Мольер (Жан-Батист Поклен)
Скупой
Действие второе
Явление первое
Клеант, Лафлеш.
Клеант. Негодяй ты этакий! Где ты пропадаешь? Ведь я приказал тебе…
Лафлеш. Точно так, сударь, я хотел вас дождаться во что бы то ни стало, но ваш батюшка – неучтивый он человек, доложу я вам, – прямо-таки выгнал меня и едва не прибил.
Клеант. Как наше дело? Обстоятельства нас торопят: оказывается, отец – мой соперник.
Лафлеш. Ваш батюшка влюбился?
Клеант. Да. И чего мне стоило скрыть от него мое волнение, когда я узнал об этом!
Лафлеш. Ему влюбляться? Что за блажь! Уж не лукавый ли его попутал? Издевается он над добрыми людьми, что ли? Таким ли, как он, влюбляться!
Клеант. За грехи мои, должно быть, пришло это ему в голову.
Лафлеш. Что же вы не открылись ему?
Клеант. Не хотел возбуждать в нем подозрений, иначе мне трудно будет расстроить этот брак… Ну, какой ответ?
Лафлеш. Ей-богу, сударь, занимать деньги – чистая беда: попадешь в лапы к ростовщикам, как вы, например, – всего натерпишься.
Клеант. Полный отказ, стало быть?
Лафлеш. Нет, почему? Наш Симон – это, я вам доложу, маклер, каких мало, – говорит, что он для вас все вверх дном перевернул. Уверяет, что вы своим видом пленили его.
Клеант. Так я получу пятнадцать тысяч франков?
Лафлеш. Да, но только в том случае, если вы согласитесь на некоторые условия.
Клеант. Посылал он тебя к заимодавцу?
Лафлеш. Что вы! Да разве так дела делаются? Тот еще старательнее прячется, чем вы: здесь такая таинственность, что вы и представить себе не можете. Он ни за что не откроет своего имени. А сегодня вас сведут с ним в чужом доме, и вы скажете ему про ваше состояние и семейное положение. Ну, конечно, как только он узнает, кто ваш отец, – дело устроится.
Клеант. Тем более что мое состояние – материнское, оттягать его нельзя.
Лафлеш. А вот его условия – он сам продиктовал их Симону, чтобы тот предъявил их вам, прежде чем вести дальнейшие переговоры: «Если заимодавец сочтет себя в достаточной мере обеспеченным, заемщик же достиг совершеннолетия и принадлежит к семейству, обладающему изрядным, прочным, верным, чистым и свободным от долгов состоянием, надлежащей точности обязательство будет подписано у благонадежного нотариуса, по выбору заимодавца, для которого в особенности важно, чтобы настоящий договор соответствовал всем требованиям закона…»
Клеант. Против этого ничего нельзя сказать.
Лафлеш. «Заимодавец, дабы не испытывать ни малейших угрызений совести, желает ссудить требуемую сумму лишь из пяти процентов…»
Клеант. Из пяти процентов? Это по-божески. Грех жаловаться.
Лафлеш. Что верно, то верно. «Но так как вышеупомянутый заимодавец не располагает требуемой суммой и для удовлетворения заемщика вынужден занять таковую у другого лица из двадцати процентов, то эти последние – само собой разумеется – должны быть уплачены тем же заемщиком ввиду того, что вышеупомянутый заимодавец совершает заем единственно из одолжения…»
Клеант. Ах, черт возьми! Да ведь это жид, да ведь это арап! Ведь это уж выходит из двадцати пяти!
Лафлеш. Совершенно верно, я так и говорил. Подумайте.
Клеант. Да что тут думать! Мне деньги нужны, поневоле согласишься.
Лафлеш. Я так и сказал.
Клеант. Еще что-нибудь есть?
Лафлеш. Еще одно маленькое условие: «Из требуемой суммы в пятнадцать тысяч франков заимодавец может выдать наличными деньгами лишь двенадцать тысяч; остальные три тысячи заемщик обязуется принять вещами, поименованными в прилагаемой описи, по произведенной вышеупомянутым заимодавцем умеренной и добросовестной оценке…»
Клеант. Что это значит?
Лафлеш. «Во-первых, кровать на четырех ножках – покрывало оливкового цвета, весьма искусно отделано венгерским кружевом, – стеганое одеяло и полдюжины стульев. Все в полной исправности, одеяло и покрывало подбиты легкой тафтой красного и голубого цвета. Далее, полог из добротной омальской саржи[7] цвета засохшей розы, с позументами и шелковой бахромой…»
Клеант. Куда мне это, на что?
Лафлеш. Постойте. «Далее, тканые обои с узорами, изображающими приключения двух любовников – Гамбо и Масеи[8]. Далее, большой раздвигающийся стол орехового дерева на двенадцати точеных ножках; к нему шесть табуретов…»
Клеант. На кой мне это черт!
Лафлеш. Имейте терпение. «Далее, три мушкета крупного калибра, выложенные перламутром, к ним три сошки[9]. Далее, кирпичная перегонная печь с двумя колбами и тремя ретортами – вещь необходимая для любителей перегонки…»
Клеант. Сил моих нет!
Лафлеш. Не волнуйтесь. «Далее, болонская лютня с почти полным комплектом струн. Далее, бильярд, шашечница, а также гусек, игра древних греков, ныне снова вошедшая в моду, – во все эти игры приятно поиграть от нечего делать. Далее, чучело ящерицы, длиной в три с половиной фута, – эту диковину можно привесить к потолку для украшения комнаты. Все вышеупомянутые предметы, стоящие никак не менее четырех с половиной тысяч ливров, заимодавец из любезности готов уступить за тысячу экю».
Клеант. Провались он со своей готовностью, кровопийца гнусный! Слыхано ли что-нибудь подобное? Мало ему чудовищных процентов – он еще хочет навязать мне хламу всякого вместо трех тысяч ливров! Да я и двухсот экю за него не выручу!.. И все-таки приходится согласиться: разбойник приставил мне нож к горлу и дохнуть не дает.
Лафлеш. Не прогневайтесь, сударь, но залезать в долги, дорого покупать, дешево продавать, съедать хлеб на корню – это прямой путь к разорению: вспомните Панурга[10]!
Клеант. А что прикажешь делать? Вот до чего наши отцы доводят нас своей проклятой скупостью! Можно ли после этого удивляться, что мы желаем их смерти?
Лафлеш. По правде говоря, скаредность вашего батюшки хоть кого выведет из терпения. Я, благодаря Бога, к мошенническим проделкам не очень склонен, и хоть наш брат не прочь поживиться где можно, но я знаю меру и умею увертываться от всего, что мало-мальски пахнет виселицей, однако, глядя на вашего батюшку, меня, сознаюсь, так и подмывает обокрасть его, и я даже думаю, что это было бы доброе дело.
Клеант. Покажи-ка мне опись…
Явление второе
Те же, Гарпагон и Симон. Клеант и Лафлеш в глубине сцены.
Симон. Да, сударь, этот молодой человек нуждается в деньгах. Обстоятельства его таковы, что он заранее согласен на все ваши условия.
Гарпагон. А вы уверены, Симон, что это дело безопасное? Известно ли вам имя, имущество и семейное положение того, о ком вы говорите?
Симон. Нет. Мне известно о нем очень мало – меня случайно указали ему. Но вам-то он, конечно, все расскажет, его человек уверял меня, что вы останетесь им довольны. Знаю только, что он из богатой семьи, что его мать умерла и что он ждет смерти отца не позже как через восемь месяцев, в чем даже готов выдать вам расписку.
Гарпагон. Все это похоже на дело. Любовь к ближнему, Симон, обязывает нас по мере возможности оказывать помощь.
Симон. Разумеется.
Лафлеш (узнав Симона, Клеанту, тихо). Что это? Наш Симон говорит с вашим батюшкой.
Клеант (Лафлешу, тихо). Неужто Симон узнал, кто я такой? Не ты ли меня выдал?
Симон (Клеанту и Лафлешу). Э, вы поторопились! Кто вам сказал, что это здесь? (Гарпагону.) Они явились сюда не по моей вине, сударь, – я им говорил, как вас зовут и где вы живете. Но я думаю, что большой беды в этом нет: я уверен в их скромности. Вам остается только объясниться с ними.
Гарпагон. Как!
Симон (указывая на Клеанта). Вот он, молодой человек, который желает занять у вас пятнадцать тысяч ливров.
Гарпагон. Бездельник! Так это ты дошел до такого безобразия?
Клеант. Батюшка! Так это вы занимаетесь такими нехорошими делами?
Симон убегает, Лафлеш прячется.
Явление третье
Клеант, Гарпагон.
Гарпагон. Так это ты намерен разорить себя постыдными займами?
Клеант. Так это вы наживаетесь на предосудительном ростовщичестве?
Гарпагон. И после этого ты осмеливаешься показываться мне на глаза?
Клеант. И после этого вы осмеливаетесь смотреть в глаза добрым людям?
Гарпагон. Дойти до такого беспутства, влезть в неоплатные долги, бессовестно размотать состояние, в поте лица скопленное родителями, – да где у тебя стыд?
Клеант. Опозорить себя подобного рода сделками, пожертвовать добрым именем ради наживы, превзойти в утонченном лихоимстве самых отъявленных кровопийц, – и вы не краснеете?
Гарпагон. С глаз долой, негодяй! С глаз долой!
Клеант. Кто, по-вашему, хуже: тот ли, кто нуждается в деньгах и достает их за деньги, или тот, кто их грабит и не знает, что с ними делать?
Гарпагон. Убирайся, говорят тебе! Не выводи меня из терпения.
Клеант уходит.
Нет худа без добра, теперь уж я буду глядеть за ним в оба!
Явление четвертое
Гарпагон, Фрозина.
Фрозина. Сударь!
Гарпагон. Подожди. Я сейчас вернусь и поговорю с тобой. (Про себя.) Посмотрю, что-то мои денежки! (Уходит.)
Явление пятое
Фрозина, Лафлеш.
Лафлеш (не видя Фрозины). Вот так приключение! Должно быть, у него целый склад всякой рухляди, в описи нет ни одной знакомой вещи.
Фрозина. А, это ты, Лафлеш! Как ты сюда попал?
Лафлеш. Батюшки! Фрозина! Ты здесь зачем?
Фрозина. Все за тем же: устраиваю делишки, оказываю услуги, насколько хватает умения. Без этого теперь и на свете не прожить, сам знаешь: такие люди, как я, только ловкостью да пронырством и сыты.
Лафлеш. У тебя какие-нибудь дела с хозяином этого дома?
Фрозина. Да, есть у нас с ним дельце, надеюсь поживиться.
Лафлеш. От него-то? Ну уж… Честь тебе и слава будет, если ты хоть что-нибудь из него вытянешь! Должен тебя предупредить, что здесь деньги в большой цене.
Фрозина. Услуга услуге рознь.
Лафлеш. Как бы не так! Ты, видно, еще не знаешь господина Гарпагона. Господин Гарпагон из всех человеческих существ существо самое бесчеловечное, это не простой смертный, а смертный грех. Нет такой услуги, которая бы заставила его из благодарности раскошелиться. Насчет похвалы, знаков уважения, благосклонности на словах, дружбы – это сколько угодно, а вот насчет денег – ни-ни! Его любезности и ласки сухи и бесплодны. Нет для него хуже слова, чем «дать»; он никогда не скажет – дам, а непременно – ссужу.
Фрозина. Господи Боже мой! Меня-то уж не учить, как людей выдаивать. Я кого хошь разжалоблю, до любого сердца достучусь, ни одного слабого местечка без внимания не оставлю.
Лафлеш. Все это здесь ни к чему. Посмотрю я, как ты его разжалобишь по части денег! Это чистый турок, да и турок-то из самых безжалостных. Околевай на его глазах – он и не пошевельнется. Одним словом, деньги для него дороже славы, дороже чести, дороже добродетели. Один вид просящего вызывает у него судороги. Попросить у него – это значит бить его по больному месту, пронзить ему сердце, вытянуть из него внутренности, и если… Идет! Прощай! (Уходит.)
Явление шестое
Фрозина, Гарпагон.
Гарпагон (про себя). Все в порядке. (Громко.) Ну что, Фрозина?
Фрозина. Ах, как вы прекрасно выглядите! Сразу видно, что вы вполне здоровы!
Гарпагон. Кто? Я?
Фрозина. Я еще никогда не видала вас таким свежим и бодрым.
Гарпагон. В самом деле?
Фрозина. Я думаю, во всю свою жизнь вы не были таким молодцом, как теперь; я знаю двадцатипятилетних – старики перед вами!
Гарпагон. Однако, Фрозина, мне уже шестьдесят.
Фрозина. Ну и что же? Шестьдесят лет! Подумаешь, как много! Самый что ни на есть цветущий возраст, лучшая пора для мужчины.
Гарпагон. Пожалуй. А все-таки лет двадцать с плеч долой было бы не худо.
Фрозина. Полно! Никакой вам в этом надобности нет: вы и так сто лет проживете.
Гарпагон. Ты думаешь?
Фрозина. Непременно. По всем приметам. Покажитесь-ка!.. Ну так и есть: между бровей складка – это к долголетию.
Гарпагон. Ты в этом что-нибудь смыслишь?
Фрозина. Еще бы не смыслить! Дайте руку… Господи Боже мой, и конца-то не найдешь!
Гарпагон. Чему?
Фрозина. Видите, до какого места эта линия доходит?
Гарпагон. А что это означает?
Фрозина. Хотите – верьте, хотите – нет, я сказала – сто, так еще двадцать накиньте!
Гарпагон. Врешь!
Фрозина. На вас и смерти нет, прямо вам скажу. Вы еще детей и внуков похороните.
Гарпагон. Тем лучше! Как наши дела?
Фрозина. И спрашивать нечего. Когда-нибудь я не исполняла, за что бралась? А уж где сватовство, там на меня смело положитесь… Нет такой свадьбы на свете, какой бы я живо не состряпала. Кажется, приди мне только в голову – турецкого султана женила бы на Республике Венецианской[11]. Наше-то дело, конечно, полегче. И мать и дочь хорошо меня знают, и я наговорила им о вас с три короба. Матери успела шепнуть, что вы не раз видели Мариану на улице и у окна и какие у вас на ее счет намерения.
Гарпагон. Что ж она?
Фрозина. Обрадовалась. А когда я ей сказала, что вы хотите сегодня же вечером свадебный контракт подписать, – понятно, чтоб и невеста тут же была, – она сейчас же согласилась и дочку мне поручила.
Гарпагон. Видишь ли, Фрозина, мне пришлось позвать сегодня на ужин господина Ансельма, так вот хорошо бы заодно и Мариану угостить…
Фрозина. Это правда. После обеда она сделает визит вашей дочери, потом хотела побывать на ярмарке, а оттуда и на ужин.
Гарпагон. Так они вместе поедут – я могу ссудить им свою карету.
Фрозина. Вот и прекрасно.
Гарпагон. А насчет приданого, Фрозина, был у вас разговор с матерью? Ты ей сказала, что для такого случая она должна хоть что-нибудь придумать, хоть как-нибудь изловчиться, извернуться? Нельзя же, в самом деле, чтобы девушка так-таки ровно ни с чем замуж выходила!
Фрозина. Как – ни с чем? Да она вам принесет двенадцать тысяч ливров годового дохода.
Гарпагон. Двенадцать тысяч ливров годового дохода?
Фрозина. Ну да. Во-первых, выращена и воспитана она в большой воздержанности: салат, молоко, сыр, яблоки – вот и вся ее пища, а разных там закусок да пирожных, всяких разносолов, как другие привыкли, для нее хоть бы и не было; стоит же все это немало – уж три тысячи франков в год кладите. Кроме того, она любит ходить опрятно, но без всякой роскоши, не надо ей ни платьев нарядных, ни уборов драгоценных, ни мебели великолепной, до чего все женщины такие охотницы, а ведь эта статья принесет вам более четырех тысяч ливров в год. Наконец, никакой игры она не выносит, а возьмите-ка нынешних барынь и барышень! Я знаю одну из здешних: в этом году двадцать тысяч проиграла. Но мы меньше положим, вчетверо меньше. Выходит, стало быть, пять тысяч франков на игру, четыре тысячи франков на наряды и уборы – это девять, да тысячу экю на стол… Двенадцать тысяч франков ровнехонько!
Гарпагон. Да, это, конечно, недурно, но существенного-то я здесь ничего не вижу.
Фрозина. Скажите на милость! Какую же вам еще жену надо? Не щеголиха, не мотовка, не картежница – это все несущественно, по-вашему?
Гарпагон. Ты говоришь, что она на то-то и то-то не будет тратиться – и вот, мол, ее приданое. Да это насмешка, а не приданое. Не могу я выдать расписку в том, чего не получал; ты мне в руки дай, чтобы я чувствовал!
Фрозина. Господи, да вы почувствуете! Они мне еще говорили, что у них имение где-то есть – вам же достанется.
Гарпагон. Это надо проверить. И еще одно, Фрозина, меня беспокоит: Мариана молода, как ты знаешь, а молодежь льнет к молодежи. Боюсь я, не стар ли я для нее и не завела бы она у меня в доме новых порядков, от которых мне, пожалуй, плохо придется.
Фрозина. Ах, как мало вы ее знаете! Она и тут на других не похожа. Вот что я вам скажу: молодых людей она терпеть не может, а стариков обожает.
Гарпагон. Кто? Она?
Фрозина. Да-да. Послушали бы вы ее! На молокососов, говорит, и смотреть, говорит, мне противно, а уж как увижу старика с почтенной бородой – так сама не своя. Чем старее, тем для нее лучше, так что вы своих лет перед ней не скрывайте. Ей подавай шестидесятилетнего. Четыре месяца назад совсем было уж замуж вышла, да жених сказал, что ему пятьдесят шесть, и контракт без очков стал подписывать – ну и расстроилось дело.
Гарпагон. Только из-за этого?
Фрозина. Только из-за этого. Мне, говорит, пятидесяти шести мало, да и что, говорит, за нос, когда на нем очков нет!
Гарпагон. Поди ж ты! Сколько на свете живу – в первый раз такое слышу.
Фрозина. Да это еще что! В комнате у нее висят картины и гравюры. Вы думаете небось: Адонисы да Кефалы, Парисы да Аполлоны? Нет-с, извините, прекрасные изображения Сатурна, царя Приама[12], престарелого Нестора[13], добродетельного Анхиза[14], спящего на плечах у своего сына.
Гарпагон. Поразительно! Вот уж никогда бы не подумал. Я очень рад, что у нее такой вкус. В самом деле, будь я женщина, я бы тоже не любил молокососов.
Фрозина. Понятно! А за что их любить-то, дрянь такую? Кто на них, на сопляков да на мотов, польстится? И чем, собственно, они могут нравиться, желала бы я знать?
Гарпагон. Я, по крайней мере, решительно этого не понимаю и удивляюсь, за что их женщины так любят.
Фрозина. Дуры, одно слово. Разве здравомыслящая девушка польстится на молодость? Все эти красавчики – да разве это мужчины? Что в них привлекательного?
Гарпагон. Я каждый день твержу то же самое. Петушиные голоса, кошачьи усики, парики из пакли, штаны чуть держатся, живот наружу…
Фрозина. Да, уж хороши, особенно как с вами сравнишь! Вот это мужчина, есть на что посмотреть! Вот как надо одеваться, чтобы понравиться!
Гарпагон. Так, по-твоему, я ничего?
Фрозина. Просто прелесть! На картину проситесь! Повернитесь, пожалуйста… Лучше не надо! Пройдитесь… Телосложение изящное, осанка молодецкая, движения свободные, и никаких болезней не заметно.
Гарпагон. Да я никаких особенных болезней, слава Богу, и не знаю. По временам только одышка одолевает.
Фрозина. Это пустяки. Одышка вас не портит: когда вы кашляете, так оно даже как-то мило выходит.
Гарпагон. Скажи ты мне вот что: Мариана никогда не видела меня? Хоть мельком?
Фрозина. Никогда. Но мы много говорили с ней о вас. Я уж как следует расписала и на все лады расхвалила: такого, мол, мужа днем с огнем поискать.
Гарпагон. Умница! Спасибо тебе.
Фрозина. У меня к вам, сударь, небольшая просьба. Я веду тяжбу и могу проиграть ее – деньжонок не хватает.
Гарпагон хмурится.
Я бы ее легко выиграла, если б только вы были так добры… Вы не поверите, как она рада будет вас видеть!
