Иван Шишлянников
Город скорби
Сиротский приют
На небе же есть звёзды? А? Может быть. Зачастую их не видно. Но люди, не видя звёзд, говорят – «раз зажгли, то кому-то надо».
И мы тоже поехали в детский дом, так как там были дети, которых родили, ведь так и было надо.
Но их не только родили, а ещё и оставили освещать крыльцо детского дома, что назвался «Ромашкой». Там не было ромашек, если честно. И не все дети попадали на крыльцо.
Кого-то находили в мусорках. Помнится, что одна сердобольная дама очень (ОЧЕНЬ) удивилась, когда собака принесла в зубах маленький свёрток. Он был в грязи и в собачьей слюне. Слюна капала на разжиженную землю, разжижая её ещё больше. Слюна мешалась со слезами. Она плакала.
Но плакала сердечная женщина, а не собака. У собаки тоже было сердце, но не человеческое. Про такое обычно говорят – «собачье сердце». Посыпая голову пеплом.
Мы и ехали в «Ромашку», но никто не нарвал ромашек. У нас вообще не было цветов, запасённых стихов тоже не было. А я так хотел.
Встать на тумбу читая стихи о прекрасном далёко которое в детстве казалось чем-то большим а оказалось чем-то меньшим. Такой сволочью и пропойцей делающей больно.
Мне не разрешили. Вожатая (мы не пионеры) сказала мне – «от любви всегда больно». На ум сразу пришла цитата из Иоанна. Я не буду её озвучивать, её все уже знают. Она отскакивает от зубов, ещё она подходит для игры в пинг-понг.
Вожатая наша (но не пионерская) очень уж любила детей. Иногда она могла впасть в экстаз. Её экзальтация трогала всех, даже нас. И начинало Любу нести, ох, несло её по краям и по долам. Казалось, что душа её вбирает все страдания Княжества Русского. Но так она была глубока, как кроличья нора, что считалось, будто она касается Княжества Киевского.
– Любит Сила детей – говорила Люба.
А с нами ехал умственно отсталый. Мама любила его, папа тоже.
Родители у него любили друг друга, болезнь сына не стала причиной для разлуки. В родильной палате они крепко сжали свои руки, сказав, что «будем жить, любить, смеяться».
Бог создал нас, а значит нужно драться.
– С-сила, что? Л-лю-любит? – спрашивал Володя (ум у него отставал).
– Детей Сила любит! Сильно любит этих малюток беспомощных! Большая часть сразу дохнет, отправляясь обратно.
И шёпотом – (в Рай).
Водитель молчит, ему нравится молчать и играть ушами. Ещё он любит сам елозить тряпкой по стеклу. А один раз ему дали затрещину. Если честно, то я хочу быть честным. Отметелили его.
На лобовое он тряпку положил, а потом сел на неё задницей. И елозил голым задом по стеклу, смущая прихожан храма одного. Они всё видели! Вышел настоятель, потом дьякон, они подтянули чёрные рясы, сняли кресты, да и всыпали этому искусителю.
Я в их Бога не верил, но детей любил.
Не в плане, что у меня какая-то странная любовь к детям. Мне просто хотелось навестить их, сделать им приятное. У нас сладости были, всякие подарки. Помогал вот это всё (сладости и подарки) собирать. Надел рубашку хорошую, ремень красивый. И задумался, упал в мысли.
– Люба, а почему так происходит? – спросил я.
– Слышала-слышала, слухай. Так дела обстоят, ты тоже слушай (это Володе), а водителю – фигу в зеркало (фигу показала, правда).
– Вот взять Индию, которую Володя любит (правда). Там речка есть волошебная (Люба любит лыбить слова). Ганга! Или Гага? Или Гаага?! Не суть. Через эту речку забирают мёртвых и живых. Мёртвым уже всё равно пора, а живые сами лезут в речку. Там их микробы хвать за пинчик (она ущипнула Вовку за ляжку, но речь не про ляжку).
– И-и-и? – Володя раскраснелся.
– И ничего! Дохнут детки в основном. В Африке тоже дохнут детки. У них там до сих пор бешенство лютует. Володя?
– М-м-м.
– Бешенство – от слова бес! Бесы (имя им Легион) деток хватают, а потом их шеи нежные ломают. Хрустят ими. Дальше пришлось ехать молча, подобная беседа утомила всех. Володя спал, водитель играл ушами, елозил по кожаному сиденью. Люба молилась на чётках. Понятное дело, что Иисусову творит. Она в один день 6000 таких сделала.
Да и машина у нас обычная. Улицы старые и кирпичные. О чём бы ещё вам рассказать? «Ромашка» на отшибе каком-то стоит. Этот район в Астрахани зовётся Бабайка. Вова сначала боялся ехать, думал, что тут привидения бродят. Но бродят только бомжи и алкаши. Все вонючие и пропитые.
Улицы накрашенные но подбитые деревья стелются на пыльных дорогах уныло плетутся собаки хрустят их ноги не осталось ни одной недотроги все потеряли невинность обменяв свою плеву на выполненные уроки.
Не просто так я всё это затеял. Мне хотелось вам рассказать важную историю. В этой истории была бы Любовь, Вера, Надежда. Но мы неудачно проехали между. Между группками собак. Но никого, вроде, не раздавили. Лишь чиркнули по их тазу. И не было огня в моих фразах. Потому что угас огонь в глазах окружающих.
Все только плодили детей на моих глазах. Я ехал и видел, как их делают. Без страсти, случайно. Кто из них планирует? Не вижу таких. Вижу, как кто-то идёт на аборт. Может даже на подпольный. Чей-то жених сбегает в аэропорт. Ему не нужна обуза в виде ребёнка. Они не стесняются трахаться в подворотне, но стесняются купить презервативы.
Их бросают потом с детьми, а таких не всегда любят приёмные отцы (отчимы/мачехи). Желанных нет, все плодят только бедность и страх.
Обрекают на страдания тех, кто родился с пеной на губах. И это молоко ещё не обсыхает на губах, как они уже собачатся. Разводятся, орут друг на друга. Бьют посуду, бьют лица друг другу. Орут матом, вспоминают «паскуду». Может быть их ждёт встреча в месте судном. Может и нет. Но толк в этом? Они уже наплодили. И выкинули. Кого на помойку, а кого на крыльцо «Ромашки». Да и «Ромашка» тоже мне. Она одна такая в Астрахани? Полно здесь сирот, полно здесь брошенных и изнасилованных. Насилие в основном психологическое.
Все молчат, мысли тоже смолкли. У Вовы слюна потекла по футболке. И я просто смотрю вдаль, думая обо всём на свете. Понимая, что дети – это и мы сами. Выросли сломанными, кроме Вовы.
Вот и приехали в «Ромашку», а всё очень тихо. Пустырь же. Боятся люди лиц детей. Они для них язва, что с каждым годом делает больней. Но надо найти кого-то. Подарить им конфеты и подарки.
Но была только кровь, бантики, юбочки, гильзы, разводы, кишки. Где дети?
Была целая груда детей.
Вышел мужчина с (автоматом?) и улыбнулся во весь окровавленный рот, а сам он был в комбезе рабочем.
– Убил я деток, чтоб не страдали больше. И сам раньше отцом тройни был, пока мою Марфу и деток грузовик не сделал в мясо и фарш.
Он засопел.
– Знаю, что убивать сирот нужно. Тяжело им жить в этом мире, что думается у вас?
Люба была ошарашена, корзинка со сладостями выпала из её рук, конфеты и ленточки смешались с кишками. Казалось, что черви из мармелада спят под ногами.
– Вооо сла-славу Божжжию? – только и промямлила она.
Второе сошествие
Она очень боялась тогда. Может боялась бы и сейчас. Но сейчас – это сейчас, в этот момент её уже нет. И никогда более не будет. Время смыло её, оно часто смывает явления этого мира со своего пути. Оно и меня смоет, просто волна ещё не дошла.
У неё не работали почки, вот она и сидела на диализе. И ей не хотелось так жить. Ещё у неё была кошка, а кошке жить хотелось. Болезни сжали их крепко-накрепко. Но Лиза решила дождаться трансплантата, ведь она понимала, что новая почка её спасёт.
И ещё то, что ветеринар спасёт Алису, так ведь звали её кошку. У неё была какая-то ушная инфекция, постоянно шёл гной, вызывалась боль. Вроде бы все боятся смерти, стесняются её. А почему стесняются себя? Нас так учат.
Нас учат стесняться. Нас, но не меня. Мне было очевидно, что Лиза потому и умерла. Она не думала о себе. О кошке – да, о себе – нет. Ей выписали таблетки, которые гасят иммунитет. «Чтобы почка не была уничтожена иммунным ответом». Кошке давались таблетки, но себе нет. И кошка осталась жить, а Лиза свою жизнь завершила. Так ни разу и не распрямив плечи.
Кошка жила потом у её матери.
Так приятно на НЕЁ смотреть. Приятно думать обо всём, хотя меня оставили. И я даже не знаю – хорошо это или нет? Разницы нет, везде смерть.
У меня брат в детстве умер. Мы были на пляже, а он любил плавать, бегать, двигаться. Он в один момент пропал. И я знал, что были вокруг волны: из людей, из песка, волны моря. Ветер гасит волны. Они качались сильно, а потом не очень. Сильно, потом не очень. И на этой карусели качалось тело моего маленького брата. Он теперь был утопец.
– Я любил его – плакался отец.
– А я буду искать его – сказал ему я.
Я мог и не сказать так, ведь память не что-то по типу хроники. Многое смешивается, умножается, бурлит. Фразы, обрывки событий – они притягиваются друг к другу. С таким успехом всё могло быть и так.
– Я убил его – отец больше не плакал.
– Но как? – спросил его я.
– Слово может убить человека, если человек готов смиренно есть слова.
«Я сказал, чтоб он тонул, а он послушал».
И в этом был императив жизни. Ты тонешь в ней, слушая только других. А я не хотел иметь с ними дел. Потому я стал стремиться к звёздам. Особенно меня влекла Венера, но это и не звезда вроде. Вам есть разница? Мне нет разницы.
Греки ценили красоту, в этом что-то есть. Был среди нас один неудачник, что испытывал удачу. Он хотел стать лучше в космосе, но обгорел. Его подожгло на испытаниях, а ветер только помогал огню избивать прыщавое тело. Огонь бил, оставляя чёрные синяки. Один глаз вытек, другой остался. Это было такое вот зрелище.
Он обгорел, но принял себя. Огонь, но не звёзды, сделал его удачливым. В своём уродстве он нашёл красоту и силу, теперь у него была семья, теперь у него были звёзды в голове. Он писал книги. А я так не хотел.
Мне было нужно отыскать брата в космосе. Его прах стал космическим телом. Чем ещё может стать ваш прах? Есть только космос и бесконечное пространство. И где-то есть Бог, но не здесь. В голове Его тоже нет.
Самый страшный мой кошмар – это звёзды в голове. Вдруг окажется, что мы всё выдумали? И красота есть только в голове, а вокруг всегда только сплошное уродство.
Сейчас я понимал, что это не так. И все мои мысли перед лицом конца сущий пустяк.
Наша миссия потерпела на Луне полную неудачу, так что дух мой обмяк. Я просто сидел и смотрел на Землю, которая вращалась вокруг Солнца.
Очевидно, что меня бросили умирать. Но ещё очевиднее, что они бросились умирать сами. С поверхности Луны мне открылось многое. И, конечно, ОНА. Венера. Уже неделю мне в голову приходили голоса. Они жгли мой мозг калёным железом.
«Пала-пала комета Венеры».
Уже неделю я знаю, что всё это закончится. Что Венера сдвинется с места, отправится в сторону Земли. Два космических тела уже скоро схлопнутся, не оставив ничего, кроме галактического мусора. И было ясно, что сейчас на Земле всё не так уж солнечно и ясно. Ведь ОНА начала двигаться.
Экипаж моего модуля оставил меня умирать тут, думая, что это меня остановит. Но это уже не имело никакого значения. Пришло их время, пришло время каждого из этих существ.
И им было пора умереть, каждому.
Небесное тело врезалось в МКС, превращая станцию в космический фарш, отправляя старую станцию в утиль. Отправляя тела людей навстречу солнечному крематорию. Они не хотели умирать, вот что. И никакой Хьюстон не мог сообщить о том, что к ним приближается смерть. В космосе смерть совсем бесшумна. Но что Земля?
Большая, закруглённая, тёплая. Вот такая была Венера. Всё в солнечной системе было таким – живым. Но они жили какой-то своей жизнью, а я жил своей. Хотя стоит сказать, что мой брат умер не просто так.
Думается сейчас, что это его смерть привлекла ко мне голоса. Они хотели столкновения Венеры с Землёй.
Они хотели уничтожить всё живое, чтобы потом возродить всё из пепла.
Никто из них не говорил про Бога, но сейчас стало понятно, что так нужно не только голосам. Даже Бог решил поучаствовать в этом, стерев миллиарды людей с маленькой планеты. И Он про это мог говорить раньше.
Может и не говорил.
Но сейчас казалось, что об этом где-то говорилось. Что всех ждёт смерть и суд. Но так как никто особо об этом не думал, то голоса осознали, что всё придётся делаться заново. И даже спускаться в мир тёмной печали придётся во второй раз.
В этот раз никого не распяли, только оставили меня на Луне. Оставили наблюдать смерть планеты Земля. Видеть состыковку Земли и Венеры. На щитке шлема было видно, что воздуха почти не остаётся. Но он и не был нужен.
Земля и Венера уже горели. Думается, что все уже погибли. Разом. Кого-то пустили в мир новый экстерном, кого-то ещё предстоит прощать. Но кто будет прощать? Голоса про это ничего не сказали.
Я встал.
Обломки планет кружились где-то вдалеке. Все уже были мертвы. И я это знал. Я слышал сотни криков и треск жаркого костра.
Пора было снимать шлем, воздуха уже нет.
Голоса мне сказали:
– Спуск в Ад одинаков повсюду.
***
Я пришёл к ним.
– Я сошёл, друзья.
Уже во второй раз.
Проект ЖИЗНЬ
Было тело. Длинное и белое. Белые волосы, белые ногти, коричневые болячки на локтях. Голова маленькая. Точнее сказать, что не очень большая. Какая-то обычная. В такой голове и развитый мозг?
И много крови. Кровь повсюду: вены, сосуды, прожилки, жилы, клетки. Всюду.
Есть вещество. Раствор одного и другого. Вместе они уже другое. Третье.
– И как ОНО?
– Знается под кодовым именем «ГРОБ».
– Суть чего это?
– Это зарождение.
Это рождение.
Порождение.
Вырождение.
***
Темно. Вокруг только темнота. Такая бывает, если глаза закрыты. Но какой-то свет есть? Типа остаточного. Или может это тонкие стенки кожи? Он уже не знал, что такое есть свет. Света не стало.
Только он был. И звук. Свистящий звук. В полной темноте есть теперь только свистящий звук. Так работает аппарат искусственной вентиляции. Но здесь нет такого аппарата. Здесь вообще ничего нет.
– Электричество.
Было ли там электричество? В тёмной темноте было совсем темно, тут нет разряда. А как было тогда? Кто воспринимал невоспринимаемое? Никто не мог этого сделать. Там никого. И никто не агент. Получается, что никто не несёт разум на своих плечах.
– Вода.
Электричество и вода, зачем они? Было ясно, что вода очень старая. И что, у вещей нет цвета? Он сейчас лежит в черноте.
И это была ложь. Чернота только в голове. А какого цвета воздух? Есть ли у воды что-то? Было-было. Ему сказали (но когда?), что у воды есть мокрость. Потом же сказали, что мокрость не есть свойство вне языка. Мокрость – H2O – слова. Он не мог потрогать мокрость.
Не было ничего, что есть мокрость. Чтобы потрогать мокрость, нужно сделать так, чтобы исчезло СЛОВО.
– Время.
Он уже воспринимал его. В это вклинилось то, что было известно под ПРЕДИКАТОМ. Или это свойство? Если положить в абсолютную темноту абсолютную черноту, то кто будет размышлять? Если ли размышление вне тепла, толчков, касаний?
Он помнил Маха. Что-то про Больцмана. Начались времена галлюцинаций.
(Как уровень всего? Повторяю. Как уровень всего?)
В те моменты энтропия шла вспять. Это что? Если есть чернота, то что ещё есть? Внутри черепа всё и есть. А вне черепа как? Это значит, что человек живёт в черноте, дышит в темноте, но думает про свет. Он делает самообман.
Делает зависть.
Кому?
Лобстерам. У лобстеров нет пытки разумом. Или есть? Ему казалось, что на груди сидит красный лобстер. Они смотрели друг на друга в абсолютной черноте. У лобстера есть химический след, у человека (или это только нерв?) был химический след.
Солнце оставляет углеродный след. Он знал это, когда шёл днём. Всегда динамики (но как они?) сообщали, что нужно экономить электричество. Электричество оставляет углеродный след. И был профессор с плакатом КОНЕЦ БЛИЗКО. Ему считалось, что электричество оставило углеродный след в виде жизни, чтобы жизнь могла оставить больший углеродный след. Создав Т-мемы.
Он и это когда-то знал.
Пространство шипело, если с ним не говорить. Каждое слово вслух, только так можно заглушить шипение. Вот они что.
(Они всегда общаются, чтобы заглушить себя).
– Электричество, вода, время, а ветер? Он есть?
Его не было.
Возьмите контейнер прямоугольной формы. Положите его в землю. Ложитесь в него. Сумерки человека уже наступили. Это значит, что есть и рассвет. И он не только был, он и ещё есть. А кто-то ест, чтобы его стереть. И что? Это мертвецы. Их не слышно.
Вокруг много ящиков, сотни. Но все молчат, никто больше не оставляет углеродный след. Они этого хотели.
Ползёт белый червь. Симметричный. У него есть глаза? Что он есть? Зачем он ест?
(Уровень сахара не должен быть низким, только так)
Он видел булькающую яму. В ней было тепло и грязно. Грязный геотермальный источник. Он знал слова, а слова становились образом. Если ты способен сказать только слова, то ты обеднел. И вот опять, ты не способен сказать ничего, только слова. И ты эти слова?
Ты границы языка, которые границы твоего мира?
Здесь не было пещеры Платона, это есть катабасис. Спуск вне пещеры. Ты испугаешься, если тебя в ней не будет. Ведь тогда ты лишишься своей веры. Веры в то, что абсолютной темноты и черноты нет. Веры в то, что геотермальный источник не имел отношения.
Они хотели сделать клетки в одной колбе, у них это получилось. Но всё было чуть иначе. Так и поняли, что это просто нарост на стенках тёплого и грязного места. Как накипь в чайнике. Так и жизнь накипела.
И кто она?
Вирус герпеса у человеческой женщины на губе. Он где-то справа, туда не хочется смотреть, но смотришь. Ты уже расправил плечи, а значит, что зрительный контакт должен быть. И он есть.
Вирус живёт, он точно живёт, делая что-то. Он делает потомство, которое генетически модифицируется. И тот биолог, что написал КОНЕЦ БЛИЗОК. Это слово на А.
Он мог подцепить А. А это разве вирус? Это мем. Получается, что накипел на грязной стенке ген, а потом на тёплой стенке мозга накипел мем.
– МЕМЫ И ГЕНЫ, СЛЫШНО?
Это и есть болезнь. Принять МЕМ за ГЕН. Но они разные. Мы все разные, но живём не в своём ящике. Он знал, что есть слово – «груминг». И на нём всё стояло. И на лобстерах. Точнее скажешь, что всё стоит на их индикаторе. Типа есть такая штука, которая показывает твою уверенность.
А в твоих глазах горят маленькие буквы – КОНЕЦ БЛИЗОК.
И ты даже не знаешь, что есть слово «эсхатон». Ты даже не Сын Божий. И ты знаешь, что Божий лишь слово, а сам Боже живёт вне черепа. Его оттуда надо выселить, чтобы жил Он сам. И тогда ты сам будешь жить, когда выселишь всё из своего черепа. Это маленькие буквы и мысли мертвеца. Смотришь в пол или на свою тетрадку с маленькими буквами. Никто не думает о социальной политике и мотивах. Никто не вспоминает гены и мемы. Никто больше не хочет копать.
Стало понятно, что копать будет больно, но так задумано. Или победит философская пропозиция. Или победит КОНЕЦ. И тогда уже не будет тут разговоров, а он есть. Если ты интерес себе, то это не есть КОНЕЦ. Пойми это. Ты и сам себе груминг. И жизнь зародилась в виде накипи, став лобстером. А ты просто распрями плечи. Пойми, что не КОНЕЦ, а ГНЕВ БЛИЗОК. И уважай свои границы.
Я буду копать.
***
Тело выбралось из могилы. КАК СЛЫШНО? ПРИЁМ?
– Оставьте. Мы увидели то, что хотели. Именно так оно и было: из земли, из собственного дерьма, из лужицы химических элементов. Именно из всего этого субстрата разродился разум. Чтобы расти.
Теперь он будет расти дальше.
РАЗУМ БЛИЗКО.
УМ БЛИЗКО.
УМ ЫВАЙ.
I УМ.
KINO
Меня трясло. Меня кидало. Меня пробрало. Всё дело в том. В том. Что я посмотрел KINO.
Сейчас тяжело об этом говорить, после сеанса прошло минут тридцать. Я шёл с открытым ртом в свой подъезд. Туда залетала пыль, горький снег, полуживые мухи. Сейчас я говорю про рот.
Там были гадкие граффити, странные субъекты, запах зажаренной курицы. Сейчас я говорю про подъезд.
В моём бессознательном произошёл большой взрыв. Начался новый генезис, началось полноценное обновление. KINO меняло меня, ковало заново. KINO поставило на меня новую прошивку. Я стал версией 2. 0.
В бессознательном качались пустые качели, крутились центрифуги, в замедленном времени скалились собаки.
Я видел, как на пустых детских площадках зарождается новая жизнь. Как небо меняет свой цвет. Как разрушаются старые порядки.
Я погружался в ритм киноленты, тонул в её чёрных и плоских волнах, видел монтажные склейки, но совершенно не переживал.
В этот момент я уже спал, позволив фильму полностью овладеть мной. Это не просто фильм, это Носферату. Дьявол. Дракула. Он пьёт мою красную кровь, а вместо неё наполняет меня старой плёнкой. Жизнь моя записывается на неё, причудливо закручиваясь на больших бобинах.
KINO KINO KINO KINO KINO KINO KINO KINO KINO
В фильме был червь. Гигантский и белый червь. Он ел города, глотал их, перемалывал кости людей. Он что-то значил для меня. Это была метафора, иначе и быть не может. Разве я не говорил, что это не фильм, а самый настоящий арт-хаус? Магия кино. Магия KINO. Абсурд, гротеск, трансгрессия. И я всё это видел своим глазами. Я не моргнул ни разу за сеанс, никуда не вышел, дал пощёчину наглому подростку, что ел попкорн.
Каким-то образом во сне я понял, что в фильме был я. Что фильм был про меня. Что я и есть фильм. Теперь в стенах моего девятиэтажного дома тоже живёт белый червь. Только он маленький. Но очень удаленький. Он ест проводку и лишает людей света.
Он грызёт батареи и лишает людей тепла, он разбивает окна, запуская в квартиры свежий воздух, он делает его несвежим. Это метафора. Это клинок KINO. Это эффект домино.
Теперь, когда у людей нет ничего, они могут понять простую истину – искусство. Только оно наполняет жизнь смыслом. И именно поэтому червя в фильме съедает чёрная ворона. Приглашённая звезда.
Я знаю, что это ворона родом из Астрахани. Червь из Америки. Червь – Голливуд, а ворона – Болливуд. В этом вся соль. Искусство разбивается об антитворчество.
Жизнь невозможна без искусства. Но оно глупо. Обычный фильм – глупый младенец, фильм KINO – мудрый старец. Ворона убила хтонического червя. Ворона говорила зрителю – чел, без искусства никак, но хватит жевать попкорн.
KINO сломало четвёртую стену, ворона говорила с нами – со зрителями. Все раскрыли рты, а в этот момент в зал ворвалась толпа цыган, она украла у нас все ценные вещи. Боже мой! Они сломали пятую стену. Потом из чёрного хода полез спецназ, чёрные воины в чёрном коридоре. Струйка нефти, что ползла под чёрным экраном. Мой Боже! Они сломали шестую стену. Нам вернули ценные вещи, но это были не наши ценные вещи. Сломана седьмая стена…
Сон проходит беспокойно, я понимаю, что фильм изменил меня. Понимаю, что фильм заменил моё Я. Как это возможно? Я похож на старую виниловую пластинку, на такой пластинке много полос, везде свой кусочек данных, но я теперь могу скользить по ней – скользить и видеть все возможные варианты развития событий. Ворона умирает и из её тела произрастает город. Астрахань. Он рушится, а толпа гномов отстраивает его заново. Приходят первые поселенцы, среди них есть я. Главный гном наставляет на меня ружьё и говорит – чел, вали обратно в своё время.
БАМ
Я просыпаюсь в ужасном поту. Чувство потерянности. Чувство растерянности. Уже 9 часов утра, светло тепло, вкусно пахнет свежий кофе. Он мой. Всё-таки червь не съел наш дом, наш быт, наши мозги. Я шарюсь по своим карманам и ищу корешок билета. KINO ускользает от меня, я хочу вспомнить, где смотрел данную картину. В какой именно точке притяжения нашего города. Подлые урбанисты изменили лик Астрахани, она стала уродлива, теперь она сделана из слёз и пластмассы. Об этом было в фильме. В фильме было ВСЁ.
Я звоню своей девушке, но выясняю, что у меня нет девушки. Я звоню родителям, но узнаю, что моя фамилия «Детдомов». Я звоню в МЧС, но узнаю, что ничего узнать не смогу.
Плаваю в интернете, в мусоре, на торренте. Нигде нет и следа фильма. Он пропал, исчез, закольцевался в моём разуме. Я точно знаю, что оно существует. KINO изменило меня. Или изменил?
Какой у него пол? Там был стиль, ритм, музыка, там была светомузыка. И я должен посмотреть его снова. Никто не остановит меня. Их жалкие попытки скрыть этот шедевр провалятся. Я проснулся, я зол, я груб.
Я хочу вернуть KINO. Снова сделать его реальностью.
Ставлю мир на паузу и открываю страницу интернет магазина. Там продаётся оружие, там продаются портативные бомбы. Мне это не нужно. Прямо с вкладки я беру различные лекарства, различные спортивные смеси, различные детские соки. Запихиваю всё в блендер и начинаю мешать. Делаю вселенский коктейль. Эта штука способна воскресить мёртвого. Или мёртвую. Но я хочу воскресить KINO.
Я преследую педофила в бассейне для взрослых. За ним тянется кровавый след. Пара пуль в спину. Он не умирает, а бежит в туалет. Я бегу за ним, скольжу по крови, ем банан. Белок.
Он прячется где-то в кабинках, я говорю ему – чел, это не очень.
Но он не слушает, продолжает прятаться. Меня это начинает злить, я нахожу его и стреляю ему в голову.
Теперь тело нужно смыть в унитаз, воронка затягивает тело в канализацию, а я уже плаваю в бассейне. Он 4 метра глубиной. Я плыву к самому дну, касаюсь его, переворачиваю, открываю люк, какими укрывают сточные ямы. Вода льётся вверх дождём, а я играюсь с гравитацией, игриво подпрыгивая на одних коленках. С неба капает дождь, капает радуга, жидкость вызывает коллапс, замыкает проводку.
Лопается пузырь реальности. Я созрел. Прозрел. Хотя и не хотел. Аж вспотел. И тут я понимаю, что KINO – это я сам.
Что я – это мозг в банке. Что я мозг. Что я банка. Что никогда не было никаких ощущений. Всё это была лишь кинолента уборщика, что намоталась на кору моего головного мозга. Его любительский фильм, который он снял для своей маленькой внучки. История про ворону, сыр и червя. Но уже поздно.
Я осознал свою истинную природу.
И я вырвался на свободу.
Пора снять своё KINO!
