. Если ты голоден, то примешь и краюшку хлеба. Среди всех перспектив, поджидающих ее в чужом городе, преподавание было не просто хлебом, а сдобной булкой в глазури, так что Флори не жаловалась.
Дом Прилсов стоял под сенью раскидистых каштанов, унизанных белыми соцветиями. Офелия сказала, что они похожи на большой торт со множеством свечей.
Дверь открыла экономка Долорес – женщина средних лет с пучком рыжих волос на затылке. Ее прическа всегда была одинаково аккуратна: ровный кругляш в невидимых шпильках, прилизанная макушка и ни одной выбившейся пряди. Флори подумывала о том, что именно эта прическа служила основой образа. Экономке с таким безукоризненным порядком на голове можно было доверить в управление целый особняк.
Долорес провела их в гостиную, обставленную бархатными диванами на изогнутых ножках. Впервые оказавшись здесь, Офелия c любопытством озиралась по сторонам, пока на деревянной лестнице, начищенной воском, не раздался стук каблуков, неизменно сопровождающий госпожу Прилс. Ей не было и тридцати, но выглядела она намного старше Флори. Вернее, это Флори казалась нелепым подростком на фоне статной женщины, которая даже дома предпочитала носить шелковые платья до полу и бархатные туфли на каблуке. Светлые волосы она укладывала волнами, по-старомодному, щедро пудрила угловатое, измученно-худое лицо и являла собой образец высокомерной строгости.
– Вы сегодня с сестренкой, Флориана? – Госпожа Прилс оглядела Офелию с тем же нескрываемым любопытством, с каким та изучала интерьер, и заключила: – Похожи как близнецы, только один будто не вырос.
– Возраст дело поправимое, госпожа. – Офелия притворно улыбнулась. – В отличие от чувства юмора.
На лице госпожи Прилс отобразились возмущение наполовину с растерянностью. Она просчиталась, приняв внешнее сходство сестер за сходство характеров. Но Офелия была не по годам остра на язык, в то время как Флори носилась со своей вежливостью, точно квочка.
– Погуляй в саду, детка, – бросила госпожа Прилс и, вновь обретя властную уверенность, обратилась уже к Флори: – Лили ждет наверху.
Флори и самой не терпелось сбежать из гостиной, чтобы приступить к привычным обязанностям. Однако сегодняшнее занятие давалось ей тяжело – сказались бессонная ночь и дурное настроение. У Лили тоже выдался непростой день. Она злилась, что набросок не получается, и в конце концов сдалась, швырнув карандаш на стол.
– Лора, мне скучно!
Флори не возражала, что ученица коверкает ее имя, пока не узнала, что является не единственной Лорой в доме. Среди ее тезок были фарфоровая кукла, рыбка в аквариуме и карликовая собачка, которая умела танцевать на задних лапках, выклянчивая печенье. Так что у Лили подобралась довольно занятная компания для развлечений.
Флориана мягко поправила ее и проговорила свое имя по слогам. Лили капризно надула губы и сжала кулачки. Как любой избалованный ребенок, она не любила, когда ей кто-то перечит.
– Ты сегодня скучная и строгая, как этот карандаш.
Она потрогала пальчиком слом грифеля, а Флори тоскливо подумала, что именно так себя и чувствует: брошенной, надломленной, уязвимой. Ей хотелось спрятаться в ящике стола, чтобы никто не нашел.
После занятия Флори отправилась на поиски сестры. По мощеной дорожке, петляющей между цветущими кустарниками, прошла в глубину сада, откуда доносился чей-то плач. Вскоре она увидела, что за драма разгорелась в тени каштанов: Офелия растерянно вертела головой, явно пытаясь сообразить, как успокоить рыдающего Бенджамина – младшего из Прилсов.
– Тебя что-то напугало, малыш? – обеспокоенно спросила Флори и присела рядом, чтобы оказаться на одном уровне с Беном. Большие прозрачно-голубые глаза, блестящие от слез, словно были нарисованы акварелью на белом, почти бумажном лице.
– Садовики-и-и… – проныл он, тыча пальцем куда-то в сторону зеленой изгороди, разделяющей сад.
– Не нужно их бояться, они добрые.
Бен шмыгнул носом и осторожно переспросил:
– Садовики-добряки?
Не успела Флори ответить, как на них коршуном налетела нянька, подхватила Бена, будто птенца, выпавшего из гнезда, и утащила в дом. Бедняжка испугалась выговора за то, что недоглядела за малышом, и даже словом не обмолвилась.
Сестры переглянулись и, не сговариваясь, поспешили прочь. Едва оказавшись за пределами двора, Офелия попыталась оправдаться:
– Он сам попросил рассказать сказку. Откуда ж мне было знать, что его испугают садовики?
– И кто это?
– Ну… как лесовики, только в саду.
– А я подумала, что это какие-нибудь огромные жуки с челюстями мощнее секатора, – подыграла Флори и засмеялась, когда Офелия недовольно скривилась.
Фантазии младшей сестры были безудержны и неукротимы. Подобно волне, они накрывали всех, до кого могли дотянуться, и, сталкиваясь с нерушимой скалой реальности, возвращались обратно, вызывая волнение в ней самой.
Пытаясь увести разговор подальше от мерзких насекомых, Офелия сказала:
– У меня есть сказка поинтереснее. – И, хитро улыбнувшись, прошептала: – О живых домах.
А потом она поведала о Дарте, его безлюде и службе лютеном. Пояснение, кто такие лютены, было лишним. Флори читала о смотрителях, домовых, безлюдских слугах – в литературе их называли по-разному, что вызывало путаницу. Если безлюди считались малоизученным феноменом, то лютенов в некоторых источниках и вовсе называли выдуманными персонажами. И Флори охотно могла поверить этому, поскольку в Лиме домовых к службе не привлекали. Слушая сестру, она не подала виду, что заинтересовалась, и лишь пожала плечами. Одно дело – с упоением читать об исследованиях, и совсем другое – столкнуться с настоящим безлюдем и его лютеном.
Офелия расстроилась, что ее рассказ не произвел должного впечатления, и больше не проронила ни слова.
Цветущие улочки постепенно сменились бурлящим котлом местного рынка. Торговцы спешили расстаться с товаром, громко зазывая покупателей. Глупый народ, точно стайка рыб, привлеченная наживкой, крутился вокруг прилавков, споря и бранясь в толчее.
Миновав главную площадь, сестры прошли душистые овощные и бакалейные лавки и смрадные от жары лотки с рыбой, обогнули деревянные столики антикваров, торгующих всяким хламом, и наконец оказались на самом краю рынка, где еще оставалось свободное местечко. Они примостились у края прилавка, рядом с хмурой торговкой чахлыми саженцами, которая взглянула на них так, будто яркие картины и праздничные кружевные салфетки оскорбили ее траур по увядшим растениям.
Обычно Флори продавала свои рисунки в деревянных рамках, а в этот раз не успела забрать их у господина Лабера – плотника, живущего неподалеку. Офелия натаскала камешки и прижала тонкую акварельную бумагу, чтобы ветер не унес.
Вскоре прилавок облепила целая стая зевак, и ушлая торговка саженцами с ловкостью заядлого рыбака выловила пару покупателей для себя. «Зачем любоваться нарисованными цветами, если можно наслаждаться живыми? – заискивающе вопрошала торговка, хватая за руки и заглядывая в глаза. – Эти цветы пахнут краской, а мои петуньи – медовой сладостью». Кто-то попадался на ее удочку и отворачивался от картин и вышивок, вдруг озаренный идеей купить горсть земли с поникшим цветком.
Им все-таки удалось продать немного, но даже скромная сумма была хорошим подспорьем после того, как все сбережения Флори истратила на поездку в Лим.
Монеты успокаивающе звенели в кармане, обещая несколько дней сытой жизни. Когда сестры отправились за покупками, рынок стал редеть и расходиться. Тем лучше, ведь в конце торгового дня многое отдавали почти даром: хлеб, овощи и фрукты. Они набрали полную корзинку и даже умудрились обменять картину на несколько пригоршней крупы.
Очередь в пекарню гудела от голосов: городские делились сплетнями. Фермеры жаловались на загубленные посевы пшеницы, и все как один винили в этом безлюдей, распространявших сырость и плесень по всей округе. Жителям явно не нравилось столь опасное соседство.
В Пьер-э-Метале редко обсуждали безлюдей, словно надеялись, что благодаря всеобщему молчанию те перестанут существовать. Как безобразные нарывы на теле города, они вызывали у многих отвращение, их боялись и обходили стороной. О безлюдях вспоминали лишь в тяжелые времена, когда несчастья и горести обрушивались на местных жителей. И вспоминали затем, чтобы сделать их виновниками всех бед.
Флори стиснула зубы при мысли, что ненавидит этот город: грубый, как наждачный камень, и холодный, как металл. За полгода, проведенные здесь, она не стала для Пьер-э-Металя «своей»: убеждения местных не прижились в ее голове, безучастное равнодушие не вытравило из нее отзывчивость и дружелюбие, свойственное южанам, а надуманные слухи не превратили безлюдей в кошмар.
В ее родном Лиме их воспринимали как особую организацию жизни, имеющую право на существование. С одной стороны, безлюди были зданиями, а потому представляли интерес для градостроителей, архитекторов и управленцев; с другой – считались живыми организмами. Пусть брошенными, дикими и порой опасными, но живыми. Их популяцию следовало контролировать, а не убивать или ненавидеть. Безлюди нуждались в присмотре и заботе, как бродячие псы. Так считали южане.
Флори раздумывала о безлюдях и позже, занятая домашними хлопотами, которые странным образом ее успокаивали. Пока тесто для пирогов подходило, она прилегла отдохнуть. Бессонная ночь напомнила о себе слабостью в теле и головной болью. Флори и сама не заметила, как уснула, а очнулась уже в темной комнате, когда первые сумерки сгустили краски дома до темно-серых оттенков. Она сползла с кровати, еще толком не проснувшись, и побрела вниз.
Ванная комната располагалась под лестницей – там, где обычно устраивают чулан. В этой каморке умещалась только небольшая посудина с лейкой, раковина и крохотное зеркало. Вместо окна были две круглые дырки в стене, а за ней – вентиляционный канал. Из-за постоянной сырости в комнате то и дело появлялась плесень, и приходилось подолгу выводить ее нашатырным спиртом, от чего запах становился совсем невыносимым.
Флори пыталась преобразить фамильный дом: следила за чистотой и порядком, застелила кухонный стол длинной скатертью с вышивкой, перекрасила старую мебель и разрисовала стены в спальнях, чтобы добавить красок унылым комнатам. Она изо всех сил пыталась полюбить этот дом, да так и не смогла.
На старой кухне, пышущей жаром печи, к ней присоединилась Офелия, и в четыре руки дело пошло быстро. Флори едва поспевала раскатывать тесто.
– Пока ты спала, на чердаке опять кто-то ходил, – внезапно сказала Офелия, и вся идиллия рассыпалась в тот же миг.
– Наверно, мыши. – Флори небрежно пожала плечами.
– А мыши разве умеют разговаривать?
Чувствуя, как по спине ползут мурашки, она едва выдохнула:
– Что ты слышала?
– Свое имя. Кажется, меня звал папа.
Флори напугали откровения сестры: скверны их дела, если на чердаке и впрямь кто-то ходил; но если там никого не было – это еще хуже. Значит, Офелия до сих пор не смогла принять действительность и верит, что в доме живут призраки родителей. Вероятно, ночное вторжение грабителей расшатало ее неокрепшую психику, и следует возобновить походы к врачевателю.
Флори мягко улыбнулась, стараясь не выглядеть строгой:
– Фе, жизнь – не сборник сказок, чтобы верить в небылицы.
– Но и не учебник, где все правильно и понятно.
Офелия всегда рассуждала серьезно, но, потеряв родителей, резко повзрослела и обрела какую-то особую мудрость, словно получила ее в наследство. В то время как Флори чувствовала себя беспомощным ребенком, нуждающимся в защите. Оттого разногласия между сестрами были неизбежны.
Только Флори придумала, что сказать, как дом сотрясся от дикого шума, раздавшегося откуда-то снизу, из подвала. Офелия подскочила от испуга, задела кружку на краю стола, и та упала на пол, расколовшись надвое. Из-под досок эхом донеслись звуки: шаркающие и звенящие, глухие и скрипучие. В подвале кто-то ходил и мог без труда выбраться через лаз в полу. Задвижка на нем, как и многое в доме, была сломана, и чтобы остановить незваного гостя, следовало прижать люк чем-нибудь тяжелым.
Сестры принялись отчаянно толкать обеденный стол, но едва сдвинули его с места, как в люк ударили снизу. Поняв, что поздно возводить баррикады, Флори схватила скалку – первое, что попалось под руку, и застыла в ожидании. Когда крышка люка громыхнула и откинулась, Офелия вдруг заверещала: «Сто-о-о-ой!» – и оттолкнула Флори. Она устояла на ногах, но момент упустила.
Из-под пола выглянул Дарт – такой удивленный и растерянный, будто это к нему пожаловали незваные гости. Несколько мгновений они таращились друг на друга, потом Дарт пробормотал:
– Ну и ну…
– Проваливай отсюда, иначе не поздоровится! – пригрозила Флори, потрясая скалкой в воздухе.
– Да я и так кашляю. – Он сделал показное «кхе-кхе» и тут же придал лицу более серьезное выражение, подходящее для переговоров. – Не нужно распускать… скалку. Я не злодей.
Офелия согласно закивала, но даже вдвоем им не удалось убедить Флори. Она крепче сжала «оружие» и напряглась точно пружина, готовая разжаться в любой момент.
– Фе, беги к соседям. Пусть вызовут следящих. Скажи, что у нас в подвале грабитель.
– Минуточку, – вмешался Дарт, многозначительно воздев указательный палец к потолку. – Что за выводы? Дай хотя бы объясниться.
Флори нервно дернула плечом и… уступила. Пусть Дарт болтает, пока она думает, как действовать дальше. Получив дозволение, он изобразил вежливый жест, сняв с головы невидимую шляпу.
– Не думал, что попаду к вам. На двери не написано.
– Нет там никакой двери, лжец! – выпалила Флори.
– А вот и есть. Просто спрятана за полками. Пришлось их повредить, но я все починю. – Он скорчил виноватую гримасу. – Дело в том, что безлюди связаны подземными ходами, и один привел меня сюда.
– И что с того?
Дарт поджал губы и, выдержав театральную паузу, заявил:
– Дамы, у меня для вас плохие новости. Кажется, вы живете в безлюде.
От шока у Флори застучало в висках, точно беспокойным мыслям стало тесно в голове.
– Это невозможно. В безлюдях никто не живет.
– Так-то уж никто? – хмыкнул Дарт, и на его лице вновь появилась эта противная ухмылочка. Никогда прежде Флори не испытывала столь острого желания огреть кого-нибудь по голове.
– Может, объяснишь нормально вместо того, чтобы умничать?
– Может, позволишь мне сесть, чтобы я нормально объяснил? – предложил Дарт, все еще балансируя на подвальной лестнице.
Флори не доверяла ему и предпочла бы держаться подальше, однако желание во всем разобраться перевесило. С их домом действительно происходило что-то неладное: шаги на чердаке, голоса, грабители, ничего не укравшие… Возможно, Дарт мог пролить свет на эти события.
Он выбрался из подвала, по-прежнему находясь под прицелом скалки, и поднял руки, как будто собирался сдаваться в плен. Выглядел он весьма странно: на нем были короткие серые штаны и хлопковая рубаха с расстегнутым воротом. На шее висела всякая дребедень – цепочки, нити, деревянные бусы, кожаные шнурки с маленькими ключами, наперстком и серебряными кулонами. Его нынешний облик разрушал все представления Флори о нем. Из грубого мужлана Дарт вдруг превратился в юнца, который, видимо, рос так быстро, что в одночасье штаны стали ему коротки. В таком обличье он совсем не вызывал опасения.
Они сели за стол: сестры с одной стороны, Дарт – напротив. Флори наконец отпустила скалку и размяла пальцы.
– Итак, – деловито начал Дарт, – вы живете здесь полгода. А что было с домом до вашего приезда?
Офелия оказалась словоохотливее и выложила всю историю.
Фамильный дом построил их прадед, и с тех пор наследие передавалось от отца к сыну. Поколение за поколением хозяевами здесь были мужчины, а после смерти одинокого дяди Джо дом перешел к Тейле Гордер – их матери. Она считала своим долгом позаботиться о семейном имении, пусть и не собиралась возвращаться в Пьер-э-Металь. Вскоре решение нашлось, и они наняли сторожа. Отец отправлял жалованье, а в ответ получал складный рассказ: весной сторож сажал на участке вишневые деревья, летом сражался с ежевикой, разросшейся на заднем дворе, а осенью сетовал на ураганный ветер, повредивший кровлю, которая после зимы совсем прохудилась. Потом все начиналось по кругу, проблемы сменяли одна другую как сезоны. Без крепкой хозяйской руки дом ветшал. И однажды весной, оставив дела, семейство приехало в Пьер-э-Металь, но вместо вишневого сада и залатанной крыши застало лишь разруху и запустение. Сторож исчез с деньгами, что успел вытрясти из доверчивых владельцев. В таком месте не то что жить, а переночевать было невозможно, и они, не успев перенести чемоданы через порог, повернули обратно.
Тейлу Гордер тревожило, что семейное имение, столько лет процветавшее до нее, теперь медленно превращалось в руины. Она не могла смириться с этим и осенью, воодушевленная идеями, решила снова отправиться в Пьер-э-Металь.
Уезжая, родители обещали вернуться через пару недель, но раньше них в Лим пришла страшная весть. Смерть четы Гордер расколола семью пополам. Флори и Офелия стали «сиротами Гордер» и, лишившись служебных привилегий отца, были вынуждены переехать в фамильный дом, простоявший в запустении почти три года.
