Изабелла Кроткова
Волшебное зеркало Тимеи
Глава двенадцатая
С безупречно, локон к локону, уложенными волосами, нежным макияжем, в длинном ярко-синем платье я спускалась по лестнице в бальный зал. Взгляд мой не был счастливым. Он был каменным. Изо всех сил я старалась подавить в себе боль, разрывающую сердце.
Сверху, со ступеней, я видела обильно накрытые столы, снующих худосочных дам, мужчин разных комплекций. От всей этой разноцветной толпы веяло чем-то ненастоящим и жутковатым.
При виде спускающейся невесты гости приподняли свои головы и дружно уставились на меня.
Неожиданно возле столика, на котором стояли бокалы с шампанским, я увидела привалившегося к стене отрешённого Ксавье.
Сердце моё ёкнуло.
«Где-то здесь должен быть и Аурунтам… – подумала я, чувствуя, как от волнения ком встаёт в горле. – Может быть, удастся проникнуть в его чемоданчик?..»
– Какая красавица! – послышался низкий раскатистый голос. – Рене, да ты счастливчик! И как только тебе удаётся влюблять в себя таких прелестных женщин?.. Но эта, пожалуй, самая красивая из них!
Мужчина говорил по-французски.
Мы во Франции, утвердилась я в своём предположении.
Хор мужских голосов загудел восторженно, женских – высокомерно и завистливо.
Я спустилась и встала по правую руку Рене. Месье Валлин был в ослепительно-белом костюме, который ещё сильнее подчёркивал желтизну его лица. Он улыбнулся и нежно посмотрел на меня.
Скоро мы станем мужем и женой… Меня передёрнуло от одной мысли об этом.
– Я рад представить вам мою Мари, будущую мадам Валлин, – гордо оповестил присутствующих Рене.
Мои ладони невольно сжались в кулаки, ногти впились в кожу.
Мари… Теперь у меня отнято и имя – последнее, что ещё оставалось от прежней жизни.
– Познакомься, дорогая, с музыкантами моего оркестра. Это первая скрипка – Поль Вергелен.
Гася горькие мысли, я обернулась к гостю.
Столь звучное имя принадлежало, увы, горбатому седовласому человечку с проницательным взглядом. Он подозрительно посмотрел на меня, затем резко отвернулся и ткнул в рот вилку с кусочком сельди.
«Никаких манер», – подумала я.
– А это концертмейстер группы альтов – Даная Фиориди.
Внешность Данаи тоже оказалась далека от совершенства – она была довольно молода, но одета безвкусно и даже вульгарно. Глаза её были жирно подведены чёрным, и определённо дама пребывала в плену у порока пьянства. Она хлебала коньяк «Riply’s day» в огромных дозах.
Имена музыкантов были итальянскими, греческими, французскими, внешность различалась от жгучих брюнеток и брюнетов до бледных белобровых блондинов и блондинок, и мне так и не удалось понять, какая нация преобладает в оркестре.
Гости шумели, восторгались, ели, пили, произносили тосты за нашу предстоящую помолвку – а я приглядывалась к ним. Вглядывалась в каждого, пытаясь определить, кто из них смог бы стать мне в будущем… другом?.. Нет, не другом. Возможных друзей среди этой компании быть не могло. Сообщником – вот верное слово. Быть тем, кого я могла бы подкупить, заинтересовать, даже соблазнить, чтобы вырваться из своей тюрьмы. Кому я могла бы доверять. Прислушиваясь к обрывкам разговоров, я пыталась составить впечатление о каждом. Поль Вергелен был, определённо, неглуп. Он рассуждал о музыке и высказывал неординарную точку зрения на многие понятия. Подведённые глаза Данаи быстро скосились к носу, язык стал заплетаться, и я поняла, что ей довериться было бы опасно. Пара трубачей – Дантон и Яков – показались мне беспечными и легкомысленными ребятами. Они наперебой дудели друг другу в ухо и ржали, как молодые жеребцы. Я разглядывала опьянённые жующие лица, танцующие фигуры, потом они слились в безликую шумящую толпу. Уверенность в том, что замок находится во Франции, серьёзно поколебалась, так как часть гостей говорила по-испански. Проскочило и несколько немецких фраз… Но, увы, никто не говорил на моём родном языке…
– Милочка! – вдруг послышалось над ухом русское слово.
Я вздрогнула.
Передо мной стояла крикливо одетая женщина средних, а вернее сказать, неопределённых лет. Скорее всего, она тоже была из «богемы», хотя среди представленных мне музыкантов её не оказалось.
– Я художница, – шепнула она, словно это был секрет. – Меня зовут Роза.
Моё внимание приковал парик на её голове. Если бы мне иметь парик…
Мысли завертелись, как шестерёнки часового механизма.
– Рене так мил, так очарователен! – защебетала Роза. – Говорят, что с музыкантами он строг, но ведь так и положено! Зато в компании ему нет равных. И как он смотрит на вас! А вот мой муж совершенно не понимает меня! – пожаловалась она.
Подхватив Розу под руку, я незаметно увлекла её на балкон.
– Не понимает? Как это, должно быть, обидно… – посочувствовала я, осторожно разглядывая парик. Короткое чёрное «каре».
– Говорят, женщина должна часто менять свой образ, – вещала Роза, прикладываясь к бутылке мадеры, – но куда уж чаще? Одних париков у меня – целых триста штук! Когда я езжу в…
В самый разгар интересного разговора на мои плечи опустились костлявые руки.
– Спой нам, дорогая! – За спиной стоял Рене. – Мои музыканты будут аккомпанировать.
Я обернулась и увидела, что оркестранты уже расселись по своим местам на маленьком подиуме в углу залы, а остальные гости заняли небольшие уютные креслица напротив.
Триста париков! С Розой непременно нужно подружиться.
– Милая Роза! – лицемерно промолвила я. – Я несказанно рада знакомству с вами! Пожалуйста, займите вон то мягкое кресло, а чуть позже я буду счастлива продолжить нашу беседу.
Роза просияла.
– С удовольствием послушаю ваше пение! – улыбнулась она.
Подойдя к сцене, я с изумлением обнаружила, что от лоснящихся лиц, вульгарных манер не осталось и следа. Музыканты сидели строго и с достоинством. Это были те же самые люди, но… совершенно другие! Даже Даная казалась трезвее любого завзятого трезвенника. Взгляд её был чист и светел, глаза бездонны и ясны.
«Как всё это необъяснимо и странно…» – подумала я.
– Ария Дидоны из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Дидона и Эней», – объявил Рене своим несмазанным голосом.
И я запела. Нежный, словно сотканный из шёлка или вылитый из прозрачного хрусталя, голос вознёсся под своды старинного замка.
Все замерли.
На середине пения я заметила, как Роза встала со своего кресла, поправила парик и поспешно вышла из залы. Сердце моё оборвалось.
Ария кончилась, послышались громкие восклицания, гости повскакивали со своих мест и кинулись обнимать меня.
Я натянуто улыбалась, говорила что-то по-испански и французски, то и дело поглядывая на опустевшее место Розы.
Сейчас она «припудрит нос» и вернётся.
Но она не вернулась.
Глава тринадцатая
Потянулись дни, нескончаемые, похожие один на другой, отличающиеся только погодой, стоящей на дворе, и вскоре я потеряла им счёт. Моя маленькая камера в высокой башне, одинокие или с месье Рене безвкусные трапезы, потом столь же одинокие, сводящие с ума прогулки по парку… Короткие обмены фразами со слугами. Иногда выходы «в свет» – в гости к чужим для меня людям, в чьём присутствии месье Рене неизменно оживлялся, делился впечатлениями от гастролей и бесконечно острил, и чью речь я едва понимала. В основном я сидела, глупо улыбаясь или глядя в одну точку, когда надоедало делать довольный вид. А чаще всего выходила на балкон и смотрела на небо, представляя, что где-то на другом конце Земли на это же небо смотрит моя мама.
И это всё, чем была наполнена моя жизнь.
Напрасно питала я надежды найти союзников среди друзей и знакомых Рене. Напрасно рассчитывала хитроумными уловками разговорить слуг. Напрасно угощала Спиркса вином и дарила Таналь браслеты и перстни. Напрасно пыталась воззвать к состраданию Мишели… Все они были словно лишены сердца. Они были пунктуальны, точны, расчётливы и ответственны, но стоило мне заикнуться о чём-то, не относящемся к поручениям, как голоса их становились металлическими, ответы – односложными, глаза – пустыми. Их невозможно было ни умолить, ни подкупить, ни задобрить, ни растрогать.
Точно так же обстояло дело и с друзьями и приятелями Рене. Музыканты, к которым мы захаживали в гости, были милы в общении, но едва я делала попытку чуть приблизиться в беседе к чему-то личному, тотчас же холод проникал в их взгляд и голос. Своим мгновенным отчуждением они словно внушали – ничего личного, мадемуазель. Разговоры касались только обсуждения премьер, концертов, спектаклей, выставок, а затем следовало непрерывное питьё, хохот и ощущение пустоты после этих посещений. Через некоторое время они наносили ответные визиты, где всё повторялось сначала. Смех, вино рекой, музицирование… Изредка я пела, потом, улыбаясь и кланяясь, провожала их и, опустошённая, возвращалась в свою комнатку под куполом башни.
Вновь выходила на балкон, смотрела на зависшую над прудом луну и чувствовала горькую, слепящую тоску по маме, по тому, прежнему Вадиму, по Клавдии Петровне и подружкам. По моим многочисленным верным поклонникам, по любимой работе и по всей моей молодой и яркой жизни.
Отчаяние моё нарастало.
Мари…
Наконец, я начала терять всякую надежду вырваться отсюда.
А страшный день двадцать четвёртое октября, день нашей свадьбы, неумолимо приближался. И чем ближе он становился, тем ужаснее я себя чувствовала. Депрессия начала постепенно накрывать меня своим тёмным крылом. Я стала беспрерывно плакать ночами, отчего утром под глазами образовывались мешки. Всё чаще за завтраком я выглядела уныло и скорбно, и, наконец, однажды Рене, не выдержав, сказал:
– Дорогая, твоё состояние весьма огорчает меня. Скажи, разве тебе плохо здесь? У тебя есть прекрасная комната, в твоём распоряжении целый штат слуг, ты проводишь много времени на природе… Мне тяжело видеть, как ты угасаешь. Чем я могу развеселить тебя? Будь у меня больше времени, я непременно придумал бы что-нибудь, но через три дня я улетаю в Испанию… Ты ни разу не выразила желания поехать на гастроли вместе со мной, иначе я взял бы тебя с радостью.
«Я улетаю в Испанию…» Значит, замок находится не в Испании, – автоматически отметила я, исключив из географии поиска эту страну.
Старик выжидательно смотрел на меня, но у меня хватило ума не сказать, что он отвратителен мне настолько, что даже Испания не в силах это изменить.
– Как-нибудь возьми, пожалуй… – Предложение, тем не менее, меня обрадовало, но не возможностью посетить другие страны, а возможностью узнать, где он хранит мой заграничный паспорт.
И если Бог будет на моей стороне, может быть, он позволит мне ускользнуть от ненавистного Валлина…
Я подняла на Рене печальные глаза, раздумывая, стоит или нет высказать ещё одну мысль, которая давно не давала мне покоя.
– Ты знаешь… – начала я осторожно, – я просто скучаю. У меня здесь совсем нет подруг…
– Нет подруг… – ворчливо перебил Рене. – Ты сама вечно сидишь в гостях как бука! А ведь и Даная, и Лидия, и Календи – все были бы не прочь подружиться с тобой!
Лидия – сухая чопорная блондинка, арфистка.
Календи – заносчивая, но очень красивая шатенка с флейтой.
– Помнишь наш первый приём? – продолжила я чуть увереннее, словно обретя почву под ногами. – Там была женщина по имени Роза…
Рене поморщился.
– Роза? Эта сумасшедшая художница? Жена вечно пьяного русского барабанщика…
«Русского…» – По сердцу прошла горячая волна.
– Да, Роза… Она показалась мне интересной… Если бы ты разрешил ей почаще бывать у нас, она бы, пожалуй, смогла поднять мне настроение…
Рене задумался. Я с замиранием сердца ждала его вердикта.
Наконец, взгляд его потеплел.
– Бывать у нас… Как хорошо ты это сказала! Что ж, я приглашу её письмом. Но если ты что-то задумала, помни – как только ты выйдешь с ней за ограду замка, она упадёт в обморок, увидев тебя.
Я прекрасно это помнила. Но убегать вместе с Розой не входило в мои планы.
– У меня не было подобных мыслей… – Я хотела прибавить «милый», но передумала, дабы Рене не заподозрил меня в двуличии.
– Ну что ж, – наконец, выдавил из себя Рене. – В будущую среду Роза навестит тебя. А месяца через два мы отправимся с тобой на гастроли в Швейцарию.
– А паспорт, Рене? Ты не забыл, куда положил мой заграничный паспорт? – уцепившись за повод, деланно спокойно спросила я, а сердце ухнуло в пятки.
Он внимательно посмотрел мне прямо в глаза, и холодок пробежал по моей спине.
– Не волнуйся, дорогая. Я никогда ничего не забываю. Твой загранпаспорт в библиотеке, в нижнем ящике стола.
Острые глаза старика пронзили меня насквозь, и он добавил:
– Не забудь и ты.
Не знаю, что месье Валлин хотел этим сказать, но взгляд его был так чёрен, словно зрачки были залиты густой тьмой. Они засасывали в свою вязкую глубь, и в этот момент мне захотелось отказаться от мысли о побеге.
Внезапно Рене рассмеялся.
– Ты станешь моим талисманом, милая! Если ты будешь со мной, все концерты будут проходить на ура!
У меня отлегло от сердца.
Стараясь не разочаровать опасного жениха, я тоже улыбнулась, и в пылу радости он попытался заключить меня в объятия. Я инстинктивно отшатнулась, о чём мгновенно пожалела. Взгляд вновь стал гнетущим и чёрным. Я почувствовала его груз, словно на плечи легли тяжёлые рыцарские доспехи.
Рене опустил вдоль старого тщедушного тела длинные руки, которым я не разрешила прикоснуться к себе, развернулся и, сгорбившись, пошёл прочь.
А в мои мысли снова проникла художница Роза.
Глава четырнадцатая
Как и обещал Рене, через три дня она пришла навестить меня.
– Милочка! – вскричала она уже с порога. – Как я рада тебя видеть!
На этот раз на Розе был другой парик – длинные светлые волосы, и я едва узнала её.
Как всё же причёска меняет внешность человека! – в который раз поразилась я.
– Я тоже очень рада! – сообщила я в ответ, и это было совершенно искренне.
Я предложила Розе чай, и мы, расположившись в огромной зале на первом этаже, начали болтать.
– Скоро моя персональная выставка! – похвалилась она. Хлебнула чай и недовольно вытянула и без того удлинённое личико. – В чае недостаёт имбиря… Не признаю чай без имбиря!
Изо всех сил желая угодить гостье, я покорно вызвала Мишель и попросила принести имбирь.
Может быть, не воровать парик, а попросить его?.. Но Роза боготворит Рене… Она тотчас же расскажет ему об этом, и я больше не увижу ни парика, ни её самой…
Получив требуемое, Роза вновь пришла в прекрасное расположение духа.
– Я пишу портреты… Немного в стиле Ван Гога. В таких жёлто-голубых тонах, крупными мазками!
Она вытащила каталог с репродукциями своих картин. На мой взгляд, они ничем не напоминали Ван Гога.
– Правда, похоже? – пытливо заглянула художница мне в глаза.
Взгляд её тоже был острым и пронзительным, каким-то отталкивающим, и моё решение не украсть парик, а попросить, разбилось на осколки.
Нет!.. Это было бы крайне неосмотрительно!
От мысли, что я могла всё провалить из-за своей доверчивости, мне стало не по себе.
– Почему у тебя дрожат руки? Тебе не нравятся работы? – резким голосом выкрикнула художница. Она становилась мне неприятна. Однако я сделала усилие над собой и вымученно улыбнулась.
– Что ты! Они великолепны!
– А какая особенно? Покажи! – потребовала Роза.
Мне захотелось стащить с неё парик и вытолкать вон.
Но я снова себя сдержала и ткнула пальцем в первую подвернувшуюся репродукцию.
– Вот эта!
– Это портрет моего мужа! – гордо возвестила Роза.
Я взглянула на портрет, в который упирался мой палец. Всё в тех же жёлто-синих тонах, выдаваемых за схожесть с Ван Гогом, был изображён пожилой рокер в бандане, косухе и рваных джинсах, сидящий перед ударной установкой. Лицо у него было открытое и приветливое. Странно, что Розе удалось это запечатлеть…
«Русский барабанщик…», – подумала я.
– Его зовут Жорж, – сообщила Роза.
Я непонимающе посмотрела на неё.
– Жорж?.. Разве он француз?..
Она опять сморщилась, словно захотела дополнительной порции имбиря.
– Ой, да какой там француз… Русский, Жора! Но сама посуди – что это за имя для мужа известной художницы?
Роза обмахнулась ажурной салфеткой.
– Жарко что-то…
И она вдруг сняла парик и оказалась коротко стриженной, как Наталья Крачковская в фильме «Иван Васильевич меняет профессию».
Я закашлялась. Потом промолвила:
– Да… Жорж гораздо лучше. А чем он занимается?
Роза положила в рот кусочек изумительного венского пирожного.
– Всё той же никому не нужной ерундой… Музыкой. И представь себе, милочка! Он даже умудряется собирать небольшие залы! И гастролировать! Но в основном, по России – там его ещё помнят… – Она закатила глаза, словно удивляясь, как никчёмного Жоржа, занимающегося ерундой, могут помнить в России. – Он ездит на гастроли раз или два в год. В этот, как его… Новосибирск, в Кострому и в…
И она назвала мой город!
Я застыла. Уснувшая было мысль немедленно проснулась и встревожилась. Бежать! Не знаю, как, но бежать вместе с ним, хоть в его чемодане!..
– Там ему нравится больше всего. Там прекрасная филармония!..
Дрожь волной прокатилась по моему телу.
– А когда он в следующий раз поедет в Россию?.. – спросила я, с трудом удерживая на привязи волнение.
Десятки мыслей носились в моей голове. Бежать вместе с ним. Бежать тайно. Бежать в качестве солистки его группы. Соблазнить его. Запугать его… И БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ, БЕЖАТЬ!..
Роза вновь напялила парик на голову.
– Боюсь, что никогда. Ему не подходит тамошний климат. В прошлый раз он подцепил там жуткую простуду и теперь мучается артритом. А артрит для барабанщика… Сама понимаешь…
– Понимаю… – глухо произнесла я, чувствуя, как обрубается сук, на котором я сидела, и голос мой дрогнул. Из уголка глаза выкатилась слезинка. Я постаралась утереть её незаметно, но от Розы не укрылся мой жест.
– Ну… не надо принимать так близко к сердцу… – подскочила она ко мне. – Я покупаю Жоржу самые дорогие лекарства. Мы его вылечим! По правде сказать, он на себе крест не ставит. Он как раз собирался лететь туда на Новый год. Представляешь? Но с этой болезнью… Раньше, чем через три года, теперь и думать нечего…
Я тяжело задышала. Да, удар был силён… Словно всё против меня.
Я снова уткнулась в каталог. И, рассматривая странные портреты, вернулась к размышлениям о парике.
– Хочешь, сходим вместе на мою выставку? – приблизила ко мне Роза своё длинное лицо.
– Если только вместе с Рене… – робко ответила я. А что я ещё могла ответить?
Она хитро усмехнулась.
– Можно и без Рене… Мы бы сходили в чудесную кондитерскую, а потом в магазин кукол… Зачем тащить за собой Рене?
И она опять скривилась.
И тут я, наконец, задала вопрос, который с самого начала вертелся у меня на языке.
– А где будет выставка?
– В музее изобразительного искусства! – незамедлительно ответила Роза с придыханием.
Меня, однако, интересовало не это.
– А в каком городе?
Роза дико посмотрела на меня.
– В столице, конечно! Или ты думаешь, я соглашусь выставляться в провинции? Уф-ф, жарко!
И она снова неожиданно сняла парик и вытерла голову салфеткой.
– В столице чего? – решила я довести допрос до конца.
В это самое время в зал вошёл Рене в костюме-тройке. При виде Розы без парика он едва заметно усмехнулся в сторону.
Увидев маэстро, Роза засуетилась. Кое-как водворив парик обратно на голову, она по-щенячьи засюсюкала:
– О, Рене! Мы с вашей невестой замечательно проводим время! Вы отпу́стите её со мной на выставку?
Она спросила это так непринуждённо, что я замерла.
Глаза Рене сверкнули. Я подумала, что он ответит – ни в коем случае, такая красота нуждается в моем неусыпном надзоре, однако после томительной паузы он вдруг подмигнул Розе и, повернувшись ко мне, произнёс:
– А почему бы и нет, дорогая? Сходи, проветрись с Розой!
Похоже, он упивался своей сладкой местью. И ожидал услышать что-то вроде: «Нет, любимый, без тебя я не выдержу и двух часов!..» Но назло ему я дерзко произнесла:
– Пожалуй, схожу, милый! Мы будем прекрасно смотреться в паре!
Я представила нелепо одетую Розу без парика и рядом с ней – старушку с дребезжащим голосом. А что, можно сказать ей, что я хочу посетить выставку инкогнито и загримировалась под старуху…
Эта мысль пришла ко мне неожиданно. Ведь данная старуха – не кто-то другой в моём теле, это я, и черты – мои, нужно только хорошенько приглядеться…
– Сходи, дорогая. Тебе самой решать – со мной или без меня. Но без Аурунтама и Ксавье ты не обойдёшься!
Рене вновь подмигнул Розе. И тяжёлый ком опять поднялся к моему горлу.
Роза, предвкушавшая свободу и магазин кукол, услышав о Ксавье и Аурунтаме, недовольно поморщилась и заторопилась к выходу.
– Отделайся от них! – шепнула она мне у двери. – Давай сходим вдвоём! Убеги от них, слышишь? Впрочем, ни Доротее, ни Анне ни разу это не удалось… Я буду ждать тебя в субботу в одиннадцать в своём особняке.
Дверь открылась, и, пока я раздумывала над её словами, Роза исчезла.
