Жанна Голубицкая
Тегеран-82. Война

– А когда? – не сдавалась я.

– Посмотри, какая она упрямая! – вспылила мама, обращаясь к папе. – Вся в тебя! Впилась прямо как клещ, вынь ей да положь!

– Мне просто хочется сказать девочкам, когда я смогу выйти во двор с ледянками! – растерянно попыталась оправдаться я.

– Ну, точно в тебя! – саркастически откликнулась мама, продолжая обращаться к папе. – Какие-то девочки, которым нужно точно сказать, когда, дороже родной матери, которая с ног валится после рабочего дня! А ты, – она повернулась ко мне, – лучше бы об учебе думала, а не о гулянках с санками.

Я осталась в полнейшей растерянности. Теперь, когда я точно знала, что ледянки у меня есть, остается только достать их с антресолей, я, разумеется, желала их получить. На следующий день я аккуратно напомнила маме:

– Мам, а когда ты достанешь мне санки?

– Что? – мама рассеянно посмотрела сквозь меня. – Санки? А, достану-достану! Дай передохнуть, не видишь, человек только домой вошел после работы! Нет бы принести маме тапочки, спросить, как она себя чувствует, а ты сразу со своими ледянками, как с ножом к горлу!

В тот вечер я постеснялась вновь поднять тему санок и антресолей.

Но на следующий вечер повторила вопрос:

– Мам, ты помнишь, что обещала достать мне с антресолей санки?

– У кого чем, а у нее голова только санками да горками забита! – вспылила мама. – Ты уроки сделала?

– Сделала, – ответила я.

– Я сейчас проверю, как ты сделала! Представляю, что там, если все мысли о санках!

Мои уроки проверил папа, а мама в тот вечер тоже не полезла на антресоли.

С небольшими вариациями эта сцена повторялась каждый вечер, пока, наконец, в четверг вечером мама не заявила:

– Такие настырные, как ты, способны дырку в голове просверлить своими требованиями! Лучше бы ты к себе так требовательна была в учебе и поведении! Ладно, достану в пятницу вечером. Вот приду еле живая после рабочей недели и начну антресоли разбирать, пусть тебе будет стыдно! Смотри, мать родную не жалко, лишь бы подружкам своим угодить, покататься с ними на санках, когда им удобно!

– Если в пятницу вечером не достанет, – шепнул мне папа, – в субботу утром я сам влезу, когда мама уйдет в Институт красоты.

Папа знал, что в субботу утром на нашей горке обычно полный сбор с ледянками. Первоклашки всех окрестных школ по субботам не учились, и нас там была целая компания.

На радостях я сообщила Оле и Лене, что в субботу мы катаемся вместе, теперь у меня тоже есть ледянки!

Сначала все шло по плану: утром мама ушла к косметологу, а папа влез на антресоли и достал вожделенные ледянки. Пылищи и барахла на антресолях и впрямь было очень много, и в коридор тут же вывалились какие-то довоенные ватные елочные игрушки, но тетя Мотя быстро все прибрала, а папа протер ледянки.

Я побежала одеваться. А когда была готова, на пороге возникла моя мама, казавшаяся особенно стройной в модном узком синем пальто с белым песцовым воротником и в белых лаковых сапогах на платформе. На ней был свежий макияж, кудри и она выглядела оживленной:

– Собирайтесь! – сказала она. – Мы едем в гости к Наташе с Сашей. И поторопитесь! Я уже готова и жду только вас! А то такие тянучки оба!

От неожиданности мы с папой одновременно открыли рты. Во-первых, обычно дольше всех у нас собиралась мама, а мы ее терпеливо ждали. Во-вторых, мы оба впервые слышали про приглашение от тети Наташи с дядей Сашей.

– Ирина, но это как-то неожиданно… – неуверенно сказал папа.

– Надо уметь принимать спонтанные решения! Раз-два! – весело сказала мама.

– Но вдруг у нас другие планы! – ответил папа.

– Планы? У вас? – недоверчиво переспросила мама. – Сегодня суббота, какие у вас могут быть планы?! Если ты скажешь, что тебя неожиданно вызвали в выходной на работу, я не поверю! – она грозно сдвинула брови.

– Нет, меня не вызвали, – успокоил ее папа. – Но вот дочка собралась покататься.

Тут мама только увидела извлеченные с антресолей и отмытые ледянки и рассердилась:

– Я же сказала, что я сама! Что за самоуправство такое?! И что за невыдержанность! Прямо будто свербит в одном месте!

– Пока ты достанешь, зима закончится! – позволил себе папа.

– А ты поощряй-поощряй! – закричала в ответ мама. – Но когда у тебя вырастет дурочка, думающая только о том, как бы с горки вниз скатиться, не говори, что я в этом виновата! Это у вас, наверное, в Туркмении так детей воспитывают – сунул им сани в руки и с глаз долой! Но ты, милый, в Москве!

Услышав знакомые «ругательные» интонации, тетя Мотя привычно спряталась в своей комнате.

– Прежде чем высказываться, хотя бы узнала, что в Туркмении на санях не катаются, – спокойно ответил папа. – Иди сама в свои гости, а мы пойдем кататься на санках, у нас свои планы.

– Планы? – сбавила обороты мама и растерянно захлопала глазами. – Как это свои планы?

У нее был такой искренне изумленный вид, что мне даже стало немного ее жаль.

– Вот так, свои планы, – повторил папа.

– Планы покататься с горки с девочками? – запричитала мама. – Но она с ними еще успеет накататься, вся зима впереди! А тетя Наташа так ждет, и Леночка, ее дочка, ждет. Они утку пожарили, торт испекли, что я должна теперь им сказать? Что мы не придем, потому что у вас планы кататься с горки?!

– Но и они не предупредили заранее о своем приглашении, – возразил папа. – А люди не обязаны в последний момент менять свои планы.

– Да они предупредили! – махнула рукой мама. – Они еще в понедельник пригласили. Это я забыла вовремя передать, так вы меня вымотали со своими санками!

Мама выглядела очень расстроенной.

– Может, завтра покатаешься? – спросил меня папа. – А сегодня пойдем в гости, а то тетя Наташа с дядей Сашей и Леной обидятся.

Я представила, как тетя Наташа с дядей Сашей и Леной тоскуют в одиночестве перед своей уткой, и мне их тоже стало жаль. Тетя Наташа была веселая, добрая и очень любила угощать гостей вкусностями собственного приготовления. Они с мамой сидели за одной партой с самого первого класса и до сих пор дружили. Дядя Саша был муж тети Наташи и папа Лены, с которой я дружила, но только тогда, когда мы ходили к ним в гости или они к нам. В остальное время Лене я, видимо, была не очень интересна, ведь она ходила уже в третий класс.

– Ладно, пойдем! – согласилась я. – Но завтра я иду кататься на санках!

– Конечно! – хором согласились мои родители.

Мы дружно сходили в гости, все наелись, родители наговорились, мы с Леной наигрались и все остались довольны. А на следующий день я позвонила Оле и сказала, чтобы она выходила во двор с ледянками. Это услышала мама и закричала:

– Опять гулять?! Нет, вы посмотрите, у нее какой-то бзик с этими ледянками! Чем там намазано на этой горке? Ну хоть ты ей скажи, – обратилась она к папе, – что нужно хоть иногда о деле думать, а не о гулянках! Вчера уж в гости сходила, навеселилась, нормальный ребенок бы сегодня уже успокоился, сел за уроки, а у этой опять все мысли, как бы погулять!

– Мам, но я уже договорилась! – ответила я.

– Договорилась? С кем? С этими свистушками твоими? Они-то уроки, наверное, вчера выучили, пока ты в гостях веселилась. А сегодня будут кататься и смеяться над тобой, что мы-то отличницы, а эта дурочка с невыученными уроками, а все гуляет! Они тебя еще и специально будут звать, чтобы ты хуже всех училась!

– Но я же вчера с вами пошла, потому что вы обещали… – растерялась я.

– Тоже мне, одолжение она нам сделала! – усмехнулась мама. – Ты же не кирпичи таскать пошла, а в гости.

И вот тут я взорвалась, вложив в свои действия все, что не могла облечь в слова, понимая, что мама тут же обесценит их значение. Что она сама мне обещала – сначала неделю назад, потом каждый вечер, потом вчера… А в итоге и слово свое не сдержала, и меня же сделала виноватой.

Я схватила эти злосчастные ледянки и с силой швырнула к входной двери, туда же полетели мои валенки с галошами, в которых я ходила на горку. Дальше я молча оделась. Видимо, у меня был такой вид, что никто не попытался меня остановить, даже мама.

Перед тем, как с грохотом хлопнуть входной дверью, я обернулась и решительно заявила:

– Я иду кататься! И всегда буду делать то, что хочу!

Я просто не знала, как еще выразить свой протест и негодование от того, что меня обманули и подвели. Пусть планы у меня маленькие, несерьезные, и договоренности детские, но я и сама маленькая – и для меня они так же важны, как для взрослых их большие планы и договоренности! И мне также обидно, когда их считают настолько незначительными, что могут переступить через них в любой момент, даже без предупреждения!

Внутри меня клокотал какой-то возмущенный зверек, и я просто физически не смогла бы в тот момент успокоиться и остаться дома.

– Неблагодарная! – раздалось мне вслед от мамы. – Ей и ледянки, и гости, а она еще и безобразничает! Избаловали вконец!

Я хлопнула дверью, вложив в этот хлопок все то, что чувствовала – раздражение, гнев, бессилие и ощущение униженности. И весь мой организм требовал немедленно это унижение чем-нибудь компенсировать.

В тот день я летала с горки так отчаянно, что дважды чуть не влетела под колеса проезжавших мимо машин. Меня охватила какая-то безрассудная удаль, и больше мне было никого не жаль – ни маму, которая выглядела такой растерянной, узнав, что самые близкие могут взять и не пойти с ней в гости, ни тетю Наташу, которая будет одна есть свою утку. Во мне поднималась, зрела и крепла мощная волна протеста, но я не знала, как объяснить суть своего возмущения. Что было бы не так обидно, если бы у меня вовсе не было никаких ледянок. Или если бы мама вовсе не вспомнила, что они лежат на антресолях. Или вспомнила бы, но сказала бы, что они чужие, и она никогда мне их не достанет. Или что она в принципе возражает против катания с горки. Но в том, что она сама о них вспомнила, пообещала, растравила душу, а потом обманула и меня же обвинила, и таилось то самое действие, название которому подобрать я не могла, но организм мой, даже помимо моей воли, отвечал на него бурным противодействием.

А про то, что каждое действие всегда равно противодействию, мне как-то рассказал папа. К чему он это сказал, я забыла, но саму фразу запомнила за ее необычность.

В тот день в маминых глазах я навсегда завоевала репутацию «упрямой туркменской девицы, которая гнет свою линию вплоть до безобразных сцен». Я подслушала, как она расписывает по телефону мое поведение своей маме, моей бабушке, и ужаснулась сама себе:

– Нет, мам, ну ты представляешь, маленькая, а уже такая коварная! – громко шептала мама, прикрыв трубку рукой. – Неделю кивала, делала вид, что соглашается, а тем временем молча, исподтишка, все по-своему, по-своему…

Бабушка, видимо, поинтересовалась, что именно я сделала «исподтишка по-своему», так как мама ответила:

– Ну я ей сама сказала, что если будет всю неделю хорошо заниматься, я ей к выходным ледянки с антресолей достану. А она каждый вечер меня донимала – все брось и лезь ей на антресоли! Потом отца подговорила ледянки эти ей достать, чуть субботний поход в гости нам не сорвала, так ей надо было на горку! А воскресенье уж надо к школе готовиться, а она опять – хвать ледянки и бегом на улицу!

Тут бабушка, видно, сказала, что нечего было и сообщать про ледянки, раз лень было их достать, потому что мама стала оправдываться:

– Понимаешь, я сначала вспомнила, что они есть, а потом сообразила, как это опасно! Ты же помнишь нашу дворовую горку, с нее прямо на проезжую часть дети выкатываются!

После этого мама довольно долго молчала с виноватым видом, слушая трубку. Я догадалась, что бабушка ругает ее, а не меня. Наконец, мама вздохнула:

– Ну вот и ты туда же, надо было объяснить по-человечески! Не понимают они по-человечески, оба! Объяснять бесполезно, можно только молча делать. Это же Каракумы, генетика, кочевники, упрямство, наметил дорогу и прет по ней, что бы ни случилось. А чуть расслабишься, и тебя в ишака превратят!

Продолжение разговора я подслушивать не стала. Но с тех пор слово «Каракумы» стало для меня комплиментом, обращенным к человеку, который точно знает, куда идет, и сбить с пути его невозможно. Потому что он не позволяет превратить себя в безответного ишака, на чувства, мысли и планы которого погонщику глубоко плевать, лишь бы шел вперед и тащил поклажу.

А мама приобрела в моих глазах статус «бога», которого можно умолять и ходить на поклон хоть каждый день, но это никак не гарантирует его милости. Соответственно, и сам Бог в плане исполнительности и обязательности казался мне похожим на мою маму. А если кто-то решает взять на себя функции «бога» и сам лезет на антресоли, как мой папа, то это непременно заканчивается скандалом.

Зато с того случая с ледянками я поняла, что моя боязнь прямых просьб меня же в итоге ставит в глупое положение, и стала с этим страхом бороться, заставляя себя не только просить, но и требовать на свою просьбу внятного ответа. Если ответом было твердое «нет», я быстро примирялась с отказом и успокаивалась. Очевидно, больше всего меня пугал не сам отказ, а отсутствие определенности, когда кто-то намеренно держит тебя в подвешенном состоянии.

Маму в образе «не обязательного бога» я тоже на удивление легко приняла и просто старалась с ней не связываться, адресуя все свои просьбы, сомнения и вопросы папе. А если маме все же случалось вклиниться, пообещать и подвести, я больше не «молчала и кивала», как она наябедничала на меня бабушке, а отмечала ее поступок бурным протестом. В ответ она всегда уводила разговор от сути вопроса в сторону общих нотаций:

– Ты не умеешь быть благодарной! Если бы не я, тебя бы вообще не было на свете! А ты еще из-за каких-то пустяков повышаешь на мать голос!

Формально она вроде бы была права: нет на свете таких вещей, из-за которых можно было бы всерьез гневаться на родную мать. Но во всех ситуациях, где речь шла об унижении моей маленькой личности, даже если я сама до конца не понимала этого, противный свинцовый «светкин» комок поднимался во мне откуда-то из-под ребер, издевательски сигнализируя, что меня снова то ли обманывают, то ли я сама дура.

Мой страх перед необходимостью кого-то о чем-то просить постепенно прошел, хотя процесс по-прежнему был мне неприятен. Я заставляла себя тренироваться и регулярно что-нибудь клянчить, чтобы изжить топорную неловкость. Я же видела, как грациозно просят о «маленьком одолжении» красивые героини кино, и в ответ герои бросают к их ногам целый мир.

Но моя неловкость никуда не девалась, даже если просить приходилось далеко не о целом мире, а о сущем пустяке. Легко было только с людьми, про которых я точно знала, что тянуть с ответом и издеваться они не станут. Если просьба выполнима и не очень их затруднит, они тут же согласятся, не заставляя долго себя упрашивать. А если не могут помочь, так сразу прямо скажут об этом, не вселяя напрасных надежд. Но таким человеком, пожалуй, был только папа. Он всегда сразу говорил либо «да», либо «нет», не вынуждая брать себя измором. А как только выполнял просьбу или отказывал в ней, тут же закрывал тему и, в отличие от мамы, никогда не напоминал о том, что я у него что-то «вымогла» и теперь должна быть «бесконечно за это благодарна». И уж тем более не вспоминал про то, что я «просила-просила, да не так и не выпросила».

Впервые фразу «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» я услышала от доктора-зуба на какой-то бимарестанской вечеринке. Тогда я еще не знала, кому принадлежат эти слова, но сразу прониклась их смыслом, а заодно и дядей Аркадием. Он казался мне очень мудрым, несмотря на то, что усердно прикидывался простачком, интересующимся только базарами.

Это было вскоре после начала войны. Тогда Москва прислала распоряжение нашему посольскому клубу активнее культурно развлекать и просвещать сотрудников советской колонии, понимая, что теперь мы фактически заперты в четырех стенах и ограничены бомбежками и комендантским часом. Тогда присылаемое из Союза кино в клубе стали крутить почти каждый день, а книжный магазин и библиотека при клубе получили с Родины новый ассортимент. И вскоре прошел слух, что в наш книжный направлено ограниченное количество сборников Булгакова, выпущенных в 1973-м году издательством «Художественная литература», где, кроме рассказов и повестей, был также роман «Мастер и Маргарита». Мой папа вовремя узнал, что на дефицитные книги завели список из желающих, успел записаться в первых рядах сам и записать всех тех бимарестантов, кто хотел получить Булгакова. В результате нам достался экземпляр, и доктору-зубу, видимо, тоже. А может, он читал «Мастера и Маргариту» раньше. Во всяком случае, именно дядя Аркадий пояснил мне, откуда взял эту цитату, после чего я достала с полки томик Булгакова и принялась читать. Понимала я далеко не все, но неуловимое очарование булгаковской прозы окутало меня сразу.

Собственно, Воланд со своими изречениями и «ненадежный бог-мама» – это все, что я знала о христианстве на тот момент, когда папа собрался объяснить мне, кто такие волхвы. Понятия «Коран» и «шариат» были мне более знакомыми, но только потому что в силу места, где мы все жили, о них много говорили. И устойчивые выражения вроде «жить по шариату» и «Коран не велит» не только были у нас на слуху, но и плотно въелись в нашу собственную речь.

– Да, – согласился папа на мое предположение, что «Евангелие это что-то вроде Корана». – Это древнее священное писание у христиан. «Волхвами» в христианском мире считались мудрецы и звездочеты, вроде суфиев у мусульман. Помнишь, мы ходили в мечеть суфия Лотфоллы в Исфагане?

– Конечно! – откликнулась я. – Шах Аббас построил ее для отца своей жены, там еще темный и кривой коридор, который вдруг выводит под светлый купол. Что-то с Меккой связано.

– Молодец! – похвалил меня папа. – Память что надо! Да, мечеть суфия Лотфоллы-хана построена четко по Кибле, то есть, развернута фасадом по направлению к Мекке, где находится священный для мусульман камень Кааба. Он висит в воздухе.

– Вот так прямо и висит?! – изумилась я. – А он тяжелый?

– Тяжелый, – улыбнулся папа. – Говорят, что висит. А там уж я не знаю, сам никогда не видел. Вообще в каждом вероисповедании много своих легенд и мифов, они нужны, чтобы люди сохраняли веру в высшую силу. А высшая сила – это Всевышний, только представители разных религий называют его по-разному. Например, мусульмане говорят: нет Бога на земле, кроме Аллаха, а Мухаммед его пророк». Христиане веруют в сына Божьего Христа, который отдал жизнь за людей. У индуистов и буддистов пантеоны богов – то есть, они веруют не в одного Бога, а в нескольких.

– А зачем нужны эти Христы и Мохаммеды, почему нельзя обойтись одним Богом? Зачем нужен его сын и этот отрок?

– Не отрок, а пророк! – засмеялся папа. – Верующие люди считают, что у высшей силы, у Бога, всегда есть наместник на земле, который их защищает и спасает. Его тоже все называют по-разному в зависимости от вероисповедания. Католики, например, так и называют – Спаситель или Искупитель. Имеется в виду, что сын Божий искупил грехи человеческие своей жизнью.

– А молятся они кому? – уточнила я. – Сыну или папе?

– И папе, и сыну, – улыбнулся папа, – чтобы наверняка все у них сбылось.

– А кто такой Сатана? – я вдруг вспомнила доктора-зуба с его цитатами из «Фауста» и Булгакова. – Ему кто-нибудь молится? И сын есть у него?

– Сатана – это то же самое, что дьявол или шайтан, – пояснил папа.

– То есть, это Советский Союз! – радостно догадалась я. – И наши старшие братья-шайтаны Америка с Англией!

– Причем тут Советский Союз? – обалдел папа.

– Ну, на улицах же кричат «шайтан-э- кучик-шоурави», «шайтан-э-бозорг-Амрико», и «шайтан-э-бозорг-Инглиси» («Большой шайтан Америка», «Большой шайтан Англия» и «Маленький шайтан Советский Союз» – цитаты из высказывания аятоллы Хомейни в период исламской революции – перс).

После этого мне пришлось минут пять ждать, пока папа отсмеется, вытрет слезы и посетует, что брался заниматься со мной английским, а не читать лекции по истории религии. Мол, он и сам в ней не силен, но если я вырасту с пониманием, что Сатана – это Дьявол, Дьявол – это Шайтан, а Шайтан – это Советский союз, то он даже не знает, как я вернусь в Москву.

Дело в том, что слово «кучик» переводится с фарси не только как «маленький», но и как «младший» – например, младший брат – «кучик-э-бародар». И я понимала уличные выкрики именно так: СССР – младшенький в семье шайтанов. Вот и вышло, что я не только записала Родину в шайтаны, но еще и назначила ее младшей при ее старших шайтанских братьях Америке и Англии.

После такого, конечно, шайтанского ликбеза мне было не избежать.

– В религии дьявол – это олицетворение зла, как бы он ни назывался, – пояснил папа. – Он нужен для того, чтобы противопоставить его добру, которое творит Бог. Набожные люди верят, что Бог справедлив, всегда творит добро и в итоге происки Дьявола всегда проваливаются, и добро побеждает зло, как в сказках.

– А булгаковский Воланд – это Дьявол? – уточнила я.

– Ну, может, не он сам, но его воплощение или посланник, – ответил папа. – Это художественный образ, который писатель создал для того, чтобы показать, что зло – понятие относительное. В жизни бывает не только черное и белое, но и много полутонов. Иногда то, что для одного зло, для другого оборачивается благом. Или даже для одного человека причиненное ему зло в итоге оказывается ему на пользу. Есть же русская поговорка: «Не было счастья, да несчастье помогло». Но, пожалуй, это еще слишком сложно для тебя.

– Поэтому Воланд говорит, что он «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно причиняет благо»? – спросила я, тема и впрямь была мне интересна.

– О, да ты не просто смотрела в дефицитную книгу и видела фигу! – рассмеялся папа. – Ну да, но только не «причиняет благо», а совершает его. А вообще по большому счету в этом произведении Булгаков высмеивает ханжество и косность людей, которые прикрывают красивыми речами о всеобщем благе свои мелкие корыстные цели.

– А что такое косность и ханжество? – я примерно догадывалась о значении этих слов, о мне хотелось знать точно.

– Ну, косность – это такая узость ума и кругозора, – ответил папа. – Когда человеку однажды что-то внушили, и он в это слепо верит, независимо от ситуации. У него либо не хватает ума наблюдать и анализировать то, что происходит вокруг, либо ему просто удобно жить в раз и навсегда установленных рамках. Косные люди – это как бы закостенелые в своих старых убеждениях, закрытые для всего нового и недалекие. А ханжи и лицемеры – это те, кто делает одно, а говорит другое. При этом ханжи еще и громче всех осуждают других за то, что делают сами. Чтобы отвлечь внимание от себя и обвинить в своих грехах другого.

Тут я снова вспомнила Светку. Как она сначала выдавала Ленкин рисунок за свой, а увидев, что Ленка молчит, раздухарилась и вовсе заявила, что и Ленкину собаку нарисовала она. А Ленка, мол, и рисовать-то не умеет, только завидует Светке.

– Я все поняла! – радостно сообщила я папе. – Ханжа – это Светка. Она сама не умеет рисовать и завидует тем, кто умеет, но обвиняет в этом Ленку. А Ленка – косный человек. Она закостенела в убеждении, что отказывать другу в помощи и нарушать данные обещания нехорошо, и не хочет понаблюдать и понять, что Светка никакой не друг, а просто ее использует! Вот Ленка и молчала, потому что пообещала Светке. А Светка прямо при ней откровенно причиняла ей зло, присваивала себе Ленкины таланты, а еще и оговаривала!

– Какая Светка? Какая Ленка? – не понял папа.

Тут я поведала папе эту историю во всех подробностях, включая мои собственные переживания и сомнения, хоть и догадывалась, что злоключения Ленки со Светкой моему папе не слишком интересны. Но мне хотелось знать, верно ли я рассудила?

Вопреки моим опасениям, папа слушал меня очень внимательно.

– Пожалуй, ты права, – отозвался папа, когда я закончила, – Лена стала заложницей ложной дружбы и своего честного слова человеку, который изначально вел себя совсем не как друг. Но сама Лена уважает дружбу и собственное честное слово, поэтому она не нарушила своего обещания. Это говорит о том, что Лена не только надежный друг, но еще и уверенный в себе человек. Она знает, что у нее есть способности к рисованию и ей не надо это доказывать, тем более на словах. Также она понимает, что у Светы этих способностей нет, и она сама прекрасно об этом знает, иначе бы нарисовала свою собаку сама, и никакой истории вообще не было бы. У Лены не было потребности выводить Свету на чистую воду, уличать ее в отсутствии таланта и во лжи. Лена выше этого, потому что в данном случае затронуто только ее собственное самолюбие. Но если бы Света в присутствии Лены оговаривала другого человека, Лена наверняка молчать бы не стала. Я считаю, что Лена повела себя достойно, но только для первого раза. Но если Света сумеет повторно впутать ее в подобную историю и Лена снова промолчит, это будет уже не достоинством, а глупостью. Потому что не делает никаких выводов и снова наступает на те же грабли только недалекий человек.

– Папа, значит, я поступала недостойно?! – опечалилась я. – Ведь при мне Светка оговаривала Ленку и мне это не нравилось! Я предлагала Ленке сказать правду, я бы подтвердила, но она сама не захотела.

– Это ее право, – ответил папа. – Вот если бы ее не было рядом, а при тебе оговаривают твою подругу и ты молчишь, это подлость и трусость. И Лене, и тебе это урок для того, чтобы в будущем распознавать таких людей, как Света, и не связываться с ними.

– А как же их распознавать? – удивилась я. – У них же на лбу не написано, что они на такое способны!

– Очень даже написано! – улыбнулся папа. – Конечно, все люди разные, но у людей подобного типа есть определенные общие повадки, которые наблюдательный человек обязательно заметит. Обычно они за спиной говорят о людях плохо, а в глаза льстят. Во всех историях, которые они рассказывают, всегда виноват кто-то другой, а не они. Они любят рассказывать, как всем бескорыстно помогают, а злые люди потом присваивают себе плоды их труда.

– Но как узнать, что они врут?! Вон Светка присвоила плоды Ленкиного труда и все ей поверили!

– И тут же стала навязчиво всем вокруг рассказывать, что это Ленка присвоила себе ее рисунок, чем себя и выдала! И пусть Ленка молчит, но любой умный человек, если захочет узнать правду, просто поинтересуется другими работами Ленки и Светки. И у Ленки их окажется целый альбом, а у Светки – единственный рисунок. До ужаса похожий на Ленкины.

– А ведь точно! – восхитилась я.

– Кстати, не исключено, – продолжил папа, – что вам с Леной Светино зло в итоге причинит, как ты выражаешься, добро. Благодаря Свете и созданной ею ситуации, вы получили опыт, а опыт – это самое ценное, что у нас есть, если уметь его применять в аналогичных условиях. То есть, не просто набивать шишки, но и запоминать кочки, на которых можно споткнуться. Принципы у человека должны быть твердыми, но претворять в жизнь их нужно не слепо, а с умом, здраво оценивая ситуацию вокруг. Вот, к примеру, твой друг хочет доверить тебе свою тайну. Только сначала просит тебя дать ему честное слово, что ты никогда и никому его не выдашь. Дашь ты такое слово?

– Конечно, дам! – уверенно ответила я.

– А потом он признается тебе, что тайком мучает кошек. Что ты будешь делать?

Папа знал, куда жать. К семейству кошачьих я всегда относилась с особой нежностью, и папин пример удался, оказавшись не отвлеченным, а живым и наглядным. Я представила, как Серега по секрету сообщает мне, что издевается над нашими котятами под лестницей, да еще просит меня никому об этом не рассказывать!

– Я никогда не стану дружить с человеком, который мучает кошек! – решительно заявила я.

– Хорошо, – согласился папа, – но до того, как он признался тебе в этом, ты считала его своим другом, так?

– Так, – признала я.

– Значит, прежде чем разорвать с ним дружбу, ты попробуешь спасти и его, и кошек. Попытаешься объяснить ему, что обижать слабых и беззащитных – жестоко и не достойно нормального человека. Так поступают только слабаки, трусы и садисты, люди, которым доставляет удовольствие причинять мучения другим. И только если твой друг тебя не услышит и продолжит делать по-своему, ты прекратишь с ним дружить, так?

– Так, – согласилась я. – Но как же быть с честным словом? Ведь он просит его заранее, когда я еще считаю его другом и не знаю про кошек?!

– Это и есть принципы, применимые к ситуации, о которых я говорил, – ответил папа. – Конечно, ты даешь честное слово, потому что доверенную тебе тайну ты действительно будешь хранить. Но тут выясняется, что секрет твоего друга содержит в себе опасность для третьей стороны – кошек. Храня такой секрет из соображений дружбы, ты и себя обрекаешь на муки совести. Поэтому, услышав такое признание, ты первым делом предлагаешь другу прекратить мучения кошек. И если он прекратит, ты, разумеется, никому не расскажешь, что он делал это раньше. А вот если он собирается продолжать свои жестокие занятия, такую тайну ты хранить не станешь, потому что она несет угрозу. И даже не тебе лично, а слабым существам, которых ты можешь и хочешь защитить – кошкам. Мучитель кошек перестанет быть твоим другом, а, возможно, даже перейдет в стан врагов, ведь тебе не просто жаль кошек, ты их любишь и готова активно защищать. А врагам честных слов не дают и уж тем более их не держат.

– Какая сложная жизнь! – вздохнула я. – Мне нужно подумать об этом в тишине.

– Намек понят, – засмеялся папа. – Закончим с волхвами, и я от тебя отстану.

Он решил, что мне просто надоела затянувшаяся проверка задания по инглишу, обернувшаяся отвлеченным философствованием. Но я была искренней: я и впрямь почувствовала потребность «переварить» все, о чем сегодня подумала и узнала. Прежде чем начать пользоваться своими открытиями в обычной жизни, мне необходимо было аккуратно разложить их по полочкам в своей голове, как библиотекарь сортирует вновь поступившие книги, прежде чем начать выдавать их на руки.

А папа принялся объяснять, кто такие волхвы.

По евангельскому рассказу, волхвы-звездочеты наблюдали за небесными светилами и заметили необычную звезду. Она возвещала, что на свет появился сын Бога. Волхвы решили поприветствовать новорожденного, собрали подарки и пошли туда, куда указывала им звезда. Она привела их в город Вифлеем, где волхвы поднесли к колыбели божественного младенца три дара – золото, ладан и мирру. Каждый из даров служил особым символом: золото означало, что это дитя рождено, чтобы властвовать миром. Ладан говорил о том, что власть новорожденному предназначена не земная, а высшая. А мирра, она же благовонная смола аравийского дерева, предвещала, что сыну Божьему Иисусу Христу суждено принести себя в жертву ради людей.