Изяслав Кацман
Хрен с Горы
Глава 5,
в которой герой хочет дать жителям деревни один из атрибутов цивилизации, а в результате ещё сильнее укрепляет свою репутацию опасного колдуна
Пару дней я просто отдыхал, отходя от пережитых неприятностей. Ну, то есть как «отдыхал»: за это время пришлось поработать на полях, укрепляя дамбочки под напором прибывающей воды, убирать урожай баки, да и в мастерской тоже надо было появляться. Зато совершенно не думал о меди, мехах и прочем.
Насчёт выплавки металла, если честно, я просто не знал, как сделать шаг от небольшой пластинки меди к полноценной металлургии, дающей десятки, сотни топоров, ножей, мотыг и прочего. За сырьём нужно отправляться в Сонав, расспрашивать местных о залежах голубовато-зелёного камня, потом копать его, жечь уголь. В одиночку туда не пойдёшь, значит, требуется подбить на путешествие в горы кого-то из жителей Бон-Хо. И неизвестно, каковы на самом деле запасы медной руды – может, там наличествуют только отдельные камешки, вроде того, который я уже переплавил. Как я буду выглядеть в глазах окружающих, если наобещаю металлические орудия, а в итоге получится пшик в виде нескольких побрякушек.
Поэтому решаю пока не поднимать шума по поводу своего открытия. Единственный, кому я рассказал о материале нового амулета и его связи с заморскими диковинами, был Понапе.
Хромоногий оценил открывающиеся перспективы, но, увы, не мог ничего сказать о возможных запасах медной руды: с сонаями он общался мало, посуда из его рук за пределы нашей деревни, как правило, шла через старосту. Единственное, в чём мой учитель смог помочь, – это устроить выжигание новой порции древесного угля.
Тогда я обратился с расспросами к Боре. Лучший деревенский свиновод принял меня радушно, угостил лепёшками из пальмовой муки. Стараясь не обращать внимания на специфический запах, стоящий вокруг, я принял угощение и полюбопытствовал насчёт сонайского камня. Боре ответил, что сонаи частенько носят такого цвета каменные амулеты, а некоторые жители низин меняют на них раковины и рыбу.
Больше ничего интересного по этому поводу он не сказал. Поболтали ещё немного о том, о сём – выяснилось, что в молодости Боре несколько лет прослужил в регоях у местного таки.
– Я тогда не таким толстым был, – усмехнулся он, – так что рана и сувана гонять мог.
В изложении толстяка бесконечная война бонхойцев с восточными соседями выглядела тем, чем и являлась на самом деле: серией мелких набегов и стычек с редкими убитыми с обеих сторон, без всякой эпичности и демонизации врага. Колдовство, правда, рассказчик упоминал, но это вещь житейская, встречающаяся и в повседневной жизни. В общем, будь у Боре кожа посветлее да вместо набедренной повязки ватник и ушанка, ничем не отличался бы от тех «справных хозяев», которых доводилось видеть во время пребывания у бабки в деревне на каникулах. Там даже попадались такие же бегемотообразные индивиды.
Подтвердив ещё раз намерение совершить обмен посуды на поросёнка, я отправился к старосте. Здесь провёл времени совсем немного: перекусил в компании хозяина и нескольких наиболее доверенных из прихлебателей и выяснил, когда в очередной раз в наших краях появятся мои сородичи-сонаи. Оказалось, могут прийти, когда дожди прекратятся. А по срокам дождливый сезон должен закончиться через пару-тройку недель. Правда, тут же босс добавил, что иногда из Сонава никто вообще не приходит. Но вроде бы в этот сухой сезон они обещали быть. Оставалось только ждать.
В сезон дождей работа на полях почти затихла. В гончарной мастерской, пока с неба льёт не переставая, делать тоже особо нечего. Поэтому у меня было достаточно времени, чтобы основательно обдумать проблему антисанитарии. Из разговоров с Алкой и осмотра источников, используемых жителями Бон-Хо, впечатление сложилось удручающее. Более-менее чистую воду пили только обитатели домов, стоящих на холмах – там они брали её из нескольких ключей, собиравшихся в ручеёк, протекающий по деревне и впадающий в Боо. Жители нижней части Бон-Хо, а это три четверти населения, воду для питья и приготовления пищи черпали из этого ручья, а также из нескольких родников в самой деревне, а зачастую просто из реки. Учитывая, что народ в стоящих вверх по течению поселениях использовал главную водную артерию области в качестве сточной канавы – точно так же, как и мои односельчане, – качество речной воды было понятно каким. Да и ключи с ручьями в самой деревне, из которых пьют свиньи и в которых моются люди, тоже были сомнительной чистоты. Неудивительно, что каждый год желудочно-кишечные инфекции выкашивали немало народа.
Идея моя была проста: бьющие на холмах родники заключить в каменные или кирпичные рубашки, сверху тоже закрыть кирпичом или каменными плитами, провести несколько линий керамических труб, в которые и пустить воду. Заодно решится проблема заболоченности вокруг мест выхода ключей.
Подобное мероприятие требовало мобилизации всей деревни: во-первых – на земляные работы, во-вторых – для сбора подходящих камней, добычи глины и её обжига на кирпичи, керамическую плитку и трубы, в-третьих – для заготовки дров, в-четвёртых – для монтажа трубопроводов и облицовки родников.
Бо́льшую часть из этого проще будет вести после окончания дождей, но кое-что можно начинать уже сейчас. Ну и обсудить с народом плачевное санитарное состояние водоснабжения и составить план работ тоже не мешает загодя.
Сначала я решил поговорить с Ваторе. Выкладок насчёт санитарии и бактерий мой вероятный тесть не понял, зато мысль приблизить источник воды к самому дому ему пришлась по душе: таскать воду на кухню, конечно, занятие бабское и детское, но и мужику нужно сполоснуться вечерком. И само собой, лучше это делать возле своей хижины, а не плестись полсотни метров к ближайшему ручью.
Что до женской части Алкиного семейства, здесь я нашёл полную поддержку. По дождливому времени года прекрасная половина папуасского общества занималась в основном всякими домашними делами под крышей, при этом хозяйки объединялись в некие дамские клубы, участницы которых помогали друг другу, по очереди переходя из хижины в хижину. Потому ничего удивительного, что уже к концу следующего дня весь Бон-Хо знал, что новоявленный колдун Сонаваралинга призывает народ «удлинять ручьи» – да-да, именно такая формулировка приклеилась к моей программе строительства водопровода.
За несколько следующих дней я сто раз пожалел о своём намерении облагодетельствовать односельчан, потому что каждый встречный считал святой обязанностью завести разговор о пресловутом «удлинении ручьёв». Ну почему здесь нет телевидения и детективов!!! Сидели бы себе по своим травяно-лубяным избушкам, смотрели местное «Поле чудес» и латиноамериканские сериалы. Но за отсутствием доступных цивилизованному человечеству развлечений папуасы доставали меня расспросами или критикой по поводу «удлинения ручьёв». Слава Тобу-Нохоре, Повелителю Бурь и Дождей и моему божественному покровителю (опа, я уже начинаю использовать туземные обороты, причём «про себя», а не только вслух), спустя неделю количество желающих высказать своё мнение насчёт моей идеи снизилось до вполне приемлемых одного-двух в день. Причём теперь разговоры заводили не просто желающие убить время или показать свой ум, а по большей части люди, готовые хоть сейчас участвовать в строительстве. К сожалению, таковых набралось менее десятка на весь Бон-Хо.
Впрочем, зависеть судьба строительства будет от решения деревенского схода. За эти дни я успел понять механизм принятия решений туземцами. Если кто-либо вдруг вздумал предложить что-нибудь, касающееся всех и требующее участия всей деревни, то в первую очередь народ обращает внимание на личность автора идеи: слишком молодых или заслуживших репутацию пустобрёха, лентяя или неумёхи слушать будут только ради смеха. Затем, если набирается достаточно достойных людей, проникшихся предложенным, устраивается общедеревенский сход, на котором и принимают решение. Хотя староста или шаман имеют право созвать народ и минуя стадию обсуждения «в кулуарах».
Ну и в исключительных случаях, когда дело касается тяжкого, по местным меркам, преступления, пострадавшая сторона также может инициировать собрание всех жителей – другое дело, что не всякого люди послушаются и придут. В уголовных и гражданских тяжбах тоже смотрят на стороны. К примеру, у родственников покалеченного мной охламона не было практически никаких шансов собрать сход, чтобы обвинить меня. А вот семейство Длинного, пользуясь авторитетом папаши, вполне могло – другой вопрос, что собрание решило бы. Ибо этот каменновековой гопник уже достал.
Хотя для вдов, сирот и прочих убогих, не имеющих авторитетных родственников, всё не так уж и плохо. Зачастую находятся влиятельные соседи, готовые заступиться за тех, кто не может сам постоять за себя, – и не только из альтруизма, а ради поднятия авторитета или желая подгадить родне преступника из разных соображений (может, женщину с его отцом, братом или самим негодяем не поделил, может, ещё что). Да и староста для поддержания репутации справедливого начальника и чтобы не опередили иные кандидаты на всенародные любовь и уважение, вынужден вмешиваться и наказывать обидчиков слабых и беззащитных. Ну, это, конечно, в идеале, в реальности же имеющий влиятельных родственников или друзей отморозок мог долго творить что угодно, отделываясь чисто символическими наказаниями.
На месте того же Длинного девять из десятерых его сверстников уже давно кормили бы рыб на местном кладбище, представляющем собой несколько длинных мостков, полуутопленных в речную воду: покойников с необходимым в конце пути по Тропе духов скарбом оставляли в воде, привязывая покрепче. Когда оставался голый скелет, кости ломали, укладывали покомпактнее и получившееся крошево хоронили в родовых погребениях, где-нибудь возле хижин.
Перерывы между дождями становились всё длиннее, правда, дней полностью без осадков ещё не было, но всё предвещало скорое наступление сухого сезона. Я торчал в гончарной мастерской с утра до ночи, обсуждая с Понапе технологию изготовления труб и плитки и проводя практические испытания: даже если большинство жителей Бон-Хо предпочтёт пить из грязных ручьёв, я всё равно настроен провести водопровод хотя бы в свою часть деревни, благо нужно проложить всего метров двести труб. Наконец староста объявил день «Эс», то есть собрания, посвящённого моему проекту. Его свитские прошли по селению, крича, что завтра после полудня всех ждут на площади возле дома босса для обсуждения «удлинения ручьёв».
Весь остаток дня я провёл в составлении речи, тщательно подбирая цветастые обороты, без которых у местных не обходится ни одно публичное выступление, заучивая вычурные предложения, даже интонацию подбирал. Ночью спалось довольно тревожно, как в студенчестве перед экзаменами.
А назавтра… С утра ко мне в хижину заявилась толпа, так сказать, сторонников во главе с Ваторе и Боре. Я предпочёл бы ещё хотя бы часок порепетировать в уме речь, но вместо этого пришлось выслушивать заявления, как Сонаваралинга сейчас всех убедит-околдует и будет населению Бон-Хо всеобщее счастье в виде водопровода.
Притащенная женщинами еда в горло почти не лезла.
До обеда продолжался банкет, совмещённый с собранием Движения за водопровод и канализацию, как я мысленно окрестил тех, кто поддерживал мою идею. А потом мы двинулись к площади возле резиденции старосты. По пути в хвост к нашей группе пристраивался народ. Так что к центру деревни меня уже сопровождала внушительных размеров толпа.
Собравшихся к этому времени на площади было ещё больше. Но только взобравшись на деревянный помост, я сумел оценить масштаб сегодняшнего мероприятия: надо же, сколько в Бон-Хо живёт людей – навскидку тысячи полторы, если не две. Я и раньше, конечно, знал, что в деревне больше сотни хижин, в каждой из которых обитает в среднем не менее десятка туземцев, но всё равно толпа впечатлила.
Сегодня здесь, считай, всё взрослое население Бон-Хо и немало подростков и ребятишек. А что, не каждый день ужасный колдун Сонаваралинга митинг устраивает.
Преодолевая робость перед большой аудиторией, начинаю говорить. Увы, уже в середине выступления был виден полный провал: публика откровенно скучала, не проявляя никакого интереса к идее обустройства водопровода в отдельно взятой деревне. Заканчивать речь пришлось под монотонный гул, стоящий в толпе: кто обсуждал свои домашние проблемы, кто травил соседям байки, молодняк затевал весёлую беготню.
Наконец я обессиленно замолчал, ожидая реакции собравшихся. Староста и шаман молчали, давая возможность высказаться народу. Ага, первый желающий. Точнее, не желающий строить водопровод. Следом за ним другие обитатели Бон-Хо забирались на помост рядом со мной и высказывались – кто в поддержку, кто против этой затеи. Но преобладали противники строительства.
С каждым новым выступающим крушение моей инициативы приобретало всё более осязаемые очертания. Не выдержав, я взял повторное слово. Поскольку апелляция к лени не задела сердца «детей» каменного века, я решил сделать упор на вреде для здоровья грязной воды из ручьёв и реки. От волнения я то и дело переходил с туземного на русский, спохватившись, вновь начинал говорить на местном, вставляя в него термины, отсутствующие в языке обитателей Пеу.
Публика оживилась. Правда, оживление это было не очень хорошее: как-то недобро заблестели у многих глаза, и слишком заметным было шевеление рук, тянущихся к дубинкам и ножам. От подобной реакции аудитории на мою попытку санитарно-гигиенического просвещения я в растерянности замолчал.
Произошедшее дальше в полной мере я сумел осознать только спустя несколько дней. Сперва толпа взорвалась возмущёнными криками. Но никто не рисковал первым броситься на колдуна, выкрикивающего страшные заклинания, вызывающие мелких, но, несомненно, страшных духов-микробов, которые должны поразить поносом и болями в животе жителей селения, не желающих выполнять его прихоть и строить какую-то никому не нужную ерунду. Но это я потом, после разговоров со старостой, шаманом и своими друзьями, понял. Сейчас же стою и не могу сообразить, почему реакция публики вдруг резко изменилась от равнодушия до открытой враждебности.
Наконец самый не то храбрый, не то глупый, не то просто нетерпеливый рванул из толпы в мою сторону.
Единственное, что спасло меня в тот день, что я не успел хоть как-то отреагировать на несущегося папуаса с занесённой для удара палицей. Из ступора выхожу, только когда жаждущий размазать мои мозги по своей боевой дубине бонкиец, вскочив в один прыжок на помост, зацепился чем-то из своих ожерелий или амулетов за торчащий из бревна сучок и, растянувшись во весь рост, припечатался лбом о настил, а оружие, вырвавшись из правой руки моего несостоявшегося убийцы, крутанувшись в воздухе, брякнулось буквально в паре сантиметров от моих босых ног. Я стоял, ожидая, что сейчас этот психопат встанет и кинется на меня, докончив свой замысел. Но он лежал без движения.
Появление на помосте рядом со мной Боре, Ваторе и Алкиных братьев и прочих её кузенов, выставивших боевые дубинки и ножи в сторону волнующейся толпы, я как-то пропустил. А вот как на свободное место по левому краю запрыгнул Длинный и точно так же выставил неслабых размеров нож, угрожая стоящим внизу, увидел. Уже потом я выяснил, что мой недавний пациент решил принять сторону могущественного колдуна, опасаясь, как бы тот (то есть я), чуя свою гибель от взбесившейся толпы, не начал напоследок чародействовать, мстя своим убийцам, и заодно вновь не вынул его многострадальную душу из тела. Такие вот выверты первобытного сознания.
Именно главный деревенский хулиган перевернул не подающего признаков жизни парня, бросившегося на меня. Теперь понятно, почему он не завершил задуманное: на месте его правого глаза было кровавое месиво, а торчащий из бревна помоста сучок покрыт чем-то бурым. Вот такая нелепая смерть…
В общем, впоследствии анализируя тот заполошный день, я склоняюсь к тому, что именно вмешательство Длинного, человека не то чтобы стороннего, но даже пострадавшего от моего колдовства, предотвратило расправу надо мной. Люди часто останавливаются перед непонятным и странным, а поступок записного деревенского хулигана, вставшего плечом к плечу с моими сторонниками на защиту Ралинги-соная, был именно таковым.
Наша небольшая компания ушла с площади, пройдя сквозь толпу, которая мрачно расступалась, давая дорогу. Такой и была последняя яркая картинка этого дня: недобро молчащий коридор из человеческих тел, ощущение полной беспомощности и желание оказаться где-нибудь подальше – лучше всего в своей родной квартире с очередным фантастическим романом в руке.
Мои друзья предполагали, что я отправлюсь ночевать к семейству Ваторе, но мне до жути хотелось побыть одному. И потому заявил, что проведу сегодняшнюю ночь в своей хижине. Возможная опасность со стороны желающих избавить деревню от колдуна меня совершенно не пугала – если честно, мне было просто всё равно.
Дома было пусто и неуютно. Алка отправилась с остальными к родителям. Аппетита не было никакого, но всё же я решил заставить себя съёсть что-нибудь. В корзинке должны оставаться пальмовые лепёшки. Ага, должны, но не обязаны. От лепёшек только крошки. А вместо них наличествовал зверёк с серебристым мехом. На местном его название означало «крыса, всё время дрожащая от холода». Звался он так длинно, потому как имелись ещё крысы, похожие на привычных мне серых, только шерсть у них была рыжеватой. Кроме свиней, завезённых на Пеу одной из волн переселенцев, эти два вида грызунов были единственными известными мне наземными млекопитающими на острове. Наравне с хрюшками данная мелочь считалась местными обитателями вполне естественным источником мяса – наверное, именно вследствие этого рыжие крысы, несмотря на отсутствие кошек, не были чересчур многочисленными: попробуй тут расплодиться, когда любая туземная дамочка не визжит в истерике при твоём виде, а, наоборот, плотоядно улыбается, глядя на бегающий кусок мяса, и тянется к палке или камню, чтобы обеспечить семью на ужин деликатесом. Что касается их мёрзнущих собратьев, то те предпочитали держаться от людей подальше, проводя время на деревьях. Негодяй, лишивший меня ужина и обосновавшийся в корзинке, скорее исключение.
При ближайшем рассмотрении оказалось, однако, что это – негодяйка. Причём с потомством. Точное количество детёнышей подсчитать в полусумраке хижины я не мог – при попытке подойти близко мамаша начинала агрессивно шипеть. Стоило же мне отступить на пару шагов, она успокаивалась.
Так мы устроились: я на циновках в спальном углу своего обиталища, роженица в корзинке в «кухонной» зоне.
На следующий день все посещавшие моё скромное обиталище могли наблюдать, как я сижу перед «мёрзнущей крысой» и пытаюсь кормить её кусочками фруктов. При этом от гостей отмахиваюсь, как от назойливых насекомых, и стараюсь избавиться от них поскорее. Учитывая, что визитёров было немало – от моих друзей или сторонников водопровода до недоброжелателей и приближённых старосты, посланных им поглядеть, чего там творит Ралинга-сонай – неудивительно, что к вечеру известие, что колдун, угробивший Ики Полукровку (так, оказывается, звали того несчастного, который умудрился отправить сам себя по Тропе духов), чего-то творит с «мёрзнущей крысой».
Не знаю, что народ по поводу этого напридумывал, но под вечер заявился шаман собственной персоной и завёл разговор на профессиональные темы. Причём мои объяснения насчёт интереса к животным он не то игнорировал, не то сделал из них какие-то далеко идущие выводы. В общем, решив, что я твёрдо не намерен делиться секретами мастерства по части околдовывания зверья, Вокиру сменил тему, перейдя к событиям вчерашнего дня.
Как это ни удивительно, дела обстояли для меня и моих планов вовсе не безнадёжно. Во-первых, никто не собирался предъявлять мне обвинение за гибель Ики. Кличка у того была сугубо обоснованной: мать его была из суне, а отец – бонхо. Родитель Полукровки был не из последних в Бон-Хо, но как-то получилось, что ни одна из трёх его бонхойских жён (я не понял, правда, одновременно они были или по очереди) не дала мужского потомства. А вот сунийка, с которой у отца Ики был роман чёрт знает когда, родила сына, выросшего в ловкого и храброго парня. Потому при отсутствии других отпрысков мужского роду папаша и признал Ики со всеми вытекающими последствиями вплоть до принятия в род и причисления к полноправным дареоям. Правда, никаких прошлых заслуг отца и всего его авторитета не хватало, чтобы сородичи признали сына-полукровку полностью равным в своём кругу: несмотря на всю его храбрость и ловкость в бою, староста не стал брать Ики в свою свиту, никто не желал отдать замуж за полусунийца своих дочерей и так далее. Неудивительно, что бедняга старался при первой возможности показывать себя. Вот и допоказывался.
Нет, местное мироустройство далеко от справедливости: за Длинного, получившего по заслугам, меня могли и прибить, а за Ики, который никому ничего плохого не сделал и оставался добряком, несмотря на неприязнь окружающих, я отделываюсь лишь угрызениями совести.
Вторая же новость меня просто огорошила: мои односельчане, глядя на печальную судьбу Ики, помня об истории с Длинным и опасаясь неприятностей в виде страшных духов «микарубу» и «дизенетери», которыми я их пугал в своей финальной речи, решили всё-таки строить водопровод, тем более вода прямо у порога дома – это неплохо.
Шаман особо подчеркнул свою заслугу в окончательном принятии решения – дескать, он отказался защищать жителей деревни от «микарубу» и «дизенетери» якобы из профессиональной солидарности.
Я, конечно, был польщён зачислением меня в ряды местного трудового шаманства, но подозреваю, Вокиру просто решил не связываться с неизвестными ему магическими факторами. Даром, что ли, он тут же завёл разговор на тему, что не прочь узнать о страшных духах, которые насылают кровавый понос, – как их можно использовать и как с ними бороться.
Ладно, как с ними бороться, старый хрыч узнает. А насчёт использования – увольте. Нечего давать в руки папуасам бактериологическое оружие. Тем более я и сам не знаю, как его сделать.