Жан-Кристоф Гранже
Пассажир
– Что за фестиваль?
– Уличного театра. Там его повязали за употребление наркотиков. Но скоро отпустили – он же был несовершеннолетний.
– Какие наркотики он принимал?
– Амфетамины, экстази, кислоту. Потом его еще два раза брали, то есть минимум два раза. И всегда на фестивалях. Рока или рейва. В апреле две тысячи восьмого – в Камбре, а в две тысячи девятом – в Мийо.
– Опять за наркоту?
– Нет, уже за драки. Малец был задиристый. Особенно не любил вышибал в барах.
Анаис не забыла, как выглядело тело убитого парня. Кожа да кости. Но, видимо, он был не робкого десятка. Или просто вечно обдолбанный? Во всяком случае, такой вряд ли позволил бы вколоть себе неизвестную дрянь помимо собственной воли. Значит, убийца сумел запудрить ему мозги.
– Ну хорошо. А что в последнее время?
– Самая свежая информация относится к январю этого года.
– В Бордо?
– В Париже. Еще один концерт. Двадцать четвертого января две тысячи десятого года в зале «Элизе-Монмартр». Дюрюи там опять подрался. При нем нашли два грамма героина. Его забрали в комиссариат Гут-д’Ор. Поместили сначала в вытрезвитель, потом в обезьянник. Через восемнадцать часов по решению судьи освободили.
– Дело не завели?
– Два грамма – это личное потребление.
– Что потом?
– Потом ничего. До самой ремонтной ямы. Предположительно он вернулся в Бордо в конце января.
Прослеживать все перипетии существования Дюрюи в Бордо не имело никакого смысла. Интерес для следствия представляли лишь последние дни его жизни. В один из этих дней он и познакомился с будущим убийцей, который явно не принадлежал к социальному дну.
– От остальных новости есть?
– Джафар всю ночь тусовался с бомжами.
У нее потеплело на сердце. Вопреки ее приказу ни Ле-Коз, ни Джафар не разбежались по домам дрыхнуть. Один за всех, и все за Анаис…
– Что-нибудь узнал?
– Мало что. Дюрюи почти ни с кем не общался.
– А что в ночлежках? В бесплатных столовых?
– Он их как раз сейчас обходит.
– Что у Конанта? Все пленки отсмотрел?
– Еще досматривает. Но пока у него по нулям. Дюрюи ни на одной не засветился.
– А Зак?
– Про него ничего не знаю. Вроде бы с утра должен потрясти дилеров. Как я понял, ты его оставила вместо себя.
Ле-Коз говорил сухо, но у Анаис не было времени разбираться с его обидами. Ее осенила новая идея.
– Позвони Джафару. Пусть займется собакой.
– А что там с собакой? Мы же обзвонили все приемники. Никаких следов псины. Тем более мы даже породу не знаем. Скорее всего, убийца ее прикончил и где-нибудь закопал.
– Надо поговорить с мясниками. Обойти рынки. Особое внимание – оптовым торговцам. Сам подумай, ведь Дюрюи должен был как-то выкручиваться, чтобы кормить собаку.
Ле-Коз молчал, судя по всему растерянный.
– Я что-то не пойму, что именно ты хочешь узнать?
– Нам нужен свидетель. Кто-то мог видеть Дюрюи в обществе другого мужчины. Того, который в конце концов и сделал ему смертельный укол.
– Вряд ли мясники нам это расскажут.
– И насчет шмоток. Где Дюрюи покупал себе одежду? Либо на складах, где за гроши отдают нераспроданный товар, либо в «Эммаусе». Проверьте их все. Установите, когда он в последний раз там показывался.
– Мне кажется, он в основном просто просиживал где-нибудь задницу.
– Согласна. Значит, надо найти место, где он обычно попрошайничал. Не забывай, что до нас ту же работу проделал убийца. Он его вычислил. Проследил за ним. Изучил его повадки. Нам придется заняться тем же. Может быть, удастся поймать его тень. Новые снимки Дюрюи уже готовы?
– Да, при задержаниях его фотографировали.
– Показывайте эти фотографии всем, с кем будете разговаривать. А мне вышли их на айфон.
– Хорошо. Так что мне сейчас делать?
Анаис велела ему разрабатывать лекарственный след. Проверить все рецепты на имальген и кетамин, выписанные в Аквитании. Выяснить, не было ли случаев грабежа в клиниках и фармацевтических лабораториях. Ле-Коз ответил, что все выполнит, но особого энтузиазма в его голосе Анаис не услышала.
Перед тем как завершить разговор, она попросила его позвонить в жандармерию Вильнев-де-Марсана и вежливо – она особо подчеркнула это – поинтересоваться, нет ли у них свежей информации.
Она уже подъезжала к Бордо. Ее мысли занимал сейчас лощеный коллега, с которым она только что говорила. Лейтенант отличался одной любопытной особенностью – жил явно не по средствам. Объяснить его богатство семейным достатком тоже было нельзя: отец Ле-Коза, простой инженер, уже вышел на пенсию. Рано или поздно этим обстоятельством должен заинтересоваться отдел внутренних расследований, но Анаис не задавала себе вопросов, потому что знала на них ответы.
Волшебная метаморфоза с ее коллегой произошла в 2008 году, после ограбления особняка на авеню Феликса Фора. Нет, Ле-Коз не входил в число налетчиков, но он вел следствие по этому делу. И несколько раз беседовал с хозяйкой особняка, уже не очень молодой баронессой, владевшей одной из лучших марок вина, производимого в районе Медока. После этого знакомства у Ле-Коза появились часы «Ролекс», автомобиль «ауди-ТТ» и черная кредитная карта «Infinite»[17]. Грабителей он так и не нашел. Зато нашел свою любовь. Любовь, существенно улучшившую его благосостояние, как шептались в коридорах комиссариата. Но Ле-Козу было плевать на сплетни. Кстати, поменяйся они с баронессой местами, эта история никого не удивила бы, подумалось Анаис.
Снова зазвонил телефон. Джафар.
– Ты где? – спросил он.
– Подъезжаю к Бордо. Что-нибудь нашел?
– Нашел Рауля.
– Кто это?
– Последний, кто разговаривал с Дюрюи до того, как его пришили.
На лбу у Анаис снова выступила испарина. Наверное, у нее температура. Не отпуская руль, она глотнула из аптечного пузырька микстуры.
– Рассказывай.
– Рауль – нищий, живет на набережной, возле Сталинградской площади, на левом берегу. Дюрюи время от времени его навещал.
– Когда они виделись в последний раз?
– В пятницу двенадцатого февраля, ближе к вечеру.
Предположительно в вечер убийства. Это очень важный свидетель.
– По его словам, Дюрюи собирался на какую-то встречу. В тот самый вечер.
– С кем?
– С ангелом.
– С кем, с кем?
– Так говорит Рауль. А ему, в свою очередь, так сказал Дюрюи.
Анаис не могла скрыть разочарования. Алкогольный бред. Или бред обколотого торчка.
– Ты привез его в участок?
– Не к нам. В комиссариат на улице Дюко.
– Почему туда?
– Ближе всего. Он сейчас в вытрезвителе.
– В десять утра?
– Подожди, пока сама его не увидишь.
– Я на минутку заскочу на Франсуа-де-Сурди, а оттуда сразу к ним. Хочу сама его допросить.
Она нажала отбой. К ней возвращалась надежда. В конце концов их кропотливый труд себя оправдает. Они во всех подробностях восстановят передвижения и поступки жертвы и доберутся до его связи с убийцей. Она проверила, пришли ли на айфон фотографии Дюрюи. Пришли, и сразу несколько. Молодой панк выглядел не слишком привлекательно. Черные волосы торчком. Черные глаза в густой обводке. Пирсинг на висках, на крыльях носа, в уголках губ. Странный парень. Наполовину панк, наполовину гот. И стопроцентный фанат неформальной музыки.
Она уже катила по городу, вдоль набережных. Над эспланадой Кенконс светило солнце. С небес, словно промытых ливнем, на еще мокрые крыши домов лилась ослепительная голубизна. Анаис свернула на бульвар Клемансо, миновала шикарный квартал Гранз-Ом и, чтобы не соваться в центр, поехала по улице Жюдаик. Она не раздумывала над маршрутом; рефлекс, служивший ей чем-то вроде навигатора, вел ее сам.
На улице Франсуа-де-Сурди она быстро проскочила к себе в кабинет и проверила почту. Пришел отчет от координатора криминалистов, красавца араба. Они совершили сенсационное открытие: в глубине ямы нашлись частицы особой разновидности планктона, обитающего в прибрежной зоне моря в Стране Басков. Но главное, точно такой же планктон обнаружился под ногтями утратившего память мужчины – ковбоя из клиники Пьера Жане.
Анаис нетерпеливо схватилась за телефон. Ведь это же прямая связь между преступлением и великаном с амнезией! Димун повторил все, что изложил в своем отчете, а потом вдруг спросил:
– Вы знаете психиатра по имени Матиас Фрер?
– Да.
– Он ваш эксперт в этом деле?
– Мы не привлекали экспертов. С какой стати, если у нас пока нет ни одного подозреваемого? А почему вы спрашиваете?
– Он звонил мне вчера вечером.
– И чего он хотел?
– Узнать результаты анализов.
– С места преступления?
– Нет. С образцов, взятых с рук мужчины с амнезией.
– И вы ему все рассказали?
– Он утверждал, что звонит от вашего имени.
– А про планктон в яме вы ему тоже выболтали?
Димун ничего не ответил, но его молчание было красноречивее любых слов. Она не могла злиться ни на психиатра, ни на криминалиста. У каждого в этом деле свой интерес. На войне как на войне.
Она уже собиралась повесить трубку, когда Димун вдруг снова подал голос:
– У меня есть для вас кое-что еще. Новые результаты, которые пришли уже после того, как я отослал вам отчет. Я сначала глазам своим не поверил.
– Что же это?
– Мы обработали стенки ямы методом химической трансмутации. Это новый способ, благодаря которому можно снять папиллярные следы даже с мокрой поверхности.
– Вы нашли отпечатки?
– Несколько штук. И это не отпечатки пальцев жертвы.
– Вы сравнили их с отпечатками беспамятного?
– Только что. Это не его отпечатки. В яме побывал кто-то другой.
У нее по всему телу пробежали мурашки. Третий. Убийца?
– Я вам их высылаю? – не дождавшись ответа Анаис, спросил Димун.
– Давно пора.
Даже не попрощавшись, она бросила трубку. Да уж, хороша стратегия соблазнения красивого мужчины. Но ей сейчас было не до того. Значение имело только расследование. Перед тем как ехать в комиссариат на улицу Дюко, она набрала номер Зака – в конторе, как выяснилось, его не было.
– Зак, что у тебя нового?
– Пока ничего. Продолжаю трясти дилеров. Кое-кто знал Дюрюи, но никто и слыхом не слыхивал про чистый героин. А что тебе удалось узнать на ферме?
– Потом расскажу. Окажи мне услугу, а? Заскочи в клинику Пьера Жане и проверь, там ли еще беспамятный с вокзала Сен-Жан. И предупреди психиатра – его зовут Матиас Фрер, – что днем я заеду с ним побеседовать.
– С психиатром или с беспамятным?
– С обоими.
* * *
– Странное ощущение – знать, что едешь домой.
Они мчались по магистрали N10 по направлению к Стране Басков. Выехали раньше, чем планировали, еще до полудня. Фрер усадил Бонфиса на заднее сиденье. Великан устроился ровно посередине и обеими руками вцепился в спинки передних кресел. Как дитя малое.
За каких-нибудь несколько часов он совершенно преобразился. К нему на глазах возвращалась его подлинная личность вместе с повадками рыбака. Как будто его психика была соткана из какой-то эластичной, податливой ткани и сейчас постепенно обретала привычную форму.
– А что Сильви? Что она тебе сказала?
– Что рада твоему приезду. Она за тебя волновалась.
Бонфис энергично потряс головой. Широкие поля его шляпы загораживали обзор, и Фреру приходилось следить за дорогой через наружные зеркала.
– Слышь, док, я вот все думаю… Что же это со мной приключилось-то?
Психиатр не ответил. Он смотрел в покрытое изморосью ветровое стекло. По обеим сторонам дороги рядами тянулись сосны. Как же он ненавидел Ланды! Ненавидел этот бескрайний лес, эти деревья – слишком тонкие и прямые, уходящие корнями глубоко в песок. Ненавидел океан, прибрежные дюны и похожие один на другой пляжи. Бесконечная монотонность пейзажа внушала ему смутное чувство тревоги.
Он незаметно включил диктофон.
– Патрик! Расскажи мне о своей семье.
– Да нечего особенно рассказывать-то.
Перед отъездом Фрер немного поговорил с пациентом у себя в кабинете. Ему удалось составить его фрагментарный портрет. Пятьдесят четыре года. Последние шесть лет рыбачит в Гетари. До этого жил на юге Франции, подрабатывал где придется. В том числе на стройке – элемент, использованный подсознанием при сотворении его новой личности. Патрик как-то выкручивался, но постоянно балансировал на грани бродяжничества.
– У тебя есть братья или сестры?
Великан поерзал на сиденье. Фреру казалось, что от каждого его движения автомобиль слегка сотрясается.
– Нас было пятеро, – наконец произнес Патрик. – Два брата и три сестры.
– Ты с ними видишься?
– Не-а. Мы родом из Тулузы. Они все так там и остались.
– А родители?
– Померли. Давно уже.
– Значит, твое детство прошло в Тулузе?
– Под Тулузой. В Герене. Это такой типа пригород. Мы всемером жили в двушке.
Память возвращалась к нему, в мозгу оживали ясные и точные детали. Совсем не те бесформенные обрывки, которые можно извлечь с помощью гипноза или химии.
– А до Сильви у тебя были серьезные отношения с женщинами?
Великан помолчал, потом признался:
– Мне с бабами никогда не везло.
– То есть у тебя никого в жизни не было?
– Была одна. В конце восьмидесятых.
– Где?
– Неподалеку от Монпелье. В Сен-Мартен-де-Лондре.
– Как ее звали?
– Про это что, обязательно рассказывать?
Фрер молча кивнул. Он все так же безотрывно следил за дорогой. Бискарос. Мимизан. Мезос… Сосны, сосны, сосны. И моросящий дождь. Однообразие ландшафта все сильнее давило на нервы.
– Марина, – выдавил из себя Патрик. – Она хотела, чтобы мы поженились.
– А ты?
– Не так чтоб очень. Но мы все-таки поженились.
Матиас удивился. Выходит дело, однажды Бонфис все-таки решился остепениться.
– А дети у вас были?
– Нет. Я был против.
– Почему?
– Не забыл свое собственное детство. Ничего хорошего.
Фрер не стал дальше углубляться в эту тему. Полученных сведений достаточно, чтобы навести справки в архивах социальных служб. Не исключено, что Бонфис рос в нищете, с пьющими родителями, которые, вполне возможно, лупили своих отпрысков почем зря. Склонность к диссоциативному бегству нередко уходит корнями в несчастливое детство.
– Так что у тебя произошло с Мариной? Вы развелись?
– Ни боже мой. Просто я слинял от нее, вот и все. По-моему, она сейчас в Ниме.
– А почему ты сбежал?
Он не ответил. Значит, в его жизни уже было одно бегство, правда без смены личности. Фрер представил себе человека, категорически не желающего брать на себя ответственность за что бы то ни было. Жизнь, состоящая из уверток, умолчаний и колебаний…
Он не спешил нарушать повисшее в машине молчание. Сквозь тучи проглянуло солнце, окрасив небо в желтовато-ржавые тона. За стеклом мелькали указатели с названиями все новых деревень. Осгор. Капбретон. Еще немного – и ландские леса останутся позади. При мысли об этом Матиас испытал облегчение. Он решил, что Бонфис уснул, когда зеркало заднего вида снова загородила его массивная фигура.
– Док, а со мной это может опять случиться?
– Да нет, с чего бы?
– Я ж ни о чем не помню. Что я тебе наболтал?
– Не бери в голову.
Если честно, Фрер как раз предпочел бы подробнейшим образом обсудить с пациентом каждую деталь его ложных воспоминаний. Расшифровать каждый знак, поданный подсознанием. Свою выдуманную подругу он назвал Элен Офер – откуда взялось это имя? Матиасу очень хотелось бы оставить Бонфиса у себя в отделении, чтобы исследовать каждую тропку в лабиринте его психики.
Очевидно, Патрик думал о том же, потому что он вдруг спросил:
– А ты и дальше будешь мной заниматься?
– Ну конечно. Я буду тебя навещать. Но мы станем работать в сотрудничестве с местными врачами.
– Я других спихиатров не хочу. – И вдруг совсем другим тоном: – А как же насчет разводного ключа? И телефонного справочника? Почему на них была кровь?
– Патрик, мне известно не больше твоего. Но, если ты мне доверяешь, обещаю, что все это мы выясним.
Великан скорчился на сиденье. Они проезжали мимо указателя, отмечающего выезд из Биаррица.
– Сверни тут, – сказал Бонфис. – Надо забрать мою машину. Я ее на парковке оставил.
– У тебя была машина? Ты точно помнишь?
– Ну вроде да.
– А ключи где?
– Блин, – проворчал тот, машинально охлопывая карманы. – И то верно. Ни фига не помню.
– А документы?
Бонфис совсем пал духом:
– Ну ни шиша не помню. Куда я мог их подевать?
Фрер свернул направо и поехал в направлении к Биаррицу. Атмосфера в салоне разительно изменилась. В небесах уже вовсю сияло солнце. Они катили по улочкам, то прихотливо карабкавшимся вверх, то резко спускавшимся вниз. Потянулись дома с красными и голубыми фахверковыми стенами – след иных веков и иной культуры. С вершины каждого холма на них глядели плотно притиснутые одна к другой розовые черепичные крыши, за которыми угадывалось море. Город был красив нетронутой, яркой, почти первобытной красотой.
– Хрен с ней, с тачкой, – глухо произнес Бонфис. – Езжай вдоль побережья. Сейчас будет Бидар. А за ним – Гетари.
Они устремились по дороге, вьющейся меж можжевеловых и вересковых зарослей. Курортные домики стояли здесь так плотно, что едва не наползали один на другой. В этих шатких сооружениях уже не прослеживалось ни намека на традицию или хотя бы гармонию. Но, несмотря ни на что, надо всем витал аромат какой-то баскской древности, перебивавший все остальные запахи – сосен, утесника и тамариска, подступавших чуть ли не к порогу каждого домишки. Над всем побережьем носился соленый ветер с моря, окрашивая все вокруг золотистым румянцем.
Матиас невольно заулыбался. Надо сюда переселиться, сказал он себе. Дорога неожиданно сузилась – двум машинам не разъехаться – и вывела их на тенистую деревенскую площадь. Они прибыли в Гетари. Снова появились дома с фахверками, стоящие плотно, плечо к плечу, словно собравшиеся пошушукаться кумушки, с неодобрением поглядывая на расположившиеся внизу террасы кафе. Вдали виднелась стена для игры в пелоту, похожая на приветственно поднятую руку, – добро пожаловать в Страну Басков.
– Прямо, – хриплым от волнения голосом произнес Бонфис. – Почти приехали.
* * *
Матиас Фрер считал себя человеком закаленным, но встреча Патрика и Сильви проняла его едва ли не до слез. Два немолодых уже человека, по-настоящему – это сразу чувствовалось – влюбленных друг в друга. Оба застеснялись постороннего, и их робкие переглядывания, шепот и сдержанные объятия трогали сильнее, чем выражение самых бурных восторгов.
Да и выглядели они, мягко говоря, не слишком презентабельно. Сильви оказалась невысокого роста краснолицей морщинистой теткой. Нечистая, в прожилках сосудов кожа выдавала в ней бывшую пьянчужку. Должно быть, она, как и Патрик, какое-то время жила под открытым небом. Оба они успели на своем веку хлебнуть горя, пока наконец не нашли друг друга.
Декорации, в которых разворачивалась эта сцена, вполне соответствовали ее скромной поэзии. Причал в Гетари на поверку оказался всего-навсего зацементированным склоном, где стояли на приколе несколько разноцветных лодок. Погода успела испортиться. Небо заволокло тучами, сквозь которые упорно пытались пробиться слабые солнечные лучи, озаряя землю тусклым, словно пропущенным через толстое стекло светом. Как будто и люди, и пейзаж находились на дне бутылки, заняв место миниатюрного кораблика.
– Прям не знаю, как вас и благодарить, – поворачиваясь к Матиасу, сказала Сильви.
Он молча поклонился. Сильви махнула в сторону деревянного настила, протянувшегося вдоль нависавшей над морем скалы:
– Давайте пройдемся.
Фрер послушно двинулся за ней. Сальные волосы, бесформенный свитер, вытянутые спортивные штаны, стоптанные кроссовки… После всего, что жизнь сотворила с этой женщиной, выжили только ее глаза – живые и блестящие, словно два камешка, отполированные дождем.
Она обошла лежащие на берегу лодки и направилась к мостику. Патрик уже шагал к лодке, покачивавшейся на волнах в нескольких метрах от пирса. По всей видимости, это и была его знаменитая посудина, послужившая причиной случившегося с ним срыва. На корме горделиво сверкала надпись желтыми буквами: «Юпитер».
Фрер нагнал Сильви, цепляясь за бортик ходуном ходящего настила. Она стояла, ни разу не покачнувшись, и одной рукой сворачивала сигарету.
– Вы можете объяснить мне, что произошло?
Фрер рассказал ей всю историю. Вокзал Сен-Жан. Психотическое бегство Патрика. Его подсознательное желание стать кем-то другим. Случайная встреча с медсестрой из Гетари. О следах крови на разводном ключе и телефонном справочнике, равно как и о трупе, обнаруженном на вокзале Сен-Жан, он предпочел не распространяться: пусть с этим разбирается Анаис Шатле, которая конечно же не замедлит сюда явиться.
Сильви слушала его не перебивая. В пальцах у нее откуда ни возьмись возникла большая тяжелая зажигалка. Она закурила самокрутку.
– Прям не верится, – после паузы хрипло выдавила она.
– В последние дни перед исчезновением в его поведении не было ничего странного?
Она пожала плечами. Спутанные пряди волос прилипли к ее изможденным щекам. Она курила, глубоко затягиваясь и выпуская паровозные клубы дыма, немедленно уносимые морским ветром.
– Патрик не больно-то много рассказывает…
– А раньше он никогда не пропадал? Не страдал потерей памяти?
– Нет.
– Так что у него возникли за проблемы?
Она молча сделала пару шагов вперед. У них под ногами ворчало море. Море шумно, с рокотом, дышало. Отступало назад, чтобы с удвоенной силой обрушиться на берег.
– Деньги, вот и все проблемы. Ничего нового. Патрик взял в банке кредит, чтобы купить лодку. Хотел сам себе быть хозяином. Только сезон выдался дрянной.
– В течение года бывает несколько рыбацких сезонов, верно?
– Я про самый важный. Октябрьский. Когда идет белый тунец. Ну а заработали мы только-только на жизнь и чтобы расплатиться с ребятами, которые нам помогали. А на кредит ничего не осталось…
– Каким образом вам удалось получить кредит в банке? Они ведь, наверное, потребовали первый взнос?
– Взнос я заплатила.
Фрер не смог скрыть удивления, и Сильви улыбнулась:
– Может, по мне и не скажешь, но у меня имеется кое-какая собственность. Вернее сказать, имелась. Домишко в Бидаре. Мы его продали и вложили деньги в лодку. Только не заладилось у нас. Поставщикам задолжали. Проценты банку выплачивали. Вам не понять.
В глазах Сильви Матиас принадлежал к классу миллиардеров. Он на нее не обиделся. Его переполняли эмоции, мешавшие связно мыслить. Волны били в берег, поднимая тучи брызг, серебрившихся на солнце. На губах Матиас ощущал привкус соли, в глазах плясали солнечные зайчики.
Женщина обернулась через плечо посмотреть, чем занят Патрик. Он уже запрыгнул на борт лодки и копался у нее на дне, очевидно, проверял состояние мотора. Она смотрела на него материнским взглядом.
– Он что-нибудь рассказывал вам о своей… о своей прежней жизни?
– Про жену, что ль? Он не любит языком трепать, но я про нее знаю. Это не секрет.
– Он с ней общается?
– Никогда. Они разругались вдрызг.
– Почему он не разведется?
– На какие шиши?
Фрер не стал углубляться в эту тему, о которой имел самое приблизительное представление. Женитьба. Брачный договор. Развод. Все эти понятия оставались для него чистой абстракцией.
– А про свое детство он когда-нибудь с вами говорил?
– Так вы и правда ничего не знаете, – с легким оттенком презрения ответила она.
– Чего я не знаю?
– Он убил своего отца.
Матиас сглотнул ком в горле.
– Его папаша собирал металлолом, – продолжила она. – Патрик ему помогал.
– В Герене?
– Не помню названия. Какой-то пригород. Там жила его семья.
– И что же произошло?
– Они подрались. Папаша пьяный был, на ногах не стоял. И упал в чан с кислотой. Они в нем ржавые железяки держали. Патрик его вытащил, но старикан уже дал дуба. Патрику тогда всего пятнадцать лет было. Лично я считаю, что это был просто несчастный случай.
– А дело расследовали?
– Без понятия. Во всяком случае, Патрика не посадили.
Это легко проверить. Догадка Матиаса находила свое подтверждение. Тяжелое детство. Семейная трагедия, оставившая трещину в подсознании подростка. И эта дыра все ширилась и ширилась, пока полностью не поглотила его личность.
– А что с ним потом стало? Он не ушел из дома?
– Он в Легион завербовался.
– В Иностранный легион?
– Он считал себя виновным в смерти отца. А преступникам одна дорога – в Легион.
Они добрались до края мостика. Не сговариваясь, повернули обратно и медленно пошли к причалу. Сильви без конца бросала на Патрика короткие взгляды. Рыбак, увлеченно копавшийся в моторе, казалось, забыл об их существовании.
– У Патрика когда-нибудь были трения с полицией? – снова заговорил психиатр.
– Да что вы такое городите? Если люди бедные, значит, они обязательно бандюги? Ну да, у Патрика бывали трудные времена, но по кривой дорожке он никогда не ходил!
Фрер задумался. Он пытался сопоставить ложные воспоминания Паскаля Мишелля с подлинными фактами биографии Патрика Бонфиса.
– Вы когда-нибудь бывали в районе Аркашона?
– Нет, никогда.
– Вам что-нибудь говорит имя Тибодье?
– Ничего.
– А имя Элен Офер?
– Это еще кто такая?
Фрер улыбнулся, давая собеседнице понять, что с этой стороны ей ничто не грозит. Женщина снова вытащила кисет с табаком и лист папиросной бумаги. Несмотря на расстроенный вид, она в несколько секунд ловко свернула новую сигарету.
– Он вам рассказывал про сон, который ему часто снится?
– Что за сон?
– Как будто он в солнечный день идет по деревне. Потом раздается взрыв, и на стене остается его тень.
– В первый раз слышу.
Вот и еще одно подтверждение. Сон начал сниться Патрику вследствие перенесенной психической травмы. Что там рассказывал Паскаль Мишелль? Он же Петер Шлемиль? Что-то о Хиросиме…
– Патрик любит читать?
– Не оторвешь от книжки. У нас не дом, а муниципальная библиотека.
– А какие книги он читает?
– Все больше по истории.
Фрер решил, что пора задать ключевой вопрос:
– Скажите, а в тот день, когда Патрик поехал в банк, он не упоминал, что у него назначена еще какая-то встреча? Он больше никуда не собирался?
– Послушайте, вы что – легавый? Чего вы меня все расспрашиваете?
– Я должен понять, что с ним произошло. Я имею в виду, что произошло у него в голове. Мне необходимо шаг за шагом восстановить события того дня, который для него закончился потерей памяти. Иначе мне его не вылечить.
Она ничего не ответила, только махнула рукой с зажатым в ней окурком, прочертившим во влажном воздухе красную дугу. Курила она жадно, глубоко затягиваясь. Они молча дошли до причала. Бонфис по-прежнему ковырялся в моторе. Время от времени над бортом лодки показывалась его голова. Даже с такого расстояния было видно, что на его лице замерло выражение безмятежного счастья.
– Мне придется еще раз приехать, поговорить с Патриком, – предупредил Фрер.
– Нет, – отрезала Сильви, швыряя в море окурок. – Оставьте его в покое. Вы много для него сделали, спасибо вам большое. Но теперь я сама им займусь. Я, может, не такая ученая, как вы, зато я знаю Патрика. Все, что ему нужно, – это поскорее забыть всю эту историю.
Фрер понял, что торговаться с ней бесполезно, во всяком случае сейчас.
– Ну хорошо, – сдался он. – Но я все-таки оставлю вам координаты кого-нибудь из своих коллег в Байонне или в Сен-Жан-де-Люзе. Вы должны понимать, что случившееся с ним – не шутки. Ему необходима медицинская помощь.
Женщина промолчала. Фрер пожал ей руку и сделал прощальный жест в сторону Патрика, который радостно замахал ему в ответ.
– Завтра я вам позвоню, ладно?
Она снова промолчала – или ее слова отнесло ветром? Фрер медленно поднялся по цементному спуску. Добравшись до своей машины, он еще раз обернулся. Сильви качающейся походкой уже спешила к своему возлюбленному.
Психиатр сел за руль и тронул автомобиль с места.
Он поможет этим двум горемыкам, не спрашивая, хотят они того или нет.
* * *
– Я ищу щель в мироздании.
Черная рука обшаривала потрескавшуюся стену камеры вытрезвителя.
– Как найду, только вы меня и видали…
Анаис воздержалась от комментариев. Она уже десять минут выслушивала бред, который нес нищий попрошайка по имени Рауль. И ее терпение иссякло.
– Надо только не сбиться с курса, – поделился с ней клошар, пристально изучая очередную трещину в стене.
Анаис перешла к решительным действиям. Достала из пластиковой сумки картонный пакет с вином, купленный по дороге. Глаза Рауля мгновенно загорелись жадным огнем. Схватив пакет, он быстро отвинтил пробку и в два глотка осушил его.
– Так что насчет Филиппа Дюрюи?
Нищий вытер рот рукавом и громко рыгнул. Его красная рожа наводила на мысли о дохлом животном, запутавшемся в колючей проволоке. Щетина на подбородке, волосы, брови стояли торчком, словно стальные прутья, воткнутые в окровавленную плоть.
– Фифи-то? Фифи я знаю! Он всегда говорит, что сердце у него работает в режиме сто двадцать, а мозг – в режиме восемь и шесть.
Анаис поняла, о чем он. 120 ударов в минуту – в таком ритме исполняется музыка техно. А 8,6 градуса – это крепость пива «Бавария». «Пива чемпионов» – панков, рокеров и прочих маргиналов. Рауль говорил о Фифи в настоящем времени. Следовательно, не знал о смерти парня.
– Если честно, он псих. Натуральный псих.
– Я думала, вы с ним друзья.
– Дружба не мешает объективности оценок.
Анаис чуть не расхохоталась. Меж тем доморощенный философ продолжал:
– Фифи – он такой. У него семь пятниц на неделе. То сидит на герыче, то уходит в глухую завязку. То слушает металл, то тащится от техно. Сегодня он гот, а завтра, глянь, – уже панк…
Анаис попыталась представить себе образ жизни погибшего мальчишки. Бродяжничество, наркотики, драки. Героиновое блаженство, глюки от экстази, ночи под забором, пробуждение в неизвестных местах. Без понятия, как он сюда попал и что делал накануне. И так день за днем. А в глубине души – вечная надежда, что не сегодня завтра он соскочит с иглы.
Рауль пустился в рассуждения о музыкальных пристрастиях Дюрюи:
– Я ему говорю: музыка твоя – это все говно. Они же ничего своего не придумывают, только копируют. Мэрилин Мэнсон – это Элис Купер. Техно – тот же Крафтверк. А «Ар-энд-Би»…
– Айзек Хейз.
– Точно! Тырят чужие песни и выдают за свои!
– А на что Фифи жил?
– На то, что подадут. Как и я.
– В Бордо?
– И в Бордо, и в других местах. Слышь, а у тебя еще выпить нету?
Анаис достала из сумки вторую картонку. Рауль высосал ее за долю секунды. На сей раз он не рыгал, но Анаис испугалась, как бы он не напрудил в штаны. На нем было пальто из ломаной саржи, но до того замызганное, что рисунок ткани уже не просматривался. Штаны от спортивного костюма от грязи стояли колом. Из-под стертых до корда сандалий выглядывали черные голые ноги. Анаис старалась не дышать носом, хотя на всякий случай смазала ноздри пахучей мазью «Vicks Vaporub».
Рауль размахнулся и запустил опустевшим пакетом в стену камеры. Анаис поняла, что надо ковать железо, пока горячо.
– Пару дней назад Фифи говорил тебе про ангела…
Рауль забился в угол, сел на пол и, дергая плечами, принялся чесать спину – точь-в-точь животное.
– Ха, ангел! – хмыкнул он. – Мужик пообещал дать ему ангельской пыли.
