Жан Бодрийяр
Божественное левое движение

Вопрос о возможном сопротивлении этому все поглощающему мягкому давлению, об отмене симуляции на основе смерти социального остается открытым. Налицо проблема «десоциализированной» туманности, в которую превратилось современное общество, и новых процессов имплозии, в нем происходящих. Но мягким технологиям Французская коммунистическая партия противопоставляет лишь искусственное поддержание социального аппарата «масс» и архаичную идеологию «мобилизации», в то время как все пребывает в гораздо более подвижном состоянии, чем она считает, все циркулирует и меняется с неконтролируемой быстротой, включая саму ФКП. Вступив, подобно остальным и вопреки себе в тактическое движение, не имея отныне никакой стратегии, реальных социальных или исторических ориентиров, она сама давно уже переработана, однако отчаянно провозглашает противоположное – якобы она по-прежнему опирается на прочные инфраструктуры и неизменные цели. Но само это архаичное сопротивление по-прежнему служит толерантному обществу, иными словами, обществу терпимости функциональным пугалом, а также идеологическим алтарем для сохранения масс.

Французская коммунистическая партия имеет представление о массах, об экономике, о политике и о революции столь же отсталое, как и представление о культуре, которую она всегда воспринимала как некий буржуазный декоративный реализм и левый научный объективизм. Она является сторонницей социально-фигуративного направления, политического эквивалента фигуративного реализма в живописи. Все свершившиеся с XVIII века революции в области формы, пространства и цвета остались мертвой буквой в политике, и особенно в революционной политике, которая упорно придерживается «исторического» принципа истины, реальности и рациональности. Не только нельзя вообразить ничего эквивалентного деконструкции объекта в живописи, абстракции (деконструкции политического пространства, субъекта истории, классовой референции?), но новая спираль, ведущая к гиперреализму, к многократно усиленной игре репрезентации en abyme^[17], к гиперсимуляции реальности до сих пор не имеет аналогов в политической сфере. Есть ли в головах политиков или политиканов хотя бы какая-то мысль, какой-нибудь проблеск, свидетельствующий о том, что их энергия и высказывания превратились в нечто вроде гиперреалистичных представлений, то есть в гиперрепрезентации непрослеживаемой реальности?

Стол всегда остается тем, что он есть, но больше нет никакого смысла представлять его таковым, «как он есть».

Товар всегда остается тем, что он есть (хотя Маркс и показал, что он уже не тот, что раньше), но больше нет смысла говорить о его потребительной стоимости, как и, возможно, о его меновой стоимости, которая все еще является репрезентативным пространством данного товара.

Власть всегда остается тем, что она есть, но больше нет смысла рассуждать о том, что она собой представляет, как и воображать ее в качестве «реальной».

Само реальное всегда то, что оно есть, но больше нет смысла воспринимать или осмысливать его как таковое.

Сама Французская коммунистическая партия, как все реальное и социальное, всегда является тем, что она есть, но не более. То есть она истощает себя в старании стать собственным подобием. Чем-то вроде гиперреалистичного представления.

Ведь, в сущности, тот самый процесс (который даже не является отправлением траура по бывшему общественному строю, потому что траур все еще не лишен меланхолической референции и все еще ведет, как и трансфер^[18], к определенному решению; смерть, задействованная в отправлении траура, все еще является реальным психическим событием и частью чьей-то истории) деконструкции, абстракции и гиперреализации, который был в области визуальной репрезентации и сенсорного восприятия, вероятно, также имел место, пусть никто об этом и не догадался, в политической, экономической и социальной сферах, так что постоянно растущее в прошлом верховенство социального уже давно не более чем мертвая или гиперреальная социальность, так же как постоянно растущее верховенство труда не более чем мертвый труд, навязчивые воспоминания о почившем рабочем процессе, так же как верховенство сексуального не более, чем сексуальная модель, гиперреализовавшаяся во всепроникающих признаках сексуального освобождения, в неизбежном сценарии наслаждения, в бесконечном стремлении законченности желания.

Все это весьма далеко от явного дискурса нашего мира, погруженного, от левых до правых, в свой политический реализм. А вдруг эта реалистическая слепота затрагивает только тех, кого принято называть «политическим классом», единственных, кто верит в политику и политическое представительство, подобных рекламщикам, единственным, кто верит в рекламу?

До социального, до идеи социального, до политического, до идеи политического, вероятно, дело было лишь меньшинству. Вместо того чтобы мыслить социальное как некое изначальное состояние, как положение дел, включающее в себя все остальное, как трансцендентальную априорную данность, как некогда мыслили время и пространство (но как раз время и пространство с тех пор были релятивизированы в качестве кода, чего так и не было совершено в отношении социального – напротив, оно укрепилось в качестве естественного и очевидного факта; все стало социальным, мы погружены в социальное, как в материнскую плаценту, социализм даже увенчал его, записав в качестве будущей идеальной реальности, в результате чего все до изнеможения занимаются социологией, исследуя малейшие повороты, малейшие нюансы социального, не подвергая сомнению саму аксиому социального), так вот, вместо этого следовало бы спросить: кто породил социальное, кто регулирует этот дискурс, кто развернул этот код, кто разжег универсальную симуляцию? а не дело ли это рук некой культурной, техницистской^[19], рационализирующей, гуманистической интеллигенции, нашедшей в этом способ осмыслить все остальное и вписать его в универсальную концепцию (возможно, единственную), постепенно превратившуюся в грандиозную систему референций – безмолвные массы, из которых, как кажется, исходит сущность и излучается неисчерпаемая энергия социального. Но задумывался ли кто-нибудь ли о том, что бо́льшую часть времени ни эти пресловутые массы, ни индивиды вообще не воспринимают себя как нечто социальное, то есть не соотносят себя с этим перспективным, рациональным, паноптическим пространством, где отражаются и социальное и его дискурс?

Существуют же общества без социального, так же как и общества без письменности. Это кажется абсурдным только в силу того, что сами термины абсурдны. Если они не являются обществами, то что же это такое? Может, различные группы, этнические, например, или категории: мы возвращаемся все к той же проблеме терминологии – диспропорция между гипотезой и дискурсом непоправима. Не ссылаясь на другие «общества», как могли бы мы обозначить здесь и сейчас то, что в «массах» (якобы воплощающих неясность и всеобщность социального) существует в пределах социального, или за его пределами, или вне социального? Что происходит на данном уровне? Как обозначить эту бессмыслицу, этот безымянный остаток? Речь не об анархии, асоциальности, десоциализации, а о глубоком, радикальном безразличии к общественным отношениям и к социальной детерминации как коду и как априорной гегемонистской системе. Речь идет не о прорехах, дырах и случайностях социального, не о тех, кто противостоит ему своей особенностью (сумасшедшие, наркоманы, гомосексуалисты) – это, по сути, пилотные категории социального, и однажды они увидят, как им отведут место во всеохватывающей социальности. Это нечто иное, не остаток, не излишек, не исключение, а массивное, банальное и неопределенное, более мощное, чем социальное, не превосходящее его, но просто не знающее ни его законов, ни принципов. Это нечто иное, не поддающееся представлению, поскольку социальное и политическое относятся к сфере представлений и законов. Что нам известно об этом массовом, но не пассивном безразличии, об этом вызове, возникающем по инерции в самом сердце манипуляции? Что нам известно об этой зоне, где социальное, которое по сути является смыслом, возможно, никогда смысла не имело?

Январь – апрель 1978. Павана^[20] для мертвой левой принцессы

Отчего смеется Жорж Марше?

30 января

Что придает Жоржу Марше этот вид победителя, эту фантастическую наглость, когда все остальные несчастны? Такая радость может быть порождена только тем особого рода ликованием, которое исходит от уверенности в проигрыше, при том, что выказаны все противоположные признаки решительной воли к победе. Это не что иное, как злорадство от достижения цели: тебе отказано во власти, какой ты не желал, а также от использования этого отказа для сохранения положения оппозиционной силы. Радость от манипулирования противниками, мобилизованными против их воли для достижения твоих собственных задач. Сарказм, радость изображения оскорбленного достоинства и удаления в свое искусственное гетто, радость негативного свойства, но глубокая, идущая из самых глубин политической подлости, порожденная радикальным отказом от любой политической воли или стратегии и черпающая силу в этой манипуляции наоборот. Ничего не скажешь, захватывающий пример партии, положившей все силы на то, чтобы отбить охоту у потенциального большинства избирателей привести ее к власти! Знаменитый исторический девиз пролетариата «Отрицать себя как такового» никогда не будет претворен в жизнь, поскольку само понятие и реальность «класса» исчезнут еще до того, как он сможет преодолеть себя «как такового». Отсюда и sine die^[21], то есть откладывание на неопределенный срок революции, – девиз, в полной мере реализованный самой партией как политическим инструментом, больше не берущим на себя никакой позиции власти, кроме той, какая нужна ему внутри его собственного аппарата, секретирующим только минимальную, гомеостатическую дозу власти, необходимую для функционирования этого аппарата, и направляющим все силы на поддержание и совершенствование потенциала, который не будет задействован. Изощренность средств в ущерб целям, инфляция организации, дефляция ставок в игре и политической воли, глубинная экологическая практика. Французская коммунистическая партия щадит свои силы, действуя на основе строжайшей экономии и самодостаточности. Она бессознательно отвечает на вопрос: как сэкономить на власти, от которой ничего не осталось или осталось ничтожно мало? Как сэкономить на дефицитном и исчезающем ресурсе? Как заставить политику функционировать с наименьшими затратами, с минимальными инвестициями, рисками и отказавшись от определенных сроков? Как создать иллюзию воли к политической власти, избежать политической игры и при этом не нанести вреда принципу собственной реальности? Вот поистине прекрасная программа для будущих поколений, призванных здесь, как и везде, управлять остатками власти и восполнять недостающее как в области политического, так и в области сырьевых ресурсов!

Уже сейчас Французская коммунистическая партия процветает на этой основе и рекрутирует в свои ряды молодежь. Коммунистическая партия – гостеприимная структура для всех disoccupati^[22] политики. Антидепрессант, средство от уныния, дозатор гормона роста в сфере политического, она по-прежнему является гаванью, залитой лучами социального солнца, для всех тех, у кого нет будущего. Она занимается политической безработицей так же, как Национальное бюро занятости – профессиональной безработицей. Вряд ли она скоро исчезнет, поскольку все указывает на то, что в ближайшие годы число политических сирот будет только расти. У нее впереди целая вечность, поскольку она черпает свои силы именно в разочаровании в политическом факторе. Прибегает к механизму инерции и выведения из строя политического, как капитал пользовался выведением из строя производительных сил через механизм инерции «резервной армии» безработицы.

Коммунистическая партия одерживает победу по всем статьям. Однако кто знает, не лопнет ли та ловушка, которую партия устраивает всему политическому обществу, и не произойдет ли на мартовских выборах неожиданный поворот, а именно победа левых вопреки отчаянным усилиям коммунистической партии? Некая тайная ирония судьбы, похоже, неумолимо влечет левых к большинству голосов. Я имею в виду общеисторическую иронию, суть которой в том, что сами массы приводят левых к власти вопреки их ожиданиям.

Существует ли объективный закон (своего рода механизм, самозапустившийся вместе с самой историей), некий закон инерции, отныне работающий на левых, в то время как до этих пор всегда работал на правых? Этот закон инерции можно было бы сформулировать как закон обратного движения к социализму, когда левые получают доступ к пустующему месту политического и заполняют данную пустоту эффективной монотонностью социального и общественного управления, просто управляя «бесхозностью политического» (Ханна Арендт^[23]) и приходя к власти, чтобы, как обычно, взять на себя ответственность за жертвы (см. декларации Ламы и итальянской C.G.I.L.).

Немыслимость гипотезы в том, что коммунистическая партия могла бы понять это и тотчас отказаться от этого, но что толку в мечтах?

Более обнадеживающим выглядит этот своего рода вызов левым силам, и, в частности, французской коммунистической партии со стороны масс, которые избрали бы ее, несмотря на ее разобщенность, – просто в силу желания «увидеть карты», как при игре в покер. Возможно, без особой надежды, но неумолимо выполняя что-то вроде обещания, которое давалось ей массами. Поразительно, что так называемая «база», преисполнившись неразрывной смеси исторической ностальгии и ожидаемого разочарования в возможных последствиях, как будто восстает против политической воли аппаратных работников, принуждая их участвовать в игре и подталкивая их тем, возможно, к катастрофе. Будь что будет: надо непременно сделать так, чтобы левый сценарий состоялся. Нужно обязательно пойти и посмотреть, что из этого выйдет, – пусть даже только ради шоу, ради чести, ради престижа, ради смеха. Так получается?

Все социальные «классы» разделяют этот зуд, этот левый зуд, даже если их идеология запрещает это. Помимо интереса, состоящего в том, чтобы избавиться от власти, который могут иметь правые (но, похоже, они не готовы совершить или инсценировать свою смерть с таким же умом, как де Голль в 1969 году, с помощью референдума), все ждут этого события, потому что оно является частью обязательной комбинаторики политической сферы. Это уже не вопрос выбора – необходимо кинуться в воду, принять вызов, брошенный статистикой, которая сообщает о 53 % в пользу левых сил. Массы, поскольку их задействуют в качестве живой силы для опросов, не позволят, чтобы статистика была попрана, они против этого. В общем, левые силы тоже вынуждены подчиниться воле масс, выражающих свое мнение посредством силы статистики, не свободной от случайностей.

5 февраля

Вот почему коммунистическая партия тоже отчаянно цепляется за статистическую планку: она согласна принять участие во власти только при условии, что на выборах преодолеет барьер в 25 % голосов. Прямо скажем, сюрреалистический ультиматум, ибо встает вопрос, кому он адресован? Другим партиям? Даже если бы они того и захотели, ни у одной из них нет никакого способа передать ей хотя бы долю своих голосов. Адресован ли этот ультиматум анонимным избирателям, тому самому молчаливому большинству? «Если вы хотите власти левых, то сначала вам нужно совершить чудо в области статистики», – вот что он означает. Массам брошен вызов, планка слишком высока, чтобы ее можно было преодолеть (на самом деле, это лишь тот самый вызов, который коммунистическая партия бросает своим «массам»: вы должны ослушаться и голосовать за другие партии, чтобы быть незаконно представленными ими).

В любом случае, даже если планка была бы преодолена, коммунистическая партия все равно отказалась бы от власти, поскольку она решила не подвергаться испытанию ею. Все, к чему она стремится, – это нарастить свою численность, чтобы усилить идеологический шантаж. Нас, мол, обделяют, нас отстраняют от власти! Такая ситуация для нее идеальная – это ситуация оппозиции, якобы несправедливо лишенной прав, выигрышная позиция негодования. Чтобы этот шантаж увенчался успехом, необходимо, чтобы в массах продолжала жить идея, будто партия несправедливо отстранена от власти. Эта простая идея диктует всю стратегию коммунистической партии, но данная стратегия может быть выведена из строя одной неожиданной формой вызова: «Вы хотите власти, так получите ее!» Призывая левые партии идти до конца их предполагаемой цели, массы ускорят пиррову победу партийных аппаратов и доведут систему репрезентации до самоубийственного крушения.

Все партии, политические силы будут обмануты уже не левыми (это было бы слишком просто), а неким трансполитическим запросом масс на зрелища и игры, некой провокационной силой инерции, которую никто из них уже не сумеет держать под контролем!

Коммунистическая партия надеялась ускользнуть от власти путем очередного программирования и перепрограммирования. Но массам наплевать на ее программу, противоречия и тонкости которой они глубоко презирают и, скорее всего, все равно приведут ее к власти. Что же в итоге? Власть без программы, в то время как изначально ее лозунгом было: программа против власти! Поистине странный разворот!

Для Французской социалистической партии ситуация не менее опасная. Ей, на деле стремящейся к власти, придется действовать на основе идеализма определенной программы. Тысячи интеллектуалов социалистического толка в данный момент разрабатывают – на основе политической иллюзии, полностью оторванной от реальности, – все решения, какие нужно будет принимать после выборов марта 1978 года, от атомного сдерживания до продолжения брюссельских переговоров по Ломейским конвенциям^[24], и задают себе вопрос, что делать на встрече ЮНКТАД^[25], которая состоится в Женеве до начала лета. Идеалисты до мозга костей, донельзя наивные, они думают, что власть состоит из конкретных и смелых решений; в силу этой запрограммированной добросовестности они уже оказываются в той же шкуре, что и Сальвадор Альенде^[26], и обречены на самоубийство. Миттеран, тот всегда выглядел как самоубийца (у Жискара только его полная достоинства голова выдает приговоренного к гильотинированию). В любом случае социалистическая партия также будет не на том направлении, о котором заявляла, поскольку, если массы изберут ее, то вовсе не за какую-то программу, а чтобы видеть ее у власти.