Jacob Davidovsky
Ленин. 1917-08
Перевёрнутый труп сразу открыл много интересного. Во-первых, прояснилась причина смерти. На коротко стриженом затылке обнаружилось входное отверстие от пули, причём малого калибра. Дамский браунинг, что-то около того. Развороченная верхняя часть лица, видимо, объяснялась тем, что выходное отверстие от пули всегда больше входного. Кроме того, скорость полёта была, вероятно, невелика, отчего пуля не пронзила всю голову, а разворотила череп в районе выхода.
Пётр, учтя положение трупа, понял, что мужчина был убит, направляясь во двор, выстрелом сзади снизу под углом. Он сразу велел матросам обыскать территорию вокруг, поставив задачу – найти гильзу и, если повезёт, саму пулю, которая должна была изрядно потерять скорость, пройдя через череп, судя по выходному отверстию.
Во-вторых, под трупом обнаружились ещё одни часы. Не такие дорогие, как на покойнике, но тоже не из дешёвых. Серебряные. Цепочки не было.
И в-третьих, опять же под трупом был найден обломок какой-то деревяшки. Скорее всего обычного сука с дерева, которых вокруг было достаточно. На конце обломок был несколько разлохмачен, как будто отломался в тот момент, когда суком что-то поднимали, используя в качестве рычага.
Поискав глазами, Пётр, на удивление, сразу обнаружил искомый сук. Тот лежал неподалёку, в той же арке. Он приложил обломок – все сомнения отпали.
Николай и матросы, стоя рядом, наблюдали за его действиями, ожидая развязки с разоблачением убийцы. Это уже вошло в традицию – инициатива в любом серьёзном расследовании сразу же отдавалась Мартынову, а прочие, иногда высказывая своё мнение, в основном выполняли его указания. Зато бесплатно наблюдали всю детективную историю непосредственно.
Выпрямившись, Мартынов подозвал дворника, который уже закончил подметать и ожидал, наблюдая за процессом расследования.
Тот мгновенно оказался рядом и выпрямился навытяжку, держа метлу как ружьё у ноги. Пётр вздохнул, но ничего на эту тему говорить уже не стал. Видать, бывший солдат, ему так привычнее. Пусть уж.
– Товарищ Кузьма, сам видишь. Дело серьёзное. Убийство. Ты расскажи о его домашних. Сам понимаешь, нам знать бы надо. Потом мы туда, в квартиру пойдём, а ты тело покараулишь. У них есть телефон?
– Так точно, Пётр Петрович. У такого человека в квартире не может не быть. Я сам видел, как шкаф чинить вызывали. Так, насчёт домашних. Первый – сын. Василий Александрович. Серьёзный господин. Но добрый и вежливый, как отец. Тоже завсегда остановится, поздоровается, расспросит. Правда, на чай не оставлял, да я не в обиде. Таких денег, как у отца, у него нету. Служит в том же кредитном товариществе. Не директором, ясное дело.
Глафира. Кухарка у них. Готовит, за продуктами сама ходит. Бывало, останавливалась со мной поболтать. Баба как баба. Кухарка, одним словом.
Пантелеймон. Лакей … ну, как теперь он называется – не ведаю. Александр Василич его мажордом называл. Не знаю, что значит. Мужчина как мужчина. Много говорить не любит, особенно о господах. Но поговорить может. В опчем, человек как человек.
Маргарита Николавна. Ихняя … покойника, значит, супружница новая. Прежняя-то, Мария Степановна, два с лишком года тому, в зиму померла. От простуды. Жаль, хорошая женщина была. Тихая, спокойная. Вежливая, как муж. В одночасье сгорела. Эх, кончилась семья. Упокой, Господи, их души, – Кузьма размашисто перекрестился и продолжил.
– В опчем, Александр Василич погоревал-погоревал, да и женился снова год с лишком тому. Новая-то не такая, как покойная Мария Степановна. Молодая, а форсу – как у королевны. Никогда не поздоровается. Как меня и нету. И мужу, когда с ним, не даёт. Что ты, мол, с ним разболтался, нам ехать пора. И за руку тянет. А тот за ней, как телок на привязи. Да и то, моложе она его лет на двадцать-тридцать, и выглядит завсегда как барыня. И одета, и накрасится вся, и даже походка у неё – как будто завлекает. Он, конечно, сразу разум и теряет. Эх, седина в бороду, одно слово, – пригорюнился Кузьма и, вдруг встрепенувшись, добавил:
– Ан Глафира сказывала, ссориться они в последнее время всё чаще стали. Он-то, вишь, бывает, как придёт, так сразу к ней. И начинает. Орёт, кричит, гневается одним словом. Глафира говорила – молодыми людьми попрекает. Мол, ласкова больно с теми. Ну так что поделаешь. Взял молодую – сам виноват. А она поворкует, подольстится, обнимет, поцелует, скажет – любит, мол, только его – он и размякнет. Ещё и подарки дарит потом с извинениями. Одно слово, опять скажу. Седина в бороду – бес в ребро. Нет хуже дурака, чем старый дурак.
– Вот и третьего дня, – продолжал Кузьма, – как вернулся, так крик-шум и начался. Глафира говорила – пуще прежнего. Уже не просто молодыми людьми попрекал, а полюбовником. Вроде узнал что-то … в частную сыскную контору обращался. О разводе кричал. Она к нему снова и так, и этак – но он на сей раз не размяк. Уж не знаю, удалось ей помириться – или что. Вот так. Всё о них вроде. Ещё чего спросите, Пётр Петрович?
Пётр слушал дворника очень внимательно, ни разу не перебив.
– Нет, Кузьма. Ты и так много интересного рассказал. Очень нам помог. Благодарю от лица Петроградского Совета. Я сейчас с ребятами внутрь пойду, а ты вот что. Дворницкая твоя далеко?
– Да вот же она, – указал Кузьма на неприметную дверь непосредственно в стене арки, – там и инструмент, там и сплю … и харчуюсь. А что, надо в засаде посидеть? Так я мигом! У меня и свисток есть. Как какой мазурик к мёртвому телу наклонится – так я сразу свистну – тут не зевайте, хватайте. Верно я понял, Пётр Петрович?
– Почти верно, но не совсем так. Дело ещё серьёзнее. В дворницкой твоей посидят двое наших матросов, а ты как будто подметаешь и на труп посматриваешь. Чтобы никто ничего не заподозрил. Тебя-то жильцы знают, а как матросов увидят – насторожатся. Будут спрашивать – отвечай, что оставили пока присмотреть. Спросят, о чём мы тебя пытали – отвечай, что про личность убиенного – кто, мол, таков, а после – о домашних его. Но о скандалах в семье – молчок. Знать ничего не знаешь. Телегу забрать труп мы сами из квартиры по телефону вызовем. Понял?
– Не извольте беспокоиться, Пётр Петрович, всё сделаем в лучшем виде.
– Спасибо, товарищ Кузьма. Я сразу понял – ты человек серьёзный. Да, и ещё. Негоже так мёртвому телу лежать неприкрытым. У тебя найдётся какая тряпка – прикрыть пока не увезут? Но прикрыть полностью, чтобы не видно было, что покойник лежит. Зачем народ зря пугать?
– Не извольте беспокоиться, Пётр Петрович. Есть в дворницкой старое покрывало. Большое. Накроем – ничего видно не будет.
– Отлично, товарищ Кузьма. Давай, неси, накрывай.
Пётр подозвал Егора с Сергеем, велел им сидеть в дворницкой, смотреть за трупом, но себя не обнаруживать, пока кто-нибудь не снимет покрывало и не начнёт на трупе или около что-нибудь искать. После чего подозвал Николая и Тимошу и долго им что-то втолковывал.
Наконец, они направились в квартиру. Кузьма яростно шаркал метлой, время от времени бросая взгляд на накрытое мёртвое тело. Встретившись глазами с Петром, он успокоительно кивнул – мол, не извольте беспокоиться, Пётр Петрович.
Дверь открыл нестарый ещё мужчина серьёзного вида в белой рубашке, жилетке и тщательно выглаженные брюках, аккуратно подстриженный и причёсанный. "Пантелеймон", – сообразил Пётр, достал свой мандат и тут же с порога заявил:
– Доброе утро. Дознаватель при Петроградском Совете Пётр Мартынов. Могу я видеть хозяев?
– Хозяина нету дома, – серьёзно и вместе с тем почтительно ответил Пантелеймон, – а хозяйка со вчерашнего не выходила. Вчера как вернулась, так прошла к себе – и мы её больше не видели. Вон, даже сумочку забыла на комоде. Взволновавшись пришла. Позвать?
– Да уж, будьте так любезны. Мы пока в гостиной обождём. Эти со мной, – сообщил Пётр, входя в гостиную в сопровождении четвёрки матросов.
Пантелеймон кивнул и направился по коридору вглубь квартиры. Оттуда послышался стук в дверь и вопросы Пантелеймона, на которые отвечало грудное женское контральто.
Из боковой двери в гостиную выглянула просто, но опрятно одетая женщина лет сорока в белом кружевном фартуке. Увидев незнакомых, она повернулась, видимо, собираясь выйти назад.
Пётр не стал ей препятствовать. Тут же кивнув заговорщически Тимоше в сторону находящейся на комоде сумочки явно из дорогого магазина, он решительно направился к двери, за которой скрылась Глафира.
– Доброе утро, – поздоровался Мартынов, войда в помещение, по всему служившее кухней – просторной и оборудованной по последнему слову кухонной техники, – Пётр Петрович, дознаватель при Петроградском Совете. Ваш хозяин, Александр Васильевич убит сегодня ночью. Я веду расследование. Мне нужно задать вам несколько вопросов. Вы ведь Глафира, кухарка? Я правильно понял?
Женщина, при словах о смерти хозяина испуганно зажавшая рот кончиком фартука, неуверенно кивнула. Похоже, принимать участие в следственных действиях ей до этого не доводилось.
Впрочем, ни на какие сложные вопросы отвечать не пришлось. Всё было стандартно – имя фамилия, род занятий. Где была со вчерашнего вечера до настоящего момента. Не слышала ли или не видела ли чего-нибудь необычного. В общем, следственная рутина.
Глафира не сообщила ничего, чего бы Пётр не знал и до этого. О скандалах между хозяином и хозяйкой не было сказано ни слова. Видимо, кухарка не считала возможным быть настолько же откровенной с официальным лицом, как с дворником Кузьмой.
Вскоре после начала беседы в кухню вошёл Тимоша, наклонился к уху Петра и что-то прошептал. Пётр кивнул и матрос снова их покинул.
Закончив допрос, Мартынов вернулся в гостиную, где уже дожидался молодой человек интеллигентного вида, но хлюпиком при этом не выглядевший. Одет он был стандартно для банковского служащего. Обычный костюм, похоже, из магазина готового платья, галстук, чёрные штиблеты. Выглядел взволнованным. Увидев входящего Петра, молодой человек вскочил
– Это правда? Насчёт отца? Где он? Я могу его увидеть?
– Василий Александрович, как я понимаю, – тон Петра был официальным, но вместе с тем как бы сочувствующим, – Вы уже знаете, я вижу.
При этих словах Тимоша принял виноватый вид. Ну да, сообщил уже. Впрочем, а что здесь страшного? Всё равно через минуту узнал бы.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов. Этого требует официальная процедура, – Пётр сел за стол и достал из папки лист бумаги.
– Конечно, я понимаю. Нельзя ли побыстрее? Мне на службу. Кстати, Пантелеймон, – сын хозяина заметил входящего в гостиную "мажордома".
– Ты не видал ли моих часов? Вообразите, – он повернулся к Петру, – вчера забыл их, уходя на службу. Перед уходом, одеваясь, выложил на комод, точно помню – и забыл. Уже на улице обнаружил. Хотел вернуться – да примета плохая. Как с работы пришёл – гляжу, их на комоде нету. А я точно помню, что выкладывал. До сих пор найти не могу. Пантелеймон, ты их никуда не прятал?
