Иван Тургенев
Человек в серых очках

– Помилуйте, она только начинается! – воскликнул я, – какие речи он держит в палате депутатов!

– Теперь пойдут другие люди, – пробормотал он, – а все эти речи – один только шум, и больше ничего. Плывет человек в лодке – и говорит водопаду… а тот его сейчас перекувырнет вместе с его лодкой. Да, впрочем – вы мне не верите.

– Что ж, – продолжал я, – вы разве полагаете, что Одилон Барро… – Тут мусье Франсуа уставился на меня и расхохотался, закинув назад голову.

– Бум, бум, бум, – произнес он, передразнивая гарсона, разносившего кофе в ротонде, – вот вам весь Одилон Барро… Бум, бум!

– Да! – промолвил я не без досады. – Ведь, по-вашему, мы накануне республики. – Социалисты, что ли, будут эти новые люди?

Мусье Франсуа принял несколько торжественную позу.

– Социализм родился у нас во Франции, милостивый государь – да и во Франции же умрет, если уже не умер. Или его убьют. Убьют его двояко: или насмешкой – не может же господин Консидеран безнаказанно уверять, что у людей вырастет хвост с глазом на конце… или вот как. – Он поставил обе руки, как бы прицеливаясь из ружья. – Вольтер говаривал, что у французов не эпические головы; а я осмеливаюсь утверждать, что у нас не социалистические головы.

– За границей о вас не такого мнения.

– В таком случае вы все, господа, за границей в сотый раз доказываете, что не понимаете нас. В настоящее время социализм требует творческой силы. Он пойдет за ней к итальянцам, к немцам… к вам, пожалуй. А француз – изобретатель (он почти все изобрел)… но не творец. Француз остер и узок, как шпага, – вот он и проникает в суть вещей, изобретает, находит… А чтобы творить – надо быть широким, круглым.

– Как англичане или ваши любимые немцы, – ввернул я не без насмешки.

Но мусье Франсуа не обратил внимания на мою шпильку.

– Социализм! Социализм! – продолжал он. – Это не французский принцип. У нас совсем другие принципы. У нас их – два; два краеугольные камня: революция и рутина. Робеспиер и мусье Прюдом – вот наши национальные герои.

– В самом деле? А военный элемент – куда вы его деваете?

– Да мы вовсе не военный народ. Вас это удивляет? Мы храбрый, очень храбрый народ; воинственный, но не военный… Славу Богу, мы больше этого стоим.

Он пожевал губами.

– Да; это так. И со всем тем – не было бы нас, французов, не было бы и Европы.

– Но была бы Америка.

– Нет. Ибо Америка – та же Европа, только наизнанку. У американцев нет ни одной из тех основ, на которых зиждется здание европейского государства… а между тем – выходит одно и то же. Все людское – одно и то же. Вы помните наставление унтер-офицера рекрутам: «Направо кругом – совершенно то же самое, что налево кругом; только оно совершенно противоположно». Ну вот и Америка: та же Европа – только налево кругом.

– Если бы Франция была Римом, – проговорил мусье Франсуа после недолгого молчания, – вот когда бы кстати явиться Катилине! Теперь, когда скоро, очень скоро – вы это увидите, милостивый государь! – камни (он возвысил голос) – камни на наших мостовых – вот тут, близко, где-нибудь рядом с нами – опять отведают крови! Но у нас Каталины не будет – и Цезаря не будет; а будет все тот же Прюдом с Робеспиером. Кстати, не согласитесь ли вы со мною: как жалко, что Шекспир не написал «Каталины»!

– А вы высокого мнения о Шекспире, несмотря на то, что он поэт?

– Да. Он был человек, счастливо рожденный – и с дарованием. Он умел видеть в одно и то же время и белое и черное, что очень редко; и ни за белое не стоял, ни за черное – что еще реже. Вот еще хорошую вещь он написал – «Кориолана»! Лучшая его пиеса!