Жанна Антонова
Чита Уши Паруса

У Маргариты случилась истерика. Она и сама не понимает – то ли плачет, то ли хохочет. «Ты страдала? Зачем мне миллионы? Полечу из адовой виллы в райский ра-а-ай! – передразнивает она сама себя. – Вот и она, твоя мечта! Хлев – вш-ш-ш-ш… портал. Самоуверенная дура, что ты хочешь здесь найти?»

Зеркало.

Душистым облаком Рита вспорхнула на крыльцо. Дверь облезлой калекой скрипит на одной петле. Дама медленно выдвигает вперед правую ногу из-под замшевой юбки. Так, улитка вытягивает голову, ощупывая воздух.

Рита, громко, нараспев, кричит:

– Посыла-а-аю в тоннель за-а-а-атхлой темноты, разведчицу! – Прислушивается и продолжает, еще громче: – Моя ступня кланяется в пол, венцом зо-о-олото-ой босоно-о-о-ожки! Трусливо переступает порог свита моего обличья-а-а-а-а…

Рита заходит вовнутрь полумрака и затихает. Стойкий запах заброшенного помещения вышибает её из настроя театральной декламации.

Тело трепещет, бунтует. Спина ледяная. Нестерпимый жар сердца, её надменный истязатель, пылает, карает. Будто оно единственное здесь солнце. Сердце живёт своей звездной жизнью, и нет ему дела до презренных, дрожащих конечностей. Маргарита стучит зубами.

Холодно, руки закоченели, и весенняя сирень лака на ногтях отливает в темноте мертвечиной. Глаза привыкают к полумраку. Осмелев, Рита ногой вышибает дверь, и та легко слетает с единственной петли. С весёлым скрипом старая створка прыгает вниз по ступеням. Будто всю жизнь ждала освобождения.

– Да, корпус не изменился! – восклицает женщина. Телу передается восторженная решимость хозяйки. Маргарите тепло и привольно. Она кружится, носится по кроватям, сметая паутину, пока не падает на топчан у пустого проёма, где была дверь. Вот она – девятая кровать в спальне девочек. Рита долго и глухо мычит, уткнувшись лицом в душную грязную подушку, и плечи её трясутся. Тучи взбудораженного сора порхают по комнате, завивают пыльные косы в вихры солнечного света.

Вдруг Маргарита затихает и степенно переворачивается на спину, с силой трясёт головой. Стильная стрижка, уложенная волосок к волоску, превратилась в серый стог, обсиженный птицами с замусоленными перьями. Светило освежило, осушило серые пёрышки, легкие и послушные, они летают.

– Как мои свалявшиеся воспоминания! – вздыхает Рита, наблюдая мусорный вальс. Пыльные столбы быстро прибили сор к грязному полу, не разрешая улететь в небо.

Не суетясь, как подобает взрослой женщине, садится на кровать. Вытаскивает из дорогой сумки раскладное зеркальце, наводит на лицо и с криком захлопывает. В туалетной комнате облокачивается на маленькую раковину и долго вглядывается в зеркало, рябое, испещрённое временем и мухами.

Унылая красотка с копной на голове и тоскливым взглядом еле отражается сквозь куски чистых мест на треснутых стекляшках. Маргарита с остервенением крутит древние барашки крана, он фыркает и шипит: ш-ш-ш-ш-шш…

Вдруг женщина отпрянула от зеркала. Там Чита! Да, Чита, улыбается двухэтажными верхними зубами и ровными нижними. На огромных треугольниках-ушах крепится тугая баранка косы. Сивые брови и ресницы. Серо-зелёные глаза. Курносый нос с надавленными прыщиками. Лицо потное, лоснится, как у большинства в двенадцать лет. На первый взгляд, блёклое и невыразительное. Цепляют взгляд уши с волнистыми краями. Когда Чита волновалась, уши наливались кровью, как мясистые петушиные гребни. А размером будут, пожалуй, побольше.

Пионерский лагерь.

– Ремезова! Ремезо-о-ова-а! – надсадно орала Светка.

– Чо тебе? – нехотя выходила из кустов Рита.

– Мне-то не чо, а тебя Люсьен ищет.

– Где? – напряглась Ремезова.

– В столовке! – махнула в сторону кухни Светка, убегая.

– Людмила Ивановна, звали? – промямлила Рита и остановилась подальше от директора лагеря, которая развалилась на качелях-скамейке.

«Качалка» всегда стояла у входа в столовую и кухню. И ещё такие полагались у каждого корпуса.

– Здрас-с-сьте-е-е, Ремезова! – язвительно протянула женщина, в спортивном костюме. Она возмущенно моргала ресницами и поджимала губы с облезающей помадой.

– Здрас-сьте-е! – в такт ей отвечала девочка.

– Ну ещё мне подразнись! Здороваться надо первой. А при таких ушах должна слышать по первому зову. Обыскались тебя кричать.

– Я Польку выгуливала.

– А чего её выгуливать? Посади в коробку, накидай листьев, пусть хрумкает. Надо сказать Галине Николаевне, пусть домой увозит. Простая такая, уехала на выходные, а детям – нагрузка.

– Нет! – оживилась Рита. – Я сама вызвалась её пасти. Галина Николаевна ни при чём.

– Да-да, зверюшки, хорошо, хорошо! Хорошо! – зависла Люсьен, наблюдая за тем, как Олег Олегович повЁл мальчишек на лагерное футбольное поле.

– Олег Олегович! Будьте так любезны! Играйте в пределах территории. Вечером не забудьте на совещание! – визгливо-кокетливо крикнула и одарила, по еЁ мнению, неотразимой улыбкой.

Повернулась к Рите.

– Так, Ремезова, – посерьёзнела дама. – Завтра родительский день, к тебе опять не приедут. Надо помочь пионервожатым.

– Почему это? Бабушка приедет, она мне обещала.

– Ремезова, не хотела тебе говорить, бабушка в больнице, а мама твоя позвонила, что с работы – никак.

– Можно, позвонить маме на работу? Людмила Ивановна! – со слезами на глазах захлюпала девочка.

– Ну-ну, не плачь, Ремезова! – Людмила Ивановна встала с качелей и потрясла ее за плечо, настойчиво отнимая руки Риты от красного лица.

– Вот давай тут не реви, не реви, дорогая! Будь готов! Всегда готов! Да? – Женщина присела на корточки и погладила девочку по голове, так сильно, будто снимала скальп.

Рита застыла и выпалила сиплым голосом:

– Людмила Ивановна, а может быть, мне с завхозом? Можно будет на денёк в город?

– Так, Ремезова! ВсЁ, прекрати, я за вас в ответе. Телефон оплачивает государство, так что без надобности – нет. А у Петра Игнатьевича нет таких полномочий, чтобы… короче, некогда ему, он за продуктами ездит, а не в такси работает. Завтра, Ремезова, сразу после линейки пойдешь дежурить на ворота, с Татьяной Аркадьевной. Она младшая среди пионервожатых, но это не значит, что ты ей ровня. Слушайся её, она расскажет твои обязанности. Давай, беги в отряд, беги, мне некогда.

В эту ночь, глазами Люсьен, разговаривала дверь. Злорадно шелестели ресницы серой бахромой, вырезанной из бумаги. Такой шершавой, какую выдают рулонами для поделок-самоделок. Рита спала у самого выхода. Общение с «глазами» было тесным, как говорят по телику. Девочка ощущала каждый взмах бумажных ресниц. Её ноздри чуяли удушающий запах «Серебристого ландыша», которым изобильно поливается Люсьен. Рите очень хотелось вырезать круги зрачков из голубой бумаги и прилепить на глаза. Потому что они блёклые, мутно-серые. Похожие на водянистые глаза черепахи Польки, в кожаных мешках по окружности. А с голубыми серединками и стрижеными, бумажными ресницами были бы, ничего, повеселее. И не такие тухлые.

Как будто Поля, но не Поля, а Люсьен. А-А-А-А-А-А-А-А-А, меня душат, спа-а-а-асите-е!

– Рита! – кинулась подушкой Ленка. А Светка уже слезала с живота Риты и отняла от её головы одеяло. Раскатисто прорычала картавым р-р-р-р:

– Надо эту чёр-р-р-ртову дур-ру за двер-рь! Задр-рала ор-рать по ночам!

Светка больно схватила Риту за волосы и выволокла из кровати. Затолкала за дверь, на веранду. Закрыла спальню и припёрла мощным торсом изнутри. Девочки проснулись и стожками торчали на кроватях. Растрёпанные, растерянные мордашки испуганно следили за молчаливым боем в полумраке комнаты. Очередную внезапную схватку выдавали только натужное пыхтение большой Светы и задверное попискивание мелкой Риты. В открытых окнах кровожадно зудели комары, облепившие марлю, туго натянутую на рамы.

Рита затихла. По стене съехала на пол открытой веранды. Смотрела на улицу. Темно, воздух осел серой испариной на перилах и обуви, разбросанной разноцветными кучами по крашеным доскам пола.

«Галина Николаевна сама с вечера расставляла девчачьи босоножки ровными рядами, – подумала Рита. – А Олег Олегович ни разу не пришел, – хотя я слышала, как Галина сказала ему: – посмотри моих, я на одну ночь!»

Уличный фонарь часто моргал голубоватым светом. «Как длинный Витька в первом отряде, ─ размышляла девочка. ─ Последние дни июля, потом август – третья смена.»

Воняет из деревянных туалетов. Рита удивляется, они же далеко, у забора. Наверно, опять забыли закрыть двери. Страшное место, огромные дыры на деревянных сундуках в высоких сараях. Как на картинках в книжке «Огниво». Только там страшенные псы охраняют золото и серебро. Здесь в дырявых сундуках плавают дерьмо и дохлые крысы. А нос сверлит голову густым запахом хлорки.